Варежка

Евгению ЧИЧЕРИНУ



Не виделись они лет десять. После первых шумных слов, объятий, взаимных похлопываний по плечу: «Надо же, объявился! Во молодец! Ну молодец!..» — «А ты как думал! Я своих не забываю! Я друзей не забываю...» — после всех этих слов они устроились на кухне, достали кой-что из холодильника и вскоре сидели за столом, братски, нежно поглядывая друг на друга, все еще не вполне веря, что вот, встретились, увиделись, надо же...
Расстались они после окончания школы; встретились — через десять лет. Петруха растолстел, лицом стал кругл, да и глаза покрылись легкой маслянистой пленкой, но душой он оставался прежний: мягкий, добрый, улыбчивый... Константин же, наоборот, стал как будто еще выше ростом, худей, хотя и раздался в плечах; на лице открыто гуляли скулы, под глазами густела синева, нос заострился, обвис. И главное — частенько он что-то подкашливал.
— Чего это ты? — поинтересовался Петруха.
— Бронхит замучил, — махнул рукой Константин. — Не было, не было, а тут вдруг объявился. Черт знает откуда...
— На юг надо ехать, Костя, к солнышку, — улыбнулся Петруха. — Там быстро прогреешься, прожаришь нутро...
— На юг командировки не дают, — прокашлившиь в очередной раз, сказал Константин. — А вот сюда, на Урал, — пожалуйста.
— Может, мы тебя тут морозами прокалим? — продолжал улыбаться Петруха. — А что, любую бациллу уничтожим. У нас это запросто...
Посмеялись оба.
Школу они окончили в поселке Северном, под Свердловском; Константин подался в Москву, окончил техникум, женился, осел в столице; а Петруха двинул поближе — в Свердловск, тоже окончил техникум, тоже женился и осел в городе.
У Петрухи в Свердловске — двухкомнатная квартира.
У Константина в Москве — однокомнатная.
Жен у них зовут Наташами, сыновей — Вовками. Как-то так совпало, случайно, конечно; они и сами удивлялись.
— Твоему Вовке сколько? — спросил Петруха.
— В мае три будет.
— О, отстаешь! — горделиво рассмеялся Петруха. — Моему девять. В три раза старше твоего.
— Ты смотри, — удивился Константин. — Ты что, сразу после школы женился?
— А чего тянуть? Я хоть в десятом готов был на это дело... Невесты вот не находилось... — И опять Петруха рассмеялся.
Константин тоже улыбнулся, а потом надолго закашлялся. Кашель у него был тяжелый, надсадный, а заканчивался так, будто Константина вот-вот должно было вырвать.
— Ты смотри... сильно тебя прихватило! — Петрухе и в самом деле было жаль Константина; даже неудобно перед ним: вот он сидит, Петруха, здоровый, цветущий, а Константин гнется в три души, ломается от кашля.
А в остальном они сидели хорошо, спокойно; жена Петрухи вместе с сыном уехала в Дом отдыха Курганово — на десять дней (зимние каникулы); так что никто не мешал, не ругал, не корил.
Это, пожалуй, нравилось Константину больше всего — что они одни. Он своей жены побаивался, а чужих жен — тем более. Крику от них, шуму, гама, — ну их...
Сидели, говорили, вспоминали школу; что там объяснять — вы и сами это знаете... И вдруг Петруху осенило:
— А что если в «Большой Урал» махнуть? Что мы, не заслужили? За столько-то лет?
Константин был скуповат на деньги, верней — не любил бросать их на ветер, тем более что и не водились они у него особенно в кармане, поэтому промолчал, закашлялся только.
— Ну, так как? — переспросил Петруха.
— Да как... Не поздно? — Константин кивнул за окно, где синели сумерки. — У нас в Москве в такое время никуда не попадешь.
— На этот счет не беспокойся. У меня в «Большом Урале» блат — такая официанточка, закачаешься!
— Да и с деньгами... — пролепетал Константин.
— Это я беру на себя. Что я, не понимаю? Ты человек командировочный... А у меня кой-что имеется в загашнике, ничего, не дрейфь, не пропадем...
Через полчаса они сидели в ресторане. Швейцар, конечно, пускать не хотел, но Петруха весело, по-свойски, шепнул ему на ухо: «Будь добр, Михалыч, позови-ка Лиду». И Лида, в самом деле, завидев Петруху, обрадовалась ему как родному, усадила за отдельный столик да еще укорила игриво:
— Что-то долго не заглядывал, дружок... Зазнался?
