полярники на привале

1.
Петр Степанович верил в существование полярников. В свежих, пахучих номерах научно-популярных журналов он дорисовывал мерзнущим фигурам на чистом снежном фоне, скажем, радиолу и кухонный гарнитур. Вроде, радиола и гарнитур должны скрасить жизнь коченеющих бодрящихся подвижников. Вроде, радиола и чешский, к примеру, гарнитур – воплощение бытового счастья, уюта, чего там еще. Петр Степанович слыхом ничего не слыхивал о том, что у полярников есть жены. Этот факт мог бы испортить ему жизнь, но оставался для Петра Степановича лишь сплетней, наговором и клеветой.
Вся размеренная жизнь его уложилась бы если не в спичечный коробок, то в сигаретную пачку уж точно. Он спал ровно до восьми утра, делал зарядку в пенсионерском стиле и окончательно разлеплял веки за жаркой омлета из четырех яиц. Просыпался, занимался спортом и жарил омлеты Петр Степанович в однокомнатной квартире, прибитой к крыше одного из старых, трескающихся домов в центре. На главных ролях под этими высокими потолками были умывальник с щербинкой, радиоприемник, панцирная кровать да стопки журналов за Бог весть какое десятилетие, все с полярниками.
Простой быт казался размытому годами бывшему сантехнику на порядок проще, чем на самом деле был. Петра Степановича не задевала, не могла задеть собственная неустроенность, замешанная на густом запахе старой бумаги. Хозяин поправлял пяткой стопки, проходя мимо, ласково улыбался им, как родным. После завтрака Петр Степанович грел чаю и с ним садился за обустройство нелегкой полярной жизни, натужно сгибаясь козявочкой над «Наукой и жизнью». Когда в голову приходила свежая мысль, скажем, добавить замерзшим дядям консервы или жидкость для розжига, - Петр Степанович радовался, словно дитя, хлопал в ладоши и крутился юлой на широком заду.
Все знали, что он того, но до него самого подобных глупостей не доходило. Катенька прилагала к этому все усилия, а Катенька могла, когда хотела.
По вечерам квартира сантехника Носочкина наполнялась учеными, художниками и писателями. Первой приходила Катя, за ней по одному подтягивались в течение часа еще человек десять-пятнадцать светил науки и искусства. Светила размещались на полу, где придется, выставляя на свет Божий из-под штанов пушистые лодыжки с непременными рельсами от носочных резинок. Чуть ниже, неприлично низко, застиранной гармошкой начинались сами носки, шли, шли и завершались потертостью на больших пальцах.   Бесшумно опуская на паркет в коридоре пакеты с простой едой, гости улыбались хозяину потерянными благостными улыбками и открывали рот только по делу. Все вечера Петр Степанович просиживал на панцирной кровати, проваливаясь так низко, что наверное между сеткой и паласом не пролезла бы и мышь, водил руками по одеялу. Сначала долго молчал, потом разговаривался, любовно лазая глазами по потолку. У новичков вид волосатенького, оголенного по пояс, Носочкина в трениках вызывал тяжелую неуместную оторопь. Оторопь приходилось сглатывать. Передовики науки и искусства напяливали, отправляясь на странные эти посиделки, брючки похуже, чтобы не перемазаться густой носочкиновской вековечной пылью.
