Я и Оно

Вчера я бежал запломбировать зуб,
И смех меня брал на бегу,
Всю жизнь я таскаю свой будущий труп,
И рьяно его берегу.
(чьё-то из инета)


Вот только вчера это было, даже нет, всего лишь мгновения назад – оказываешься в теле, всё внове, смотришь из него, как из амбразуры.  Или из скафандра.  И не чувствуешь его совсем, оно живет помимо тебя, ты – в нем, неуклюже свыкаешься.  Не понимаешь, почему    огорчены взрослые – «ну как же так, опять штанишки мокрые, а попроситься на горшок?»,  не понимаешь собственного плача, - разве я плачу?  И смотришь с интересом на ободранные коленки – кровь, содранная кожа, - это моё?! Плач – отдельно, вместе с любопытством. И послушно киваешь: да, я потерплю, я уже большая, и белые халаты склоняются, и вот тело уже совсем отдельно, и крик отдельно, и вновь  удивление: это я отбиваюсь?  Это разве я лягаюсь яростно?!...

Симбиоз, срастание, узнавание, начало осознанного управления.
Вроде уже ощущаешь, угадываешь, когда телу необходимо опорожниться.  Начинаешь чувствовать вкус пищи вместе с ним.  Фантазируешь про боль: ухо болит! Они, взрослые, всегда интересуются – не болит ли что-нибудь. А что такое – боль?! Тело, оно само плачет-кричит помимо меня, если что не так. Ещё они интересуются: не устал ли? Есть хочешь?  Никогда не устаёшь, никогда не испытываешь голода. Это всё оно, не я сам.

Самый страшный ночной кошмар детства, запомнившийся на всю жизнь – пожирание тела волком. Ярким, огромным волчарой, в кафтане, как на рисунках в книге со сказками. Он стоит, подбоченившись,  и смачно хрустит моими ногами, и этот ужас «меня ЕДЯТ!» - самый ужасный ужас, морок, от которого просыпаешься с колотящимся сердцем и в поту, но боли – нет даже там, во сне.

И проходит время, начинаешь чувствовать свои руки и ноги, показываешь язык в зеркале, и исследуешь всё, что можно исследовать на теле, родинки складываются в узнаваемую карту,  и пальцы держат карандаш, выводят цветы, домики, первые печатные буквы, подсмотренные у старших.  Буквы складываются в имя, К и И написано наоборот, ерунда.   Краски, иголка, пластилин – почти справляешься, почти то, что задумал. Но в нём – всё ещё не всегда, не до конца, еще легко ускользнуть, не помнить холод или усталость. Но уже начинаешь его любить.

И еще время, и вот уже чувствуешь его почти целиком, и начинаешь отождествлять себя с ним: я – это то, что в зеркале, я – это вот: руки, ноги, сердце стучит, глаза смотрят на отражение. Я люблю отражение, оно самое прекрасное!
Наступает момент отождествления боли как своей.  Болит у МЕНЯ внутри. Нога. Голова. Температура, сознание плывет, и связь еще хлипкая. Болезнь, слабость, -  возможность опять отстраниться, усталость от внешнего и навязанного, желание уйти.  Оставить его.  Это так просто. На этом этапе – никакого будущего, только настоящее, и времени много, и уйти легко, - так уходят зверьки и птички, оставляя свои тельца, не сожалея и не мечтая, не цепляясь ни за что ЗДЕСЬ.

А потом, спустя виток и период – новая ступень: тело – это Я! И чувствуешь его, как инструмент, как своё продолжение, приспособленное для выполнения задач. Восстанавливается оно на диво быстро, и послушно мне во всём, во всех задумках.
И входишь в полную силу, и, наконец, соединяешься с ним, и каждое его движение отзывается внутри радостью или неудобством, или болью, или напряжением.  Мы с ним хотим одного и того же! Мы – живем! Ощущаешь каждую точку его, но оно невесомо, оно есть, и  его не чувствуешь. И всё это – радость: Я – ЕСТЬ!  Я могу ВСЁ! Неутомимо и
неутолимо обживаешь.  Навсегда? Я буду жить вечно!  В этом теле! Оно послушно и радостно повинуется мне.