— Знакомься, Лидок. Мой одноклассник, Константин. Между прочим, живет в Москве...
— ...и работает министром? — подхватила Лида со смешком.
— Зачем так высоко? Оттуда больно падать. Технологом на огромном заводе. Это тоже кое-что значит.
Константин смущенно закашлялся. Петруха тем временем сделал заказ, и Лида упорхнула на кухню.
— Будь спокоен, — Петруха заговорщически подмигнул Константину, — вечер проведем на высшем уровне. А если повезет, то и сюрприз будет...
— У тебя что, с Лидой этой... того?
— Обижаешь, Костя. С Лидой мы однокашники по техникуму. В одной группе учились. Правда, плюнула она потом на все, пошла в официантки. С ее-то фигуренцией дело беспроигрышное, а? — и снова, потирая руки, Петруха от души рассмеялся.
Через час они вели откровенные мужские разговоры. Называли друг друга «Костыль» и «Пятак» — вспоминали школьные прозвища. Какой-то бесшабашностью от них веяло, юностью, наивностью... Неужто учились когда-то в школе? Десять лет назад? Ах, давно это было, сколько всего прошло-пролетело за эти годы... Представляешь, Костыль? Помнишь, Пятак? Да, да, конечно...
О личной жизни говорили с пятого на десятое. Константин спросил:
— У тебя, я смотрю, вольно с этим? — и кивнул на стол.
— А чего? Я не злоупотребляю. — Петруха подцепил вилкой кусочек селедки и золотистый кружок лука, обильно политый маслом и уксусом, и со смаком отправил все это в рот.
— А с женой как?
— С Наташкой? Нормально. Умная жена мужа не притесняет. Закон природы.
— Во, верно, — подхватил Константин. — Именно — умная. А моя как начнет пилить... Это плохо, то, денег мало...
— Да ты что, Костыль? — удивился Петруха. — Ты ведь в школе был кремень...
— В школе, — усмехнулся Константин, и эта усмешка вызвала в нем новый приступ кашля. Пришлось Петрухе изрядно подождать, когда Константин сможет продолжить речь. — Школа, Пятак, это одно, а жизнь — другое. — И философски это получилось у Константина, значительно по мысли.
— Жизнь — это да, конечно... А все равно... — не совсем соглашался с ним Петруха.
Говорили они и о работе. Петруха был мастером на ткацкой фабрике, и разговор о работе сводился у него так или иначе к женщинам: в цехе — одни женщины. Константин рассказывал больше о конфликте с главным технологом. Главный настаивал на остановке конвейера, модернизации основных узлов; в принципе Константин был «за», но в своем цехе — «против»: производство шарикоподшипников останавливать нельзя, план полетит к черту. Поддерживал Константина и директор завода: для него основным был тоже план.
— Ну и что, ты не можешь главному по носу дать? — удивлялся Петруха.
— Как это?
— Да так... Сказал бы директору: он бы его в порошок стер.
— Легко сказать... Главный — секретарь парткома.
— А ты, в партии? — спросил Петруха с уважительной интонацией.
— Нет.
— И я нет. А надо бы нам подумать об этом, Костыль. Серьезно подумать. Если, конечно, вверх расти хотим.
— Да я как-то не думал об этом, — закашлялся Константин.
Тут к ним с улыбкой подпорхнула Лида, пошепталась с Петрухой.
— Ну, ты еще спрашиваешь, Лидок, — широко, дружески развел руками Петруха.
А когда Лида отошла, подмигнул Константину.
— А сейчас — маленький сюрприз. Приготовься. Три-четыре!
И, действительно, в проходе шумного, широкого зала появилась Лида, ведя за собой двух миловидных женщин.
— Простите, молодые люди, — обратилась Лида к мужчинам, — вы не будете возражать, если к вам сядут две дамы?
— Ну, о чем разговор, — приветливо улыбнулся Петруха. — Пожалуйста, пожалуйста...
