Сладкая Грязь целиком

Сладкая грязь



Та странная и на первый взгляд невероятная история, которая будет рассказана вам сейчас, началась ранним субботним вечером 22 сентября того самого года, в который по всей стране проводилась всеобщая перепись населения.
В тот час, когда солнце уже скрылось за деревьями, но еще не ушло за линию горизонта, по пустынному загородному шоссе, спеша как на пожар, неслась одинокая желтая «тройка». Сначала за окнами машины с обеих сторон мелькали сборно-щитовые дачные домики, потом «коллективные сады» сменились полями и огородами пригородных совхозов, но вскоре и они пропали из виду, и лишь нескончаемые ряды черных сосновых стволов тянулись теперь по обеим сторонам дороги.
Неожиданно «тройка» сбросила скорость и вскоре свернула с шоссе на одну из выходящих из леса многочисленных неприметных грунтовых дорожек. Проехав полторы сотни метров вглубь соснового леса, машина остановилась, мигнув задними фарами. Двигатель замолчал, и из открывшейся левой передней дверцы появилась молодая привлекательная особа. Одета она была в желтую, под цвет машины блузку с расстегнутым отложным воротником, фирменные джинсы «Монтана» и той же марки легкую джинсовую куртку, на воротник которой спадали распущенные светло-русые волосы.
Этой молодой особой была студентка физфака местного университета Мария Йоахимовна Плотникова, в недавнем своем девичестве носившая звучную немецкую фамилию Шмутц.
Оглядевшись по сторонам и убедившись, что ни одной живой души поблизости не наблюдается, Мария отошла на пару шагов от машины и, с трудом расстегнув тугую молнию джинсов, присела под старой осиной послушать сладкоголосое пение лесных птиц, еще не успевших улететь из этих мест в теплые края.
Внезапно над головой Маша услышала странный шум, и в тот же миг неестественно зеленый свет какого-то, как ей показалось, сверхмощного прожектора осветил ее сверху сквозь кроны деревьев. В этот самый момент Мария и потеряла сознание.

* * *
Антон Антонович любил природу. Не просто природу, а природу родного края. Но больше всего в природе родного края он любил лес. Не просто лес, а тот самый лес, который начинался прямо за забором его дачного участка. Именно из-за этой любви Антон Антонович лучшую половину года проводил на даче. Как только с колхозных полей сходил снег, а местные речушки освобождались от зимнего льда, Антон Антонович грузил в свой тряпочный «газик» весь необходимый инвентарь, вынимал из счетчика пробки плавких предохранителей, и, покидая однокомнатную хрущевку, уезжал на природу.
Оставался он на этой природе до тех самых пор, пока последний пожелтевший листок не сорвет со столба холодным порывом осеннего ветра.
Антон Антонович был одинок. Личная жизнь плохо клеилась у него еще с молодости, а к старости она вообще перестала слипаться, как будто тот клей, которым склеивается судьба, исчерпал определенный ГОСТом срок своего употребления.
Женщины, узнав Антона Антоновича поближе, почему-то старались с ним поскорее расстаться. Расставаясь, они зачастую переезжали в другой район, а иногда и в другую область, не оставляя друзьям и знакомым своего нового адреса. Поэтому природа родного края оставалась для Антона Антоновича единственной его любовью.
Антон Антонович был на пенсии. Нет, за шестьдесят ему еще не перевалило. Был он военным пенсионером. И, хотя ему лишь недавно минуло пятьдесят, и он вполне мог бы устроиться школьным военруком или инструктором в каком-нибудь ДОСААФе, Антон Антонович считал, что стодвадцатирублевой подполковничей пенсии ему вполне достаточно, а работа не позволяла бы ему проводить на даче лучшую половину года.
Кроме того, на даче Антона Антоновича каждую весну с нетерпением поджидало любимое увлечение. Заключалось это увлечение в том, что каждый вечер Антон Антонович покидал территорию дачного участка и шел по лесной тропинке по направлению к железнодорожной станции. Там ждал он последнюю электричку. Дождавшись, он выбирал среди приехавших пассажиров самую привлекательную девушку и шел за ней следом. Шел тихо, крадучись, ступая мягко, как кот, осторожно выслеживающий беззаботного воробья.
Нет, он не нападал на нее, не затаскивал ее в кусты и не проделывал с ней никаких насильственных действий. Он просто мечтал. Мечтал о том, как в один прекрасный момент нагонит ее одним кошачьим прыжком и, повалив ее наземь, сделает с нею то, чего не позволяли ему с ними делать кратковременные подруги его офицерской молодости.
Антон Антонович был не трус. Давным-давно, в октябре пятьдесят шестого он, будучи тогда еще безусым веснушчатым старлеем, первым из своего батальона безо всякого страха въехал на Т-54 в бунтующий Будапешт, а в шестьдесят восьмом он, будучи уже слегка поседевшим усатым майором, смело въезжал на Т-62 в восставшую Прагу. Однако то, о чем он мечтал, Антон Антонович сделать не мог. Его коммунистическая совесть мешала ему, члену партии, совать свой партийный член туда, куда не позволяет его пендюрить Моральный Кодекс Строителя Коммунизма.
В тот злополучный день Антон Антонович, закрыв на висячий замок сборно-щитовой дачный домик, вышел, как всегда, в сторону железнодорожной платформы. И вот перед тем, как перейти пересекающую лесной массив скоростную автомобильную магистраль, он вдруг заметил въезжающую зачем-то в лес желтую «тройку».
Из машины вышла слегка полноватая девушка с распущенными волосами. Оглядевшись по сторонам, она отошла на пару шагов от машины и, с трудом расстегнув тугую молнию джинсов, присела под старой осиной.
Кровь закипела у отставного подполковника в голове и он, теряя над собою строгий контроль партийной совести, начал бесшумно приближаться к девушке все ближе и ближе.
Внезапно над головой Антон Антонович услыхал странный шум, и в тот же миг неестественно зеленый свет какого-то, как ему тоже показалось, сверхмощного прожектора осветил его сверху сквозь кроны деревьев.
В этот самый момент Антон Антонович увидел вверху над собой нечто такое, что он, если бы он был человеком пьющим, принял бы за симптом внезапно начавшейся белой горячки. Ужас объял Антона Антоновича и кровь, еще секунду назад кипевшая в его голове, намертво застыла в похолодевших кровеносных сосудах. Четверть секунды спустя Антон Антонович потерял сознание.

