Часть III. Во французском городе Париже

В первый наш приезд в Париж нас встретил в аэропорту сам директор французской фирмы, с которой мы сотрудничали. Мы восприняли это как проявление уважения. Но когда он встретил нас и во второй, и в третий  приезд, мы спросили, почему он каждый раз сам нас встречает, тратя на это воскресенье, а не поручает это кому-нибудь из сотрудников. Ответ директора поразил: он сказал, что не вправе распоряжаться нерабочим временем своих сотрудников. Вот тебе и «акула капитализма»!
В первый  приезд мы поехали из Парижа в Аррас не на скоростном экспрессе, а на новой «BMW» директора. Видно было, что он гордится своей новой машиной. Но надо сказать, что процентов восемьдесят машин во Франции – французского производства: «Пежо», «Рено» и «Ситроены». Французы – большие патриоты и стараются приобретать французские товары.
На всём протяжении пути скорость не опускалась ниже двухсот километров в час, а порою достигала двухсот двадцати километров в час. Но когда мимо нас промчался экспресс, показалось, что мы стоим на месте: его скорость – триста километров в час.
На таком экспрессе мы и вернулись в Париж в пятницу вечером. Нам были забронированы номера в маленькой гостинице около Северного вокзала. В крохотный лифт едва помещались два человека. Бросив в номер чемодан, я выскочил на улицу: я – в Париже!!! Я шёл по улицам, пытаясь ощутить его аромат и наслаждаясь  звучащей отовсюду французской речью. Я всегда скептически воспринимал восторженное отношение к французскому языку, но только тут, окружённый им со всех сторон, почувствовал его очарование. Поражало, что даже маленькие дети, едва способные ходить, уже гукали что-то по-французски.
Я почувствовал голод и подошёл к уличному лотку, чтобы купить что-нибудь съестное. Девушка-продавщица глядела на меня так, будто перед ней явился прекрасный принц на белом коне под алыми парусами, которого она ждала много-много лет и, наконец-то, дождалась.
- …………? – очаровательно мурлыкнула она что-то по-французски с лучезарной улыбкой. Если англоязычные женщины используют в разговоре, как правило, самый нижний регистр своего голоса, то француженки, наоборот, воркуют высокими нежными голосками. Однажды я наблюдал, как девушка на улице наступила на кучку, оставленную собакой (их на парижских улицах предостаточно!). Естественно, она выразила подруге свои эмоции потоком слов, смысл которых нетрудно было угадать. Но звучало это, как прекрасная музыка!
Даже сидя на совещании со специалистами-мужчинами французской фирмы, я поражался, как можно говорить о самых серьёзных вещах посредством таких восхитительных звуков! Поясню, что если в обыденной жизни и на работе мы общались по-английски, то на официальных переговорах каждая сторона, во избежание ошибок и неточностей, говорила на родном языке, а переводил сказанное профессиональный переводчик.
Купив у девушки пакетик солёного арахиса, я пошёл, сверяясь с картой, к Монмартру. Тротуары широкого бульвара заполняла гуляющая толпа, в кассы кинотеатра вились очереди. Вдруг я в изумлении увидел, что прямо среди этой толпы, у дерева, мужчина справляет малую нужду, и никого это не возмущает. Лишь интеллигентного вида негр в очках сделал ему замечание, но, видимо, был послан.
Надо сказать, что негров на улицах Парижа – множество, причём, кожа у них – чрезвычайно чёрная. В Питере я привык к более коричневым неграм. Вокруг Эйфелевой башни огромные негры в спортивных костюмах (по виду – несомненно, олимпийцы) продают каштаны, игрушечных летающих голубков и сувенирные Эйфелевы башни. Как-то я спросил у французских коллег, не представляет ли опасность такое количество страшных чёрных негров на парижских улицах. Мне ответили, что негры – не страшные, они – добродушные, а опасаться следует арабов.
Поднявшись по лестнице на Монмартр, я обернулся. Передо мной лежал ночной Париж, над которым возвышалась  подсвеченная прожекторами Эйфелева башня.  Она была точь-в-точь как на открытках. Я смотрел и не верил, что на этот раз она – настоящая, а я – в Париже.
