Вымирающая профессия

На деградацию художественной критики общество, озабоченное иными проблемами, не очень обращает внимание. Но исчезновение глубоких суждений об искусстве — знак очевидного духовного обнищания страны.


ГОРЬКИЙ СОН

Один весьма уважаемый киновед рассказывал мне как-то, что на Берлинском фестивале, где критики иной раз смотрят до десяти фильмов в день, часто можно наблюдать такую картину. Когда в зале гаснет свет, многие эксперты, уютно расположившись в мягких креслах, мирно и сладко засыпают. В результате многолетней практики у наиболее талантливых даже выработался профессиональный, как у Штирлица, сон. Точно к концу фильма они просыпаются, и уже на свежую голову строчат в газеты бойкие статьи. Один наш критик даже привез про себя в Киев анекдот, что он-де «переспал» в Берлине сразу с двумя женщинами — справа и слева от него кемарили две коллеги. «Но ведь, — добавил не без горечи мой собеседник, — сейчас в кино нет революций. Вполне можно, не глядя на экран, написать добротную рецензию». Не буду судить о добротности, но история эта символична.

Еще несколько лет — и художественную критику можно будет смело заносить в почетную книгу вымерших профессий. И вот почему. Критик — это высокообразованный специалист в области искусства (изобразительного, кино, театра) и литературы, умеющий хорошо писать, обладающий развитым эстетическим вкусом и, что весьма важно, особым даром распознавать истинное творчество, определять место того или иного произведения на шкале мировой культуры. Это, если хотите, властитель дум, даже в какой-то степени некий страж, Цербер, охраняющий вход в зал вечной славы. В древнегреческой мифологии Цербер изображался в виде трехглавого пса с ядовитой змеей вместо хвоста. А змея, хоть и ядовита, тем не менее, как мы знаем, — символ мудрости и здоровья. Это в идеале.

Сегодня, к сожалению, критика и неядовитая, и не особо почитаемая профессия. Мы стали очень доверчивы и ленивы. Нам привычнее другое окно в мир. Телевизор — наши глаза. С его же «окнами», «стирками», «кишкомоталками и стрелялками» и серийными «последними героями». Кстати, серьезной телевизионной критики в Украине практически-то и нет.

А кто подскажет, что смотреть не по ТВ и что читать; кто заинтригует; кто, охватив целое, сможет выделить частное; кто, наконец, возьмет меня за руку и поведет по лабиринту сложного мира современного художника, с тем чтобы понять сначала его, а затем саму себя? Недаром ведь искусство — это отраженный мир. Познай себя и познаешь мир — хорошо всем известно.


ЖАНР — ЗАМЕТКА

Звоню в интернет-компанию с просьбой объяснить, почему вот уже месяц у меня плохая связь с Интернетом. «А вы попробуйте поменять значения регистров». — «Поменяли». — «А убрать эту опцию». — «Убрали». «А на какой сайт вы пытаетесь войти?» — «А какая разница?» — «А может, попробовать другой?» Такой вот метод «тыка», и это сплошь и рядом.

