Постельная сцена дубль два. Рассказ

 




Рассказ.

Мы встретились с ним накануне. Он праздно слонялся по городу. И у меня, - было некоторое время. Заказали по кружке пива в открытом кафе на Тверской. Поговорили о том, о сём, как сейчас говорят за: «За жизнь», и он поведал мне эту историю. Я и раньше знал, что ловелас родился в нём раньше его самого. Собственно это и стало причиной развода его с женой. Григорий оставил жене всё движимое и недвижимое имущество, и чтобы, не бомжевать на улице, устроился в одну частную киностудию – осветителем. Частые поездки, командировки давали ему, как говорится: «…и стол, и дом». И вот, однажды, когда снималась одна из сцен, с ним произошло то, о чём я вам сейчас хочу рассказать…
- Где этот, заслуженный? – режиссер, маленький, толстенький, с взлохмаченными волосами вокруг приличной лысины, с толстым, мясистым носом человек, которого за глаза называли Колобком, «катался» по студии из угла в угол.
Колобок, имел имя – Александр. Кстати, именем своим он удостоился, благодаря фамилии и отчеству – Александр Данилович Меньшиков, наконец, остановился напротив драматурга.
Шестидесятилетний мужчина, высокий, я бы сказал слишком высокий, стесняясь своего роста, постоянно горбился, пытаясь таким способом подогнать свой рост под рост окружающих его людей. С причёской а-ля Николай Васильевич, да и заострённый нос, придавало ему некоторое сходство с Гоголем, театрально развёл руками.
- А я почём знаю. Празднует наверно. Новый год ведь. Первое число.
Николай Васильевич Полипов, достойный представитель вымирающей интеллигенции, при Советской власти, числился драматургом. Его пару пьес поставили в театре «Юного зрителя» и одну, где-то на периферии: за полярным кругом. Пришла Перестройка. Упал «Железный занавесь», и «нехилое» наследство его канадского дядюшки, нашло его в то самое время, когда они с женой, чтобы как-то выжить брались за всё, только что не собирали бутылки. Наследство, конечно нехилое, но по русским масштабам не такое уж и большое, чтобы сорить им на каждом шагу. Полипов верил в свою звезду, считал себя талантливым драматургом: «Просто Советы не поняли, как он велик». Но вот пришло и их время: он снимает кино по его собственному сценарию, специально для жены в главной роли, которая в Советское время снималась в эпизодах, вроде того: «Кушать подано!»
- Сроки, Николай Васильевич, сроки. Мы были должны отснять эту картину ещё в том году. Может мы как-то, изымем из сценария эту сцену?.. Тем более постельную. Какая постельная сцена, когда героям около шестидесяти...
- Изъять!?. Что вы, Александр Данилович, как можно. Ведь в этой сцене вся «соль». Я хо-чу в ней сказать, что человек находясь в таком возрасте, все, ещё живёт страстями. Что и ему тоже не претят мирские радости. Женщина, когда ей, скажем так, за пятьдесят-шестьдесят, ещё в самом соку.
- Ага, как яблоко, соком наливается, а потом падает, - рубанул рукой сверху вниз режис-сер.
- Хватит иронизировать, Александр Данилович. Вы меня, очевидно, не понимаете. Я хочу сказать, что женщина, которой шестьдесят и более, отдаётся так, как в последний раз. От-даёт себя всю - без остатка, не то, что современная молодёжь, надеется на то, что у неё всё впереди, которым постель это просто: оправление естественных надобностей. Теперь по-нимаете, сколько в этой сцене должно быть чувств и эмоций. И она - моя Вера Александ-ровна сделает это!
- Ну, что ж, Николай Васильевич, убедили, - не стал спорить режиссёр, украдкой посмотрел на покрытую рельефными складочками женщину, сидевшую в накинутом на плечи зашарпанном халатике и лёгких трусиках телесного цвета, скрестив ноги на скрипучей кровати, и подумал: «вряд ли». Потом, вспомнив анекдот про женщину, приблизительно такого же возраста, что и наша героиня, которая хотела привлечь внимание мужа, разделась догола, и объявила ему, что это её новое платье. Он, только мельком взглянув на неё, оторвавшись от газеты и, задал ей единственный вопрос: «А почему не погладила?»
