Две волны

Зима в декабре ушла по-английски, тихонько притворив за собой дверь и бросив на порог горсть подтаявших льдинок. Близился Новый год, обещавший мокрую паутинку измороси на окнах…
Темное утро незаметно перетекло в вечер, оставив дню пару часов, пытавшихся убедить нас в том, что они действительно светлые. Солнца не было уже несколько недель, и лица людей светились тонкой, свойственной только жителям севера синевой. Среди этой синевы и серой дымки мелькали огоньки празднично-сиротливо украшенного города…
Он шел по неровному льду тротуара, и фонари бросали масляные пятна света на его усталое лицо. Мимо неслись люди, задевая плечом и оставляя за собой несвязные обрывки слов и мыслей. Габаритные огни сплетались в красно-белую ленту. Город его не ждал.
Город тяжело дышал, измученный астмой и ревматизмом, его гранитные доспехи, некогда грозные бастионы, ныне были всего лишь старческой безрукавкой из холодного камня. Ему не было никакого дела до человека с усталым лицом и холодными глазами – слишком суетно протекала вокруг жизнь, слишком шумен и многоцветен стал Невский, и почти только иностранную речь слушали барочно-торжественные стены пятого Зимнего дворца, по справедливости возведенного чужеземцем Растрелли и увидевшего петлю времени… Город задыхался в цепи дорог, с недоумением взирал на уродливые прямоугольники из стекла и бетона, носящие новомодные названия и даже уже не притворяющиеся архитектурой. Его плоть покрывали свежие шрамы туннелей, а немощное чрево бороздили шумные составы метро… Город жил.
Ледник тротуара кончился так незаметно, что человек даже не успел понять, что под ногами наконец-то появилась настоящая питерская земля – холодный серый асфальт. Он улыбнулся этой серой земле. Город жил, и неизбывна была его мрачная сила, гасящая даже звезды бледно-желтым пеплом фонарей. Он так давно не видел своего родного южного неба в мохнатых светящихся точках… Он не слышал шума моря и не встречал рассвета. Он много и упорно работал в этом уставшем от ярмарок тщеславия городе. Рядом с ней. Целых три года он жил, не смея снова приблизиться к ней на расстояние дыхания. Он только изредка позволял себе поймать глазами отблеск свечения над ее головой. Оно было. Он это точно знал… Как знал и то чувство, которое раздирало его ногтями изнутри каждый день, который она проводила не с ним. Кто еще мог видеть этот свет над ее головой? Этот победивший время город?
Человек не слышал, как негромко вздохнуло серое небо над его головой – город видел и слышал все. Он судил им встретится снова, иначе пустил бы он его в свои чугунные дебри? Позволил бы отражаться в тяжелых, почти каменных водах Невы? Разве он дал бы ему выжить в своей ледяной пустоте вечного странствия?
В прямоугольном коридоре света появилась она – рабочий день кончился. Он почувствовал, как земля, лед, воздух уходят у него из-под ног. И в этом абсолютном вакууме отсутствия он смотрел на нее, не живя и не умирая. Она улыбнулась кошке, сидящей на ступеньке и тщательно вылизывающей лапку. Кошка слабо мяукнула, почувствовав черную дыру за своей спиной – там стоял он и смотрел, как над головой его любимой, запутавшись в волосах, дрожал первый лучик вечернего зимнего солнца…
А где-то далеко легко опустилась на берег необычная волна – родившись в тяжелых недрах Невы, она растаяла на лесенке набережной, чтобы восстать из водяного пепла на по-зимнему прохладном южном побережье, упав на берег при полном штиле… На линии заката лежал последний лучик солнца, а дальше, в неизбывной выси, таяли силуэты мостов, гранитной набережной и золотого шпиля…