Чистка

Я был идеальным роботом.

Резкий ветер сгонял с заледеневшей дороги бурые листья – к обочинам узких и грязных дорог, к холодным заброшенным домишкам. Когда их последние обитатели бежали из этого места, они оставляли свои жилища – наспех сколоченные фанерные коробки. Боялись облавы, бросали свои последние убежища – больше им не чего было терять.

«…покинете дома добровольно, к вам не станут применять силу. При попытке сопротивления будете уничтожены на месте. Сдавайтесь…»

Механические, искажённые динамиками голоса Генералов долетали до моих ушей. Впрочем, их приказы я получал и без слуха. Человеческий облик был важен по другой причине – любой из нас, если надо, мог сойти за одного из повстанцев. Так Генералы называли людей – тех, которые сбежали и тех, что ещё оставались в подобных местах, затаившись от суда нового правительства.

«…не ждите пощады. Роботам неведомы чувства. У них нет сердца. Они не умеют плакать. Роботы не знают страха и жалости. Сдавайтесь…»

Я свернул за угол и заметил впереди движение. Держа наготове парализующий снаряд, на случай, если кто-нибудь из этих дикарей решит сопротивляться, настроил распознающий механизм и двинулся вперёд.

…Ветер трепал вмёрзший в окаменевшую грязь пакет. Желтая плёнка металась, словно язычок пламени, вырвавшийся из-под земли. Но за его шелестом и свистом ветра я ясно слышал ещё один звук – стук человеческого сердца.

Я подошёл ближе.

На промёрзшей осенней земле сидела девочка, прижимая к груди тряпичную куклу. Худая, в старом оборванном платьице – такая же, как сотни других подобных существ, подобранных нами в таких городках. Те повстанцы, с которыми они жили в одних домах, видимо, не успели их забрать. Или мы увезли их раньше – во время другой чистки. А этих детёнышей они спрятали, чтобы нам сложнее было их обнаружить. Глупо – фанерные городки всё равно будут снесены или смыты кислотными дождями.

Малышка что-то напевала и тихонько смеялась, глядя на яркую плёнку.

«…не сопротивляйтесь, если вас обнаружат...»

Она бы не сопротивлялась, даже если бы поняла, что происходит. Но она была ещё слишком маленькой и только удивлённо подняла на меня круглые чёрные глаза. Я плотно сдавил левое запястье, и на руке замигал индикатор – это поступил сигнал на генеральский пульт. Ко мне уже спешили роботы «эвакуации».

Я приблизился к ребёнку. Девочка реагировала совсем по-человечески, нелогично – не убегала, не пряталась. Только вжала в плечи тонкую шею, замигала большими глазами и прижала к груди комок тряпья – свою игрушку.

Я протянул к ней белый лакированный флакончик – внутри плескался сжиженный сонный газ. Девочка сдвинула тёмные брови, я нажал на распылитель. Лёгкое облако вырвалось из флакона – она вздрогнула и вдохнула прозрачные капли.

Через секунду я подставил руки, поднял её над землёй – её лёгкое тело обмякло, безвольно заболталась голова. Какая она хрупкая, эта человеческая девочка…

Из-за угла появился эвакуатор, плоский и многоногий, как расплющенный паук. Подкатил на своих стрекочущих колёсах, замигал индикаторами, распознавая живые существа. Быстро исследовал незнакомые объекты – девочку в моих руках и куклу на холодной земле. Скользнул по тряпичной фигурке сканирующим лучом, прожужжал чем-то в глубине распознающего механизма и пискнул – жизни не обнаружено. Потом снова замигал индикаторами, учуяв тепло человеческого тела. Я положил ребёнка на его шершавую платформу, и эвакуатор скрылся за углом, увозя девочку к погрузочному транспорту.
Внезапно на моей руке замигал красный сигнал – генералы приказывали отступать. Нужно успеть покинуть это место до кислотного дождя…

Я передал ответный сигнал на пульт, и вдруг остановился. Показалось, что распознающая система дала сбой, обнаружила ещё кого-то в груде обломков.

Я обернулся.

Никого живого. Только на земле лежала забытая кукла.

Странно, почему этот ребёнок так дорожил ею?

Я поднял куклу с земли – она лежала на моей руке так же, как лежала маленькая девочка всего несколько минут назад. Руки безвольно свешены к земле, голова запрокинута. И в небо распахнуты две большие чёрные пуговицы.

Жизни не обнаружено.

А ведь они так похожи.

Не обнаружено…

Хлёсткий шквал ветра, как разозлённый пёс, бросился вдоль по узкой улице, срезая с деревьев и кустов мёртвые ветки с клочками засохшей листвы. Жёстко резанул по руке: будь я человеком, вряд ли удержал бы в ладони маленькое холодное тельце. Но я только крепче стиснул пальцы и – сам не знаю, отчего – прижал куклу к груди, в которой глухо и равномерно шумел мотор.

И в тот же миг шквал схватил и стал терзать новую добычу – яркий пакет, вмёрзший в застывшую грязь. Как хищник, вцепившийся в горло жертве, он трепал его из стороны в сторону, пытаясь вырвать из земли, пока тот, наконец, не ослаб – и ветер, подхватив добычу, понёс её всё выше и выше, кружа, как коршун над полем боя. Яркое пятно металось на тёмном фоне, становясь всё меньше, всё беспомощнее – и, наконец, взметнулось выше неба, пронзив тяжёлые снопы серых туч.

И из этой точки вдруг брызнул яркий, пронзительный солнечный луч, ослепивший глаза. А вместе с ним – острые капли кислотного ливня, внезапного и мощного, отравляющего землю и всё, что было на ней: обугленные от недавних пожаров стволы деревьев, остатки домов повстанцев, увезённых в рабство к Генералам, и меня – робота, не успевшего покинуть разорённое место.

Ядовитые капли разъедали мою искусственную кожу. Они попадали мне на лицо, и оно шипело и дымилось, а потом начало оплывать, и жжёная резина стала тягучими каплями падать в ледяную грязь. Наверное, со стороны это выглядело ужасно: металлические детали оголялись, и кислотные струи продолжали течь по ним.

«Роботы не умеют плакать. У них нет сердца…»

Мотор бился неровно и сильно. Воздух вырывался из моего механизма сипло и прерывисто – вся система вентиляции сбилась. Наверное, поэтому внутри было так горячо…

Тряпичная кукла в моей руке тоже стала горячей. Кукла… Такая же ненастоящая, как и я сам. Искусственное подобие человека… И только маленькая черноглазая девочка знала правду. Для неё эта фигурка была живой.

Я спрятал куклу под рубашку униформы – туда, где всё громче пульсировал мотор. Закрыл от ветра, от едких струй, а ещё – от искорёженных и злых голосов.

Им кажется, я стал меньше похож на человека. Но они ошиблись. Ошиблись во всём.

Я умею плакать.

Мне ведомы чувства.

И теперь у меня есть сердце.

14.04.2008