Александр Данилович про себя хохотнул:
- А может всё же, уберём.
- Нет, нет и нет. Вы знаете, каким спросом пользуются вот такие сцены. Они востребованы населением, а мы должны идти в ногу со временем. Это же касса… Ты тоже так думаешь, Вера?
 Вера Александровна, ничего не сказала, даже не посмотрела на спорщиков. Её помутневшие в раздумье, серые в зеленину глаза, обращённые, как бы в себя, не моргая, смотрели сквозь закопченные сигаретным дымом тюлевые шторы, на серое, бесцветное небо за грязным, давно не мытым окном. Она была против этой сцены.
- Заниматься Бог знает чем, да ещё на виду у всей страны, а может быть и Мира, но Нико-ля сказал надо, значит надо, и она достойно пройдёт это испытание, - думала она. - И, что здесь такого? Ведь занималась она этим с Николя, вот уже на протяжении, даже и забыла скольких лет. Да и всё это понарошку. Охать и ахать, кататься по всей кровати она не со-бирается. Не то, что она так воспитана, просто; она ведь положительный герой, а изобра-жать из себя кокотку, как этого хочет Николя - не станет…
- Да вот, ещё груди, - не сдавался режиссёр.   
- Что груди? Груди, как груди, согласно возраста, - Николай Васильевич посмотрел на об-висшие грудки жены. – И… и, и в постели она будет лежать. А, как известно, у всех жен-щин, даже у молодых, когда они лежат на спине, груди растекаются и, тогда, не сразу поймёшь какие они. А так же Клава, подмажет, подпудрит, подкрасит. Правда, Клава?
Клава, примостившаяся в ногах оператора, прикорнувшего на диванчике, совмещала несколько должностей: и гримёр, и помощник режиссёра, и стоя на хлопушке, согласно кивнула:
- Ещё есть способ, чтобы груди у героини выглядели, как у молодой.
- Это, какой ещё? – нетерпеливо спросил драматург.
- Поставить героиню на четыре точки, а герой-любовник подойдёт к ней сзади. Тогда с…   
- Нет, нет и нет, это скотский способ соития. Моя жена не животное какое-нибудь.
- Ну, почему же? – возражала Клава. – Самый нормальный, распространённый способ.
- Может быть, среди рабочих это и распространено, но среди интеллигенции. Нет, этот вариант отпадает. Поступим просто, а всё простое – гениально. Просто завернём их в про-стыни. Ведь главное же лицо... Мимика лица, выражающая внутренние эмоции. И руки, они должны быть, как живые: обнимать, лохматить волосы, ну и всякие там дела. Мы будем снимать её лицо – лицо крупным планом.
- Как знаете… Ну, что, мне гримировать?.. Грудь или лицо?
- Клава… если мы завернём их в простынь, то конечно лицо, и оно уже давно, должно быть готово.
Яволь, - сказала Клава, отложила кисточку, которой подправляла, облупившийся на ногтях лак, ни что иное, как лак «цапон» перемешанный с толчёными ёлочными игрушками, купленный недавно у цыган. Встала. Промокнула в пудре ватку. – Вера Александровна, милочка, приподнимите, пожалуйста, головку. Вот тут, под левым глазом чуть-чуть заблестело.
Пёстренький халатик съехал с пухленьких плеч героини, когда она прогнулась, подстав-ляя лицо гримёрше. Грудки подтянулись. Александр Данилович невольно остановился.
- А всё же, она ещё довольно не дурна. И это белое тело, и эти груди, не знавшие губ мла-денца (он знал, что у неё с Николаем Васильевичем не было детей), такие привлекательные. Действительно, согласно возраста. Может, даже, и немного получше. Видно, этот перегнутый в двух местах шланг не слишком часто терзал их. – Режиссёр придирчиво посмотрел на Николая Васильевича, как бы определяя его темперамент.
