Абрек

 Завечерело. Узкая улочка районного городка была пасмурной и казалась неуклюжей. Местами тени от больших деревьев странно ломали её. Молодая и энергичная девушка в чёрных джинсовых штанах и такого же цвета короткой куртёнке, из-под которой нет-нет, да и выглядывал, будто подмигивая, оголённый пуп, энергично вышагивала и в такт шагам напевала под нос только что рождающуюся в ней песенку. Её называли бардом, и это слово – бард, короткое, ёмкое, очень подходило ей, шло к её короткой стрижке тёмных взъерошенных волос, к её резким, будто припечатывающим словам и движениям.
    Но была в ней ещё какая-то подчёркнуто – бунтарская небрежность. Это было скорее напускным, подростковым, когда душа уже томится, а тело ещё бунтует, борется с этим наваждением.
     Её звали Дарьей.   Она была русской не только по имени.  С ярко выраженным чувством Родины  терпеть не могла слова – бард, а называла себя исполнительницей собственных песен. Она могла по долгу следить за игрой солнечного луча на листве липы, могла двигаться в унисон с ковылями по родной донецкой степи, часто обласкиваемой горячими ветрами.  И песни её были  солнечными, беспокойными, словно порывы ветра, и утончёнными. Они были гимном таким родным её душе местам, её родной земле.
     С нею поравнялся высокий стройный мужчина с длинными тёмными волосами и дорожною сумкой на плече.   В сумерках казалось, что одет он так же, как и она во всё темное.  Он, похоже, узнал её.
- Привет! Движемся определённым курсом или просто так?
Она мельком взглянула на него:
- Чего надо, абрек? – Абрек – это было первое слово, что пришло ей на ум при взгляде на него.
- Просто, интересно знать, где по ночам гуляет солнце?
- Если ты обо мне, то по маршруту: дом -  районный Дом макулатуры.
- Почему макулатуры?
- Да девчонки мои там так стараются донести культуру в массы, что сами уже себе не принадлежат, превратились в масскультуру и изводят себя, потихоньку превращаясь в макулатуру.
- А чего ты хочешь? Это их выбор.
- Знаешь, абрек, чего хотят девчонки? Они хотят сказки. Понимаешь? Сказ–ки, - проговорила она нараспев последнее слово.
     Она начала под нос себе мурлыкать песенку: «Сказки гуляют по свету, бродят зимою и летом. А принц Белоснежку полюбит, а жадность Кащея погубит. Пусть зло на уловки хитро, но всё ж побеждает добро…».
  «Хорохорится. А какой, в сущности, она ешё ребёнок», - подумал он, мягко взял её руку, перевернул ладошкой вверх и вложил в неё несколько прохладных голышей. Они как раз проходили под уличным фонарём. Это оказались не совсем камешки, вернее, совсем не камешки.   Они были прозрачные с разноцветными вкраплениями в середине. Сквозь прозрачность стекла, камешки вспыхнули бирюзовым, алым, ярко-солнечным цветом. Они переливались, разгоняя мрак и серость осеннего вечера. Она смотрела заворожено. Это была действительно сказка.
- Как здорово! Да ты волшебник, абрек.
     Зашли в ДК. Мрачное, давно не видавшее ремонта, фойе, полутёмные коридоры. Заглянули в зрительный зал. Он был почти  заполненным.
- Молодцы, девахи,- подумала вслух Дарья. -  А  не спеть ли и мне 2-3 песенки?
     Но на ум быстро ничего не пришло. Пошла за кулисы. Навстречу неслась Лидка с паклей растрёпанных влажных волос, в каком-то тряпье. Не отозвалась на приветствие, пронеслась мимо. Похоже, что-то забыла для спектакля, и теперь бежала, сломя голову, чтобы успеть. Остальные участницы представления были такими же «красавицами». Они играли то ли ведьм, то ли нимф. Выпрыгивая со сцены, они не выходили из образа, и смотреть на них было   жутковато.

- Ты что, явилась взглянуть на наш мул? – набросились они на Дарью.
