Лифт. Рассказ

               

   Аксиома, известная обитателям многоэтажек:  утром лифт внизу, вечером –наверху.  Понятно, что утром народ спускается на работу, вечером поднимается на этажи.  Включают лифт у нас три раза в сутки: утром с семи, потом в обед и вечером – часов до девяти. Экономят электричество. Мы живем невысоко, так что на прогулку с  таксой спускаемся по лестнице, а поднимаемся в кабинке. К лифту собака привыкла, входит первая. Я иногда жалею, что мала такса ростом – можно было бы  научить нажимать лапой на кнопку.  Приучилась же после прогулки подавать лапки для  мытья!
    У таксы течка. Поначалу она  шугала кобелей,  а потом ее  разобрало: пристает ко всем  встречным –поперечным, косит глазами, задирает  хвост набок,  игриво подскакивает на  четырех лапах, - кобели  нюхают, лижут и от волнения непрестанно бегают к ближнему столбу.  Ухажеры провожают 
Басю до лифта, а некоторые – прямо до дверей квартиры. Даже ночуют тут!
    Нынче прогулка непродолжительна:  висит низкая хмарь, давление пошаливает, сердце покалывает… Нажимаю кнопку лифта. Конечно же, она  изуродована хулиганами, как, впрочем, и все остальное: пластмасса оплавлена спичками, лампочка не зажигается.  Прислоняешь ухо к дверям и слушаешь. Ага,  шумит, постукивает на  этажах.  Шум нарастает, потом резко обрывается, двери с лязгом открываются и…
    На полу в луже крови лежит мужчина…Белеют  ребристые подошвы кроссовок... Желтый лист тополя прилип у пятки.  Такса  привычно вбегает в кабинку,  озабоченно вытягивает морду.  Я  резко командую:
- Бася, назад!
Собака выскакивает, я  тыкаю в кнопку  Дверь лязгнула,  мотор взвыл, 
лифт  защелкал по этажам до самого девятого… Мы спешно пролетаем  несколько трапов, я захлопываю железную дверь, задвигаю оба замка ,  и тут
силы оставляют меня…
     Что делать-то? Звонить? На ватных ногах добираюсь до телефона, лихорадочно вспоминаю номер милиции:   02 или 03? Два года назад, во время сердечного приступа,  я начисто перестал соображать – раза три  попадал  вместо «скорой»  в милицию, пока дежурный не покрыл  меня матом. И сейчас  память отшибло: 02  или 03?  Трубка гудит в левой руке, палец замер в нерешительности…Нет, подумать надо… Может, не стоит звонить?  Перед мысленным взором  всплывает картинка: вот мы с Басей ждем лифта, а  по лестнице спускается дама … с седьмого этажа…и не здоровается. На мое «здрассьте» ноль внимания – прошмыгнула, стуча каблуками… Можно сказать, на рысях.
    Ага! Небось, вызвала лифт,  увидела мертвеца… закрыла лифт – и ходу!
А может, и не закрыла, просто покатилась вниз по ступенькам, бормоча: «Свят, свят, свят…Чур меня!». Кому же охота выступать в качестве свидетеля?  Свидетеля, обнаружившего труп, тоже берут на заметку: не причастен ли ты, дружок?  А случайно ли оказался возле трупа?  Недавно
сосед-охотник рассказывал, как его знакомый наткнулся в лесопосадке  на
два трупа: мужчина и женщина висят, а у ног – сумка с деньгами…Побежал в милицию – так его самого неделю по почкам колотили: колись, негодяй!
    Вспоминаю, что лужа крови  как бы не очень уж свежая… загустела, потемнела…Небось, не одна эта дама натыкалась на  труп… Небось, порешили мужика  еще вечером… катается, несчастный, в ожидании официального обнаружения…Не удивлюсь, если весь дом в курсе. Но весь дом молчит… Никто ничего не видел, не слышал… Обычное  дело.
    Отправляясь на работу, спустился по лестнице, стараясь не стучать  башмаками. В подъезде никого… Благостная тишина…Стало быть, милицию так и не вызвали…Вспомнил, что утром  оставил отпечаток пальца на кнопке… Оглянулся –  быстро пробежал платком по панели – и вон из  подъезда! Да, надо бы жену предупредить! Вернется с дежурства и нарвется на покойника. Хотя нет:  после девяти лифт уже отключен…
    Ах, покойник, покойник… Считай, весь рабочий день насмарку.  Вот, явился газовый инспектор, обнаружил, что наша автоматическая котельная  есть вопиющее нарушение всех правил… накатал акт… котлы опечатал. Надо ставить какой-то клапан-отсекатель… Вот бы такой клапан   и на мозги ставили!  Как неприятность – клац! – и отключился, чтобы не переживать. А тут еще проклятые дожди пошли…крыша на складе потекла. А тут забор повалило ветром. А тут… Перед  обедом набираю домашний номер. Долгие гудки… Стало быть, спит женушка в счастливом неведении. Наконец, заспанный голос… никакой тревоги… если бы милиция наехала, наверняка подняли бы шум.. по квартирам обход… и тому подобное.