Поначалу женщины были смущены, да и Петруха с Константином держались сдержанно, как бы официально-торжественно. Потом, конечно, познакомились, Петруха пригласил танцевать Алю, такую всю горячую, подвижную, с глазами, брызжущими весельем, здоровьем, смехом, так что как-то звонко на душе становилось: какие женщины бывают на свете!.. А Маргарита, подруга Али, лишь таинственно улыбалась; она даже и на вопросы не всегда отвечала — улыбнется только в ответ, и понимай, как хочешь. Да и, надо сказать, что Константин был не особенный мастер разговаривать с женщинами. Он стеснялся своей худобы, роста, мешал разговору и частый кашель, который ни с того ни с сего вырывался у него из груди.
— Вы совсем не бережете себя, — уже гораздо позже, когда познакомились поближе, произнесла Маргарита. От этих ее мягких, нежных слов у Константина запершило в горле. Он произнес смущенно:
— А как беречь?
Маргарита не ответила, только таинственно улыбнулась.
Петруха с Алей все больше танцевали; огромный зал «Большого Урала» кипел музыкой, движением, игрой света и цвета; а Константин с Маргаритой чаще сидели за столом, за весь вечер танцевали три-четыре раза, не больше.
— А вы действительно из Москвы? — спросила Маргарита.
— Да, конечно.
— Наверное, часто в театры ходите, в музеи, на выставки?
Константину стыдно было отвечать, но он сказал правду:
— Нет, не часто. То дела, то другие заботы...
И закашлялся, и Маргарита смотрела на него с жалостью, хотя ничего не говорила, а только изредка мягко, нежно улыбалась, словно просила у Константина прощения.
Петруха возвращался с Алей, как будто заряженный бешеной, гудящей энергией, говорил веселые будоражащие слова, сиял глазами и тугими порозовевшими щеками, в порыве братского участия похлопывал Константина по спине, когда тот принимался кашлять, говорил: «Ах, до чего хорошо жить, братцы! До чего хорошо сидеть вот так, с давним другом, с красивыми женщинами, с искренним разговором, с прекрасным застольем!..»
Но всему приходит конец.
В самую неподходящую, казалось бы, минуту, когда веселье в «Большом Урале» входило в зенит, Аля с Маргаритой переглянулись.
— Очень жаль, мальчики, — произнесла Аля, — но нам нужно ехать.
— Как? Уже? — воскликнул Петруха.
— Неотложные дела дома, — вздохнула Аля.
— Какие могут быть дела? На ночь глядя? — не понимал Петруха.
— Бывают такие дела, — загадочно улыбнулась Маргарита.
Петруха ошарашенно взглянул на Константина. Константин воспринял новость спокойно и начал в очередной раз сотрясаться от кашля.
— Тогда, девочки, мы вас проводим, — сказал, как отрезал, Петруха. — Надеюсь, вы не возражаете?
— О, нисколько! — обрадовалась Аля, и вновь глаза ее засветились весельем, озорством, лукавством.
Когда брали такси, выяснилось, что женщины живут в одном районе с Петрухой.
В машине он сел на переднее место, показывая шоферу, куда ехать; сзади расположились вначале Аля, потом Маргарита, крайним у двери — Константин.
— Может, заглянем ко мне на чашечку кофе? — как ни в чем не бывало предложил Петруха.
— Нет, нет, мне только домой, — поспешно ответила Маргарита.
— Рита никак не может, — добавила Аля. — Просто никак.
— А вы, Аля? — Петруха грузно, всем туловищем развернулся на скрипучем сиденье. — Как вы, Алевтина?
Аля вновь переглянулась с Маргаритой.
— Я, пожалуй, смогла бы. Но если только ненадолго, на полчаса.
— Слово джентльмена! — поспешил заверить Петруха.