      Неизвестно, что   имели в виду.   Мул – ил, тина или муляжи?
- Ну что вы так, девчонки, у вас же почти аншлаг.
- А ты посмотри, что мы даём.
- Так у вас же не профессионалы, у вас подростки. Чего вы хотите?
И тут она разобрала слова заключительной песни, что исполняли на сцене. Пахнуло вульгарщиной.
- Ну, нет, это уж слишком.
     Она резко повернулась, чтобы уйти. Но уйти ей так быстро, как хотелось, не удалось.  Повалил народ из зала и сверху всю эту толпу начали брызгать водой. То ли это был праздник предосеннего Нептуна, то ли Ильи?  Главное, что омовение входило в его программу. Все начали визжать и толкаться. Это было похоже на шабаш ведьм.  Пытаясь протиснуться сквозь толпу, она почувствовала камешки в ладошке и вспомнила про абрека. Где она потеряла его?  Подняла руку над головой:
- Абрек! Абрек!
От стены отделилась тень.  Абрек поднял руки, одну впереди неё, другую сзади,  создав вокруг её личное пространство для движения, и она спокойно выбралась из этого содома.
     Настроение Дарьи не всегда было предсказуемым.   Иногда меланхоличным.   Тогда она пускалась в длинные рассуждения о том,  в чём, в сущности, совершенно не разбиралась. Но чаще оно было задорным, и она, взмахивая руками, выкрикивала солнечные, жизнеутверждающие стихи.  Вот и сегодня она была в таком свободном полёте.  Её настроение было бунтарски – бесшабашным. И если бы не камешки в руке да абрек рядом, возможно было бы даже агрессивным.
- Да ну их, курицы. Серости, пошлости и в жизни хватает, со сцены должен литься свет. Устают девчонки, сдаются на потребу массам.
     Она говорила громко. А почему бы и нет? Она шла  по своему родному, пусть и  «занюханному» городу, как она говорила, но другим плохо говорить о нём не позволяла,  шла решительно и безбоязненно. Что ей какой-то абрек? Это её город. Она здесь хозяйка.
     Обошли лужу, едва поблескивающую под безлунным небом.
- Да, не столица, асфальт пожиже и дома пониже…
     Она взорвалась, не дав ему договорить - кто-то собирается плохо сказать о её городе:
- Что ты понимаешь, абрек? Человек должен ходить по земле, а не по бетону, чтобы не превратиться в бетономешалку или бетоноутрамбовочную машину. А на земле, как видишь, бывают и лужи.   Это вполне естественно.
       Он улыбался её горячности и максимализму. Но это ему в ней и нравилось. Пару раз он бывал на её концертах и был в восторге от неё, её  непосредственности, прямоты. Она защищает от него свой город, не зная, что он родился и вырос здесь, правда, на окраине и значительно раньше, чем она.   Поэтому они и не пересекались. Это и его город. Но он всегда бесконечно любил степи и  леса, не раз исколесил все окрестности, в разное время был егерем, лесничим.   И всегда был заядлым охотником. Но любимое оружие его  фоторужьё. И часто вместо охотничьих трофеев он привозил подбитого кем-то зверёныша или птицу, выхаживал. А куда их потом девать?  За время лечения он успевал  приручить их. Он любил их и помнил Экзюпери: «Если ты приручил кого-то, ты за него в ответе», и на своей усадьбе старался создать для их жизни нормальные условия обитания. Так у него появился целый частный зоопарк. Его дядька - пенсионер Ерофей - тоже любил зверьё, и с удовольствием ухаживал за его зверинцем в его отсутствие. Вместе они огородили  территорию, благоустроили, чтобы было удобно  животным. У их ограды каждый день толпились мальчишки и девчонки, и Ерофей с удовольствием показывал и рассказывал им о животных, на ходу придумывая  о них разные интересные байки.
     Свернули в узкий переулок.  В переулке всегда тёмном и пустынном стояли три машины ГАИ и фарами с трёх сторон освещали небольшой пятачок земли.
«Что-то случилось в её городе, а она не знает. Это не порядок», - подумала она и решительно направилась на свет.