- Обедать приедешь?
- Попозже. Спи дальше.
     У меня   такое чувство, что именно я  виновник появления трупа в лифте.
Осторожничаю,  чтобы до меня не добрались… Как доказать, что не верблюд? Вдруг окажется, что труп мне знаком?  И как доказать,  положим, что вечером он не был в моей квартире?  Жена на работе… Бася промолчит… Никакого алиби!
    «Небось,  вот так же каждый  в доме рассуждает», - грустно думаю я, и на душе  становится погано,  будто я только что передал в руки первосвященников  самого дорогого человека…
     Дом наш не лучше и не хуже других ялтинских домов.  Построили его лет пятнадцать назад; что тут было до строительства, мне неведомо: переехали сюда по обмену.  Говорят, были табачные плантации, был ручей с чистой водой, куда якобы любил приезжать Чехов  на шашлык.  Очень может быть: вид отсюда в прежние времена был, наверное, замечателен.  Бухта с игрушечными кораблями… влево убегает мыс Мартьян… справа зеленый конус Могаби, над которым царит  трезуб Ай-Петри… Солнце сияет…блестит в зеленой оправе небесно-голубое озерцо…дымок от мангала приятно щекочет ноздри…Сейчас, правда, вид и запахи другие:  бетонные дома столпились и загородили бухту; сверху, от объздной дороги, несется  автомобильный гул.
И – трупы в лифтах… Трупы, трупы, трупы…
     Теперь о чем бы ни думалось,  труп непременно вклинивается в мысли.
Эскалатор памяти,  фуникулер воображения вдруг с лязгом натыкается на препятствие; труп как бетонная  стена в конце коридора, как упавшее дерево поперек дороги, как дуло двустволки перед глазами….
     Вечером я пытливо вглядывался в  лицо жены: знает или не знает?  Что-то она сегодня раздражена! Может, не выспалась как следует после дежурства, а может…Заговорить?  Смысл?  Трупов она боится панически. Когда умерла ее мать  и лежала с раскрытыми глазами  в постели на смятом покрывале, Марина судорожно  цеплялась за мою спину  и умоляла закрыть ей глаза. Я положил на веки два пятака – еще те, медные, не чета нынешним, почти  невесомым
алюминиевым монетам. Впрочем, может, и не алюминий. Алюминий не магнитится... Наутро зашел и увидел, что один пятак лежит кверху орлом, а второй – решкой… Такие глупые детали  застряли в памяти, а остальное  почему-то выветрилось. Как ездили в морг,  как договаривались с похоронным бюро… оказалось, что  катафалк и гроб заказали одной фирме, а  приборку тела – другой… Фирмачи переругались, а потом накинулись на  нас: дескать, вы нарочно нас поссорили… Господи! Какое там нарочно! В голове туман стоял, ничего не соображалось.
    Впрочем, и сейчас ничего толкового в голову не приходит.  Труп лежит в лифте, шахта лифта примыкает к нашей квартире, стало быть, мертвец совсем рядом катается… Ох, не приведи Господи, ночью заявится во сне!  Наверное, по этой причине я  долго не ложился в кровать, ходил и размышлял,  хрустел костяшками пальцев.  Ночью ничего не приснилось,  а если и снилось, то улетучилось  без следа.  Пошли с таксой гулять. Тихо, будто боясь разбудить покойника,  ступая на носочки, опустился этажом ниже; такса остановилась и просунула нос между прутьями ограждения.  Нюхает.  Понюхал и я. Нет, кажется, не пахнет. Впрочем, у собак нюх тоньше.  Небось, что-то  просочилось  из-за плотно сдвинутых створок лифта. Уже сутки лежит…
     Вернулись с прогулки; сел специально в прихожей и слушал,  не загудит ли лифт. Нет, не загудел ни разу… Росла уверенность, что весь дом  з н а е т.
Знает и молчит… Кстати, и старухи,  которые обычно посиживают  на скамейке  у подъезда, - и старухи куда-то пропали… Да, недобрая пора настала!