На верхних ступенях лестницы двое парней пели под гитары. Вокруг было много народу, все смеялись, фотографировали панораму Парижа и друг друга, и я остро ощутил своё одиночество. Я походил среди художников, расположившихся со своими рисунками вокруг открытого кафе на маленькой площади. Пела скрипка уличного музыканта. Как чудесно было бы посидеть за одним из этих столиков с любимой женщиной, для которой эта поездка была бы моим подарком… Подняться с ней на  Эйфелеву башню, прокатиться по Сене, купить ей что-нибудь модное…Швырнуть Париж к её ногам… Но, увы, я был один…
Возвращаясь в отель, на одной из улиц я увидел торговца, на лотке которого были расставлены ящики с грибами. Там было видов пять или шесть разных грибов. Из известных мне я увидел только лисички и великолепные белые грибы, настоящие боровики! Я взглянул на часы: половина десятого. И куда же он денет все эти грибы на ночь? Даже в холодильнике они к утру могут зачервиветь.
На следующее утро я поспешил в Лувр. Я вошёл туда в десять часов и вышел в шесть, когда он закрылся. За весь день я ничего не ел и не пил, ни разу не присел. Фантастический музей! Произвело сильное впечатление, что все надписи – только на французском. С грустью вспомнился наш Эрмитаж, где каждая надпись дублирована на английском. Над дверью в один из залов бросилась в глаза надпись: 1576 г. Я стоял, смотрел на неё и пытался представить, что в то далёкое время здесь уже стоял этот великолепный дворец, а на месте Петербурга ещё бродили лоси и медведи…
Позабавило поведение японцев. Общеизвестна их страсть всё фотографировать. В Лувре, в длинной галерее, где выставлена Джоконда, одна пожилая пара поочерёдно фотографировала друг друга на фоне каждой картины, заслоняя её собою. Так же каждый из большой туристической группы японцев по очереди фотографировался на фоне статуи Венеры Милосской.
В следующий свой приезд я посвятил субботу поездке в Версаль. Удивило, что проезд туда на метро стоит тринадцать франков, тогда как в аэропорт – семьдесят, хотя ехать в аэропорт  раза в два ближе. Французы объяснили это тем, что в аэропорт отсутствуют конкурентные виды транспорта.
Интерьер и экспонаты Версальского дворца не выдерживают с Лувром никакого сравнения, так что я пожалел немалых денег за вход туда.  К тому же, проходы там узкие и переполнены посетителями. Западные люди приучены соблюдать дистанцию, а представители перенаселённой Азии по привычке толкаются и напирают.
Наскоро пробежав по залам дворца, я с облегчением вышел на воздух. Был прекрасный тёплый солнечный сентябрьский день. В канале у дворца плавали огромные карпы, которых, казалось, можно схватить рукой (но никто не хватал!), на лужайке сидели многочисленные компании, ели, пили (разумеется, ничего алкогольного). Я пошёл вглубь парка. Уводимый прекрасными аллеями, я   любовался неизвестными мне деревьями и чувствовал, как покидает меня усталость, накопившаяся после напряжённой рабочей недели и недосыпов. Я шёл и шёл, а парк всё не кончался. Некоторые деревья были усыпаны опятами, но их никто не срезал.
Неожиданно передо мною возникли словно игрушечные, но на самом деле – настоящие домики, крытые  соломой, водяная мельница, огород с грядками, на которых росли свёкла, морковь, капуста… В загородке разгуливали свиньи, козы, кролики… Оказалось, что королева Мария-Антуанетта  организовала в  парке при дворце показательную ферму, где было всего понемногу: и растений, и животных, чтобы её дети знали, откуда возникает пища, которую они едят. Эти ферма понравилась мне гораздо больше королевского дворца.
В один из приездов были запланированы переговоры с чиновниками «Газ де Франс», курирующими наши разработки. Обедать нас повели в помещение, где обедают сотрудники этого ведомства, по-нашему – в столовую. Но назвать это просто столовой не поворачивается язык. Огромный зал был разделён на ажурные белые беседки. Официанты разносили изысканные блюда. В общем, шикарный ресторан.
