Южный тропик

Игорь Мерлинов

Южный тропик

***
As rosas nao falam
Simplesemente as rosas exalam
O perfume que roubam de ti

Cartola «As rosas nao falam»

Розы не говорят.
Они просто выдыхают
Благоухание, украденное ими у тебя.

Картола  «Розы не говорят»

Поднимаясь на тринадцатый этаж гостинины, я напевал «Вчерашние газеты» Роллинг Стоунс. За пределами Северной Америки, я вновь оказался между двенадцатым и четырнадцатым. Небо потемнело, словно музыкальный альбом далёкого шестьдесят седьмого. Я поменял один тропик на другой и не стал ходить вниз головой.

Небо выжимало тоненький тёплый писающий дождик, словно пелёнки подрастающих богов. Стёсанная щека скалы, нависающая над белой башней  соседнего кондоминиума на сваях, была увита густыми зарослями джунглей. Среди них виднелись укрепляющие вершину балки в виде следа от гигантского сапога.

В синем дыму вечернего неба светилась статуя спасителя. Я протянул руку вперёд и по артиллерийской тригонометрии замерил высоту статуи на большом пальце руки. Узкий каньон улицы упирался в серый глаз океана. На горизонте библейской колесницей ползла нефтяная платформа с грозным видом на наши четыре стороны. Где-то вдали параллельные улицы сходились в грязном потоке воды, доходящем до щиколоток. Дождь падал криво, наискось, разносимый лёгкими порывами ветра.

Я вышел на патио на крыше, сбросил белый халат и окунулся в тёмную спокойную воду бассейна. «Сеньоара Дункан», - промелькнуло у меня в голове. Ко мне подплыла тёмнокудрая Изадора и обвила меня влажными поцелуями. В её карих глазах горели страсть и печаль возлюбленной непутевого матроса, завербованного Магелланом на свой корабль.

Изадора шептала что-то, потом кричала одно и то же на подслащённой  галицийцами латыни. Струи воды рисовали витражи на её смуглой спине и стекали от лопаток до святой, вытатуированной на пояснице. Изадора погружалась в воду, медленно выныривала, окуналась вновь и поднималась из воды мне навстречу. Вода стекала по её тёмным тонким волосам и смешивалась с дождевой. Я держал её на руках и окунал её в воду, с головой. Вместо проточной воды вода с небес благославляла наши минуты наедине.

Каждая искра в глазах Изадоры была огнём на берегу, всполохом на маяке в штормовой мгле. Я осознавал, что моя душа никогда не покинет меня, никогда не покинет Изадору, потому что моя душа никогда и не была во мне. Моя душа - вне меня, она сейчас и здесь тоже, под южным тропиком.

***
When I was younger, so much younger than today,
I never needed anybody's help in any way.
But now these days are gone, I'm not so self assured,
Now I find I've changed my mind and opened up the doors.

Lennon/McCartney

Когда был молод я, моложе чем теперь,
Себе помочь я не просил людей, поверь.
Но дни ушли, в себе не так уверен я,
Я изменился, и моя открыта дверь.

Леннон/Маккартни

«Умереть, какая красивая», - сказал я, протирая глаза. Татьяна лежала на спине, разбросав руки по сторонам. Белые локоны, как спиральная галактика, разметались по подушке.

- Доброе утро, дорогая!...
- Мне пора, я должен уходить...
- Послушай, красивая, уже семь утра...

Татьяна не шелохнулась. Солнечные зайчики прыгали у неё на груди. За окном пели птицы. Зелёная скала отражалась в зеркале. На полу туфли смотрели друг на друга носками, словно барки в омуте брюк, разбросанных по полу. Мне стало не по себе. Я посмотрел на лежавшее в открытой сумочке удостоверение: Татьяна ду С. Н. Тысяча девятьсот восемьдесят первого года рождения.

Вчерашний воскресный день начался необыкновенно хорошо. На залитой солнцем рыночной площади, я встретился с художником, чьи работы и привели меня в этот раз в город. Жайме было уже под семьдесят. Загорелый, с короткой седой бородкой, он выглядел бодро и уверенно, и радушно улыбался мне, словно внуку, приехавшему на летние каникулы. Мы договорились на шесть тысяч реалов, и я пообещал задаток в счёт следующей работы.

Было ещё рано, и ирландский бар на углу был закрыт. Я спустился по тёплым улицам к океану, к пятнистой набережной и пляжу, усыпанному красными зонтиками с эмблемами местной пивоваренной компании. В холодной тёмно-изумрудной воде отражались этажи лайнера, рекламные хвосты аэропланов и тени рыбацких лодок. Шум волн сливался с постукиванием мячей. Вдали, в дымке, громоздились скалы Двух Братьев, в напоминание о непреходящих и могущественных силах, творящих в нашей прекрасной мастерской.