* * *

Доктор физико-математических наук, декан физического факультета, профессор Иосиф Яковлевич Плотников появился на свет в городе Пропойске Могилевской губернии вскоре после революции. В молодости он был в числе тех, кому было поручено выковать ядерный щит Страны Советов. Однако в конце шестидесятых годов кое-кому из заклятых друзей стал известен один неприятный факт из научной биографии физика. Плотникова сначала отстранили от оборонных проектов, потом по-тихому рассекретили и, в конце концов, перевели на преподавательскую работу. Сначала он заведовал в местном университете кафедрой ядерной физики, а три года назад ученый совет факультета избрал профессора Плотникова деканом физфака, естественно, по рекомендации сверху.
Однажды душным июльским днем Иосиф Яковлевич принимал вступительные экзамены у абитуриентов. Когда после нескольких способных парней, показавших отличные результаты, потянулась серая масса хорошистов и троечников, мысли Иосифа Яковлевича были уже далеко. Представляя себя сидящим с удочкой в руках у реки на своем дачном участке, профессор машинально ставил трояки в экзаменационные листы, предоставив двоим ассистентам право задавать наводящие вопросы. Когда поток абитуриентов иссяк, и Плотников уже было вознамерился закрыть ведомость, дверь аудитории отворилась и внутрь помещения вошла последняя абитуриентка. Отпустив ассистентов, профессор лично экзаменовал ее три часа, дотошно расспрашивая, какие она любит духи, что предпочитает на праздничный ужин, и что из художественной литературы она привыкла читать перед сном. Обнаружив полное совпадение взглядов, Иосиф Яковлевич с чистым сердцем поставил пятерку в экзаменационный лист, после чего профессор и будущая студентка отправились сперва в ресторан, а потом на его дачу. А уже через месяц огорошенная Анна Фануиловна, мать Маши Шмутц, с явной неохотой давала благословение на брак дочери-первокурсницы с седовласым деканом.

* * *

Очнулась Маша за рулем своего автомобиля. Двигатель работал на самых малых оборотах, и машина медленно катилась по загородному шоссе в сторону Машиного дома. Включенный приемник передавал о вчерашней встрече Косыгина со своим вьетнамским коллегой Фам Ван Донгом, который как бы невзначай залетел в Москву по пути из Гаваны в родной Ханой. Что с ней произошло, как она вернулась в машину, как завела мотор и как выехала из леса, Маша не помнила, и лишь неприятное ощущение мокроты в промежности да все еще расстегнутая молния джинсов заставили ее вспомнить последние мгновения перед потерей сознания.