Обычно, Катя сидела на кухонной табуретке, стоически пропуская поток мыслей Петра Степановича мимо ушей. У нее не было концепций, мужей, обязательных блюд на ужин, внимания к деталям, фильтра знакомств. Взамен социально-философских условностей у нее были длинные фарфоровые ноги, кругло обточенные ухоженные ногти, язык без костей. Она ежедневно старательно отдирала шматки прилипших за день речей: чужих, своих, деловых, случайных, положенных этикетом, личных. Катенька водила к сантехнику гостей не сантехника ради. Будь даже Петр Степанович любителем богемной жизни, не пошевелила бы и пальцем бесплатно. А все-таки сам он как будто был лишь бледной тлей на зеленоватом поле комнатных обоев, такой плесенкой, жучком-короедом. Как будто был, но не был. На самом деле, считалось важным, именно важным, а не модным хотя бы разок послушать отъехавшего умом Носочкина, потому что Носочкин – надежда авангардистской живописи и мощный генератор идей. Последний раз его выставляли в Лондоне, экспозицию пришлось сделать круглосуточной. Рецензии виднейших критиков реяли над страницами солидных изданий. Альбомы с репродукциями разошлись убийственным тиражом  - полки магазинов мелели, словно реки в засушливое время года. Полярники Петра Степановича умиляли, рвали сердце, бесили, вызывали споры и инфаркты, становились предметами курсовых и подражания. Волна дурманящей популярности до великого Носочкина не доходила – Катенька старалась. Катенька могла, когда хотела. Биография же Петра Степановича, его ощутимое сумасшествие, аскетизм и редкий дар, говоря чуть ли не с самим собой, озарять всех вокруг гениальными идеями – это все сводило к нулю расходы на пиар. Одна журналистка так-таки сумела отыскать место жительства сантехника-авангардиста. Она долбилась к нему в дверь минут с тридцать. Хозяин, наконец открыв, поверх щелкоперской головы изрек: «Тараканий дух чую. Сейчас, сейчас как ****у тапком!». Журналистка приняла на свой счет и горной ланью ретировалась к лифту. Да так случилось, что у нее чего-то там серьезно не заладилось по-женски, именно в этот день и надолго – с тех пор общественность уверовала в то, что Носочкин еще и проклятия насылает на непрошенных визитеров. Многие сомневались в магических навыках мягкотелого чудака, но  в дом его, на всякий случай, лишний раз не совались. Только по катенькиным спискам.
Катенька вписывала в толстый ежедневник фамилии желающих просветлиться. За то, чтобы попасть в список платили иностранными деньгами внушительного достоинства. Из них Катя, отщипнув чуток, платила за квартиру Петра Степановича, покупала ему еду, краски, маркеры, доставала химические карандаши и журналы с полярниками через газету «Из  рук в руки». Остальное откладывала для себя. Она его уважала и он приносил ей прибыль. Больше их не связывало ничего. Кстати сказать, от этого «ничего» не страдала ни одна сторона. Катенька была подругой его сахалинской двоюродной племянницы.

2.
Это очень пошлая история - про то, как Катя приехала в Москву -, но если посмотреть внимательно, то почти у каждого из нас найдется не одна такая пошлая история. Обыкновенная, замызганная шершавыми языками, в сущности пустая и глупая. Восемнадцатилетняя Катя ринулась в столицу получать образование, проработав два года после школы официанткой и замучавшись. Подруга Алла помогла с жильем – дала ключи и адрес замочной скважины. Осчастливленная посмотрела на Аллу так, как не смотрела за всю свою жизнь еще ни на кого - точно спустился архангел и потрепал за ушком. Катя приехала налегке, с рюкзаком и хомячком, открыла дверь и увидела в квартире человека. Человек улыбнулся ей, икнул и пошел босиком на кухню. Пыталась заговорить с ним, объясниться, подружиться, наконец. Максимум, что удалось выжать – как зовут хозяина московского пристанища. Деваться больше было совершенно некуда. Низко наклоняя голову, Катя постигала таинственную душу Петра Степановича, убедилась, что шизанутый совсем он, притащала откуда-то ватный матрац и зажила тихонько. Ото всюду ее, заскорузлую двоечницу, поперли. Год Катя отпахала в подмосковном баре, попробовала поступить еще раз, но результат снова не оказался положительным. Было пару  попыток еще. Катя к тому моменту уже перестала делать круглые провинциальные глаза при прочтении длинного списка не прошедших по конкурсу.
Жилось ей неплохо. Трудно сыскать в столице такого квартирного хозяина, который бы не приставал с нравоучениями и разговорами за жизнь. Платить Петру Степановичу вообще не  надо было. Катя копила, но мало накапливалось как-то. Так и жили. Чудак чудил, пробивная Катя пробивалась. Медленно. Верно.
