История о политкорректности

Видавничий Гурт КЛЮЧ
Дмитрий Каратеев & Константин Могильник

Фрагмент романа „Liebe dich aus…”


Окончание. Начало:

1. ИСТОРИЯ ОТЦА КАРЛА http://proza.ru/2009/04/17/441
2. ИСТОРИЯ О СУДЕ http://proza.ru/2009/04/17/435



ИСТОРИЯ О ПОЛИТКОРРЕКТНОСТИ


Передо мною на столе листок с аккуратной отчётливой машинописью. По оттиску фиолетовой копировальной бумаги – четвёртая копия - узнаю старинную ГДР-овскую «Эрику», были такие в Советском Союзе в 80-е годы, когда я там училась. Взглянула на тонкий столбик текста, и зазвучало в ушах так знакомо, как по радио в День Победы:

Синенький скромный платочек
Падал с опущенных плеч.
Ты провожала
И обещала
Синий платочек беречь.

Похоже, но не то: так сны порой похожи на действительность больше, чем она сама.

Фитц Александр Вольфович.

СОН О 1941-ОМ ГОДЕ.

22-го июня
Не досмотрели мы сна.
Плачут платочки,
А в радиоточке
Молотов молвит: Война!

Перрон. Вагон.
Разлетается пара погон.
Розы у Тани
На сарафане.
Поезда грозный разгон.

Тучи над городом встали.
Мессер крестом знаменит.
Кончились речи
Выстрелить нечем
В смертью набитый зенит.

Судьба – в горсти.
От написанного не спасти.
Белые точки
На синем платочке.
Целую, прости, не грусти!

12 июня 1991 г., Бременсхафен, ФРГ

Да уж! А пелось-то как трогательно десятилетиями и поколениями:

22-го июня
Ровно в 4 часа
Киев бомбили,
Нам объявили
Что началася война.

Прям-таки ровно в 4 часа? Какая-то сверхнемецкая аккуратность! И тут же объявили, что началася война. А можно ведь и так вспомнить тот день:

22-го июня
Не досмотрели мы сна.
Плачут платочки,
А в радиоточке
Молотов молвит: Война!

Отрываю глаза от листка, сама думаю: что есть стихотворение? Это найденный и восстановленный настоящий текст. Восстановленный, как лик Ярослава Мудрого по чуть сохранившемуся черепу. Потому что рахитичная рифма “часа” и “война” – это уже совсем рассыпавшийся череп, а “началася” – это его лишённый губ оскал. А тут – живое лицо того дня – с глазами, где плачут синие платочки, с устами, голосом наркома Молотова, молвящими: “Граждане и гражданки! Сегодня утром фашистская Германия без объявления войны вероломно напала на нашу Родину. Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами”*. Тревога с ясного неба, очередь добровольцев под военкоматом, розы на сарафане, поезда грозный разгон. И уже на этот поезд, на эту очередь мечет шаровые молнии самолёт “Мессершмидт” – по-русски: “Кузнец Ножей”, а вкратце – “Мессер” – просто “Нож”. И снова возникает синий платочек, уже усеянный белыми точками слёз, хотя визуально – поплачь на платочек, Катарина, и усеется он

тёмными точками слёз…

А закрой глаза, солдат, в военном эшелоне – и станут эти точки белыми. Потому что поэзия – это только мгновенная запись преображения действительности чувством. Нет, поэзия не только это. Но сейчас я об этом. О той её стороне, которую называют “реализм”. То, что человек видит – открытыми ли, закрытыми ли во сне глазами: чёрные точки, белые точки – а всё на синем платочке.
Или вот как тогда в степи под Сталинградом:

Тёмная ночь,
Только пули свистят по степи,
Только ветер гудит в проводах,
Тускло звёзды мерцают.

Это поэтическая часть песни, это как Гийом Аполлинер в 1914 году пел из окопа:

Que c`est beau ces fusеes qui illuminent la nuit**

Но дальше:

В тёмную ночь
Ты, любимая, знаю, не спишь
И у детской кроватки тайком
Ты слезу утираешь.

А вот тут уже не поэзия, тут уже сентиментальность, а попросту – слезливость, русская там, немецкая, а всё равно. Не спит! А почём ты знаешь, солдат: может быть, 14-часовым трудовым фронтом утомлённая как-нибудь и вздремнула – неужто осудишь? Или вспомнишь ненаписанную ещё пошлость Евтушенко:

Любимая, спи!

И насчёт детской кроватки: почему тайком? От кого таиться, если всплакнётся? От дитяти разве, которое ведь, слава Богу, спит, ибо тема не та, ибо чем бы дитя ни тешилось… лишь бы мама не плакала. Да и сам солдат, может быть, неженат: таких ведь было большинство, а женат – так, может быть, бездетен, как и ты, Катарина… И, может быть, сам вздремнул малость в окопе, утомившись созерцанием ракет, озаряющих ночь. И, может быть, как раз во сне попадёт в окоп снаряд – и сон перейдёт в сон, и сбудутся слова песни:

Смерть не страшна:
С ней не раз мы встречались в степи.
Вот и теперь
Надо мною она кру-
жиц-
ца…***

И достиг вершины военный романтизм:

Всё, старина,
С нами: смекалка, выправка, смелость.
Время проверить, верно ли пелось:
«Смерть не страшна».