И проходят дни, наполненные слиянием. Мы – одно целое, мы – союзники. Мы можем не спать, танцевать до утра, любить каждым новеньким нервом, таким оголенным и  трепетным, оно отзывчиво, оно помогает мне, слушается меня, аааааааа, мы сливаемся в экстазе, я - тело, тело – я! А мои мозги выделяют мысли, как желудок выделяет желудочный сок. И страхов нет, никаких. Ибо так будет ВСЕГДА. Старость меня не застанет, её нет, старики родились такими! И потому можно пококетничать со смертью, с уходом, «ах, оставьте, сплин, депрессия, я хочу умереть…». Нет, я - живууууууууууу!

И это была вечность. Спасибо тебе, вечность!

А дальше - постепенно начинаешь его чувствовать.  Очень постепенно, частями. Чувствовать отдельно  разные его составляющие органы: сустав, или печень, или поясницу. А то вдруг заколет за грудиной, и – липкий страх наползает, главный движок как-никак.
Момент чувствования идёт след-в-след  за потерей настоящего. Мозг уже усиленно занят переработкой прошедших сцен и событий либо конструкцией будущих построений жизни. Либо было, либо будет, а здесь, сейчас тебя уже и нет. Только оно и напоминает про настоящее.
Когда можно сидеть на стуле и думать о… музыке, человеке напротив, картине, - это одно.  Но вдруг подкрадывается знание, как оно устроено внутри. Что сидя, ты выполняешь работу: вот эти мышцы задействованы, эти не ощущаются, здесь идёт позвоночник, и сухожилия напряжены, и вся спина, и поясница, и ноги…. И это – усталость и боль.
Нет, стань прежним!!

Оказывается, у него своя  жизнь.  Оно не всегда согласно с тобой по самым разным поводам. Оно имеет свою волю и своё мнение.  Впрочем, его воля – это просто отсутствие должного надзора извне.  Или, скорее, изнутри. Вовремя поймать малейшее его недовольство, утешить, успокоить, уговорить – стрессом ли, таблеткой ли, медитацией или  движением.

Теперь мы живём с ним параллельной жизнью, и оно язвительно напоминает: «я тут, куда ты без меня?!». Приходит понимание, лучше бы не приходило.
Что значит усталость. Не усталость после танцев, радостная и летучая, а тяжкая, липкая, неотвязная усталость, которая не проходит после выходных и после многочасового сна, она не проходит никогда, лишь меняя свою интенсивность.

**********************************************************
И ещё понимание.
Например, почему так пахнет от стариков. Нет, дело не в неряшливости, и даже не в химической фабрике всяких внутренних желез, не в гнилых зубах, не в печени и не в желудке. Элементарно сложно помыться. Огромное усилие – вымыться в ванной,  приготовить всё, раздеться, занести в ванну ногу, перелезть, придерживаясь и согнувшись,  через бортик, намылиться,  где позволят больные суставы, балансируя и боясь неловко повернуться, потом сполоснуться, вытереться, вылезти из ванны (осторожно, придерживаясь!), непременно присесть, смазать разные места разными мазями, одеться, всё. Теперь идти и лежать, отдыхая, как после тяжёлой работы. Да, помывка становится тяжёлой работой.

Или почему не так чисто бывает у одиноко живущих стариков? Им не всё равно! Но… Они просто не видят! Не видят пыли, мутных стёкол, разводов на полу. Многого не видят, меркнет свет, имя которому дали научное: катаракта. Впрочем, названий бывает много.