В четверг какого-то из этих лет, какого-то месяца, девушка вернулась домой уставшая, разморенная жарой и благостная. Она с нежностью представляла, как дома сможет заклеить пластырем натертый мозоль, примет ванну и сядет пялиться в окно. На волне потрясающего настроения она еще и размышляла о том, что за столько лет  уютного житья ей хочется как-то отблагодарить Петра Степановича. Существовать с ним рядом было все равно, что пускать бумажные кораблики по воде: беззаботно. Согласно системе Катерининых сахалинских координат, первым делом нужно было попробовать накормить Петра Степановича чем-то вкусным. В тот вечер она сварганила здоровый пирог с капустой и яйцом. Пухлый, как царская перина. Ласково подпирая, Катенька водворила сантехника на табуретку перед куском праздничного ужина. Петр Степанович долго сидел, потом расковырял тесто мизинчиком, извлек все мелкие яичные кусочки, съел и промычал: «Дай». Протяжно вот так: «Дааа…ааай». После чего вышел вон. Катенька осталась сидеть с тупым выражением лица, как матрешка наколотая на жопе у зека. Согласно Катерининой стереотипно-замкнутой системы координат, «дай» могло означать только одно. Просто дать. Встать сейчас, развязать фартук с утятами, снять футболку и пойти дать Петру Степановичу. В полной Катиной груди ухало. Она чуть вытянула шею, чтобы увидеть, что в конкретный момент делает этот сумасшедший. Тот лежал на спине на кровати, расставив руки. «А не дурак,» - коротко подумала Катя.
В общем, дала. Без энтузиазма поначалу, потом веселее пошло. Петр Степанович просто  без трепыханий пролежал под деятельной девушкой все это время. «Вот скалопендра, засранец, дай-дай, а лежит типа вообще я сама напросилась,» - незло подумала Катерина. Когда все закончилось, Катя решила, что не зря согласилась. Как-то на душе похорошело. Еще больше похорошело. Принимая душ, с удивлением заметила, что исчезли совершенно все прыщики, словно не было. Смеялась потом очень долго, потому что Петр Степанович просил, оказывается, воды дать. Так и сказала сразу же после всего, включая ее душ: «Ну а воды дай?». Впрочем, ничего от этого не поменялось. Катя до сих пор считает, что ей даже, можно сказать, повезло так опарафиниться.

Восемь дней после она ходила в плотном тумане. В голове вертелось, набаливало что-то, стучалось в среднее ухо, опадало в пятки и снова взлетало, ударяясь о черепную коробку. Так Катя написала книгу рецептов. Гениально простых. Все там было не похоже ни на одну кухню мира, пирог с капустой и яйцом занимал верховную позицию, став модным шаблоном для меню солидных ресторанов. Надо было готовить его с коричкой и майораном и еще какой-то травкой. О как! Не по старинке и так, как не додумался не один заморский повар. Рестораторы диву давались. Три тиража, распроданных под чистую. Ей даже удалось отложить кое-что внушительное с гонорара. Еще купить машину. Еще купить сушилку для обуви. И еще щипцы для завивки электрические.
Петр Степанович, не мог и догадываться, что его кармическая, магическая или какая там сила, творит с людьми подобные вещи. Его квартирантка, не блещущая образованием, зато блещущая бытовой что называется «быстродоходимостью», догадалась довольно скоро. Катя долго соображала, как случилось именно так. И хоть не знала, что такое «причинно-следственные связи», искала их. Пятого сентября,  засунув в сумку руку по локоть в поисках нафтизина, охнула и замерла. Вспомнила: сразу после пирога, вернее еще чуть позже, зажили все прыщики и до сих пор не заводятся больше, день было легко и радостно, а потом навалился туман. Невозможно этот туман прогнать. Он сам ее вывел к Роспечати, к блокнотам по 14 рублей штука и шариковым ручкам. «Сама охренела, но по ходу так все и было. Купила записнушку с оленем Бэмби, прикинь! Я! Вертела ее под лампочкой, и кааак начала писать!» - растягивая слова вещала новоиспеченный кулинар подруге по работе, затягиваясь сигаретой. «Кать, а мне к нему нельзя? Мне бы только как-нибудь, если можно, без ага-ага. А, Кать? Сына не на что растить, а вон варикоз по всем ногам». «Без ага-ага не получится,» - отрезала та.
Через пару дней Екатерина привела подругу домой. Сели на кухне, закурили. Мысленно Света была готова: выбрала позу и чем оправдать себя перед самой собой. Катя деликатно ушла за покупками. В самом деле, не сидеть же, не слушать свист кроватной сетки.
