Рижское взморье

Где-то году в 1949, родители решили провести отпуск на Рижском взморье. Дубулты, Майори, Дзинтари, Булдури – необычная музыка названий тех мест, где мы побывали за то лето. Для меня это было первое знакомство с Рижским заливом, первая встреча с удивительной величественной Даугавой, сказочной архитектурой Риги и потрясающим Домским Собором с его незабываемым Органом.

Нам повезло. Погода, за редким исключением, которое использовалось нами для прогулок по прекрасной Риге, стояла чудесная. Утром мы отправлялись на берег залива, чтобы немножко погреться на солнце и выкупаться.

Ласковый тончайший желто-золотистый, почти белый песок, лежал на пляже и в дюнах. Около прозрачной зеленовато-голубоватой полосы с небольшими следами белой пены, песок набухал от воды, темнел и становился рыжеватым. На солнце он искрился отраженным солнечным светом от мелких частичек перламутровых ракушек и, от отшлифованных за века до блеска, граней песчинок. Аккомпанировал этой игре света блеск от мягких обтекаемых изгибов набегавшей волны. Он задавал мелодию и музыкальный ритм. Иногда эта мелодия света становилась такой сильной, что приходилось закрывать глаза. Удивительно органично вплетался в эту мелодию звук шуршащих волн и резкие крики чаек. Людей на пляже тогда было еще немного, и они не мешали участвовать в этом светомузыкальном представлении природы.

Немногочисленные родители с детьми уютно располагались на теплом песке, подставляя ласковому солнцу еще не тронутые загаром руки, ноги, бока, спины и животы. Вдалеке молодежь играла в волейбол через сетку. Они были так далеко, и ветер дул в их сторону, что веселые возгласы, сопровождавшие игру, угадывались только по их движениям.

Любимым занятием многих детей и взрослых была постройка удивительных дворцов и замков из сырого песка. Каких только построек там не было. Там был  Московский кремль с его звездными башнями и ажурной зубчатой стеной, и потрясающей красоты грот морского царя, внутренняя поверхность которого была выложена ракушками и кусочками зеркала, и колодцы, заполненные грунтовой водой, имеющие в качестве надземной части сруб из сосновых палочек, и средство добычи воды типа «журавль» с ведром, сделанным из блестящей консервной крышки.

В дюнах, скрываясь от любопытных посторонних взоров, обнимались полуголые, уже чуть тронутые мягким латвийским солнышком, парочки, представляя собой подобие скульптур Родена.

Ближе к полудню, когда на пляже становилось значительно больше народу, и когда солнце начинало исподтишка обжигать, не успевшую еще достаточно продубиться кожу, родители, несмотря на мои бурные протесты, собирали наши вещи и уводили меня от моря. Дальше предстоял обед и послеобеденный отдых. Обедали мы или дома, овощами и фруктами, или в столовой. Я не любил столовую, потому что там было много чужих людей, они шумели и ссорились из-за места за столиком, из-за места в очереди. Но, родители совершенно резонно считали, что нужно есть и горячую пищу. Приходилось подчиняться.

После отдыха, мы отправлялись гулять. Иногда мы заходили в павильон мороженого. Однажды я обратил внимание, что ребятишки увлеченно уплетают что-то белое, с виду похожее на мороженое, но не холодное. Я спросил папу, он посмотрел в меню и сказал, что, похоже, это взбитые сливки. Решили, что я попробую. Если мне не понравится – буду знать, что взбитые сливки мне не нравятся. Я попробовал – понравилось. Съел все и попросил еще. Обрадованные родители, ел я совершенно безобразно плохо, взяли еще порцию. Ее я тоже съел. Запросил еще. Взяли еще. Опять съел. Снова попросил. Папа начал уговаривать меня, что лучше это сделать в следующий раз. Я уперся. Взяли еще порцию. Я съел ее половину, и сказал, что больше не хочу. С тех пор взбитых сливок я не хотел есть лет сорок.

Однажды, во второй половине дня, мы поехали на экскурсию в Ригу. Многого я, конечно, не помню, но кое-что накрепко врезалось в память. Удивление у меня вызвала Даугава. Естественно, я сравнивал ее с Невой, которая была родная и привычная. Нева – река с довольно быстрым течением, Даугава, как будто величественно замерла, и производила впечатление емкости, которая вот-вот не удержит воду в берегах. Поверхность воды в Даугаве, как бы выгибалась вверх в виде выпуклой линзы. С чем связано такое оптическое явление – я не знаю, но смутно помню, что где-то есть этому объяснение.

Фантастическое впечатление произвела на меня Готическая архитектура зданий. Это бурное, яростное стремление вверх, к небу, пронизывает все постройки Риги. Особенно характерно это для старой части Риги и, в частности, характерно для Домского Собора. С той экскурсии помню почти двухметровый культурный слой, который нарос от момента постройки Собора. Католический Храм считался не действующим и использовался в качестве музея, но иногда, в редких случаях, в нем проходили какие-то торжественные службы. На одну из таких служб мы случайно попали.

Когда нас ввели внутрь и показали, где мы можем сесть, служба уже шла вовсю. Голос пастора раздавался, как бы со всех сторон и, преимущественно, сверху. Было такое чувство, что пастор, как бы передает нам слова Бога. Слов я, естественно, не понимал, только слышал музыку речи, до ее мельчайших деталей. Я стал оглядываться по сторонам. Скамейки, на которых мы сидели, были из темного от времени, местами отполированного штанами и юбками разных поколений до блеска, дерева. На некоторых спинках, с трудом, но можно было прочитать имена владельцев закупленных заранее мест. Окна, сквозь которые пробивались скупые животворные лучи солнца, хранили остатки, когда-то потрясающей красоты, витражных стекол. Цвета этих стекол, несмотря на паутину не ухоженности, были так фантастичны, что от их красоты замирало сердце. Они были удивительного красного, синего, зеленого и черного цветов. Такой чистоты цветов я больше никогда не видел. Я представил себе, как витражи должны были бы выглядеть в исходном состоянии, какая это должна была быть красота. Удивительно, но меня даже не интересовал рисунок витража. Я видел там какие-то фигуры, но знаний, чтобы понять эти изображения, у меня было мало. Пока я рассматривал витражи, скамейки, слушал речь пастора, в ансамбль включился Орган. Это – совершенно фантастическое сооружение величественных размеров. Некоторые трубы Органа были забиты паутиной и пылью времени, и соответствующие звуки и ноты или просто не звучали, или сопровождались сипением. Тем не менее, голос Органа на меня произвел магическое, мистическое впечатление. Я перестал крутиться на своем месте, и весь обратился в слух. Я ловил каждый звук, каждую ноту, которая исходила из этого огромного чудовища. Орган играл, а я морщился, улавливая фальшь звучания его забитых труб, и радовался чистым, с моей точки зрения нотам. Вместе с магическими звуками органа, я погрузился в совершенно нереальный потусторонний мир и очнулся только с заключительными звуками. Что играл органист, я до сих пор не знаю. Может быть, я и слышал потом исполнение этого произведения, но не смог узнать его, очищенного от обертонов прошедших веков и сипений органа. Пусть оно так и останется для меня удивительным и неузнанным.