– Вот ещё, Николай Васильевич. Вы не думаете, что название картины слишком длинно, громоздко: «Зелёные листья осеннего сада». Ну, что это за название. Мне кажется. Надо придумать, что-то пооригинальнее, и короче, короче. Вот скажем: «Непокорный возраст». Как вам?
- Подумаем, подумаем. Александр Данилович. Меня сейчас одно волнует: «Где наш Адам?
- Пьёт «Агдам», - срифмовал режиссёр.
- У меня всё готово. Можно начинать? – сделав последний штрих, сказала Клава.
- Ты, что, издеваешься? Где этот засранец – герой-любовник? Ты ему звонила? - Александр Данилович остановившись возле Клавы, дырявил её злыми от долгого ожидания  глазами.
- Звонила, но там сказали, что он давно уже выехал.
- Это не про меня, что ли речь?.. Как вы меня приветливо встречаете - друзья. – В дверях, пошатываясь, стоял подвыпивший герой-любовник, в распахнутой собачьей шубе, из кармана которой торчало горлышко непочатой бутылки, держа в руке лохматую, той же шерсти шапку. – Гав, гав, гав,- тыча ею в лицо режиссёру, он на косеньких ногах,  ввалился в студию. Шлёпнулся на кровать, чуть не придавив заулыбавшуюся было героиню. – Ну и дерьмовую водку подают в этом кабаке - «У Григория». Туфта. Палёнку подсунули.
Он достал из кармана бутылку; сдёрнул пробку; протянул окружающим: «Будет кто? Коньяк. Тоже, наверное, палёный. Ну и хрен с ним».
Остальные отрицательно покачали головами.
- Ну и чёрт с вами… Душа, а ты будешь?.. Нет!.. Тогда, дорогая, подвинься, а то оболью. И ты подвинься. - Заслуженный артист, оттеснив героиню на край кровати, раскрутил бутылку и прямо из горлышка выпил почти половину. Крякнул. – Вот теперь можно и начинать.
- А сможете? – сомневаясь, спросил Полипов.
- А то.
- Клавдия,  веди  Адама Петровича в гримёрную. Я сам разбужу оператора. - Николай Ва-сильевич поддерживая актёра под локоть, помог Клаве проводить его в комнату. – Иван Яковлевич, Иван Яковлевич, - толкал он в бок оператора, - пора начинать.
- А… Что? Что такое? – вскочил заспанный оператор.
- Пора начинать. У вас всё готово? – спросил Николай Васильевич.
Александр Данилович сидел на стуле, обхватив голову руками: «Боже мой! Боже мой!»
- Извините, господа. Сами знаете Новый год. Только в пять часов и прилёг. И кто придумал снимать первого января? Это ведь нонсенс. – Оправдывался Иван Яковлевич.

- Ну, ты и хорош… хорош, любовничек, - оттянув резинку мизинчиком; кивком головы, подбородком, показывала сорокалетняя, рыжая Клава, на сморщенный отросток, туда - в глубину семейных трусов. – С таким не то, что со старухой, и с молодой ничего не полу-чится.
- Цыц, не твоё свинячье дело. Я артист. Я заслуженный артист, – бил себе в грудь Адам Петрович. - А ты кто? Я всё смогу.
- Давай, давай. Посмотрим… Артист. Ну, снимай, снимай трусы-то… На вот тебе реквизит, - протянула ему плавки телесного цвета, - надевай.
- Я сам, - оттолкнув гримершу, Адам Петрович, спустив по колено трусы, стал вынимать одну ногу, не удержав равновесия, плюхнулся на кушетку, больно ударившись об угол стола боком, застонал.
