Время вкушать

«Всему свое время, и время всякой вещи под небом»


Август. Лето в сладостной истоме улыбается всё ещё обжигающе-горячо, но на заре уже чуется прохладная сырость грядущей осени. Стрижи и ласточки в виртуозном полете рассекают воздух с пронзительным криком, будто прощаются на век, собираются в стаи, облепливают провода меж фонарных столбов, усаживаясь тесными рядами, взволнованно галдят перед дальней дорогой. В густом, раскалённом полуденном мареве повисла неизбывная горечь - не то иссохшей полыни, не то безвозвратной утраты. Всему своё время. Август - время вкушать…

Мед.

Простоволосая и босая вышла на порог в просторной белой рубахе, из-под которой спичками торчат ножки с острыми, непослушными коленками. Кулачками потёрла ослеплённые ярким солнцем глаза, потянулась лениво, улыбнулась, игривым котёнком пропрыгала вниз по дряхлым, скрипучим ступеням. Остановилась внизу, вдохнула всей грудью, прислушалась к приятному щекотанию в носу, рванула к кособокой времянке, привлечённая ванильным ароматом. В тёмном, щербатом проёме остановилась, переминаясь с ноги на ногу, будто нехотя ступила на холодный земляной пол. Прошлёпала к столу, взобралась на шершавый от облупившейся краски стул. Заулыбалась бабушке во всю ширь беззубого рта, залепетала что-то радостное, зажала крепко в кулачке протянутый блин, обмакнула его в тарелку, полную прозрачно-янтарного, тягучего меда. Подняла блин над тарелкой, вытягивая тонкую нитку, прозрачную, будто паутина. Лизнула языком, разорвав сладкую непрочность. Перемазавшись липким, аппетитно жевала, пила горячий чай и болтала загорелыми ногами…

Яблоко.

Тайком от родителей пробрался на задний двор, воровато оглядываясь, подкрался к деревянной приставной лестнице, такой высокой, что кажется, будто упирается в небо. Задыхаясь от волнения и страха, пополз наверх, цепко хватаясь взмокшими ладошками за отполированные временем перекладины. Присел на краю, крепко обхватив руками согнутые в коленях ноги. Отдышался, приструнив разогнавшееся сердце. Бесшумно ступая, перебрался на другую сторону крыши, где дородные, плодовитые ветви яблони распластались привольно на волнах согретого солнцем шифера. Придирчиво перебирая спелые плоды, выбрал самый крупный, потер румяным боком о рубашку, оценил глянцевую зеркальность кожуры и жадно впился молодыми зубами в податливую мякоть. Из-под лопнувшей кожи упруго брызнул сладкий сок. Хрустко пожевав, проглотил и, уже не торопясь, откусил снова. Лег на спину, невольно зажмурившись от невыносимого света, раскидал ноги-руки в стороны, прижал языком к нёбу рыхлую, сочную мякоть, добывая самую суть плода - ценный нектар. Открыл глаза и растворился в невозможной сине-белой небесной гжели…

Хлеб.

Проснулись почти одновременно, не открывая глаз, прислушались друг к другу, стараясь нечаянным движением не нарушить хрупкую тишину обманного сна. Лежали, боясь даже вздохнуть. Чутко следили за мерным ходом старинных часов. С первым ударом вскочили как по команде и бросились вон, обгоняя друг друга. Бежали вдоль по дороге, утопая по щиколотку в теплой, мягкой пыли. Высматривали вдали знакомую фигуру, а увидав, прибавили бег. Скорее, скорее, нужно обязательно добежать первым: первым обнять, первым окунуться лицом в живот, первым вдохнуть знакомого духа – что-то до слез родное вперемешку с мускусом старой кожи, первым глянуть снизу вверх вопросительно, первым получить заветный кусочек. Лисичкин хлеб - рыхлый и крошащийся, духмяный до головокружения, до обморока, чуть отсыревший и подмятый от долгого лежания в пакете – самый вкусный хлеб в мире. Поделили поровну, съели до крошки, побежали дальше беззаботно смеясь, свободные, как ветер…