Константин в разговоре участия не принимал. В машине, как ни странно, он словно пригрелся, во всяком случае, кашель перестал его мучить; уткнувшись в воротник, он, кажется, даже задремал. Левым плечом, в полудреме, он чувствовал мягкое, податливое плечо Маргариты, привалился к нему, и так ему вдруг стало покойно, хорошо. Машина ехала в снежном мареве, завывал легкий ветерок, Константин сквозь дремотное свое состояние слышал разговор, взрывы смеха, чувствовал тонкий аромат женских духов, различал запах волос, которые прядями спадали на плечи Маргариты. Руки, как маленькая девочка, Маргарита положила на высоко поднятые коленки; и были ее руки в варежках, в серых пуховых варежках. А у Константина не было даже перчаток, и он, сам не зная почему, вдруг вытащил одну руку из кармана пальто и положил ее сверху Маргаритиной варежки. Маргарита ничего не сказала, не сделала никакого протестующего движения. И тогда Константин, влекомый смутным томлением, осторожно, нежно прокрался ладонью в варежку Маргариты, и варежка, серая пуховая варежка, позволила сделать это легко и свободно. Ладонь Маргариты горела теплым сухим огнем, по руке Константина пробежала легкая искра, достигла сердца, и Константин вздрогнул, задрожал нервной томительной дрожью. Машина ехала, в окна летела снежная косая крупа, неясный и веселый разговор продолжался, а Константин с Маргаритой делали вид, что ничего не происходит, хотя и в самом деле ничего не происходило, кроме того, что рука Константина лежала в горячей ладони Маргариты, а обе их ладони укрылись в одной пуховой серой варежке. Константин ехал с закрытыми глазами и почти дремал, и в этой его дреме ему представлялось, что вот так бы жить и жить с красивой молодой умной женщиной, в теплом уютном домике, вот как в этой пуховой варежке, чтобы не было ни зла, ни крика, ни ругани, а только любовь, тепло, понимание... Отчего это невозможно? Нет, нет, все возможно на этом свете...
И вдруг, как хлыстом, ударили по Константину буднично произнесенные слова:
— Остановите вот здесь. Да, да, вот у этого подъезда.
Таксист вежливо подрулил, куда указала Маргарита.
— Извините, Константин, мне нужно выйти. — Маргарита легко освободилась от его ладони и смотрела на Константина ясными, невинными глазами, хотя и загадочно улыбалась.
— А? Да, да... — Константин открыл дверцу и вышел из машины.
— До свиданья, ребята! — сказала Маргарита на прощание. — Всего вам самого доброго!
Константин стоял у дверцы, протянув руку Маргарите, чтобы ей удобней было выходить из машины.
— До встречи! — помахала Аля подруге.
— Спасибо, Рита, за приятную компанию! — подхватил Петруха Алины слова. — Надеюсь, еще увидимся?
— Да, конечно. — Маргарита вылезла наконец из машины.
Шел дымный снег; у такси, покашливая в кулак, стоял Константин.
— До свидания. — Маргарита протянула ему руку; руку в серой пуховой варежке.
— До свиданья, — сказал Константин.
Маргарита чуть задержала его руку в своей, и тогда, глядя ей в глаза, он сказал:
— Можно я вас провожу?
— В каком смысле? — улыбнулась Маргарита.
— Домой провожу. — И Константин закашлялся.
Маргарита на мгновение задумалась.
— Значит, в гости хотите? — Она опять загадочно улыбнулась.
— Да, в гости, — кивнул Константин.
— Только ненадолго. Хорошо?
— Хорошо, — согласился Константин.
И, прежде чем захлопнуть дверцу, он крикнул Петрухе:
— Поезжайте! Я позже приду. Позже, понимаешь?..
Петруха кивнул; весело рассмеялся в салоне: «Ого!..» — и подмигнул Але. Машина рванулась и вскоре скрылась в снежном мареве.
Маргарита пошла вперед, в подъезд, Константин за ней.
Странное впечатление произвела квартира Маргариты на Константина, она была как две капли воды похожа на его московскую квартиру. Что-то даже мистическое показалось Константину в этом; будто вот сейчас выйдет из комнаты жена Наталья и скажет: «А, попался, голубчик! Вон ты где шляешься, а мне все сказки рассказываешь... подлец!» В комнате, действительно, ожидал Константина сюрприз — не жена, конечно, зачем впадать в мистику, — просто-напросто в детской кроватке спал ребенок.
Константин удивленно взглянул на Маргариту и неожиданно, не удержавшись, начал кашлять, хотя старался кашлять негромко, в кулак.
— Тихо, разбудите... — Маргарита приложила палец к губам.
Они на цыпочках вышли из комнаты, направились на кухню.
— Дочь? — спросил Константин.
— Да, дочь. — В загадочности Маргаритиной улыбки проскользнула теперь некая светлость и печаль — одновременно.
— Как же вы ее одну?.. — удивился Константин.
Маргарита не ответила, не сразу ответила; поставила на плиту чайник, накрыла стол яркими салфетками, поставила на них чашки с блюдцами, потом сахарницу, печенье в вазочке, варенье в розетках.