- Хватит мне тут с тобой разбираться. И так опоздал на столько. Что я из-за тебя до мор-ковкина заговенья должна здесь оставаться? Клавдия, мигом стащила семейные и надела реквизитные плавки, на уже засыпающего артиста. – Ну, давай, давай, просыпайся. Ждут ведь, - тормошила Клава горе-любовника.
- А, что, я готов, - бормотал, вновь засыпая заслуженный.
- Вижу, что готов… Александр Данилович… Николай Васильевич, - позвала Клава. Только заслышав имя режиссёра, Адам Петрович вскочил с массажной кушетки и, стараясь не качаться, направился в студию.
- А, вот и он – больной зуб, - Иван Яковлевич развернул камеру.
- Гриша, свет, - скомандовал осветителю режиссёр, - Клава готовь Веру. Где простыни.
Клава уложила Веру Александровну, прикрыв нижнюю половину тела простынёю. Отошла. Внимательно посмотрела. Подпудрила героине лицо, поправив разметавшиеся по телу груди, подвела Адама Петровича.
- Ну, ложись, ложись, миленький… вот так… хорошо, - и накинула сверху простыню.
- Ну, вроде бы всё. Клава хлопушку… Поехали. - Хлопнул в ладоши Александр Данилович.
- Зелёные листья осеннего сада. Дубль один. Постельная сцена. – Отхлопнула Клава.
- Мотор… - стоп, стоп, стоп, - остановил съёмку режиссёр.
Герой-любовник икал прямо в лицо свой партнерше свежим перегаром, а та не в силах выдержать этот запах, отворачивалась, зажимала свой рот и нос маленькой ладошкой.
- Клава, сделайте, хоть что-нибудь. Дайте ему, наконец, попить что ли.
Та, налив в стакан воды подала Адаму. Актер, привстав, икнул, при этом выплеснув воду на простынь.
- Всё. Я так больше не могу, - категорично заявила Вера Александровна, промокая сухим концом простыни грудь.
- Вера, это наш последний шанс, - склонился над ней муж.
- Клава, ещё простынь, - нервно попросил режиссёр.
- А больше нету, Александр Данилович. Вы же сами сказали по-минимуму.
- Ну, не баре, хватит и одной… Продолжаем…
- Нет, я не-мо-гу, - по слогам, чуть не плача, сказала Вера Александровна, - он дышит мне в лицо. Боюсь, меня скоро вырвет.
- Господи, и на что мне всё это? – взревел режиссёр. - Так… Спустите его немного ниже… Вот-вот… Пусть он как будто ласкает ей груди, - режиссёр обернулся к оператору, - Ваня, готов? Поехали.
Но тут послышался мерный храп, герой-любовник, пригревшись на груди партнёрши, от-кровенно спал. Спал с открытыми, остекленевшими глазами.
- Всё… Приехали. Сматываем удочки, - Александр Данилович удивительно спокойно двинулся к вешалке, видно в нутрии у него всё перегорело.
- Саша, дорогой, выручай. Мы арендовали эту студию только на первое число. Сам знаешь – финансы. Осталась последняя сцена. Последний эпизод, – канючил драматург. – Может, вызовём кого-нибудь из актёров?
- Ты думаешь, что они сегодня лучше этого?
- А, что делать?
- Что делать. Что делать. Сам ложись вместо этого горе-любовника; дорожку ты знаешь. И тогда уж не понарошку, а взаправду переспи со своей же женой. Ты же хочешь, чтобы вы-глядело всё натурально. Заодно и Вере поможешь – ей не надо будет притворяться. Вот и дерзай.
Что ты, Саша, ну какой из меня герой-любовник. Ты видишь, какое у меня тело – вешалка. Да я и намного выше его.
- Ничего, в кровати не видно.
- Я старый. Нужен актёр помоложе. Да и по пьесе у женщины в возрасте, появился более   молодой любовник.  Вот, вроде нашего осветителя, – умоляющий взгляд драматурга оста-новился на фигуре Григория. – И делать ему будет ничего не надо. Всё сделает моя Вера.