     На работе думалось о том,  почему убили человека в лифте. Конечно, если свой человек,  родня  быстро хватилась бы. Стало быть, чужак.  Может, к бабе ехал,  да подкараулили хахаля и  наказали. Такое изредка случается. Впрочем, молодых бабенок легкого поведения  в доме нет. Кажется, нет. Перебрал в уме всех  знакомых женщин… ну, разве Вера с предпоследнего этажа. К  ней постоянно заезжает солидный мужичок.  Сначала на «жигулях»
ездил, теперь на  иномарке.  Но у Веры муж давно на кладбище, так что мотив мести отпадает. Кстати, видел я этого  дежурного любовничка  в городе с законной супругой. Эдакая матреха с брезгливой нижней губой.
Что-то недовольно выговаривала благоверному…От такой и налево сбегать не грех. Припомнилось, что  и литературный ялтинский любовник – ну, этот, который даму с собачкой охмурил,-   тоже не шибко удачно был женат…
Величала муженька «Димитрием» - на манер древнерусских князей. «Димитрий, подай книгу! Димитрий,  накинь тальму…». И тоже бубнила: «Это тебе не к лицу, это тебе не к лицу…».
     Пожалуй, ревность все-таки отпадает. Да и вообще – кто ходит к любовницам в кроссовках?  На трупе точно кроссовки были.  Может, алкаш какой?  Одно время в дом зачастили  синюшные  субъекты: преподобная Тамара, тоже с верхних этажей,  занялась водочным бизнесом. С утра до ночи  высиживала с набором  бутылок  на бугре возле остановки маршрутного такси. Сидит, как копна, толстая, неряшливая,  высматривает, не появился ли на горизонте мент… К ней по ночам постоянные клиенты за водкой  шастали – это точно. На этой почве конфликт с соседями был.  Кстати, что-то Тамары на бугре не видно… Чует кошка, чье мясо съела!
     Неужто алкаши по пьянке порешили кореша?  Может быть, может быть…Но сомнительно.  Всех окрестных алкоголиков мужеского и женского пола – мы наперечет знаем, если не по имени,  то по лицу, точнее,  по отсутствию такового. Вместо лица у них – размытое серое пятно с  намеками на органы чувств. Вот это сизое и бесформенное, должно быть, нос…а это, поросшее жестким волосом, должно быть, ухо…А глаза… какое там зеркало души!  Жалкие мутные осколки, а не глаза!  Алкаши в массе  своей народ квелый: если и матюгнутся, то скорее по привычке, чем по злобе.  Неспособны они к сильным  эмоциям.
    Нет! неспособны! Если и  вспыхнуло меж ними  - норовят поскорее раствориться, разбежаться… Впрочем, не скажи. Года два назад нарвался я на  ожесточенного типа, собирателя бутылок.  По утрам, когда мы делали променад  по санаторному парку, он  мыл бутылки под краном у нашего корпуса.  Моет и бормочет. Моет и бормочет.  Я как-то подошел, прислушался…
- Ю андестенд?  - резко повернулся бомж.
- Ну, йес…
    Брызгая слюной из гунявого рта  и тряся серыми патлами, этот бывший интеллигентный (очевидно) человек  злобно крыл все и вся, обнажив гнилые зубы и  недюжинные познания в английском языке и в крымских достопримечательностях.  Кто бы мог подумать! Вот это маленькое, злобное существо  с мокрой холщевой сумой через плечо  было когда-то гидом Интуриста!  Изобретателем рюкзака-гибрида!  Который был и рюкзаком, и компасом,  и зажигалкой одновременно!
- Украли,  сволочи, изобретение, так-перетак!
Через пару месяцев мы снова встретились.  У нас в конторе. Открываю дверь туалета – ба! старый знакомец!  Откручивает алюминиевый рукомойник! В девяностых годах, когда  отключали то свет, то воду, везде понаставили бачков и рукомойников. Не продохнешь иначе.
- Ты что? Алюминий крадешь?
- А пошел ты…
    Сердце мое ретивое взыграло.  Схватил негодяя за шиворот  и пинком выбросил в коридор.
- Сожгу! Сожгу вашу долбанную контору!- бушевал злобный карлик.-
Попомните меня!
     Припомнил я тебя, припомнил… И теперь качаю головой: нет,  не бомж, не алкаш,  не бич валяется а лифте.  Одежда на нем явно не та. И обувь далеко  не бросовая  - даже не кеды, а   классные кроссовки!  Уж не знаю, какая фирма, но подошвы толстые, ребристые, как протекторы  на колесах иномарок, а сзади еще и поблескивает что-то. Маракеты ? – нет, катафоты, кажется.  Светоотражатели. Чтобы  в темноте  сзади не наехали. Такие кроссовки денег стоят.