«Ё.., так это же зверьё моё», - подумал он, издали заметив медвежонка. Попытался остановить её, но тщетно.
«Явно с милицией встречи не ищет. Бандит наверно», - промелькнуло в её голове.
- Да пошёл ты, - она отбросила его руку и стремительно пошла между машинами ГАИ. Молоденький мент пытался её задержать, но не успел.
     И тут она увидела медведя. Бурый, почти чёрный. Почему он здесь? Не успела подумать, как за нею увязался маленький тигрёнок. Он хватал её за пакет, в котором были любимые младшей сестрой молочные кукурузные палочки. Она купила их ещё днём, да так и носила с собой, не успев забросить  домой.  Побежала. Тигрёнок вырвал пакет,  разорвал, и кукурузные  палочки белыми бусинами покатились в разные стороны. А тигрёнок шаловливым котёнком прыгал за ними, пытаясь поймать.
     На середине переулка была вырыта яма.
- Вот козлы, похоже, устраняли порыв воды и не зарыли. И тут в яме  увидела голову львёнка. Всё туловище было в грязной жиже, стены ямы были исцарапаны когтями, а он в изнеможении лежал с закрытыми глазами.
- Киска, открой глаза, слышишь? – Она всплеснула ладошками, и сияющие камешки, блеснув радужным свечением, улетели  и исчезли в серой жиже. Ей было так жаль их. Она села прямо у ямы и заскулила, как щенок, приговаривая:
- Хотела сказки? Вот тебе сказочка. И камешки потеряла. И абрека потеряла.
  Она совсем забыла о нём и вспомнила только теперь.
- Дура я, дура.  Не мог он такой добрый быть бандитом. 
     Сквозь скулёж и причитания она различала чей-то голос, спокойный и уверенный. Голос приблизился к ней:
- Здесь опасно, надо отойти.
- Подумаешь, опасно. Мне всё равно, - бубнила она себе под нос. – Тоже мне, раскомандовался.
     Её решительно взяли на руки и перенесли на скамью к ближайшему дому.  Все обращались к этому голосу, называя его  Степаном Петровичем.
- А мы думали, что тебя нет в городе.
- Только что приехал.
- Как охота?
- Отлично, приходи,  покажу трофеи. Что с Ерофеичем?
- Увезла  неотложка. А мальчишки, хулиганьё, изловчились открыть ворота. Да сейчас уже всё хорошо.  Мы были у него.  Не знали, что делать с этим зверьём.  Он и сказал, что ты сегодня должен быть. Вот мы и пасём  твоё зверьё
      Она всё всхлипывала, ругая этот голос, с именем Степан Петрович.
- Тоже мне, Стёпа. Бог даже именем нормальным обделил.  Сам  Стё-па, а туда же, командовать.
     Дарья слышала, как отъезжали машины, увозили зверей, всё успокаивалось. Всё, кроме неё, плакавшей отчаянно и горько. Это были последние слёзы ребёнка, потерявшего последнюю игрушку.
- Ну, чего сидим, что оплакиваем?
Тот же голос. На плечо ей легла рука. Сбросила руку:
- Чего, чего? Камешки я потеряла.
- Подумаешь, камешки.
- Ты ничего не понимаешь. Я Абрека потеряла. Навсегда.
     Её мягко взяли за руку, повернули руку ладошкой вверх и вложили в неё несколько шариков, разноцветьем засиявших под первыми лучами солнца.
- Разреши представиться, солнышко. Я – Степан…
Она не дала ему договорить, резко подняла голову:
-Абрек! Абрекушка…
     У него было бледное, но волевое лицо Антонио Бандераса с длинными взлохмаченными волосами, когда тот скакал по индейским прериям. Хотя ей это было уже совершенно не важно. Она нашла своего Абрека, уткнулась ему лицом в грудь и с новой силой заплакала.
- Солнышко, всё будет хорошо, всё будет очень хорошо, слышишь?
Она знала это, но продолжала плакать бузудержно-счастливыми слезами. Просто, её сказка наполнилась до окоёмышка.