И горечь и сладость любви...

     Пробуждение всегда внезапно и неожиданно. Только что она была пленницей сна и вот вдруг проснулась, не понимая ещё почему, просто открылись глаза, она чувствует всю себя - а это и есть пробуждение.

   Приподняла с подушки голову, бросила короткий взгляд на будильник, стоящий на стуле у её изголовья, и не поверила своим глазам - всего пятнадцать минут после полуночи. Выходит, сон её длился не более часу, и вся ночь ещё впереди, в её распоряжении для сна. Что же так внезапно разбудило её в этот неурочный час? Она прислушалась - ничто, вроде, ночной тишины не нарушало. Безмолвие и покой.

 И тут вдруг она уловила внутри себя не раз изведанное и давно знакомое желание мужчины. Желание росло в ней стремительно быстро, она слышала, ощущала, как всё тело её наливается томительной, знакомой истомой и негой, жаждет ласки и удовлетворения желания плоти, разбудившей её. Она, не впервые уже за свою жизнь, удивлённо отметила про себя, насколько всё же сильно в человеке его физическое начало.

  Ведь это, вспыхнувшее неожиданно, во сне, а значит и без её непосредственного участия, желание мужской любви женской плотью - есть ни что иное, как зов самой природы. И как ей невыносимо трудно противостоять этому зову пробудившегося желания.
  Тело требовало своего - настойчиво, неумолимо, его не могли успокоить никакие её мысленные уговоры, направленные на подавление несвоевременного желания. Но нет, тело не слушалось её, не успокаивалось, оно начало реагировать на неудовлетворённость острыми и короткими уколами боли где-то в нижней части живота.
 
 А рядом, совсем рядом с проснувшимся и мучившимся телом сладко спал, посапывая тихонько во сне, мужчина, её муж, в котором так нуждалось сейчас её тело. Но она слишком хорошо знала своего мужа, а потому и боялась потревожить, прервать его сон, а вместе с тем тело её тянуло к его телу, как магнитом. Их разделяла только тоненькая перегородка одеяла, потому как укрывались они каждый своим.

 Тело её страстно бушевало в потоках страсти, слепо  требовало  исполнения
желания, и она, наконец, не выдержала, сдалась, протянула руку под одеяло к мужу и обняла его, в надежде, что он проснётся от её нежного прикосновения.

   И он, действительно, проснулся и сразу же понял её намерения, пробормотал коротко, что он сейчас не может, повернулся к ней спиной и растворился в своём сладком сне.
  Это подействовало отрезвляюще не только на неё, но и на её тело. Оскорблённая и униженная нечуткостью мужа, его равнодушием, она сию же секунду отодвинулась от него подальше, на самый краешек дивана.
   Из тела стремительно улетучились желание и нега, оно почувствовало стыд, запоздалое раскаяние за то, что так подвело свою хозяйку своим непрошеным, природным желанием.
 
  И тело постаралось побыстрее забыться сном, чтобы хоть как-то искупить свою невольную вину и уже до самого утра не тревожить больше ничем сон хозяйки…

А потом было утро, причём утро воскресное, выходное, и утром она проснулась первой, муж ещё спал. И сразу же вспомнила она своё ночное переживание и, вслед за воспоминанием, почувствовала, как в теле её, вопреки не забывшемуся разочарованию, просыпается ночное неудовлетворённое желание.
  Она полежала ещё какое-то время, тихонько, с истомой потягиваясь томящимся телом, надеясь, что муж проснётся и потянется к ней навстречу со своим желанием, но нет, он только повернулся во сне с одного бока на другой, спиной к её ожиданиям, и продолжал спокойно и равнодушно спать.
  Тогда она села в постели на согнутые в коленях ноги, и посидела так некоторое время, рассчитывая на то, что муж, наконец, проснётся от её возни и, заметив, что она уже сидит и вот-вот встанет совсем, повернётся к ней и удержит её, не даст соскочить с постели, обнимет, прижмёт к себе, и она тут же простит ему ночное невнимание, и они предадутся желанной любви.
 
  Но нет, муж и не подозревал о её мечтах, он спал себе и спал, и в его сне не было места для неё, истомившейся в ожидании любви. И может быть, сейчас, утром, и можно было бы подлезть к нему под одеяло, обнять его, растормошить ото сна и заставить его плоть загореться ответным желанием, но в ней жило ещё ночное разочарование, повторения которого она боялась больше, чем своей неудовлетворённой плоти. А потому она решительно спустила ноги с кровати на пол, рывком встала на них, освободившись тем  самым  от  плена  постели,  и  не спеша начала одеваться.