    …На третье утро такса заскулила, проходя мимо  лифта.  Да, попахивать стало… Неужто так никто и не решился позвонить?  Ну, люди! А еще удивляемся,  что в стране бардак. Человека убили,  а народу наплевать.  Человека ли  прикончили, музей ли ограбили, санаторий ли до ручки довели и прихватизировали… От праведного гнева я чуть не закипел, да вовремя спохватился: а тебе-то кто мешает проявить  гражданское мужество?  Ну, всего делов-то – ткнуть пальцем в пару  цифр. «02» или «03»…Не помню точно… В крайнем случае, можно «09» набрать, там подскажут.
     Я наблюдаю, как такса деловито  обнюхивает площадку, выискивая местечко для  туалета. Сделать по-маленькому у них еще куда ни шло: присела, хвост на отлете,  узкую мордашку вытянута вперед и вверх, - ну, вылитый Ту-144 на взлете!  Да и то, прежде чем «взлететь»,  непременно отыщет место, где  другая сучка отметилась. Перебивает чужие запахи…
Метит территорию.
    Вот и покойничек наш отметил свою территорию… Явно, явно пованивает! Сколько я ни слушал – нет, никто лифта не вызвал!  Стоит себе, будто и нет у нас такого удобства.  Между прочим, мы ведь деньги за пользование платим. Что ж это оператор не проверит, почему лифт стоит?  Ну, хотя бы уборщица разок лифт открыла да подмела. Нет, никому нет дела!
     Ах, уж эти уборщицы…Народ у нас безалаберный, особенно жильцы соседних домов.  У них мусоропровода нет,  и до контейнера далеко. Приспособились под покровом темноты пакеты с  отходами на наше крыльцо подбрасывать. Утром, глядишь,  все парадное в пахучих кучах: собаки, кошки, бомжи  мусор раскидали,   того гляди, ногу сломаешь. И вонища страшная. А уборщице наплевать!  По субботам–воскресеньям вообще не убирает, стерва. Что за народ!
    Что за народ, право!  Как-то летечком  верхний жилец занялся ремонтом квартиры: выколачивал кусок стены, чтобы кухню на лоджию  перенести.  Мусор, естественно, в трубу  бросал.  Пыль, грохот!  Да еще приспособился, негодяй, свои бетонные ошметки  по ночам спускать. Только уснешь -  бам-барабам!  Атомная бомбардировка!  Забил мусоропровод , а народ сверху  пищевых отходов  накидал. Кто картофельную шелуху, а кто и вчерашнюю кашу… Забили трубу на несколько этажей.  Вонь поднялась несусветная!
Нет, чтобы  пошуровать  в трубе крюком,  пробку вонючую  протолкнуть.
Верите ли, стекла  на лестничных площадках  стали вынимать для воздуху!
Нижний сосед от возмущения  аж  охрип. «Нет!- кричит. – Так жить невозможно!  Поменяюсь, поменяюсь, съеду к черту на кулички!
    Побушевал-побушевал, да и сник:  никого в наш задолбанный  микрорайон… а уж тем более в  наш прославленный дом   и силком не затащишь!  Нет, не случайно в  нашем лифте покойники  разлагаются. Это
мы сами  разлагаемся,  так я скажу.
    Удивляюсь, как это я сам-то еще не съехал. Подлец на подлеце!  Вот внизу мужик живет, инвалид придурошный.  Это он мою тещу  на тот свет свел.  Теща была женщина степенная,  хозяйственная. Бывало, варений-солений наготовит,  на лоджии не протолкнешься –  все банки, банки, банки… Бутыли, как  в  Крыму говорят.  Заработалась она, бедняжка,  помидоры закатывала, пошла в магазин за солью, а  кран закрутить забыла. Ну, пролила соседей  аж до первого этажа… Будто нас не заливали!  Инвалид на нее так орал, так орал, что  у бедняжки сердечный приступ.  С летальным исходом.