— А что делать? — улыбнулась она. И Константин впервые осознал, что у нее от природы такая улыбка — странная, а не то что она специально старается улыбаться загадочно. — Оставить ее не с кем. Да и спит она крепко, как убитая. Вечером уложишь — утром просыпается. Очень просто.
Константин все-таки не понимал, продолжал удивленно смотреть на Маргариту.
— И потом, это же не часто, — добавила она, словно оправдываясь перед Константином.
Маргарита заварила чай, по кухне поплыл густой, терпкий аромат; фарфоровый чайник она прикрыла на несколько минут белоснежным вафельным полотенцем, присела напротив Константина
— А сегодня у вас что за случай? — поинтересовался Константин.
— Какой вы любопытный, — улыбнулась Маргарита.
— Я не любопытный, — смутился Константин. — Я понять хочу.
— Сегодня мы отмечали с Алей годовщину.
— Годовщину чего? — не понял Константин и, как ни сдерживался, вновь закашлялся.
Маргарита подождала, когда приступ кашля перестанет его мучить, и ответила:
— Годовщину Алиного развода с мужем.
— И от этого она такая веселая? — удивился Константин.
— И от этого — тоже, — улыбнулась Маргарита.
Они начали пить чай; молчали сначала, а потом Константин спросил:
— А вы? Вы — замужем?
— Нет, — улыбнулась Маргарита все той же странной, загадочной улыбкой.
— Развелись?
— Нет.
— А как же тогда? — не понял Константин.
— О, это слишком печальная история, — ответила Маргарита и на этот раз не улыбнулась, а, словно спохватившись, предложила: — Знаете что, Константин, хотите меду? У меня есть банка отличного алтайского меда.
Пили чай с медом; говорили мало, и Константин чувствовал, что это хорошо, что Маргарита не обижается, что он вот такой, какой есть.
— А как зовут вашу дочь?
— Машей.
— Можно, я побуду рядом с ней?
— Пожалуйста, — улыбнулась Маргарита.
Маргарита осталась на кухне, а Константин пошел в комнату; в окно пробивался легкий сумеречный свет; Маша лежала в кроватке, разметавшись, откинув одеяло; Константин поправил одеяло, погладил Машу по мягким, влажным от сна волосам и неожиданно встал у ее изголовья на колени. Он вдруг остро вспомнил своего сына Вовку, всю свою жизнь, жену, московскую квартиру, и такая тоска и грусть защемили сердце, что у него по щеке чуть не покатилась слеза; то есть она была, эта слеза, но Константин усилием воли придавил сердце, и слеза как бы увязла в ресницах, обжигая глаз соленой, разъедающей влажностью; и отчего-то, чего с ним никогда не было, Константин вдруг ощутил привкус крови, когда невольно сглотнул слюну.
И тут он закашлялся; и моментально рядом с ним оказалась Маргарита.
— Ох, тихо, тихо, Константин, — шептала она. — Ну что вы, зачем вы на коленях? Пойдемте. — Она испугалась, что Константин разбудит дочку, и удивилась до глубины души, что он стоит у кроватки на коленях, и жалко его было непонятно почему. Она осторожно погладила его по голове: — Пойдемте.
И опять они сидели на кухне. Он откинулся головой на стенку кухонного шкафа, прикрыл глаза. Как ему хотелось рассказать Маргарите про свою жизнь! Но как расскажешь?.. Последнее время сын Вовка часто болел, простыл, кашлял. Кашель измотал его. А потом простыл и сам Константин. Да и простыть было немудрено. Каждый раз, когда Константин задерживался на работе, или если он приходил хотя бы под легким хмельком, жена устраивала скандал, а потом вдруг взяла привычку не пускать его домой, захлопывала перед самым носом дверь. Один раз он не выдержал, ударил жену по лицу. Она вызвала милицию. Было разбирательство на работе. Его хорошо знали в цехе, уважали, но ему пришлось давать слово, и его взяли на поруки. Большего стыда он не переживал в жизни. И теперь, когда Наталья не пускала его домой, он уже не мог ударить ее по лицу, он только слушал, как за дверью истошно кричит Вовка: «Пусти папу! Он хороший, добрый, пусти, пусти!..» Константин не мог слушать его плач. Он уходил. К друзьям идти было стыдно, и он просто ходил по улицам и часто простывал. Теплого пальто у него не было — ему всегда было все равно, в чем ходить, — главное, были бы одеты жена и сын. И они одеты были хорошо: жена сшила себе манто из каракулевых лапок, а Вовке он сам купил теплющую цигейковую шубу. Денег по московским меркам Константин зарабатывал мало, но он всегда считал, что дело не в деньгах: не нужно тратить больше того, что зарабатываешь, и все будет в порядке. Любая семья будет счастлива. Любая жена. Но только не Наталья...