Я увидел Татьяну первый раз среди пассажиров Эр Франс, в душном аэропорту, напомнившем мне закрытый никозийский. Мне показалось тогда, что ничего не изменилось здесь с семидесятых. Мы не обмолвились с ней ни одним словом. Я пристально смотрел на неё через разделявший нас барьер. Я понимал, что судьба  уже свела нас вместе, и, каким-то образом, очень скоро, я встречу её в городе. Она смотрела на меня холодными голубыми глазами, не замечая меня, будто подсказывая мне, что я оказался в нужном месте, но не в нужное время. Я бросил носить часы около полугода тому назад на момент нашей первой встречи, и с тех пор, как никогда раньше, моё время немного опережало события. Время перестало играть всякий реальный смысл, и только место и пространство протекали вокруг.

Воскресной ночью я выхватил Татьяну из компании её мелкой подружки в одном известном клубе на набережной, и после нескольких танцев, мы сидели на веранде, разглядывая южные звёзды, иллюминацию чёртова колеса возле крепости и огни большого города. После нескольких бокалов тростниковой, мы даже говорили что-то о социальной политике, пока не расцеловались, и решили продолжить нашу дружбу вдали от дверей дискотеки.

Теперь я уже представлял себе, как я захожу в лифт, нажимаю на кнопку «Т» и спускаюсь вниз, в лобби. У стойки я вижу портье, разговаривающего по телефону.

- Доброе утро, Педро.
- Доброе утро, сзр.
- У тебя есть несколько минут?
- Одну минуту.

Педро заканчивает телефонный разговор и поворачивается ко мне.

- Чем могу быть полезен?
- У меня тут такое дело... Я надеюсь, что его можно будет уладить частным образом, для блага всех сторон.
- Да-да, конечно.
- У меня вчера была посетительница, нет, она не зарегистрировалась, и, она до сих пока у меня в номере.
- Она не хочет уходить?
- Я бы сказал не хочет, и, кажется, не может.
- Я пошлю кого-нибудь наверх.
- Понимаешь, она вчера толи выпила много, толи ещё что-нибудь, кто её знает. Любовь убивает.

Педро посмотрел на меня внимательно.

- Ты знаешь, что должен будешь заплатить две с половиной тысячи, если потеряешь ключ от сейфа?
- Конечно.
- Где твой ключ? Оставь его у меня, пока я улажу дело. Потом же, считай, что ты потерял его. Я верну тебе все документы.

Я зашёл в лифт. «Не стоит пропускать завтрак,»- подумал я и вышел в ресторане, на втором этаже. Я устроился у окна и стал рассматривать студентку в белом открытом платье со стаканом сока возле фруктового киоска. Утренние новости были самые обыкновенные: полиция застрелила дюжину наркоторговцев, член парламента построил дворец с башнями и рвами на казённые деньги, на конкурсе танцовщиц победила такая-то самым большим квадрицепсом.

После завтрака я поднялся наверх. Татьяны в номере не было. На месте десяти реалов на такси лежала зубная щётка. На стуле висел забытый чёрный бюстгальтер.

«Наверно, она спустилась на лифте для купальщиков»,- улыбнулся я беззаботно и забросил бюстгальтер в чемодан.

***
«Я с детства хочу в Рио-де-Жанейро. Вы, конечно, не знаете о существовании этого города.»

Илья Ильф, Евгений Петров «Золотой телёнок»

Итак, день занялся как никогда хорошо. Я покрутился вокруг газетных киосков, увешанных элегантными стикерами, достойными поэтических лупанариев, записал несколько номеров из объявлений на телефонной будке, остановился на углу и заказал три четверти литра ананасового сока. «С у к и»,- выругался я с улыбкой. Я перепутал ударение и получил огромный стакан выжатого авокадо.

Я обогнул скверик, полный картёжников и игроков в триктрак, с большим объявлением на входе, запрещавшем, в том числе, появление велосипедистов и холерных собак, и завернул в гриль. Официант, улыбнушись, принёс мне кувшин сангрии и вазу со льдом.

- Я принесу вам сдачу.
- Спасибо, я сам.
- Ещё льда, сеньор?
- Спасибо, нет.

Официант нахмурился и скрылся за занавесками кухни. Через пару минут я последовал за ним, только в комнату отдыха. Писсуары в комнате отдыха были выложены горками льда. «Да, не стоит расстраивать официанта»,- подумал я.