    Тут припомнилось мне,  как лет пять назад этот ругатель из вредности сгубил  глицинию.  Такая чудесная глициния была – загляденье! Поднялась по фасаду до нашего этажа.  Я  на лоджии проволоки натянул – зеленый оазис, а не лоджия!  По весне кисти  распустились,  цветы, правда, бледноватые,  каких-то минеральных веществ, наверное, не хватало, но все равно здорово.  Сидишь на лоджии,  кругом сиреневые узоры цветочные, а  вдали море голубеет… Нет, сгубил,  говнюк,  глицинию.  И лозу виноградную   сломал, она тоже наверх поперла, три балкона заплела. Небось, жаба стала душить инвалида: как же, люди его виноградом будут пользоваться! Вот, если бы его труп в лифте  гнил,  никто бы и не поморщился.  Да нет, Бог только хороших людей прибирает.
    А ведь, небось,  на первом этаже  запах под самую дверь шибает!  У трупного запаха свойство такое – вниз стекать.  Тяжелый, должно быть.
Помнится, месяца через два, как покойницу-тещу на кладбище свезли,  полез я под  ее кровать, там чемодан с фотографиями  хранился. Открыл чемодан, фотографию подходящую на памятник  искал, -  а из чемодана запах  такой, как из мертвецкой.  Я запаха этого совсем не терплю,  рвать тянет, будто грибами отравился.  Бывало, пойдешь кого-нибудь в последний путь проводить,  а в зал  - ну, убей, не могу!  Спазмы, слезы… Один раз важного человека хоронили,  неловко было не зайти. Ходил-ходил вокруг да около,  люди цветы несут, слезу смахивают,  а у меня рвотный позыв. Стыдно так!
Ну, подошел я к дверям, закрыл глаза… вдохнул  эту мерзость открытым ртом – и будто колдовство спало!  Вошел в меня трупный воздух,  и легко стало. Положил цветы во гроб, глянул в восковое личико усопшего, перекрестился на всякий случай – уж не помню, справа налево или слева направо, - и вышел вон с чувством исполненного долга.
   Долго потом размышлял я о феномене «глубокого вдоха»… Всем нам  случается попадать в ситуации, когда – аж тошно! -  ну, никак не смиряется душа, или совесть, или что-то еще такое  внутри, с очевидной неправдой или откровенной мерзостью.  Мой вам совет: вдохните эту мерзость  в себя – и вот ты  сам  уж вроде как  частица этой мерзости, и нет уже отторжения мертвой ткани.  Как бы впускаешь мертвеца в себя... Вдохните, дорогие друзья, побольше мертвого воздуха – и живите  долго-предолго!
   Да, дела… А запах начал-таки  заполнять лестничные проемы...  Народ молча,  не глядя и не здороваясь,  пробегает на выход. По вечерам  мне мнится  - или  так оно и есть? -  будто миазмы тухлого трупа тонкими струйками протекают в квартиру… растекаются по полу в прихожей,  проползают в кухню, в спальню… Стало сниться что-то невообразимое.
    Будто вижу покойного отца – царствие ему небесное! – на детской площадке возле турника.  Будто стоит он с веревкой на шее, и будто бы я должен его повесить… Рассказывать страшно, не то что видеть! Стоит он эдак спокойно, даже плечами пожал: никуда не денешься, надо, сынок, вешать! И будто бы я уж и на табуретку  помог ему взобраться,  и веревку подтянул,  и смирился с неизбежностью…Правда, исполнялось все так, будто не живой я человек, а будто автомат какой:  механически, без чувствований.  Слава Богу, до кощунства не дошло,  проснулся я и возрадовался, что  избежал греха… И будто не во сне, а наяву  стоял  я на грани последней подлости… Видно, мертвый-то человек во мне не  спит… не спит…
    А в другой раз проснулся в темноте  с ощущением ужаса. Холодный пот по груди течет, руки-ноги трясутся.  Приснилось, будто в шалаше  каком-то копаю яму ножом:  огарок свечи  дрожит, а  рядом теплое еще тело… Женщину зарезал…копаю, чтобы скрыть следы преступные.  Боже мой! Что со мной стало!  Лежу и дрожу, как осиновый лист! Так все реально представилось,  даже запах дешевых духов  в ноздрях стоит!
    «Где же я ее убил? – лихорадочно  летело в голове.- Наверное, в Сосновке, когда в редакции газеты работал. Похоже, шалаш-то  стоял возле  старого сада за поселком… Мы там на куропаток охотились, они из-под снега как оранжевые сполохи… Куропаток не добыли,  голубей на току настреляли…Да, точно, шалаш садового сторожа… Боже, за что же  я ее?!»
    Я уж не сомневался,  что действительно убил женщину. Видимо, сработал механизм самосохранения. У Фрейда это «вытеснением» называется. Сознание  вытеснило  ужасный  случай  из памяти  - а иначе рехнешься. И вот
всплыло… во сне!  Очная ставка с самим собой!