Вот и Сергей Васильев, театральный критик, тоже связывает проблему падения престижа его профессии с усиливающимся в обществе невежеством, в частности, и журналистов, пишущих об искусстве: «Пролистав газетные подшивки за каких-то пару недель, можно составить коллекцию замечательных курьезов — перевранных имен и названий, с хлестаковской легкостью трактованных исторических фактов, беспечных домыслов, стилистических перлов. А ведь профессия критика опирается на прочный фундамент знаний и опыта. В хорошей статье, как в айсберге, девять десятых спрятано, но ты их чувствуешь, а потому и тексту веришь. А сегодня по преимуществу господствует «водомерочная», как я ее называю, критика, знаете, скачут в прудах и болотцах такие шустрые насекомые и пускают по воде круги, иной раз, между прочим, очень симпатичные; когда ярко светит солнце и немножко грязная вода, глядя на них, обнаруживаешь даже какие-то радужные переливы. Но на самом деле, вы понимаете, что этот круг прошел — и опять гладь болотная... Но есть и оборотная сторона медали: сегодня театр и сам не очень-то нуждается в критике, он хочет только нравиться: ему не критика нужна, а реклама. Он не оппозиционен ни к власти, ни к обществу, его перестало волновать несовершенство мира, человека. Зачем ему требовательная критика? Ведь хороший критик — это ответственный посредник между сценой и зрителем и — одновременно — беспристрастное зеркало для того и для другого. Конечно, в нашей стране это была в чем-то уникальная профессия. Критик, собственно, в какой-то момент был совестью театра. Сегодня же театр нуждается не в укорах совести, а в том, что грубо, но точно называется пиаром спектакля. Это убийственная, тупиковая ситуация. Посмотрите, ведь из газет исчезли проблемные статьи, театральные обозрения, фельетоны. Мой друг Виталий Жежера, прекрасный театральный журналист, все статьи скопом иронично называет «заметками». Это скромность настоящего мастера, профессионала. Но одновременно — и диагноз: ведь жанр «заметки» — высказывания как бы между прочим и о чем угодно — сегодня и преобладает. И в кинокритике таких авторов, рассуждающих, скажем, о том, как Круз развелся с Кидман и как это отразилось на их кинокарьере, пруд пруди».


РЫНОЧНЫЙ ФАКТОР

Есть, впрочем, до сих пор и кинокритики, пытающиеся честно, иногда даже с риском напороться на хамство осмыслить состояние кинопроцесса в Украине. Например, Сергей Трымбач. Для него статья — это, без ложного пафоса, поступок. Однако стоило ему заговорить о типичном для наших дней явлении — хлестаковщине, когда ничтожные дарования стараются прикинуться гигантами мысли и духа («все великие, все академики, захудалые институты уже академии, но это же хутор!»), как тут же критик получил в ответ отповедь от одного обиженного режиссера. Что-то насчет «грязных, вонючих носков трымбачей» и ему подобных. Впрочем, Сергей Трымбач еще легко отделался.

В Москве, к примеру, хамство в газетах по отношению хоть к художникам, хоть к коллегам — вещь заурядная. Драматург Надежда Птушкина, которую печатают и ставят не только по всей России, но и в Германии, Франции, Англии, Америке, поделилась в беседе со мной печальными воспоминаниями о том, как стала объектом просто разнузданной агрессии. Фраза «лучше бы она рожала детей и варила кашу, чем писала пьесы» была в этой травле едва ли не самой мягкой. В пылу гнева досталось от критиков и актрисам, которые играли в пьесах Птушкиной: Ию Саввину называли «алкоголичкой», Наталью Тенякову — «толстой, в разорванных колготках», приклеили какое-то обидное прозвище и Инне Чуриковой. Человек весьма наблюдательный, Надежда Птушкина считает, что между критикой и театрами в Москве процветает натуральный обмен. За хвалебные статьи театральные репортеры награждаются от популярных артистов протекциями в дорогие издания, а от театров — возможностью сопровождать их в заграничных гастролях. Критик в этой системе отношений уже не беспристрастный арбитр, а разменная единица рыночного механизма: статья — поездка (страна на выбор). Одна очень известная критикесса взахлеб обслуживает сразу три театра, давно находящиеся в глубоком кризисе, чего дама решительно предпочитает не замечать. «Но мне кажется, что это катастрофа, — говорит Надежда Птушкина. — Прежде всего, для самой этой некогда авторитетной специалистки. Ложь ведь разрушает и самого человека».

В этом смысле Киев, осмелюсь предположить, девствен, как нецелованная барышня на выданье. Не так здесь все цинично и напоказ, возможно, в силу особой мягкости южного климата и национальной стыдливости. Впрочем, и у нас уже наблюдается тенденция к укрощению и усмирению критики, старающейся не рассыпать комплименты, а честно анализировать художественный процесс. Звонят, скажем, как-то по телефону к известному арт-критику Олегу Сидору-Гибелинде: «Ты слышал, что с твоим дружком Лехой Титаренко происходит?» — «Ну, в общих чертах». — «Так вот, смотри, будешь выпендриваться, это и тебя ждет».