- А, что, ничего. Я бы сказал, более чем ничего. Ты-то не возражаешь, – сказал режиссер, оценив дородную внешность осветителя.
- Лишившись головы, по волосам не плачут.
- Ну, что, Гриша, сможешь? – спросил Александр Данилович.
- Попробовать можно, - почесал лопатку Григорий.
- Гриша, дорогой, попробуй, - зацепился за мнение режиссёра Николой Васильевич. Вы не беспокойтесь. Я вам заплачу… как заслуженному… что там заслуженному – народному.
- На бабе полежать, это мне не впервой… да ещё хорошо заплатят, - подумал осветитель и уже вслух сказал, - я согласен.
- Тогда гримируйся. Клава.
- Да снимите вы его с меня, наконец, - захныкала позабытая всеми Вера.
- Ей, дружок, давай просыпайся, - Николай Васильевич дёрнул за руку заслуженного артиста.
Тот зашевелился, приподнял голову от ещё влажной груди партнёрши:
- «Кто потревожил сон артиста? Отзовись из мрака», – процитировал он знаменитую фразу из известного фильма. 
Но тут же был подхвачен осветителем и оператором и, водворён на диван.
Вслед за Клавой и Григорием в гримёрную комнату вошёл драматург. Как же, надо всё проконтролировать. 
- Сам разденешься или тебе помощь, - провокационно спросила осветителя гримёрша.
- Как-нибудь и сами с усами… без посторонних, - Григорий по-армейски быстро разделся до трусов.
- На вот тебе, - Клава протянула реквизитные плавки.
Осветитель посмотрел через них на свет. Материя представляла из себя марлю.
- А, что, поплотнее у вас ничего нет?
- Что ты хочешь? Этому реквизиту, почитай лет так эдак двадцать пять – тридцать, вот и вытерлась. Привереда, какой. Вон Вера Александровна, почти заслуженная актриса, женщина, наконец, и то не артачится.
- Может она и актриса великая. Привыкла к этим вашим дырявым реквизитам, но я себя, ещё, пока, уважаю. Я буду сниматься в своих.
- Нет уж, молодой человек, всё должно выглядеть натурально. Вдруг при съёмке, откинется простынь или одеяло, а вы лежите на женщине в чёрных трусах. Сами понимаете, как это будет выглядеть, - убеждал осветителя драматург.
- Одевай эти, других нет, резко скомандовала гримёрша.
- Ваша воля… Отвернись, пожалуйста, - попросил Григорий.
- Вот ещё. Я вас за двадцать лет столько перевидала.
- Что ж смотри, если хочешь.
- Вот именно, - но, мимолётом взглянув  на «срамное место» осветителя, отвернулась.
- Где, где, вторая простыня, - кричал Николай Васильевич, - не может же этот мужлан, лежать без всего на моей жене.
- Она мокрая… давайте подождём, когда она просохнет, подуем на неё. Может часа через четыре и высохнет, – раздражённо заявила Клава.
- Товарищи, мне заснять, понадобится минут десять-пятнадцать, неужели Вера Александровна потерпеть не сможет, она же актриса, – жаловался оператор, пора бы и закругляться. Так весь праздник пройдет.
- Хватит и одной простыни. Клава, накрой их… Поехали… Гриша, как ты лежишь? Пристроился с боку, словно муж, который насытился своей ненаглядной, прожив с ней сорок лет, которому супружеские обязанности невыносимая обуза. Ляг, как подобает настоящему мужику… Вы еще Валетом лягте, - недовольно бурчал режиссёр.
У Григория, который не имел женщин вот уже несколько месяцев. Его ненадёжный друг рвался из плавок и, чтобы Вера Александровна ни коим образом не почувствовала его состояния, сместился немного влево. Но, после слов режиссёра, принял вправо, заняв центральное положение, оттопырив зад, чтобы своим «озорником» не касаться «святого».