    Кое-как панику я притушил. Да нет же, нет! Не убивал  я этой женщины! Да и с какой стати  в  восемнадцать лет убивать  какую-то тетку?  Бред! Конечно, бред! Достоевщина!  Чертов мертвяк  в лифте покоя не дает – это его ядовитые миазмы проникли в мозг, вот и снится всякая бредятина... А сам задним числом  с ужасом думаю:  было, было, небось…Выплыло, наконец…Запах трупа сработал как спусковой крючок. Восточные мудрецы учили, что  если хочешь запомнить какое-то событие – понюхай  чего-то  необычное. Ну, розу, или чабрец, что ли… Пройдет двадцать лет,  понюхаешь чабреца -  событие встанет во всех красках.. Надо же: трупный запах  как ключ к спецхрану…
    Наутро пятого дня я изнемог.  Мертвый человек  хозяйничал внутри меня.
Куда бы я не пошел, что бы не делал, а запах трупа сочился из всех пор. Руки- вот ужас! – пропахли трупом! Где-то я такое читал. Не у Чехова ли? Да, в пьесе какой-то офицерик  все время поливал руки одеколоном. Еще не убил, а руки уже пахли. Кошмар!
   Поехали с женой на дачу – пора осеннюю обрезку делать, участок перекопать. Остались ночевать, а погода  сменилась.  Над поселком встала, будто ее  к колу привязали,  брюхатая туча. Ее медленно крутило,  и было видно,  как в рентгене,  что в середине тучи  образовалось что-то вроде утробы, а в ней просвечивается призрачный силуэт зародыша… какое-то чудовище…Ночью пошел в туалет,  Сижу на рундуке, вдруг оцепенел:  что-то черное и бесшумное несется по саду, цепляясь за ветки.. Усилием воли сбросил наваждение: это ветер треплет старый полиэтиленовый пакет… Ну, недотыкомка натуральная.  Мертвый человек притягивает. Точно, он.
    И тут страшная мысль: а не я ли убил…этого, в лифте-то?!
    От ужаса понесло меня, да так обильно…будто из кожаного мешка, дерьмом набитого. Наутро, едва забрезжило, говорю  Марине:
- Поехали домой. Что-то знобит меня.
- Поел чего? Или продуло?
- Не знаю. Не могу тут.
Всю дорогу воображение изощрялось  в сочинении  разных сцен. Вот, вхожу я в лифт,  а там какой-то парень обкуренный, глаза дикие, нож вытаскивает… Я руку перехватываю,  выворачиваю кисть, а он  оттолкнись от стенки да на меня… Нож  и вошел  ему в живот…. Или нет.  Еду я в лифте, входит этот,  в
кроссовках, и обзывает меня… как-нибудь нехорошо… Я вспыхиваю, выхватываю ключи – они такие массивные, с большой бородкой, -  и по лицу.
Кровь брызнула, он хватается руками за голову, , а я его смаху об стенку…Оседает в лужу крови.
     А может, пришел…некто…отомстить за убитую женщину?!
    Нет, это не жизнь!  Может, и не убивал я вовсе, но как жить в таком аду? Я судорожно сжимаю баранку белыми пальцами, навстречу летят машины – стоит повернуть руль чуть влево, и конец мучениям,  тело всмятку…И так защемило в груди,  будто снова везут меня на каталке в реанимацию…
    Как странно-то было с этим сердечным приступом!. Очнулся я ночью, не соображу, где я, что я.  За шторой мерно чавкает не то машина, не то  зверь. Чаф-чуф, чаф-чуф…Ага, моторчик гудит. Значит, не зверь.  Мысли спутались, как водоросли: только что несли меня на носилках посреди длинного проспекта, вокруг красные цветы…нет, не цветы это. Подносы с черешней. Странно, в храм несут…Чаф-чуф, чаф-чуф… Моторчик гудит, штора колышется… Голос:
- Люба, проснись! Открой глаза! Глаза открой!
     Я с ужасом сжимаю веки:  неужто  я – ж е н щ и н а?!  Где я?!
