Облако в штанах

«Облако в штанах», - неожиданно пришло на ум, когда Юрий Владимирович Кузин, участковый врач, плавно и стремительно и как-то боком проник в квартиру. Поначалу он стал хаотично вышагивать по комнате, да так, что больная Мария Е. тут же съёжилась и вдавилась в кровать, а у меня вырвалось: «Доктор, не пугайте нас, а то сейчас все выздоровеем.»
- Не бойтесь, я белый....

Почти под два метра ростом, лысоватый, средних лет, одетый, как и полагается в жару, во всё белое, он вёл себя по-хозяйски, кружа коршуном по квартире: «Так, не мешайте… тихо… я снимаю информацию. Молчи» – это он мне, а я впервые его вижу,- «Когда это с ней так? Я был у неё в четверг или пятницу».
- Вчера я вызвала «скорую», уже вечером у неё была температура 38,5. Врач прописал вот...

Не дав мне договорить и вообще имея меня в виду как часть некоего механизма, который в каком-то месте начал барахлить, и ему надо непременно снять показания, то есть выслушать меня, он при слове «скорая» потерял ко мне, как к персоне, всякий интерес. Я стала для него аудиторией:
 - Знаете такую эмигрантскую песню про «скорую», «лучше б ты в такси пошел», я тоже работал на «скорой», знаю какой это тяжкий труд...
Потом он ещё что-то сказал про то, как это несерьёзно верить каждому их слову. И он уже сидел возле серванта и рылся в нижнем ящике, перебирая находящуюся там аптечку. Я даже подумала, что таким и должен быть врач, не интеллигентом, ни тем более размазнёй, а именно таким - уверенным в себе, немного грубым и даже грозным.

Он приходил ещё три дня, и, словно чертей, гонял неизвестную, пока никем не установленную болезнь.

К больной он относился несколько странно, на первый взгляд даже небрежно, но в обращении «поворачивайся, пережиток» сквозила жалость, обыкновенная человеческая жалость. Тогда он был слегка подшофе, и приятный запах коньяка реабилитировал его при каждом выдохе благородством напитка.

Казалось, что он тоже из того времени, что и М.Е. Во всяком случае, его глубинная сущность тосковала по той самой жизни, что была задолго до его появления на свет, давным- давно, так давно, что уже сам факт существования такой древней пациентки не мог не навести на мысль о каком-то мистическом сбое во времени. Про таких старух говорят «зажилась», а почему «зажилась» - одному Богу истинно известно. Марии Евгеньевне на тот момент было 95 с половиной лет (1907 года рождения).

Возможно, Юрий Владимирович, будь он ровесником пациентки, также стал бы врачём, учился бы вместе с Мишей Булгаковым у профессора Томашевского, двоюродного дедушки М.Е. Имел бы свою практику, ходил бы с медицинским чемоданчиком. И ему уж наверняка не пришлось бы клянуть власти так, как, очевидно, он это делает сейчас. И ему тогда не привиделось бы даже в страшном сне, что его могло бы ожидать завтра...

-Ну как Вам Юрий Владимирович? – спросит М.Е., как только доктор уйдет.
-Наверное, он хороший специалист.
- Он бабник.
Видя моё недоумение, она ещё раз подтвердила сказанное кивком головы, при этом заговорщически закрыв на секунду глаза. Мария Евгеньевна не была бы Марией Евгеньевной, если бы она не выдала тут же сжатую характеристику объекту нашего разговора, как это было свойственно ей, великолепному рассказчику и прирожденной актрисе. Она была женой актера. Из её рассказа следовало, что Юрий Владимирович оставил жену и двух детей и стал бегать «по бабам». Поговаривали даже, что однажды кто-то из соперников жестоко избил его, да так, что всё лицо превратилось в месиво...

Солнце уже повернуло на запад, и в комнате М.Е., установилось мягкое , приглушенное желто-оранжевой тканью, которой сверху-донизу были затянуты окна, освещение. Не было ни жарко и не прохладно. Пока наш Дон-Жуан, он же доктор Кузин искал лекарства, другое лицо зацепило мое внимание.