А ещё – холод. Нутряной, неизбывный холод, и уже никогда не кидает в жар, и не согреться ничем, - холод идёт изнутри, поднимаясь с ног всё выше. Так вот почему старушки сидят в вечных платочках, вот откуда летом валенки - холод и скрюченные суставы пальцев ступней, которые не распрямить в обычной обуви. В ворохе тряпок.  Не по моде своей, нет. Даже спать – только в носках, шерстяных, в пижаме тёплой, и где те ночи наготы под сбивающейся простынёй, где утренняя испарина здорового тела?  Холод такой, что кажется, - целиком зависишь от внешней среды, как ящерица или змея. Любое дуновение становится дыханием Холода, никаких открытых на ночь окон, никаких сквозняков даже в разгар жаркого лета.
Согреться возможно только от внешнего источника. Ад – не огонь, ад – пылающий холод!
«Ты что, охренело, соберись давай!» – говоришь ему. Оно в ответ упрямо молчит.

Меркнет свет, всюду темновато, хочется вкрутить лампочку поярче или поменять светильник. Да не в них дело, это глаза застилает муть, и она – предвестник.

Так быстро промелькнуло, пролетело, пробежало, просочилось Время на этой стороне. Сквозь него.
Не успел обжить его, как следует, и уже понимаешь, что надо готовиться к разлуке. А вроде и никак, уже слился, уже не мыслишь себя вне него,  это - как в мороз голым  зарыться в навозную кучу: принюхался, тепло, комфорт, но куча остывает, потом дубеет, и надо искать новое пристанище, а -  страшно.

Зато после этих его закидонов его оставить проще. Уже поглядываешь куда-то наружу и вдаль, примеряясь. Уже представляешь – а закопать лучше или сжечь. Уже не страшно, оно изношено, оно прожито. Новое продолжает приходить извне, но мозг уже с трудом ловит волну. Маразм? Альцгеймера? Деменция? Хочется ясности, нездешней ясности и прозрачности. И знания.

Знание – оно есть, но здесь, в материи, прикрыто завесой мозга. Мозг тоже мешает – скрипит и не справляется. В мозгу мешанина слов, их много, слишком много. И они не объясняют ничего, понимать без них легче.

И приходишь к началу: первое воспоминание – шесть месяцев, ясли.  По-прежнему яркие (чтобы вспомнить нынче?) картинки, в которых присутствуешь, память того, давнего понимания: я – есть, я был, я всегда был и я всегда буду, память всех ощущений, всех мыслей, всех эмоций. Вечность, но сейчас я – использую конкретное тело, вот это. И бросить, уйти – не жалко. Не знаешь пока право и лево, большое и маленькое, узкое и широкое. Зачем нам эти понятия?

Мусор! С самых пелёнок в меня заталкивают гниющий мусор, мне не выбраться теперь из-под его пластов. Я хочу ЗНАТЬ! Пирамидка, мишка, книжка, много-много слов. Но что тут узнаешь, когда не взглянуть чистым и нетронутым сознанием? Воспоминания – есть. Ничего, совсем ничего не было впервые. Ни удивления, ни восторга. Только познание. Радость была потом, когда заработали связи в мозгу, что-то начала выдавать логика, синтез и анализ. Такая ерунда.

Стоило всё это в себя впихивать, чтобы потом годами учиться очищать разум, чтобы понять хоть краешек…
Теперь осознание,  что мудрости, опыта, знаний - не прибавилось, никаких, никак. То, что прибавилось – ненужная мишура, она останется здесь, с ним. С этой, пришитой к нему личностью.
Туда берётся нечто иное. Неуловимые изменения в самой моей сущности. Правильными ли они были?

Гроб, как колыбелька. Почему, почему, почему все гробики оформляются, как колыбельки для младенца?! Кружавчики, подбивка мягонькая, опять кружавчики – внутри и снаружи, и покрывальце кружевное.
Рождаемся – Туда? Тогда почему это Рождение, этот уход – табу, не спросить, не поговорить?

В снах – тела разные, и все – послушные и сильные. В некоторых снах летаешь  легко и свободно над неведомыми и ослепительно красивыми ландшафтами, и знаешь там всё, каждую травинку.  Сны учащаются, видишь их почти каждую ночь.
Только сны и компенсируют реальность бодрствования.  Впрочем, кто мне докажет, что именно сейчас я – не сплю?


Узнаю. Уже скоро.