Света помыла для храбрости посуду. В комнате было тихо. Выйдя к Петру Степановичу, Света увидела, что тот сидит над журналом и рисует. Она подошла ближе под оглушительный скрип паркета – Петр Степанович не отрывался от своего занятия. Встала справа от него, положила руки на стол, призывно выдохнула. Сантехник поднял на нее глаза, тут она сообразила – нужно ловить момент. Светлана, бывшая школьная учительница физкультуры, кандидат в мастера спорта, резко задрала красную футболку. На Петра Степановича уставились два удивленных поведением хозяйки соска. Кадр получился достойным американской комедии. Через секунду загадочный Катин квартирный хозяин потерял интерес к пылающей Светиной плоти и ткнулся обратно, в рисование. Света же стояла ошарашенная не то чтобы неуважением к внушительно бодрым в ее-то тридцать семь грудям, а скорее произведенным на нее эффектом – взглядом Петра Степановича, полным неизбывной мудрости, хаотичного движения мысли, полным природной гармонии. Минут с пять она таращилась на просветляющего чудака широко раскрытыми глазами и мерзнущими сосками, а он рисовал, похлопывая себя по коленке. В физкультурной голове шла ускоренная работа, но не проблемы соития занимали ее хозяйку. Она одернула футболку и ласково прошелестела: «Петр Степаныч, молочка хотите? Я молочка принесла». «Ага,» - был его лаконичный ответ. Так что все-таки «ага» у них было, только всамделишное «ага», а не то, что можно подумать.   
Катя дурно спала в ту ночь. У Петра Степановича от молока сильно урчало в животе. Раскаты грома в его пищеварительном тракте заставляли ее ворочаться, вздыхая.
Света написала серию картин. На всех ее работах обнаженные женщины стояли, сидели, пили, курили, танцевали среди совершенно одетых и безразличным к ним мужчин. Героини были выписаны с анатомической точностью и полным списком физиологических подробностей. Герои – с молочной поволокой взгляда, отрешенностью и загадочностью. Жизни – хоть отбавляй. Обнаружилось влияние сантехника просто. Возвратившись тем вечером домой, Светлана села помогать сыну с уроками. По математике, естествознанию и рисованию. Сын уже видел десятый сон, а Света корпела над карандашами и детским альбомом. Свои шесть творений она следующим утром развесила на работе, там их кто-то увидел, и покатилось. Выставки, интервью, презентации, даже два фуршета в ее честь с натуральной черной икрой и канапе.

Это был первый и последний Катин акт благотворительности. За свою золотую жилу она схватилась обеими руками. О том, что так у нее самой все сложно и энергозатратно вышло с Петром Степановичем, она все-таки не пожалела. Слишком мощный заряд его силы играл в ней до самой старости, время от времени оформляясь в очередную популярную книгу. А прожила Катенька долго.


3.
В седьмом классе маленький аллергичный Петя еще писался, из-за чего его природная общительность с каждым днем все больше пасовала перед волнами общественного отвращения  к нему. Петя хорошо учился, потому что кроме как уроками больше не знал, чем занять себя. Разве что поковырять в носу, распатронить будильник вовсе не науки ради или там поторчать по пояс высунувшись в окне. Все эти занятия кончались так быстро, что на учебу еще оставалось предостаточно времени. Больше всего на свете он любил стирать мамины белые носочки с фигурными пыльными пятнами от вырезов туфелек.
Папы не было. Мама пользовалась гениальной по простоте формулой: «Отец у тебя  на Севере». Командировка на Север  длилась все то время, что Петя себя помнил. Впрочем, страданий сей факт не приносил Петру никаких. Он всем рассказывал, что он сын полярника, пропавшего в важной для науки экспедиции.
При маме в этой квартире бывали живые цветы, красивый сервиз, ширма из поддельного китайского шелка, трюмо, порядок, покрывало с лебедями, свежий воздух и кашка по утрам. После девятого класса Петя отделался от школы. Пока мама была на работе, придумывал , усиленно выдумывал себе дела. Марья Сергеевна, кроме того, оставляла ему горку заданий по домашнему обучению.
Вскоре, оказалось, что ребенок не может вот так просто и тупо сидеть дома, ничего не делая. На партсобрании драгоценную Петину родительницу пропесочили по самое не хочу. Естественно, представленная программа самообразования сына не помогла. Подрастающий тунеядец – это для партии позор и микроапокалипсис. На Петином горизонте замаячило училище.
Со скрипом удалось сделать из пухлого местами – в животе, пятках, заду и ладонях – мальчика сантехника. Однако, эпопея на этом не закончилась. Пришлось идти работать.