     Гаишник указывает жезлом на обочину… Перевал.  Проверка машин и документов: из ялтинского СИЗО сбежали шестеро  уголовников. Милиционер с автоматом пытливо вглядывается в лицо, и я уже готов поверить, что  разыскивают меня… Мужика в лифте зарезал…объявили в розыск…Нет, пронесло. Постовой делает ленивую отмашку,  я вытираю вспотевшую переносицу и  включаю передачу…
    И все-таки…насчет убийства. Мотивы выискиваю… самооборона. А вдруг – без мотива?  Вспомнилось, как  однажды на улице шел навстречу  поддатый парень, поравнялся со мной и молча,  без замаха,  ударил под дых. Я разогнулся, тяпнул его по скуле  и пошел дальше.  Где мотив?  За что он мне дыхалку сбил?  Хм…может, рожа моя не понравилась…Тоже мотив.  Детективы приучили нас мыслить мотивами.  Б.Акунин даже чеховскую «Чайку»  под детектив перестроил. Кто Костю  Треплева  застрелил? Каждый мог  застрелить. У каждого мотив сыскался.
    И все-таки… Ну, положим, без мотива. Еду в лифте. Заходит мужик, молча встает рядом. Вынимаю нож  и жестко, по самую рукоять,  вонзаю в мякоть под  ребрами… Мужик хрипит и сползает вниз. Я переступаю тело и выхожу, не оглядываясь…
    Ужасно… Меня мутит от запаха свежей крови. Да, а ножик? Куда ножик-то подевался? Быстро перебираю в уме домашние ножи. Хм, у нас таких ножей-то нет, чтобы вот так – хрясть, и по самую рукоятку. Обычные столовые ножи, тупые, в хозяина… Стоп, а складной, с зеленой ручкой?  У него лезвие такое длинное, узкое… Да нет, складной нож на даче, и лезвие обломано, не нож, а отвертка. Впрочем, можно ведь и отверткой…
    А  почему  бы этому трупу не оказаться самоубийцей?  Хорошая мысль! Сел в лифт, вскрыл вену,  и полетел себе к небу… Но тела на небо не берут… на девятом этаже концевой выключатель  остановит мотор… потом кто-то вызовет лифт  вниз, к неуютной земле. Отчего же тема самоубийства вдруг возникла?  Не иначе, под впечатлением газетной статьи  о  ф е н о п т о з е . Есть, оказывается, такой механизм самоликвидации организмов. Ради пользы остальных. Ну, к примеру, чтобы инфекцию не разносить… Поковыряйся в памяти, читатель:  и у тебя, небось,  были моменты, когда руки чесались наложить петлю на шею. Помнится, первый раз у меня это было лет в шестнадцать. Любовь... Стоял я на берегу заснеженном,  внизу речка дымилась на перекате.  Вот, думаю, кинусь сейчас в воду,  потащит меня течением под лед,  а там темень, ледяная дрожь… Отчаяние…Сердце в ребра колотится…Вспотел от ужаса…Вода, как нож, вскрывает легкие…
    Нет, нет, отойди от края…
   А потом вижу себя на платформе метро. Это уж лет под тридцать. Надя, подруга моя нежная, попалась… а муж, семья… Пошла какой-то укол делать, очень опасный: сердце может остановиться. Отговаривал – не послушала. Поехала к медсестре, а я места не находил.  Сидел в кино – был в Москве такой кинотеатр непрерывного показа, документальные фильмы крутили  круглосуточно. Потом в метро спустился, стоял у  туннеля, откуда поезда вылетают. Не дай Бог, умрет Надежда –  и мне один путь: головой вниз, на рельсы… Прощай, любовь! И вижу уже,  как бьет меня влет  стальная махина,  как колеса рвут мою горячую плоть…Б-р-р! Рас-чле-нен-ка… Отойди, отойди  от края!  Слава Богу, пронесло.  Вытравила Надя зародыш, и сердце не остановилось, и ошметки по рельсам не собирали.
     Самоубийство…Но чтобы в лифте… Ладно бы в  теплой ванне. Говорят, самая приятная смерть: кровь покидает тело,  в ушах  звенит, сознание переполнено сочными видениями, а потом яркая белая точка вспыхивает и улетает во тьму…Все дальше и дальше.
     Господи, что за фантазия такая! Как меня достал этот труп! Неужто все  люди так переживают?  Труп наливается холодом  -  и  я синею… и взор стынет. Нездоровая чувствительность к чужой боли.  У кого-то была такая психика – у Гаршина, кажется.  Он представлял себя то ребенком, которого  бьют, то проституткой… Растворялся в боли! Не выдержал – бросился в  лестничный колодец.  Не дай Бог такую судьбу!
    Впрочем, о чем это я?  Гаршин  ч у ж у ю   боль на себя брал, а я? Жена двадцать лет  со мной страдает,  плачет иной раз…сколько можно язвить из-за немытой раковины или худого носка. Нет, дорогой страдалец,  не чужой болью ты болен.  Не трупу ты сопереживаешь – ты свои болячки ковыряешь!