И вдруг, когда уже ясно, что не страшна, опять сменяется окоп, или там землянка, какой-то комнаткой пять на пять в коммуналке, и опять не даёт песня поспать измождённой 14-ю часами работнице трудового фронта, и ни с того ни с сего перекладывает уже погибший солдат всю ответственность на бедную женщину, и утверждает ни с того ни с сего: не поспи, любимая, да поплачь - ничего не случится. Как так не случится, когда вот уже случилось? Когда уже разбросаны руки-ноги (гармонь, сапоги…) по промёрзшей приволжской степи – а где голова?

Судьба – в горсти.
От написанного не спасти.
Белые точки
На синем платочке.
Целую, прости, не грусти!

Думаю ещё: может быть, в каждой песне скрыта идеальная её возможность – стихотворение. Народ поёт наугад, словно мотив на гармони подбирает: тут нажалось красиво, а там фальшиво. Снова и снова угадывает гармонист, как сыграть то, что слышит он издалека. И тот гармонист, который всё, наконец, угадает, - он и есть поэт, а стихотворение – сбывшаяся, наконец, возможность.
И вот он стоит передо мной: коренастый, лысоватый, синеглазый - Фитц Александр Вольфович, автор «Сна о 1941-ом годе», и доказывает, что одну строчку надо изменить, что он вспомнил: в 1941 году в Красной Армии ещё не было погон, а в 1943 или 42-ом и армия стала Советской, и командармы – генералами, и распустились погоны по плечам:
- Поэтому, Екатерина Петровна, не «разлетается пара погон», а «не дожить от петлиц до погон».
- Александр Вольфович, во-первых, это не каждому понятно, а во-вторых…
- А во-вторых, достаточно во-первых. Если мой друг, с которым вместе и пошли на войну, лет через 15 забыл некоторые детали довоенного быта и ради сомнительной рифмы с фамилией Королёва объявил на весь свет, что:

Во дворе, где каждый вечер всё играла радиола,
Где пары танцевали, пыля,
Ребята уважали очень Лёньку Королёва
И присвоили ему званье Короля. –

И вот на дружеской встрече молодых ветеранов я заметил Булату:
- А почему тогда не?:

Во дворе, где каждый вечер всё играли патефоны…

А тот в ответ с укоризной:
- Ну разве же такая рифма достойна нашего Короля?
- Ладно, говорю, Булат, а разве “радиола” – “Королёва” чем-то лучше?
- А что, хуже, разве? - возмутился Булат.
- Знаешь ли, друг, если в твоём “Троллейбусе” сходит за рифму однокоренное глагольное созвучие “затихает” – “стихает”…
Вовсе нахмурился Булат:
- Ну спой лучше, если умеешь!
А я возьми, да и спой:

Темнеет за лесом татарский восток,
Москва, как пожар, затухает,
И боль, словно в сердце уснувший сверчок,
Стихает, стихает…

Прищурился Булат, присутулился Булат, Маяковского вспомнил:
- Ну, коли так, - говорит:

То вот вам, товарищ, моё стило,
И можете писать сами!

А я же вижу, что он не столько сердится на улучшенную рифму, сколько ревнует к улучшенному образу: одно дело – невесть как вылупившийся “скворчонок в виске”, а другое – лирически-неумолчный “сверчок в сердце”, который чуть стихает, чуть соснёт человек. К тому же Москва-город, пожалуй, и затихает на ночь, но вовсе не как река, а вот затухает она почти всем электричеством действительно каждую ночь, как пожар. А почему – вы спросите меня – как пожар? А потому что есть старая песня:

Шумел-горел пожар московский…

И если бы Булат вспомнил об этом, то великолепную написал бы строфу. Но только хмыкнул Булат, мирно стаканы наполнил:
- У меня и так довольно критиков, но всё как-то не с эстетической стороны. Вот я тебе лучше о Моцарте спою.
Взял гитару и затянул:

Моцарт на старенькой скрипке игра-аит…

Играл Моцарт, играл на старенькой – ну а то: 300 лет уже! – скрипке, да вдруг:

Не оставляйте стараний, маэстро,
Не убирайте ладони со лба…

- Булат, - говорю, - ты хоть на гитаре-то так сумеешь?
- А? – не понял сначала. А потом вдруг понял, отставил и гитару и как хлопнет себя по лбу:
- Ну, Санька, ну, зануда!
А лоб уже лысеет, хотя макушка ещё чернявая. А я не унимаюсь. Сам беру гитару и проборматываю скорым речитативом:

Троллейбус промчался мимо,
Женщину он обогнал.
Но все мужчины в троллейбусе
Долго смотрели ей вслед… -

- Разве это возможно, Булат – обогнать и смотреть вслед?!
Не понимает:
- А что?
Когда понял – дал мне наказ:
- Тебе, педанту, не писать никогда стихов. Александр Сергеевич – знаешь как сказал? Он сказал:

Поэзия, мой друг, должна быть глуповата!