*
Дом профессора Плотникова находился на берегу тихой реки, на самом краю дачного поселка научных работников. Хотя до города и было далековато, Иосиф Яковлевич предпочитал жить на даче до тех пор, пока не установится устойчивый снежный покров, и корка еще тонкого, но уже непрозрачного льда не покроет целиком тихую реку. Вел он такой образ жизни давно – с тех пор как похоронил свою вторую жену Саломею Аггеевну.
Именно из-за того, что профессор предпочитал жизнь на лоне природы суете городских проспектов, ему приходилось ездить на работу на белой двадцать четвертой «Волге». Однако поскольку он не всегда мог подвозить на учебу молодую супругу и уж тем более далеко не всякий раз мог забирать ее после занятий домой, он подарил ей на свадьбу, совпавшую с ее восемнадцатилетием, желтые подержанные «Жигули-тройку». Эту самую «тройку» профессора уговорили принять родители одного из студентов в знак благодарности за содействие в поступлении в университет их безнадежно тупого отпрыска. И, хотя машина была не совсем новой, Иосиф Яковлевич был вынужден принять этот подарок, так как очень заботился о молодой жене и не мог себе, а тем более ей, позволить, чтобы она добиралась на электричках, шагая домой от станции по неосвещенной тропинке, или, хуже того, ехала бы одна в машине с каким-нибудь сиволапым таксистом. И вот вчера исполнился год, как Маша села за руль собственных ноль третьих «Жигулей».
Приехав домой, Мария поставила машину в двухместный гараж, и, убедившись, что «Волги» там еще нет, открыла двери дома своим ключом. Не здороваясь с домработницей, Маша поднялась на верхний этаж. Закрыв свою комнату на шпингалет, она, не раздеваясь, прошла в смежную со своей спальней ванную.
* * *

В том самом городе, в окрестностях которого Маша Плотникова жила со своим пожилым мужем, как и в любом населенном пункте с населением более пятисот тысяч человекоподобных особей, была своя главная городская ведьма. Конечно, она не была единственной ведьмой в этом довольно большом областном центре, но Верховный Синклит всегда назначал главную. Ведьма эта была известна среди почитателей Господа Валаала под гордым именем Фурибунда. Однако, являясь по паспорту обычной советской гражданкой, главведьма была записана в домовой книге под именем Розалии Федоровны Малтакиной.
В одной квартире с Розалией Федоровной проживала и ее двадцатидвухлетняя внучка Катя Лопатина. Внучка эта была ребенком единственной ведьминой дочери, которая еще в хрущевские времена не пожелала продолжить семейную традицию и по комсомольской путевке уехала поднимать Целину. Однажды весной пятьдесят восьмого года дочка нагло заявилась к мамаше и, оставив ей годовалую Катю, укатила обратно в Целинный край, продолжать искать комсомольское счастье.
– Она похожа во всем на тебя, – заявила дочь, уезжая от матери, – и я боюсь, что когда она чуть-чуть подрастет, то зарежет во время сна меня вместе с моим будущим мужем.
Ни дочку, ни, тем более, ее мужа Катина бабушка больше не видела. Лишь совсем недавно, весной, в середине апреля, когда по телевизору передавали репортаж из Алма-Аты с торжественного заседания, посвященного двадцатипятилетию начала освоения целинных и залежных земель, Розалии Федоровне показалось, что в зале присутствует ее поседевшая дочь-первоцелинница. Внучку Розалия Федоровна растила сама в полном согласии с установленными традициями, и, будучи еще ученицей четвертого класса, Катя прошла малое посвящение, а в тринадцать, когда она уже ходила в шестой, и к ней пришла первая менструация, внучка Главведьмы прошла и великое.
В тот вечер, когда по пустынному загородному шоссе, спеша как на пожар, неслась одинокая желтая «тройка», главведьма Розалия Федоровна раскладывала сложный пасьянс на старинном дубовом столе. Вдруг одна из карт, а именно королева мечей, обратила взгляд на Розалию Федоровну и, сверкнув хищными зубами, что-то беззвучно произнесла. Колода, на которой в тот вечер гадала главведьма, была колодой весьма стародавней, можно даже сказать антикварной. Это была так называемая «ведьмина колода». Карты бывают разные: игральные и гадальные, почвенные и тектонические, диспансерные и амбулаторные. Но карты ведьминой колоды были непохожи ни на те, ни на другие, ни на третьи. Вместо положенных обычным картам параллелей, меридианов, валетов, дам и королей, в каждой масти этой колоды были барон и баронесса, граф и графиня, князь и княгиня, король и королева. А над всеми этими титулованными дворянами восседал на троне сам император, который всегда был одинок и никогда не комплектовался парной ему императрицей. Но так как колода была старинной, карточные персонажи не имели еще звукового сопровождения. Но ведьме Фурибунде этого и не требовалось. Она отлично понимала по губам то, что сказала ей именитая и знатная карточная королева.
Поняв королеву с полуслова, главведьма подошла к форточке, и, приоткрыв ее, каркнула пару раз в сторону соседнего дома. Минуту спустя, хлопая черными крыльями, к форточке подлетела ворона и, усевшись на оконную раму, приготовилась слушать приказания. Ведьма что-то прокаркала ей на языке Corvus coronae семейства вороновых, относящемуся к отряду Passeriformes, и ворона, взмахнув крыльями, улетела выполнять данное ей поручение. Ведьма же подошла к другому окну, выглядывающему во двор. Там сидела компания молодых парней и девчонок, горланящих под гитару не совсем приличную песню:

Нависла ночь над Петроградом
Как тень Великого Петра.
Но ей шалавы только рады –
Они гуляют до утра.

Вчера товарищ Апфельбаум
Задачу задал мусорам.
И начинаются облавы
По переулкам и дворам.

Аврал сегодня у ментовки –
Ментам сегодня не до сна.
А их добыча – прошмандовки
И петроградская шпана.

Но нашим питерским жиганам
Облавы эти нипочем –
У них в карманах есть наганы
И могут стукнуть кирпичом.

И пусть проводятся облавы
По переулкам и дворам.
Гуляют пьяные шалавы
Назло проклятым мусорам.


В этой же компании сидела и ведьмина внучка. Услышав эту песню, Фурибунда вспомнила молодость: дворы, переулки, облавы и мусора – мусора в черных фуражках и белых гимнастерках с зелеными петлицами. Тогда, на излете НЭПа, юная комсомолка Розалия Малтакина, которую подруги прозвали Розой Люксембург, помогала Рабоче-Крестьянской милиции ловить беспризорников и перевоспитывать проституток. Тогда же она и познакомилась с молодым чекистом Максимом Лопатиным, который в двадцать девятом году стал ее мужем. С началом великой чистки начался взлет его карьеры, и он стал начальником местного управления НКВД, но то, что он скрыл в анкете социальное происхождение супруги, вышел ему левым боком – московской инспекции во главе с самим Фриновским стал известен тот факт, что в тридцать первом году отец Розалии Федор Петрович Малтакин был выслан из здешних мест как злостный колдун и, следовательно, нетрудовой элемент. Тогда карты, вовремя раскинутые Фурибундой, спасли ее мужа от ареста, и Розалия успела спрятать его в лесной избушке, но когда началась война, Максим сам покинул свое убежище, ушел добровольцем на фронт под чужой фамилией из другой области и вскоре погиб на Калининском фронте.
– Катя, зайди-ка домой, – скомандовала главведьма.
– Бабушка, мне двадцать два года, – заныла внучка, поднявшись в квартиру. – Все мои одноклассницы уже замуж повыскакивали.
– Я тебе что, замуж выходить не даю? Я тебя просто домой позвала.
– Ты меня домой позвала потому, что там Олежка с гитарой пришел.
– Эх, ты, дура двадцатидвухлетняя. Да сиди ты с этими своими Олежками, хоть до самого утра, хоть до самой пенсии. Но помни о том, что не июль на дворе, а конец сентября. А ты с голыми ногами торчишь. Трусы теплые надень, чулки потолще натяни, а потом гуляй себе дальше. Должна ведь уже и сама понимать, тем более и профессия у тебя такая. Но это не главное, зачем я тебя позвала. Какое сегодня число?
– Не помню, двадцать второе, по-моему.
– Так вот, запомни. Сегодня случилось великое событие. Никто об этом еще не знает, кроме нас с тобой. Мне карты только что сказали, и я уже в Синклит ворону послала, чтобы эту весть передать.
– А что за событие-то?
– Это как раз то событие, которое было предсказано. И произошло оно прямо сейчас, как раз в минуту заката.