- Вера, ты, что лежишь, как полено? Обними его что ли, целуй, - продолжал Александр Данилович. – Ну и народец!.. А ты что отклячил зад, будто тебя самого трахать собирают-ся? – он подошёл к «брачному» ложу и с силой, двумя руками, надавил на задницу Григо-рия, – вот так, а ещё стремимся к натуре.
Видавшая виды материя, после многочисленных стирок не выдержала. И удивительное дело, словно эти два партнёра были созданы друг для друга: безобразник Григория, продырявив два слоя материи, без посторонней помощи, очутился там, где по природе своей ему следовало бы и быть. Вера Александровна инстинктивно раздвинула ноги и ойкнула.
- Стоп! Отлично, Клава, хлопушку, - скомандовал режиссёр, - Ваня, заводи.
- Зелёные листья осеннего сада. Дубль два. Постельная сцена. – Отчётливо, будто диктор телевидения объявила Клава.
Вера хотела сразу остановить съёмку. Она никогда не изменявшая Николя, вдруг такое допустить, но прозвучала команда «Мотор».
- Господи, если сейчас во всём сознаться, будет грандиозный скандал и этот фильм никогда не будет закончен. А я никогда не буду, достойной, востребованной актрисой. Что ж, - уговаривала она себя, - искусство требует жертв.
Смирившись, она немного расслабилась. Стала наблюдать, что же с ней происходит? Стала вспоминать, как это у неё происходило с Николаем Васильевичем.
- Ничего особенного. Ну, приятно… - явно чего-то не хватало, какого-то завершающего момента… но прежде, Николай Васильевич вставал; целовал одну из грудей; говорил: «Спасибо, дорогая» и уходил. А есть ли он вообще этот завершающим момент.
Думая обо всём этом, Верочка стала замечать, что, «То», что происходит с ней, значи-тельно отличается от акций с Николаем Васильевичем, и тот момент, который никогда-никогда не наступал, вот-вот наступит. Последней управляемой мыслью было: «А надо ли мне это?» Приближался климакс, и она спокойно хотела дожить до него, но, уже не контролируя себя, стала, всхлипывая пощипывать партнёру бока. Это было явственно видно, не только в окошечко кинокамеры; простыня сползла  до самой поясницы Григория, и чтобы не съехать окончательно, была подхвачена её ногами, которые как змеи обвили талию партнёра. Вера вжималась в него всё сильнее и сильнее. Покусывала мочку его уха, а руки её не находившие себе места, то теребили поседевшие, жёсткие волосы, то спускаясь ниже, гладили в экстазе загорелую спину.   
- Ну и горячие штучки эти актрисы, - думалось Григорию, - сколько баб не имел, а такую встретил впервые. И поддавшись неистовству партнёрши, так увлёкся, что пропустил «Тот» самый момент.
 Горячая влага полоснула по стенкам серапа*(Серап* - Виртуальный дом, жилище), вознося партнёршу к самым небесам.
Рыдания сотрясали всю её грудь, неудержимые слёзы, мешаясь с тушью, стекали на влажную шею, проделав на лице две грязные бороздки…

Руки Веры Александровны разжали объятья и расслабленно откинулись в стороны.
Осветитель, устало распластался на размякшем теле партнёрши. Вера даже не замечала тяжести партнёра, то, что произошло с ней сейчас, было неповторимо.
- Вера, Верочка, я верил в тебя. Это было бесподобно – гениально - просто класс.- Поли-пов, упав на колени подле кровати, со счастливыми слезами на глазах, умиленно целовал жене вялую руку.
- Класс, - согласился Александр Данилович, он до последнего не верил в способности Веры Александровны. – Удивила!
- Как сыграла, как сыграла. Ты чудо. Ты настоящая актриса. Ты актриса с большой буквы, - без устали повторял счастливый Николай Васильевич.
- А всё же, я бы назвал фильму «Непокорный возраст», - возразил под конец режиссёр.

Конец.        Четверг, 3 января 2008 г. Отредактировано: среда, 9 января 2008 г.