На себе, на собственной персоне ты замкнут, как кольцо Мебиуса: не у тебя разделения на чужое и свое – только одна плоскость на ленте сознания. Я! Я! Я!  “Noli me tangere!”  Еще в юности  запомнилось  тебе латинское выражение. “Не тронь меня!” Кто мешает тебе позвонить в милицию?! Кто? Сам и мешаешь!
    Словно лента кино, разматывается  стократно знакомый-перезнакомый пейзаж. Серпантины, ущелье с  ползучим туманом, каменные осыпи Демерджи. Сверху по кронам  лесов спускается осень: внизу еще зелень, а  вдоль горной трассы  вовсю полыхают скумпии, сыпят золотом осины; на пригорке, как  феодальные замки,  упираются в небо  постройки возвращенцев. И зачем такие громадины? Говорят, в Ялте повыше объездной дороги такие хоромы... Частные многоэтажки,  с лифтами! Тьфу, опять лифт вклинился! Нет, сведет меня этот покойник с ума!
    Встречный водитель  мигнул фарами: опять гаишники.  За поворотом прячутся. Пасутся вдоль сплошной линии. Пересек ненароком – изволь в карман дыхнуть... Да-а,  где-то  я  на своем житейском пути пересек  запретную черту – и вот... Неотвратимое, жесткое ощущение  справедливости любого возмездия вдруг охватывает меня. От отчаяния даже руль бросил.  Жена с испугом откинулась в кресле:
- Что с тобой?
     -    Ни-че-го,- сквозь зубы выдавливаю я, кладу руки на баранку  и вжимаю педаль. Машина несется навстречу неизвестности. Где-то там, за чертой,  осталось чистое, наивное детство,  мечтательная юность, - все светлое, все радостное,  такое прозрачное... Теперешняя жизнь мутна,  запятнана компромиссами,  размытыми фигурами умолчания,  затоптана заячьими петлями  соглашательства; словно навозные черви, пропускаем мы через себя
гумус подлости,  и кровь наша, и мышцы, и мозг  пропитаны этой липкой субстанцией, словно  концлагерь запахом крематория... С отчаянием силился я припомнить, что же хорошее останется после меня? Ну, квартира жене, дача сыну... Перебирал десятки лиц,  надеясь хоть на одном увидеть отсвет  собственной доброты... Нет, словно в холодном  зеркале, отражалась только моя черствая, безразличная ухмылка и прищур пустых глаз... Нет, не случайно мне выпал этот крест – труп в лифте!
    ...К дому подъехали около восьми.  Открывая багажник, чтобы достать корзину с морковью и буряками,  я с ужасом думал: вот,  сейчас войдем в подъезд,  простодушная жена вызовет лифт и... Марина замешкалась, ожидая, пока такса изобразит взлет Ту-144. На ватных ногах  поднимаюсь вслед за ними на крыльцо, едва удерживая корзину. Жена как ни в чем ни бывало щебечет:
-  Надо Машеньке позвонить, чтобы  за морковкой пришла! И Басю пора вымыть: чухается,   блох набралась!
    Она заходит в подъезд, неспешно  одолевает роковые десять ступенек, поднимает руку, нажимает на кнопку... Лифт ожил. Где-то там, в поднебесье,
загудел двигатель,  защелкали переключатели на этажах... Металлическое дыхание машины все ближе, ближе... Меня уже начинает мутить  от трупного запаха, я в изнеможении закрываю глаза,  готовый упасть и никогда не подняться... Лязгнули автоматические двери...
    Вот, сейчас вступлю в лифт, как на чашу весов, и неизбывный груз вместе со мной... Кто-то наверху вздохнет с укором,  нажмет на кнопку, и опустится чаша, и  понесется лифт, ускоряясь,  вниз,  в страшную темень...
 - Ну, чего встал? Пешком пойдешь? – сквозь шум в ушах звучит недовольный голос Марины.  Она забирает корзину из моих  слабых  пальцев... Я открываю глаза. Тусклое  нутро лифта,   фигура жены.  Такса...
Повиливает хвостом.   На полу засохшие плевки... На пластиковых стенах  следы маркера... Где  же...этот?
     Не веря глазам,  еще раз обшариваю  кабинку лифта. Никого, кроме жены и собаки.  Я растерянно стою, а  Марина, раздраженно пожав плечами,  нажимает на кнопку. Двери, словно  театральный занавес,  медленно  закрываются... Невидимый лифт, пощелкивая на этажах,  уносится наверх. На сетчатке глаз -  ничего. Только недоуменный и обиженный взгляд женщины...