Вот что хотелось рассказать Константину Маргарите.
Но как расскажешь?..
Он вновь закашлялся, кашлял долго, а потом почувствовал, что так дальше продолжаться не может, он плохой дон-жуан, он не знает, что и как делать дальше, и как сделать так, чтобы не обидеть Маргариту, поэтому он, может быть, и не в самую подходящую минуту, а именно — прокашлявшись, напрямую спросил у Маргариты:
— Я останусь у вас, Маргарита? Можно, я останусь у вас?
Она долго смотрела ему в глаза, она задумалась, потом печально улыбнулась, не странно, не загадочно, а именно печально, и произнесла очень просто:
— Не обижайтесь, Константин, но этого сделать нельзя.
— Я понимаю, — опустив голову, сказал Константин.
— Нет, вы не понимаете, — с мягкой убежденностью возразила она. — Но когда-нибудь поймете. Если, конечно, мы останемся добрыми друзьями.
— Я только одно хочу сказать, — произнес Константин. — Мне было хорошо с вами.
— И мне, — ответила Маргарита.
Они помолчали.
— Так я пойду? — спросил Константин.
— Да, — кивнула она.
Константин поднялся, подошел к вешалке, надел пальто, шапку. Заглянул в комнату, где спала Маша, но закашлялся, махнул рукой и вышел в прихожую.
— Адрес своего друга помните? — спросила Маргарита.
— Улица Гурзуфская, 34, квартира 66.
— Это совсем рядом. — И Маргарита объяснила, как лучше и быстрей найти дом Петрухи.
Константин все понял.
— Не обижайтесь, — попросила она еще раз на прощанье.
Было три часа ночи, когда Константин вышел на улицу. Мороз был не сильный, только изрядно пуржило; Константин поднял воротник, сунул руки в карманы пальто и пошел в нужном направлении. Может быть, из окна кухни за ним наблюдала Маргарита. Но этого никто не знает. Во всяком случае — Константин не знал наверняка, потому что ни разу не оглянулся.


Долго он звонил в квартиру Петрухи. Наконец дверь открылась — хозяин настороженно выглядывал в щель: а вдруг жена?
— Во даешь! Откуда? — воскликнул Петруха обрадованно и удивленно.
Константин ничего не ответил, только махнул рукой.
— Ты вот что, — горячо, блаженно зашептал Петруха. — Мы с Алей уже устроились, такая баба, я тебе скажу, о, Костыль, век таких не видал, а ты уж, будь другом, переспи сегодня на кухне. Там и раскладушка есть, ну и все остальное... Договорились?
Константин кивнул.
— А у тебя что? Сорвалось? — посерьезнел Петруха и понимающе, как бы разделяя печаль Константина, потрепал его по плечу.
— Разбуди меня завтра в семь, — попросил Константин.
— Ладно, идет, — пожал плечами Петруха, так ничего и не поняв, и босой, в одних трусах, пошел в комнату к Алевтине.


Через два дня Константин уехал в Москву. Договорились с Петрухой, что будут писать друг другу. Расстались хорошо, друзьями. Петруха только иногда подтрунивал над Константином, но тот не обижался, не обращал внимания.
Дома жена встретила Константина так, будто он виноват в каком-то страшном смертном грехе.
— Говорила я тебе, говорила!..
— Что, что такое?.. — растерялся Константин.
— А то, — Наталья начала всхлипывать. — Вовик наш... Вовочка...
— Что с ним? — обмер Константин.
— Никакое у него не ОРЗ, не бронхит, у него коклюш!
У Константина, который уже готов был услышать самую страшную новость, сразу отлегло от сердца. Он смотрел на жену с непониманием, с раздражением.
— Ну, коклюш... Пройдет и коклюш. Мало ли чем дети болеют...
— Ну да, у ребенка коклюш, а тебе все равно. Ребенок задыхается, день и ночь кашляет, его беспрестанно рвет, а отцу, конечно, все равно. Да ты знаешь, что мы могли погубить его? Его нельзя было прогревать, делать банки, ставить горчичники, держать над паром, кутать в теплое... Все это могло погубить его! Ты хоть это-то понимаешь?