И после этого нам с ним о поэзии толковать не привелось. Да и далеко теперь: он то в Америке лечится, то во Франции выступает. А я вот засел на исторической Родине: немец есть немец. Но это всё во-первых…
… А во-вторых, что же я ему скажу, когда весь наш номер, посвящённый 22-ому июня, редколлегия нашего бременсхафенского «Русского Листка» решила, по-русски говоря, похерить. И кто там помнит, в каком именно году петлицы сменились погонами, если даже число начала войны с Россией помнят лишь такие как вы ветераны, той, русской стороны. Вся Европа помнит сентябрь 39-го да май 45-го, притом не 9-е мая, а 8-е. Да, вот так: кому Великая Отечественная, а кому Вторая Мировая. И хотелось мне, редактору «Русского Листка» Катарине Вольгемут, всем всё напомнить, ан не хотят вспоминать. И знают ведь прекрасно, кто кого разбил****, а предпочитают в роли победителей видеть англичан и американцев. Полистала редакция мои материалы: о немецком солдате, ставшим русским священником; об оккупационном суде и народном суде; наконец, ваш, Александр Вольфович, сон о 1941-ом годе, не чуя его мелодии, да и так решили:
- Nein, Frau Wohlgemuth*****, сейчас не время. Прислушайтесь к шуму истории: рушится берлинская стена, со скрежетом раздвигаются складки железного занавеса, во главе России – наконец-то демократ, и что же мы будем вспоминать об этом 22-ом июля… ну июня – вы же понимаете, что дело не в том. Смотреть следует в будущее, в unsere helle Zukunft******, а будущее у всей Европы от Ла-Манша до Урала общее, а именно либерально-демократическое. Nein, Frau Wohlgemuth, вы редактор, но вы не диктатор.
И как объяснить мне это человеку, родившемуся в Москве, обрусевшему в третьем поколении немцу, патриоту социалистической Родины, которого прямо из арбатского двора вместе с Булатом Окуджавой и Лёнькой Королёвым призвала на войну совесть, только Лёнька, дворовый король, не вернулся, и даже оплакать его некому, про Булата все знают, а Санька Фитц прошёл-проехал до самого Берлина, расписался на Рейхстаге:

АРБАТСКИЕ ДВОРЯНЕ:
ЛЁНЬКА КОРОЛЬ
САНЬКА ФИТЦ
БУЛАТ ОКУДЖАВА

– и домой. А лет за 45 разрослось его семейство, ощутило новые возможности, да и перепорхнуло в качестве этнических немцев на историческую Родину. И я отлично представляю, как стоял Александр Вольфович, ветеран Великой Отечественной, перед сыном, дочерью, или там невесткой, с таким же упрямо-принципиальным взглядом, с которым он теперь настаивает на исторической точности строки. Стоял, стоял, да и полетел вместе с младшим поколением в Бременсхафен. А тут ему пересчитали инженерский стаж из рублей в дойчмарки, дали социальную квартиру, гражданство ФРГ, и бегает старик по набережной в трусах по утрам, и купается в Северном море круглый год, а по вечерам смотрит по тарелке советские фильмы про войну и нескончаемые съезды народных депутатов в Кремле. Ворчит, что нет больше в стране порядка, шокирует потомков добрыми словами о Сталине, Ельцина любит, а Горбачёва презирает. Поёт «Подмосковные вечера», «Светилась, падая ракета», «Мы за ценой не постоим». А придёт вдохновение – так и стихи напишет, и, как вижу – ничего себе стихи.
- Но, Александр Вольфович!
- У вас имеется «но»?
- Лично у меня его не имеется. А вот у редакции «Русского Листка»…
- Да редатор-то вы?
- Я редактор, но не диктатор. И не время сейчас бередить едва зажившую старую рану.
- А кто сказал, что она зажила?
- Знаете ли, существует политкорректность…
Помолчал, потупился сурово, вспыхнул вдруг синими глазами:
- Этому учит вас Горбачёв: политкорректность, общечеловеческие ценности. Вот погодите, примется он и вас перестраивать, тогда не то запоёте…
И твёрдо прикрыл за собою дверь.

______________________________________________

* Из выступления по радио заместителя Председателя Совета Народных Комиссаров
Союза ССР и Народного Комиссара Иностранных Дел тов. В. М. Молотова

**  Как прекрасны ракеты светильники ночи (фр.)

***  Ср.:
Чёрный ворон, что ты вьёшься
Над моею головой?
Ты добычи не дождёшься.
Чёрный ворон, я не твой!

****  Cр. у Э.Лимонова: “Фриц знает, кто его побил”

*****  Нет, г-жа Вольгемут (нем.)

******  Наше светлое будущее (нем.)


______________________________________________

Начало:

ИСТОРИЯ ОТЦА КАРЛА http://proza.ru/2009/04/17/441

ИСТОРИЯ О СУДЕ http://proza.ru/2009/04/17/435