После пляжа я завернул в душевую. Сначала ко мне в кабинку заглянула хозяйка и попросила денег. Потом по ошибке попал какой-то обернутый в полотенце нетрезвый янки со среднего запада. Там же я и познакомился с Габриэлой. Она сидела на скамейке, перебирала мокрые тёмные волосы и читала книгу.

«O cheiro de cravo, A cor de canela, Eu vim de longe Vim ver Gabriela», - напел я ей.
«Запах гвоздики, Цвет корицы, Я пришёл издалека, Пришёл увидеть Габриэлу».

Габриэла бросила японского мужа, заперла на ключ дом в Б.О. и переехала к океану. На самом же деле, ни начала, ни конца нашему с Габриэлой знакомству не было. Это только кажется, что у всего есть положенный смысл, первая глава и разумное окончание, но всё не так, иногда многие вещи выглядят словно прогулка вдоль океана по щиколотку в воде, сначала в один конец, а потом обратно.

Если бы я увидел Габриэлу лет двадцать тому назад, то неприменно бы увлёк её в приморский ресторанчик, потом на два-три дня на водопады, написал бы ей и её подругам несколько восьмистиший. Если бы наша встреча состоялась бы двадцать лет спустя, то, проводя рукой по загорелому бедру Габриэлы, я бы призадумался, хватит ли моих лет, чтобы женить наших детей, и что стало с моей мудростью. Но теперь, находясь где-то посередине, я только пообещал ей, что обязательно вернусь.

Я поторопился в государственный банк на выставку картин на втором этаже, и захватил скрытую камеру, по совету Жайме. В прохладном вестибюле, под надзором одной милой полицейской, расположилась композиция «Кортеж»: кавалькаду синих деревянных скульптурок безлицых женщин обрамляли выставленные вкруг разноцветные шезлонги под канопе из пластиковых жёлтых бананов.

***
Era assim, no Rio do meu tempo esse tempo chamado agora.
Так было однажды, в Рио моих дней, и имя этому времени – сегодня.

Я брёл по разгорячённым перекрёсткам города, приговаривая строки Карлоса Лира, помещённые под старой фотографией в витрине музыкального магазина: «Ты прощаешь моё молчание все эти годы, что не сказал я, по крайней мере, как я люблю тебя. Ты прощаешь мне моё отсутствие, моё возвращение ни с чем, что я не написал, по крайней мере, о твоём очаровании. Это ты - ностальгия любимого города. Это - любимое отечество, это - любовь без конца. Моим возвращением я пришёл сказать тебе, что люблю тебя безмерно и больше с каждым днём. Да, я люблю тебя, мой Рио де Жанейро!»

Картина Жайме была готова. Он стоял возле неё в невозмутимом одиночестве, под мягкими лучами утреннего солнца.

На холсте яркого самбодрома разместились шесть масок зрителей цвета манго, четыре барабанщика в брюках корабельно-голубого цвета и футболках цвета фламенко на усыпанном конфетти малиновом подиуме, три пассисты в розовых купальниках и розовых босоножках на высоких каблуках, с икрами, перевитыми розовыми лентами, две танцовщицы в длинных голубых платьях с белой каймой. Одна из пассист с обнажёнными двумя круглыми памелами ягодиц была изображена спиной ко зрителю.

«Кто эта красавица?»- спросил я Жайме.
«Это Натассья. Хочешь, познакомлю?»

С примесью гуарани в крови, Натассья напоминала мне женщину на двадцатитысячной парагвайской купюре и молодую Эсмеральду Виллалобос.

Она дышала полной грудью, и я знал каждое её дыхание. Её полные неизвестности ягодицы напоминали мне земное сердце, разрезанное напополам по экватору, разведённое под прямым углом с одной только точкой соприкосновения в глубоких джунглях и яркими полосками бикини по двум тропикам. Она двигалась словно в миндальном нимбе в форме рыбного пузыря, олицетворяя неизвестное мне неизвестное.

Помог ли Жайме нашему знакомству? Все обстоятельства говорили, что «да, неприменно помог», но что-то мне подсказывало, что это не так, что во всех событиях не было ни его, ни чьей-то другой роли.

Мой язык онемел от раздробленного льда и кашасы под мятой и лаймом. Танцуя ”Hung Up” и “Give It To Me” за Натассьиной спиной, я почувствовал её ладонь, перебирающую ключ на моём запястье.

- Это ключ от моего сердца?
- Это зависит от того, отопрёт ли он все двери и ларцы.
- Конечно, как тебе захочется, милый.
- Тогда это ключ от твоего сердца.

Натассья догадалась, что для того, чтобы ответить на первый вопрос, нужно было сначала ответить правильно на второй.

Что же было у нас с Натассьей?

Четыре каипириньи, три поцелуя, две песни, одна судьба.


2009 г.