А вечером мы были приглашены на ужин в  очень престижный и дорогой плавучий ресторан. Его стоянка - рядом с Эйфелевой башней. За вечер он проплывает весь Париж в одну сторону, затем - мимо своей стоянки - в другую, и возвращается на место к 24 часам. Бока и крыша у него стеклянные, но стекло затемнённое, да вечером и темно, так что разглядеть, мимо чего плывёшь, практически невозможно. Внутри тоже темно. Каждый столик отдельно освещает с низкого потолка лампочка направленного света, так что получаются световые конусы, разделённые барьерами темноты. Очень необычно.
Когда мой знакомый (бывший коллега по работе в Ленинграде, живущий уже много лет в Париже), узнал, что я там был, он воскликнул: "Чёрт побери, а я, профессор Сорбонны, не могу себе позволить сходить в этот ресторан!".  Забегая вперёд, скажу, что ужин в этом ресторане обошёлся около 1600 франков с человека, а ведь было заказано отнюдь не самое дорогое. Дороже всего там всякие омары, лангусты...
Но всё по порядку. Только мы успели рассесться, как подошедший официант с подносом, на котором стояло десятка два бокалов с шампанским, споткнулся, и всё шампанское вылилось на спину моего директора. Естественно, всё было обращено в шутку, все мило посмеялись… Со второй попытки шампанское удалось-таки  донести до нашего стола. В качестве аперитива в дорогих ресторанах принято пить шампанское, а в обычных – чаще всего заказывают так называемый «Кир», название которого вызвало у нас улыбку: уж не от него ли произошло русское «кирять»? Французы объяснили, что рецепт этого аперитива разработан в начале двадцатого века специально с учётом французских вкусов, и состоит он из сухого вина и сока чёрной лесной ягоды. Ну, какие в лесу есть чёрные ягоды? Черника, чёрная смородина, ежевика. Названия этих ягод ни мы, ни французы по-английски не знали, но легко установили, что на ежевику ягода не похожа. А чёрная смородина растёт и в культурном виде. Значит, - черника. Для верности я начал описывать черничные кустики и листики, но выяснилось, что никто из французов не знает, как растёт в лесу черника. Они видели её только в магазине. Мне в который раз стало жалко этих людей. Живут, как в целлофан завёрнутые и ленточкой перевязанные.
За этой приятной беседой мы допили шампанское. Понятно, что в таком ресторане оно могло быть только высшего качества. Но мне милее наше «Советское» полусладкое. Затем принесли меню. Единственный раз во Франции я увидел меню на русском языке! Звучали названия блюд поэтически: «Жаркое из молодого дикого голубя в глиняном горшочке, в бульоне, приправленном собранными на заре лесными травами».
- Вот бы показать это меню в нашем институте! – шепнул я директору без всякой задней мысли. Понятно, что нельзя оставлять по себе такую память: «Пришли русские и стибрили меню».
Для разминки нам дали по тарелочке с ломтиком ветчины, таким тонким, что сквозь него можно было читать газету, и тремя кружками варёной моркови. Проглотив их, я сглотнул голодную слюну в ожидании горшочка.
А тем временем ресторан уже плыл по Сене. Негромко играл маленький оркестр. Между столиками сновал официант. Он вовсю балагурил с посетителями, одну даму приобнял, другую в щёчку поцеловал… В российских ресторанах такое панибратство официанта невозможно представить.
За одним из столов праздновала день рождения компания девушек лет шестнадцати. Они несколько поколебали моё восхищение французским патриотизмом, спев «Happy birthday». Затем две из них вышли на свободное пространство между столами и начали чуть-чуть пританцовывать в такт музыке. Они двигались очень сдержанно, прекрасно понимая, что для привлечения к ним взоров всех посетителей вполне достаточно их юности и свежести. Вдруг между ними возник официант, взял их под руки и начал вскидывать ноги в канкане. Девочки, сияя улыбками, мгновенно подхватили его движения, и вот уже их юные стройные ножки в чёрных колготках взлетают выше головы, а короткие юбочки задираются выше всех пределов, нисколько их не смущая. Когда музыка закончилась, официант чмокнул шалуний в щёчки, и они под аплодисменты публики вернулись за свой столик.