Зато Петя больше не страдал от безделья, пока мама была на работе, а мама жила с кайфом от совершенного подвига, ибо все это провернуть было не проще чем за хвост притащить касатку из природного водоема на Красную площадь. На работу Петра Степановича смачно жаловались сложным неповторимым матом, но Марье Сергеевне было уже неважно.
Сидя под чужой лопнувшей и перекрытой трубой, пока пять этажей нервничали без горячей воды, Петр Степанович разглядывал цветную, фактурную ржавчину. Трогал ее указательным пальцем , выискивал разводы похожие то на собачку, то на тучку, то на волшебника в конической шляпе. Насладившись, Петр Степанович обычно припаивал что-нибудь не туда, не там и не так, получал из под тяжелых нахмуренных хозяйский бровей вознаграждение в виде бутылки и шел восвояси.  Бутылки мама меняла у продовольственного на деньги.
Довольно прилично лет все было ровно, обычно, размеренно. Она на работу, он как будто на работу, супы, китайская ширма, носочки белые. Однако, Марья Сергеевна не дожила до пенсионерского возраста. За мельтешением дней, супов и носочков она сама не заметила, как начала угасать. В каких-нибудь два года Петр Степанович остался сиротой. И в неширокой его груди лопнула мембранка.


4.
Ничего слишком легкого нет. В гардеробной у Бога, где мы висим пыльными костюмами, тоже водится моль, пыль и печаль. Кто раньше платил Петру Степановичу за квартиру, кто ходил в магазин, и прочих подробностей Катя вызнать никак не могла. Над этим стояла дымовая завеса прошлого. Сей дым пах плотным горем. Горем, чуть тронь и рванет, хлынет словно кровь носом на белую блузку. Катя вызнать не могла. Она могла, конечно, когда хотела, но инстинктивно почуяла не то что-то. Концы в воду.  Со временем к ней пришло просветление, не связанное с редким даром чудесатого Петра Степановича: за ним нужно ухаживать. Второе открытие, судя по всему, все-таки с даром его имело связь: за ним было не в тягость ухаживать. Легко, нетрудозатратно и быстро. Никаких очередей не было и в помине, если Катя шла в ЖЭК или хозяйственный. Даже в час-пик, когда взмыленные от холки до пяток клерки, казалось бы,  должны брать кассу магазина приступом, как Сталинград.
Излишней чистоты Катерина не признавала, считая, что дом – не музей, а в стерильности развивается больше болезней. Вышел на улицу из намытой квартирки и все, труп буквально. Грань определялась элементарно: ноги к полу не прилипают, пыль не летает, люстра светит  - достаточно. После второй своей книги Катя съехала от Петра Степановича и грань тоже немного съехала. Не в пользу образцового порядка, разумеется.  В целом, сочной длинноногой Катеньке невозможно было обходиться без местечка для трогательных и не слишком встреч с мужчинами. Несколько кривых зубов во рту у девушки гораздо менее важный аргумент, чем горячая кровь, молодость в гремучей смеси с большой, большеватой даже наливной грудью. То есть Катя была не идеальной, но востребованной женщиной без излишних принципов, хоть все-таки с какими ни какими принципами.
Взяла и враз съехала. Петр Степанович в тот день ненадолго вышел из образа домового. Чуть склонив на бок голову, шаря рукой в левом кармане треников, он немножко всплакнул. Грустно, как уточка из сказки про генные нарушения, наверное, плакала. Катюша тоже всплакнула, обалдевшая от того, что кукукнутый гений проводил ее до порога. Раньше такой привязанности не наблюдалось.
Однако Катя не бросила своего любимца. По выходным она продолжала водить к нему гостей (а начала уже через три месяца после Светиного визита, быстро смекнув в чем соль, но посомневавшись для порядку). Дело наладилось  с третьего «приема» окончательно, с тех пор только лучше становилось. Она держала марку, не пуская абы кого в списки, лениво протяжно рекламируя в «Никотине» за бокалом коньяку способности Петра Степановича. После смены места жительства девять из десяти ее к сантехнику визитов оказывались деловыми.

5.