С Алексеем Титаренко случилось ранее у нас небывалое. После его статьи о прошлой Венецианской биеннале художники, представлявшие там Украину, вчинили критику за оскорбление их чести и достоинства и нанесение ущерба имиджу государства судебный иск на 5 млн. гривен, то есть почти миллион долларов! Впрочем, подсказывает мне интуиция, дело не в том, что и как описал критик, а в том, к каким выводам он пришел в заключение, предложив устраивать честный и открытый для всех конкурс на право представлять страну в подобных акциях.

И еще один вывод сделал Алексей Титаренко: «Сам факт такого судебного процесса для художественной ситуации даже хорош. Нужно как-то ее оживлять: ведь критика сегодня в загоне или ее почти не видно». Еще категоричнее объясняет status quo Сергей Васильев: «Мы констатируем, что критики нет, потому что помним, какой она совсем недавно была».


ДА, ЕСТЬ ЧТО ВСПОМНИТЬ

Я, к счастью, застала киевский театральный ренессанс второй половины 80-х годов. Это был чрезвычайно насыщенный событиями, личностями, открытиями период. Вспомнить хотя бы удивительно яркие, иногда эпатажные, но чрезвычайно умные спектакли, которые выпускали тогда режиссеры Олег Липцын и Валерий Бильченко. Вот уж было пиршество для критиков! Но и они в то талантливое время были заметными участниками процесса. Часто после окончания спектакля прямо в зрительном зале разгорались бурные дискуссии, настоящие интеллектуальные баталии. И, представьте себе, к слову критика прислушивались.

Упоминавшаяся уже драматург Надежда Птушкина примерно в те годы даже ввела критика в систему знаковых типов времени, сделав главной героиней пьесы «При чужих свечах» именно представительницу этой профессии. «Время, когда писалась эта пьеса, 1992 год, было настолько неправдоподобным, иллюзорным и фантасмагоричным, что литература и написанное слово были реальнее, конкретнее и правдивее самой жизни. И поэтому мне нужен был человек, который одновременно существует и в реальности, и в пространстве литературы, как у себя дома. Главной для меня была тема предательства, наказания за попытку прожить жизнь на лжи. Моя героиня поняла весь ужас своего существования тогда, когда у нее не хватает ни веры, ни энергии, ни любви к себе (она и себя разлюбила за такую ужасную жизнь), когда у нее нет сил отступить от края бездны. Трагически несчастный человек. И главное ведь не то, что это критик, а то, что это человек!»

«Театр конца 80-х годов был совершенно феноменален, — вспоминает Сергей Васильев. — Он говорил о двух вещах. Во-первых, что Апокалипсис уже был! И во-вторых, что человек должен научиться жить и сохранять вертикальное положение и после катастрофы. Даже тогда у него остается шанс собрать себя из осколков, вернуть утраченную цельность. Об этом были не только лучшие спектакли молодых украинских режиссеров; сложить мир из его разлетевшихся элементов пытались повсюду — я видел освященные этой идеей спектакли и в Москве, и в Берлине, и в Вильнюсе. В Киеве в те годы шел удивительный спектакль Валерия Бильченко «Археология», где, как в авоську, собирали остатки уничтоженного мира: какие-то поцарапанные кинопленки, старые мячи, книги, вещи, чувства, — все это пытались сложить в один шарик, и этот шарик был человек. Я до сих пор думаю, что тогда, в конце 80-х, театр предвещал человечеству уникальный шанс стать лучше, выбрать порядочность, порядок, а не хаос и ненависть. Увы, не случилось».

Теперь театр говорит о другом. Не так давно видела в метро рекламу, сообщавшую о том, что в Национальном академическом театре русской драмы имени Леси Украинки будет проходить съезд (форум!) бухгалтеров, а по окончании участникам покажут спектакль под названием «Милый лжец».


Столичные новости
электронная версия
№26
(271)
15 июля-12 августа 2003

ВЫМИРАЮЩАЯ ПРОФЕССИЯ
Ирина Колесникова