* * *

Антон Антонович пришел в сознание лишь тогда, когда первые лучи негреющего осеннего солнца, пробиваясь сквозь пелену утреннего тумана, осветили покрытую инеем лесную траву. Земля была холодна, и заложенный нос Антона Антоновича едва пропускал промозглый утренний воздух. Первые мгновения он пытался реконструировать в памяти картину вчерашнего происшествия, но когда вспомнил о том, что с ним произошло, вскочил, не отряхиваясь, с сырой пожухлой травы и тряся животом, помчался к своему участку. Не заходя в дом, он открыл гараж, завел тряпочный «газик» и, бросив на произвол судьбы хранящуюся в гараже смененную недавно лысую резину и старый аккумулятор, помчался в город докладывать туда, куда следует, о происшествии, случившемся накануне вечером.

*
Когда Антон Антонович, очнувшись от испытанного шока, примчался туда, куда следует, там, где следует, решили, что он обратился не по адресу, и отправили его на освидетельствование в больницу имени Бехтерева, стоящую на одноименной улице в южной части этого города. Однако доктор, проводивший обследование, отнесся вполне серьезно к информации, сообщенной Антоном Антоновичем, и вновь передал ее туда, куда следует. Там, где следует, на этот раз не смогли от этого отмахнуться, и как только полковник Лев Романович Рождественский прибыл на рабочее место, на его столе уже трезвонил бездисковый внутренний телефон с просьбой срочно зайти в кабинет начальника облуправления генерал-майора Виктора Петровича Педрунова.
Вызов к начальству в столь ранний час не сулил Рождественскому ничего хорошего, Поэтому, поднимаясь по лестнице в кабинет генерала, Лев Романович прокручивал в голове всю свою биографию.
Вспомнились ему мрачные дореволюционные времена, когда в 1827 году царь Николай I издал указ об определении еврейских детей в школы военных кантонистов. Тогда отец одиннадцатилетнего Леона Файмана был вызван в кагал, где ему было объявлено, что его единственному сыну выпал жребий поступить на русскую службу. Тщетно Сруль Файман, недавно овдовевший бедный портной, уверял, что его сыну еще нет двенадцати. Шестеро жителей его штетля под присягой твердили, что его покойная жена Хава родила мальчика 12 лет тому назад. Сруль не имел ста рублей, которые, буде они у него, могли бы отсрочить на год решение кагала. Тем более не было у него и тех пятисот, дав которые кагальному старосте, Сруль мог бы вообще избавить сына от столь почетного долга. Леон пытался бежать, неделю жил в лесу в окрестностях Белостока, но, однажды он ранним утром был обнаружен хаперами кагальной стражи своем шалаше лесном шалаше, как говорится на идише, мит холомойд ин дер hент. В тот день, когда Леон был приведен к присяге, Сруль сделал соломенную куклу длиной в два аршина – точно такого роста был его сын, надел на нее саван и прочел над ней погребальную молитву. Похоронив куклу на кладбище, он написал на могильной плите имя своего сына.
Леон же в числе таких же как и он несчастных еврейских отроков был приведен в Казань. Там, в школе военных кантонистов, их посадили на странную диету. Кормили их одной лишь селедкой и солеными огурцами. Мучимым жаждой детям не давали пить до тех пор, пока каждый из них один за другим не выразил желания перейти в православие. Фамилия Рождественский он получил от храма, где его крестили, а отчество Романович достались ему от старшего унтер-офицера, ставшего его крестным, но как только на русский престол вступил Александр II, он своим коронационным указом упразднил военные поселения, а всех кантонистов велел отпустить по домам. Домой Лев Романович вернуться не мог, так как был заочно похоронен своими родственниками. Пришлось ему податься в Москву.