Происходило лето. Петр Степанович лежал на паркете, наблюдая потолок. С потолка ему в рот текла мировая энергия, но тревога и тоска ела сантехника уже несколько дней к ряду. Крутило живот, ныло в подвздошьи и кололо в пятках. В невыразимой бесформенной печали Петр Степанович поговорил немного с собой. Не помогло. Отменил на сутки зарядку. Стало только хуже. Скрутил смеситель в ванной, тогда чуток отпустило. Вечером собралось человек пятнадцать, а хозяин был не в себе. То есть он давно и крепко был не в себе, но в тот вечер он был даже не в том измерении, где обычно. От деятельной Кати такое ускользнуть не могло. Она осталась ночевать с ним. Ничего не произошло.
Шесть лет ее золотая жила барабанила в ее корытце чистым золотом. Постоянные клиенты боготворили Катюшу, дарили ей подарки, делали незаслуженные комплименты. Катя решила, что всему приходит конец, вот и буйный дар авангардиста тоже кончился. Можно сказать, это была драматическая ошибка. Петр Степанович существовал, как сорный цветочек. Ему не мешали и гости помноженные на заработки энергичной предпринимательницы. Он светил, словно лампочка Ильича, и никаких гвоздей. Лампочке вообще до лампочки сколько человек разлепят веки под ее многоваттным светом. Дело было не в износе. Дело было в элементарной вещи: у полярников появилась женщина.

Едва ли  путаный клубок сантехниковских мыслей пронзала хоть иголочка догадки. Как возникла женщина, он понятия не имел. Страдая от не оформившегося в конкретное душевного раздрая, Петр Степанович маялся от омлета до вечернего чая, от рассвета до заката.
Шел праздничный вторник. На пике духоты за окном орали дурными голосами птицы и собаки, видимо ссорясь, а то с чего бы им бодрствовать в разгар сиесты. Соседи носились у подъезда с новым диваном, не проходившим в двери. В два часа дня в коридоре  на шесть сантиметром от потолка отстала обоина. Петр Степанович, распознав творческуй зуд, навалился на очередной журнал. Полярники сидели на коленях, улыбаясь в объектив сильно разросшимися обледенелыми усами. В квартире сверху запели про женщин, которые склонны к измене. Потом изобразили детским голосом еще штук семь романсов на сопливые темы. Тогда все случилось. Поначалу шло, как надо: сервиз с розочками на много персон, котелок, коврик вязаный пририсовались. Через некоторое время долбануло: Петр Степанович глядел на полярников, вопрошая на своем ангельском внутреннем языке: «Что за хрень?». Один исследователь Севера, стоявший посередине кадра, замотанный по глаза шарфом, оказался женщиной.
Женщина умеет готовить, умеет пришивать и зашивать, обустроит любой быт. Пораженный, уязвленный знаток полярной жизни впервые за ого-го сколько лет прочел подпись под фото: «Жена одного из покорителей ледников Бубенчикова отправилась в экспедицию вместе с мужем и его товарищами, доказав, что советские женщины могут все». Жена. Жена. Жена. Он вспомнил, как мама варила идеальную клейкую кашку. Он вспомнил сколько ему лет. Как хоронили маму. Соседку снизу, помогавшую хоронить, сказавшую: “Отец твой говорил, гуляла она. Приходил поддатый и ныл - гуляла она от него». Он наткнулся на кладовочку, где погреб все это, все дурные воспоминания до одного. Мама, бутылочки, папа, стук снизу по батарее, запах грязи, соли, слова, ругань, бахвальство храбростью отца, школьные страхи…Авангардист высунулся в окно.
Крапал теплый, уже ночной летний дождик. Машины скулили в пробке. Он простоял с задранным подбородком и открытым ртом пару часов, ловя крупные бусины дождя на язык.

6.
Катя не понимала, что люди смертны. Ей казалось, ушедший навсегда просто ушел в магазин да забыл дорогу домой. Просто живет где-то, вне ее поля зрения, просто не навещает ее. Ну а человек в гробу - страшный, другой, не знакомый человек.
На похоронах Катя впала в истерику. Все-таки осознав: тот самый Петр Степанович прошлепал в вечность. В новом тесном костюмчике авангардист-сантехник, авангардист, сантехник, сумасшедший и добряк был светел и чист. Светлее и чище хрустального графина в катиной стенке. У нее упало давление и она упала на кладбищенского работника.
Спустя неделю, выяснилось, что Катя беременна.

 Аксинья Семенова