— Где он, спит? — вместо ответа спросил Константин.
— Ну да, тебе, конечно, это самое главное — чтобы он спал. Никаких забот. Никаких проблем. А как я тут с ним колотилась, чего только не передумала, как только не перетряслась... Спасибо, добрые люди подсказали, повезла Вовика к профессору. Тот сразу разобрался, не то что наши врачи. «Температура есть?» — «Нету». — «Кашель какой — надсадный, удушающий?» — «Да, да!» — «Рвота, рвотные позывы?» — «Да, да, профессор, очень часто!» — «Так у него, мамаша, обыкновенный коклюш». Послушал его, посмотрел внимательно, сестра сделала анализ — мазок. Оказалось, действительно коклюш. А это страшная, страшная болезнь! Он будет кашлять теперь полгода. А, может, и больше. Изматывающим кашлем. Потому что болезнь запущена. И главное, лечить ничем нельзя. Разве что летом повезти на юг, к солнцу. А так — просто ждать и ждать... Какой ужас!
Константин, слушая жену, раскашлялся и сам.
— Ну, ты-то бы хоть перестал! — поморщилась жена.
— А может, у меня тоже коклюш? — назло ей сказал он.
Наталья минуты две-три смотрела на него озадаченно, потом оскорбительно, искусственно рассмеялась, размахивая руками.
— Поглядите на него — у него коклюш! Люди добрые, посмотрите — у двадцатисемилетнего лба коклюш. Пьянствовать надо меньше, по улицам не шататься — тогда и «коклюшей» ваших не будет. Коклюш у него! Ох-ха-ха...


На другой день Константин повел Вовку к детскому врачу — на очередной осмотр. Оба кашляли, но не обращали на это внимания. Рады были друг другу.
— Ты на Урале что делал, баклуши бил? — спросил Вовка отца.
— Какие баклуши? — удивился Константин.
— Да мама говорила, — объяснил Вовка. — Баклуша — это что? Лужа, что ли? Или бак какой-то?
Константин рассмеялся.
— Вот подрастешь немножко — возьму тебя с собой. У тебя родина — Москва, а у меня — Урал. Родина — это где человек родился. Вот туда я и ездил.
— Я родился в больнице, — серьезно сказал Вовка.
— Это тоже верно, — подтвердил отец.
В поликлинике детский врач осмотрела Вовку, улыбнулась Константину.
— Ну, дело все же идет на поправку...
— Хорошо бы, — сказал Константин и надолго закашлялся.
— А у вас что такое? — обеспокоенно поинтересовалась врач.
— А, бронхит! — Константин беспечно махнул рукой. — Замучил вконец.
— На юг вам надо, к теплу, — улыбнулась врач. — Вот станет потеплей, берите сына с собой — и в Крым. Обязательно.
— Будем стараться. Если, конечно, на заводе выделят путевку... А скажите, доктор, может и у меня быть коклюш? Мог я, к примеру, заразиться от сына?
Доктор улыбнулась.
— Вряд ли. Вы что, в детстве не болели коклюшем?
— Не помню. Но, кажется, нет, не болел.
— Теоретически, если не болели, все может быть. Коклюш болезнь заразная. А рвотные спазмы у вас бывают?
— Бывают. Иной раз и вырвет по-настоящему.
Доктор снова улыбнулась. Вот такая улыбчивая попалась.
— Если хотите, могу вам дать направление в нашу лабораторию на анализ. Если это вас не шокирует, конечно. Сделают «мазок» — и все станет ясно. Ну, как?
Константин чувствовал: доктор несколько иронически относится к его словам, но все же сказал:
— А знаете, выпишите направление. Я-то все думаю — бронхит да бронхит, а вдруг у меня коклюш? Может, это и все равно, да правду знать хочется. Правду знать всегда лучше. Согласны?


Так и оказалось: у Константина обнаружили коклюш. Редчайший случай, а все-таки это было так. И тоже, значит, зря когда-то прогревался Константин, ставил горчичники, банки, делал растирания водкой вперемешку с нутряным салом и медом и зря парился над кастрюлей с картошкой. Лечиться нужно было совсем по-другому, ну, к примеру, делать уколы гамма-глобулина...
— Все у тебя не как у людей! — отмахнулась от него с безразличием жена.
