Сержант Фокин

                Сержант Фокин

Всегда подтянутый в тщательно отглаженной униформе сержант Фокин был самим воплощением идеального воина, но производил впечатление двусмысленное, особенно на молодых солдат. С одной стороны, он был непохож на дедов-однопризывников, никогда и никого не переводил, не выписывал в душу, но и ничего человеческого в нем нельзя было даже заподозрить.
К  молодым воинам, в том числе и своего взвода, сержант обращался исключительно на вы, но это отнюдь не значило, что служба под его непосредственным началом была легче, чем  скажем, при том же сержанте –стрике Афонине. 
Огурец Чусов это знал по собственному опыту, так как сразу же после карантина службу проходил в первом взводе, под командой Афонина, а затем его перевели во второй взвод, где замкомзводом был Фокин. Чусову приходилось Афонину подшивать воротничок, чистить сапоги, что, конечно же, унижало его человеческое достоинство, но в какой-то степени облегчало службу и взаимопонимание. Отношения складывались по принципу: я начальник – ты - дурак…
Фокин сам чистил себе сапоги, гладил робу, подшивал подворотничок и не требовал, чтобы ему носили ужин в казарму. Более того, чаще всего он сам водил роту на завтрак, обед и ужин. Только ему и старшине Барсуку удавалось заставить стариков-сослуживцев если не петь, то хотя бы  шагать в ногу.
Никогда Чусову не удалось услышать от Фокина анекдота, рассказа о гражданке или какую-либо  шутку. Его общества избегали не только молодые солдаты, но и однопризывники. Сержант даже говорил каким-то  вещательным бесстрастным голосом подобно диктору радио или телевидения. Всем видом сержант Фокин показывал свою беспристрастность и педантичность. Он жил по уставу и требовал того же от подчиненных и ожидал подобного от офицеров.
Если у Афонина на занятиях можно было сволынить, когда тот, утомившись отдавать команды, отправлялся к дедам перекурить, а командование взводом передавал сержанту Сорокину, Фокин же  с маниакальной педантичностью робота проводил  занятия от самого начала до последней минуты. С занятий по строевой подготовке солдаты второго взвода покидали плац с мокрыми от пота спинами и звоном в ушах.
Надо отметить, что и себя Фокин не жалел, всегда показывал, как выполняются упражнения. На кроссах и маршбросках он был всегда впереди, а если того требовали обстоятельства, не один раз отправлялся в хвост колонны, подгонял отстававших и возвращался в голову колонны. Нет, не пинками или кулаками, как обычно это делали Афонин или Барсук подгонял он отставших салаг, а своим зычным металлическим голосом. Часто молодые про себя думали: «Лучше бы пнул, чем отрабатывать наряды вне очереди». Сержант никогда не забывал о них и никому не прощал малейшей провинности.
Сержанта Фокина следовало бы уважать, но солдаты и даже офицеры относились к нему с опаской. Устав есть устав, а жизнь жизнью; они часто не согласуются друг с другом, и фокинское замечание командиру взвода Остапову: «А как же устав, товарищ лейтенант…» вызвало у того лишь едва скрываемое раздражение.
Все понимали, прикажи ротный загнать взвод на тактике до смерти, и Фокин его выполнит, не моргнув глазом. Подчиненные не любили его; некоторые ненавидели его больше, чем стариков Моржова и Федорова. Чусов пытался подойти к Фокину по-философски. «Он вынужден быть таким, а вернется со службы, станет нормальным человеком, хорошим работником, студентом», - думал о нем Чусов, хотя никак не мог  представить Фокина гражданским.
Вскоре прошел слух, что на неделе батальон, сразу же после заступления на БД, будет поднят по тревоге и отправлен в учебный центр, где пройдут тактические учения. Ничего особо сложного в них не предвиделось за исключением прохождения «минного поля» - болота  с иссеченными и покореженными березками и ямами.
И в самом деле, однажды утром  подняли батальон по ожидаемой всеми тревоге, погрузили воинов в бронетранспортеры и пригнали в учебный центр.
***
 В серое осенней небо взвилась ракета, и курки устремились в атаку на сопку. Они развернулись в цепь, затем прошли заграждения из колючей проволоки, снова развернулись в цепь, а перед тем как выйти на тактический простор полигона, колоннами по одному устремились к «заминированному» болоту, где на березках белыми тряпками были отмечены тропы-«проходы».
Бежать приходилось по узкой тропке, ступая след в след по пружинистой сухой траве. Нужно было быть внимательным, чтобы не оступиться и не бултыхнуться в яму с темной прозрачной водой, окаймленную быльем.
Чусов бежал  почти в  конце колонны, тяжело дыша и утирая  рукавом со лба пот, ежесекундно проверял, не сбился ли со следа. Впереди уже виднелся сквозь покалеченные березки полигон с мишенями.
Неожиданно слева всего в двух-трех шагах от тропы в яме барахтался провалившийся по грудь в бурую жижу воин, странно державший на вытянутой руке автомат, который, по всему был ему дороже собственной жизни. Левой рукой он греб то сухую листву, то воздух. Бледное лицо  бойца было измазано грязью,  лишь внимательно приглядевшись, Чусов узнал в нем замкомвзвода, сержанта Фокина, и  стало понятно, почему никто не спешил на выручку.
Чусов  и сам пробежал было мимо, но затем вернулся и помог Фокину выбраться из ямы.
На перекуре, когда курки вспомнили о Фокине, Луков с укоризной бросил Чусову: « Ну и зачем ты сделал это ? Я  хотел его, ногой еще придавить, чтоб не вылез, а ты… Тьфу!»
Учения закончились, батальон вернулся в казарму, и снова потянулись будни с их караулами, строевыми и физическими подготовками.
Как-то во время строевой Фокин принялся по своему обыкновению отрабатывать подход и рапорт подчиненного на Чусове. Ничего особого в этом не было, если, конечно, не учесть происшествие на учениях. Взмыленный Чусов после очередного рапорта был отправлен удовлетворенным сержантом Фокиным в строй. И становясь в шеренгу, он  столкнулся с насмешливым взглядом Лукова, в котором прочитал: «Ну, съел…»
Чусов поспешно глянул и на Фокина, не заметил ли тот их немой разговор. «А то еще не дай бог подумает, что тащил его из болота, надеясь, что не будет доставать на занятиях». Но нет, лицо у сержанта было таким же бесстрастным и отчужденным, вероятно, устав  окончательно заменил ему  совесть.