  И тело нехотя смирилось, уняло свою страсть под одеждами.
     И тогда муж, наконец, проснулся - она увидела, как глаза его открылись, но, как оказалось, только на один миг, чтобы взглянуть на будильник, и, решив, видно, что ещё рано вставать, тут же закрылись, и он снова весь ушёл в приятный сон.
  Воскресный день для неё был испорчен напрочь, безнадёжно, это чувствовало всё её страдающее тело, каждая клеточка её разочарованной души. Одевшись, она тихонько выскользнула из комнаты со спящим мужем. Она не хотела больше его, теперь ей уже хотелось, чтобы он, как можно дольше не просыпался, не приходил на кухню, где она приютилась со своим одиночеством и своими мыслями.

  Но голод, видно, всё же прервал вскоре сон мужа, и он появился на кухне, хорошо выспавшийся, довольный собой и своим крепким, здоровым сном. И, как ни в чём ни бывало, с аппетитом принялся за завтрак, в то время как она молча ретировалась в комнату убрать постель, свидетельницу её ночного неудовлетворённого и оскорблённого чувства.
 
 Весь день она старалась избегать разговора с мужем, занимая себя домашними делами и тем самым всем своим видом как бы показывая, что ей не до разговоров. А переделав все необходимые дела, тут же, как за спасительную соломинку, ухватилась за первую попавшуюся под руку книгу, отгородившись от мужа чтением.
   
   А он, впрочем, и не стремился нарушить её упорное молчание. Он даже ни разу не заикнулся о прошлой ночи, не подошёл, не обнял её, не попросил прощения, и, как ей кажется, он или не помнил о её ночном желании, или старался делать вид, что не помнит, а раз ничего не помнит, так значит и не виноват ни в чём перед ней.

   "И в самом деле, - начала она уговаривать саму себя, - раз ему не хотелось в тот момент того же, чего ей, наоборот, нестерпимо хотелось, так в чём же он виноват?” Но ведь она знает, ах как хорошо знает, что бывают ночи или дни, когда они меняются ролями, и он оказывается в её, сегодняшней ночной роли, настигнутый своим природным желанием и тянущийся к ней сию же секунду за немедленным удовлетворением своих желаний.
   
   И она никогда не отталкивает его, она всегда открывается ему навстречу   и   потакает  его  малейшему  желанию,  отдавая  всю  себя  ему  для удовлетворения его плоти, если даже бывает усталой или не вовремя разбуженной её плоть.
 
  Но нет, она не думает в тот момент о себе, она самоотверженно отдаётся во власть его желаний и пока он не насытится ею,  ничем  не отпугнёт  его от себя.

  Ну  почему, почему он не может быть таким же чутким к её желаниям? Ведь он так часто говорит ей о том, что любит её, и она верит ему но, тем не менее, зачастую эти слова остаются для неё пустым звуком, не дают тепла и покоя её душе после таких случаев, как в прошлую ночь.
 
 И она знает, что если ей вздумается упрекнуть его в невнимательности, он искренне и неподдельно будет удивляться, не понимая в чём и когда он перед ней провинился. Он лишь в очередной раз не поймёт чувствительных ноток её души и её же ещё и обвинит в выдумывании "бог весть чего".

  Всё это уже было, было у них ни один раз за долгие и, вместе с тем, кажущиеся теперь такими короткими, двадцать с лишним лет супружеской жизни. Может он  прав, может она, действительно, слишком впечатлительна, слишком романтична и слишком много требует от него?
   И не пора ли, в самом деле, обуздать уже ей свои чувства, укротить их в себе и смириться, наконец, с рациональным, рассудительным, спокойным и, может, порою суховатым характером мужа, и смиренно ждать, ждать его ласок, становящихся всё более редкими и скупыми.

  Ведь она же должна, в конце концов, учитывать хотя бы то, что он старше её почти на одиннадцать лет, а потому и чисто физически тело его не в состоянии загораться страстью и желанием так же часто, как её, которое моложе на эти же самые почти одиннадцать лет, а потому и не успевшее насладиться вдоволь физической любовью.

  Так она ведёт молча, сама с собой спор, и на свои одни доводы тут же приводит совершенно другие, противоположные. Ну, в самом деле, разве разница в каких-то десять с небольшим лет для мужчины может играть существенную роль, да у скольких мужчин жёны и на 15-20 лет моложе, так неужто они так же мучаются по ночам, как она, и неужто их мужья так же спокойно отвергают их женскую плоть, жаждущую мужской плоти?!

  Поди ж ты, узнай, у кого оно как бывает. Да уж ясно, что у всех за долгую-то жизнь по-всякому бывает, вперемежку - и горечь любви, и сладость. Так и у неё - не всегда одна только горечь, как  в прошлую ночь, иначе не прожили бы они с мужем вместе почти двадцать четыре года.
 
 И хватит, хватит себя растравлять из-за этой ночи, она уж в прошлом, и всё, что в ту ночь было и не было, тоже осталось в прошлом, а впереди другие ночи и другие дни.
     И всё, будет об этом, забудь, забудь…