На Глебовское подворье в Зарядье, где жили тогда все шестьдесят пять московских евреев, ему, предавшему веру предков, пути так же не было. Пришлось отставному унтер-офицеру устраиваться в полицию городовым среднего оклада. Так началась карьера будущего полковника КГБ. В ней было всё: и работа в ЧК в послереволюционные годы, и служба в НКВД в годы великой чистки, и вот теперь, дослужившись за сто сорок лет до полковника, Лев Романович Рождественский поднимался на третий этаж в кабинет генерала Педрунова.
Тревога Льва Романовича была ненапрасной. Едва он переступил порог кабинета, Виктор Петрович, вскочив с начальственного кресла, сам направился к Рождественскому и принялся седеющей кучерявой рукой пожимать сморщенную лысую руку сухощавого полковника:
– Слушай, Романыч, нам тут из Москвы шифровка пришла. Вот, послушай.
Виктор Петрович вынул из папки машинописный лист и, надев роговые очки, начал читать:
«Согласно оперативным данным, на территории вверенной вам области в период с первого по двадцать второе июля одна тысяча девятьсот восьмидесятого года ожидается рождение человеческого существа, в религиозной, мистической и другой антинаучной литературе именуемого Хайшамом. В соответствие с мнением экспертов, предполагается, что его зачатие должно осуществиться в последней декаде сентября текущего года. Это событие должно сопровождаться нетипичными атмосферными явлениями, а также слуховыми и зрительными галлюцинациями очевидцев. На основании вышеизложенного, приказываю принять необходимые меры по выявлению указанного существа на внутриутробной стадии его развития и недопущении его появления на свет».
– Да уж, задача, – недовольно протянул Лев Романович. – Как мы его выявлять-то будем?
– А так и будем. В шифровке ведь ясно сказано: «должно сопровождаться нетипичными атмосферными явлениями».
– И что это будут за явления?
– В шифровке об этом не сказано, но вот донесение главного врача областного психоневрологического диспансера имени Бехтерева.
Снова надев очки, Виктор Петрович стал читать донесение, поступившее из областного психатрического диспансера:
«Двадцать третьего сентября в клинику поступил больной Антон Антонович Драчук с подозрением на алкогольный делирий. Из его показаний следовало, что он, накануне вечером, занимаясь вуайеризмом, стал свидетелем полового акта молодой женщины и антропоморфного. инопланетного существа. В дальнейшем, по словам больного, он подвергся нападению инопланетных чертей, после чего от страха потерял сознание».
-Двадцать третье октября? – прервал его чтение Рождественский. - А накануне, значит, было двадцать второе…
– Вот именно, последняя декада октября, – согласился Виктор Петрович.
– Дело не только в этом. – уточнил полковник, – по легенде Мессия должен родиться в девятый день месяца Аба. В восьмидесятом году он приходится на 22 июля. Если отнять от его ровно девять месяцев, у нас как раз и получится двадцать второе октября, что соответствует первому дню месяца Арахсамна.
– Вот именно! – хлопнул ладонью по столу Виктор Петрович. – Странно, почему я сам до этого не допёр?
– Ничего странного – допёрнуть до этого мне помог опыт работы в седьмом спецотделе. Кстати, приметы у этой девки какие-нибудь есть?
– Приметы, конечно же, есть. Судя по донесению, на вид ей не больше двадцати, ягодицы белые, круглые слегка полноватые. Большего наш свидетель заметить не успел. Зато он запомнил приметы желтых «Жигулей», на которых она заехала в лес: «Жигули» третьей модели светло-поносного цвета со свежей царапиной на левом заднем крыле.
– Что ж, это уже легче, – облегченно вздохнул Лев Романович, – не каждая двадцатилетняя шикса ездит на собственных «Жигулях».
– Да погоди ты, радоваться, Романыч! Скорее всего, ездит она по отцовской доверенности. А знаешь, сколько владельцев желтых Жигулей имеет двадцатилетних дочек?
– Холэрэ дир ин бойх! – Выругался про себя Лев Романович.
– Холера холерой, а делать-то действительно что-то надо, – вслух ответил Виктор Петрович.