Затем полились звуки скрипки – это между столиками заскользила роковая красавица с угольно-чёрными волосами, в чёрном платье и с чёрной скрипкой. У каждого столика она ненадолго останавливалась и играла, глядя в глаза одному из сидящих там мужчин. Подойдя к нашему столу, за которым сидело около десятка мужчин, она почему-то выбрала меня. Это было непередаваемое ощущение! Её изумительная фигура в блестящем облегающем платье освещалась лишь вскользь спереди крайними лучами светового конуса, падающего сверху на наш стол, а всё остальное растворялось в темноте. Жаркий огонь огромных подведённых глаз сжигал меня. Чувственные губы слегка подрагивали. И всё это многократно усиливалось чарующей музыкой, льющейся из-под её смычка. Было полное ощущение, что она играет только для меня! Невозможно было осознать, что через несколько секунд она отойдёт к другому столику и будет так же играть для другого,  навсегда исчезнув из моей жизни…
Сидящие за столом французские коллеги, конечно, заметили, как я вытаращился на прекрасную скрипачку и, когда она отошла, подмигнули мне: «Что, понравилась?». А меж столиков уже заскользила ослепительная блондинка – певица с репертуаром Эдит Пиаф. Но все мои мысли были о скрипачке…
Вдруг к нашему столу подскочил фотограф и стал щёлкать фотоаппаратом с разных сторон, при этом не переставая что-то тараторить по-французски  с такой выразительной мимикой, что  хохотали все, даже мы с директором, не понимавшие ни слова.
Через полчаса к нашему столику подошла женщина и положила перед каждым две-три цветные фотографии, великолепного качества, размером около 24х30 см. На положенных передо мною был изображён я, на одной – крупно, на двух других – вместе с ближайшими соседями. Я был приятно удивлён: вот это – сервис! Вот что значит – ресторан высшего разряда!
Но ещё через полчаса эта же женщина снова подошла и стала собирать фотографии. Видимо, на моём лице отразилась такая растерянность, что сидящий рядом французский коллега шепнул мне на ухо, что я, если хочу, могу купить эти фотографии. «Сколько же они стоят? – молнией пронеслось в моём мозгу, - франков, наверное, двадцать – двадцать пять? Сколько это в рублях? Ох, сумасшедшие деньги!».
- А сколько стоит одна фотография? – так же шёпотом спросил я его.
- Сто пятьдесят франков.
Я был оглушён.
Из французов также никто не изъявил желания, и все эти прекрасные фотографии отправились на помойку. «Эх, вот они – французы! – думал я, - да разве бы русские так поступили? Мы бы подарили им все фотографии!». Мне вспомнилось, как французы, впервые приехав к нам в Питер, утром обмолвились, что вечером пойдут покупать «рашен шапка». К концу рабочего дня перед ними лежали великолепные ушанки, каждая – точно по размеру, определённому по головному убору, оставленному ими в гардеробе. Разумеется, бесплатно.
Остаётся засвидетельствовать, что горшочек с жарким из дикого голубя оказался маленьким. Сожаление об этом усугублялось превосходным вкусом его содержимого. А поданный десерт был самым невкусным из всех десертов, попробованных мною во Франции.
Мы вышли из ресторана. Я почувствовал, что кто-то пихает меня локтем в бок. Я обернулся. Директор с хитрым лицом отвернул полу пиджака, и я увидел в его внутреннем кармане украденное меню.
Правильно сказано, что Париж – город любви. И без любимой женщины там очень грустно. Там возник мой стих «В Париже», выражающий мои чувства. В последний мой приезд я проснулся утром в субботу с мыслью: «Сейчас опять надо идти гулять по Парижу». Не торопясь, я вышел на улицу. Как всегда, текла праздная толпа, наслаждаясь выходным днём. Куда идти? Одному – не хотелось никуда. Я немного послонялся по улицам. Закапал тёплый летний дождь. Я с облегчением вернулся в отель и завалился спать. В Париже был полдень…