— А все-таки мне теперь ясно. Ясно! — торжествующе говорил Константин. Он как будто даже гордился своей болезнью.
— Что тут ясного? Что тут особенного?
— А то, что не простуда это у меня, а заразился я от Вовки. А от сына заразиться — это ерунда, это святая вещь.
— Как же, святой нашелся!
— И нашелся! Ты мне что говорила? Что я по улицам шатаюсь, пьяный хожу, простываю нарочно, а потом из-за меня Вовка болеет? Так, нет? Домой меня не пускала — в холода, в морозы, — не стыдно? А вышло — сама за сыном плохо смотрела!
— Ну, пошел городить с пятого на десятое. Не пускала — и не буду пускать. Попробуй только поздно явиться! Или с запахом. И, вообще, разговор у меня с тобой короткий: чтоб к лету была нам с Вовиком путевка на юг. Заруби это себе на носу!


Иногда по вечерам, после трудного рабочего дня, Константин подолгу лежал на диване, не читал ни книг, ни газет, не смотрел телевизор, а просто лежал с полузакрытыми глазами и думал. И вспоминал. И мечтал. За последнее время он странно изменился, жена не могла понять, что с ним происходит, Константин совершенно перестал обращать внимание на ее крик, шум, упреки, как будто впал в какое-то сомнамбулическое состояния. Единственное, что выводило его из этого состояния, — были приступы прежнего изнуряющего кашля. Но и к ним Константин привык настолько, что давно махнул на болезнь рукой.
То, что было в нем, что жило, не умирало, а наоборот — все более углублялось и расширялось, не могли отнять ни жена, ни болезнь, никакие другие заботы и хлопоты. Он вспоминал Маргариту. Он тосковал по ней. Он вспоминал, как они тогда ехали на такси и как он положил свою руку сверху Маргаритиной варежки. Маргарита не сделала никакого протестующего движения, и тогда Константин осторожно, нежно прокрался ладонью в ее варежку, в серую пуховую варежку. Он явственно помнил, каким теплым сухим огнем горела ладонь Маргариты и как пробежала искра от ее огня к его сердцу... Машина летела в снежном мареве, рука Константина лежала в горячей ладони Маргариты, а обе их ладони укрылись в одной пуховой серой варежке. И грезилось тогда Константину, что вот так бы жить и жить с доброй молодой умной женщиной, вот в таком теплом уютном домике, как эта варежка, чтобы не было ни зла, ни крика, ни ругани, а только любовь, тепло, понимание... Разве невозможно это? Нет, все, все возможно на этом свете...
И, мечтая, вспоминая, думая, Константин иногда обморочно стонал сквозь крепко стиснутые зубы.


А однажды Константину пришло письмо из Свердловска. Писал ему незабвенный друг Петруха.
«Привет, Константин! Долго ждал от тебя хоть две строчки. Не дождался. Как живешь-можешь? Что новенького?
У меня после твоего отъезда закружились дела. Сколько жил, не знал, что такое любовь. Думал: ерунда все, слова и сопли. А тут закрутила меня Алевтина. Прямо черт какой-то, не баба. Не могу жить без нее. А ведь жена у меня Наташка, сын Вовка, и жена хорошая баба, покладистая, и сын такой, что лучше не придумаешь: все книжки читает или мастерит что-нибудь. А не могу. Тянет к Алевтине, как магнитом. Да это бы ладно. Штука вся в том, что Але от меня ничего не надо. Так просто — она согласна, а чтобы серьезно — бежит от меня, как черт от ладана. Сумасбродная баба, понять ее не могу. И плюнуть не могу — тянет она, Костыль, ох, тянет, баба проклятая...
А как ты? Не вспоминаешь Маргариту? Тоже вот баба невезучая. Был у нее какой-то летчик, с алтайских краев, летчик-залетчик, родила от него дочку. Маша ее звали, может, помнишь? Умерла недавно. Ни с того ни с сего привязался к ней коклюш, кашель замучил, как-то ночью и задохнулась девчушка.
Вот такие у нас пироги. А как у тебя дела?
Не молчи, напиши пару строк. Твой друг Петруха».


Долго сидел Константин как в столбняке.
Посидим и мы рядом с ним. Может, скажем друг другу что-нибудь?





Из книги "Огонь небесный". Изд-во "Голос-Пресс", 2008


Рецензии