На серванте как раз на уровне головы Юрия Владимировича стояла фотография брата М.Е. Виктора Евгеньевича Болховского. На вид ему было около 40. Стрижка под ёжик, круглые очки, голова, повернутая в три четверти оборота, ироничный взгляд и гордо вскинутый подбородок. Характерная черта, которая отличала офицеров царской армии – поднятый вверх подбородок и натянутая как струна шея. Благородство, если хотите, оттачивалось и физически. А он был сыном полковника Его императорского величества, кавалера Георгиевского креста, героя Первой мировой войны. Если бы у Виктора Евгеньевича тоже был сын, то ему наверняка уже по духу, по крови передалась бы военная выправка. Но у Виктора Евгеньевича , как и у М.Е. не было детей. Им, потомкам древнерусской княжеской фамилии Болховских, Господом Богом назначено было прекратить свой род.
Виктор Евгеньевич Болховской всю жизнь проработал водителем «скорой помощи». В перерывах между вызовами, сидя за рулём, он читал преимущественно французских авторов в подлиннике. Эту привычку он унаследовал от мамы, Виктории Евгеньевны, урождённой Лебовой, которая только таким образом спасалась от ненавистной ей советской действительности. От отца он унаследовал кристальную честность и порядочность. Сестре Мусе (М.Е.) он говорил: «Я, пожалуй, единственный здесь на «скорой», кто не украл ни одного бинта».

В 15 лет он сбежал из дому и поступил на водительские курсы. Не мог он сидеть на шее у беспомощной матери и перебивающейся случайными заработками сестры. Отца они потеряли в 21 году. Тогда в Феодосии Евгения Павловича Болховского в числе других офицеров царской армии вызвали на перерегистрацию и утопили в море, а может, расстреляли, в землю закопали? - Бог знает.

В Великую Отечественную сын белого офицера Виктор был призван в армию как военнообязанный. Боевые будни проходили за баранкой грузовика и всё время на передовой . Война для него была тяжелой и опасной работой. Виктор Евгеньевич подвозил боеприпасы, еду, вывозил с поля боя раненых и убитых. И его скромные ежедневные подвиги так и прошли незамеченными, и он не получил ни одной боевой награды. Слава Богу, что остался жив.

Свое происхождение Виктор Евгеньевич не выпячивал, но и отношения к Советской власти не скрывал, отпуская остроумные шутки. Женился на женщине, прошедшей всю войну медсестрой. У неё случилась кишечная непроходимость и после нескольких операций и в результате болевых приступов она уже не могла обходиться без морфия, который отпускали в аптеках по специальным рецептам с печатью Министерства здравоохранения. И князь Болховской, простой советский шофер, каждый раз сначала ходил за разрешением в Министерство, а затем в аптеку и покупал для своей жены морфий. Как-то М.Е., видя такие мучения, предложила брату развестись с Ниной, жениться на другой, ну а Нине, разумеется, помогать. Но В.Е попросил сестру больше не заводить на эту тему разговор. «Муся, ты пойми, мне совесть не позволит сделать это». Он был младше сестры на 6 (4?) лет.

Кузин наконец закончил свои поиски и извлек из домашней аптечки М.Е. адельфан от давления и церукал против тошноты. С серванта на доктора по-прежнему взирал победоносно,- так, кстати, скульпторы изображают полководцев, - Виктор Евгеньевич Болховской. Точно, если бы не революция, он бы предпочёл военную карьеру. А кем могла бы стать Муся? Мария Евгеньевна Болховская? При Советской власти её главной профессией было умение выжить. Аккомпаниатор, портниха, переводчица при немцах, соратник и подруга, можно даже сказать alter ego своего мужа, тоже хлебнувшего актерского горя Петра Емельяновича Масохи.

…Больше доктор Кузин не приходил. А Марию Евгеньевну забрали в больницу…

Конец июля 2002 года.