* * *

Прошло недели три после случившегося с Машей странного происшествия. Мария, ничего не рассказывая мужу, стала уже мало-помалу забывать об этом невероятном событии. Тем более что на следующий день, в воскресенье, муж устроил для Маши грандиозный праздник. Сняв на целый вечер один из залов ресторана, он позволил ей пригласить всю ее группу, а также лучшую подругу Галю, которая пришла со своим братом. В тот день праздновался день рождения Марии. Собственно говоря, день рождения был в пятницу, но праздник, как это часто бывает, устроили в воскресенье и Маша, повеселившись от всей души, даже забыла думать про вчерашнее.
Но вот три недели спустя шла она после занятий к автостоянке по студенческому городку, вертя на пальце связку ключей от дома и автомашины, навешенную на брелок с изображением олимпийского медвежонка. Внезапно ее внимание привлекла очередь у аптеки студенческого городка. Те из вас, кому довелось хотя бы недолго пожить в описываемые времена, скажут сейчас, что простая советская очередь вряд ли смогла бы привлечь чье-либо внимание. Не привлекла бы она внимания именно по той причине, что эти очереди стояли тогда у каждого магазина. Но эта очередь показалась Маше чем-то особенной. Особенность очереди состояла в том, что стояли в ней исключительно студентки, и ни одного студента мужского пола в очереди не наблюдалось. В последний раз подобную однополую очередь Маша наблюдала Первого Мая у общественного сортира. В тот день все предприятия, организации и учебные заведения погнали, как всегда, на демонстрацию, чтобы весь трудящийся и учащийся народ помахал флажками и шариками стоящим на трибуне секретарю обкома, председателю горисполкома, командующему округом и всему остальному областному и городскому начальству. А по пути следования колонн демонстрантов выставили торговые столики, на которых продавались рижское пиво, лимонад «Байкал» и даже пепси-кола, завезенная по случаю праздника аж из далекого Симферополя. Поэтому-то после закончившейся демонстрации трудящихся работницы, конторщицы и студентки дружно выстроились в колонну у входа в единственное в тех местах подобное заведение. Мужская же очередь при этом, как всегда, отсутствовала, так как большинство представителей мужской части трудовых коллективов предпочитало отмечать долгожданное окончание демонстрации на тыловые стены сараев и гаражей, а также на побеленные к празднику стволы вековых деревьев.
– Что дают? – машинально спросила Мария, – проходя мимо стоящих у аптеки очередниц.
– Прокладки, – шепотом ответила скромная девушка со свисающей до пояса длинной косой, стоявшая в очереди последней. Ответив, она почему-то тут же покраснела.
– Ну-ну, – сквозь сморщенную нижнюю губу проговорила Мария и потопала дальше, гордо покачивая обтянутыми фирменной джинсой ягодицами.
«Как хорошо, что мне теперь не приходится стоять в этих унизительных очередях, – думала Маша. – Теперь все шкафы затарены импортными гигиеническими средствами, купленными на чеки Внешпосылторга».
И тут Марию бросило сначала в жар, а потом сразу и в холод: «А какое сегодня число?» – вдруг подумала она. Число было шестое, а месяц был октябрь.
«Елки зеленые, – подумала Мария – начаться-то было должно еще тридцатого сентября. Как же это я могла прозевать?».
Вернувшись в тот вечер домой, Мария застала мужа во дворе у реки. Там, в специально построенном на участке рыбацком шалаше, он что-то праздновал с дачными приятелями, наверное, наступающий завтра день Конституции. Среди гостей пожилого супруга не оказалось ни одного интересного Маше персонажа. Как всегда это были соседи по даче. Был среди них доцент-математик Лазарь Давидович Малкин со своей супругой Ниной Моисеевной, которая, как утверждали злые языки, содержала полуподпольное брачное агентство и полностью подпольный дом свиданий. Был также известный в городе шахматист Борис Купплер, который по вечерам подрабатывал карточным шулером. И уж конечно присутствовал глуховатый старик Белоножкин, который, как всегда, хвастался тем, что он во время Гражданской войны, в октябре 1919 года, видел под Лбищенском плывущего через Урал раненого Чапаева.
Пожелав всей компании приятного аппетита, Мария снова ушла в дом и включила телевизор. По «Москве» программа «Радуга» рассказывала телезрителям о фольклоре финского народа. По «Орбите» только что закончился «Клуб кинопутешествий», и теперь передавали выступление Государственного Академического Русского Народного оркестра имени Осипова.
Но то, что мелькало на экране, не очень-то интересовало теперь Марию. Противоречивые мысли переполняли ее девятнадцатилетнюю голову. С одной стороны, ей, конечно, хотелось обрадовать пожилого супруга тем, что он после девятнадцатилетнего перерыва вновь станет отцом. Глядя же с другого направления, она понимала, что отец этому ребенку вовсе не ее муж, а, скорее всего, тот таинственный незнакомец, который, вероятно, напал на нее в лесу в ту злополучную субботу.
Забрав телефонный аппарат наверх и, отключив параллельный телефон, чтобы не слушала домработница, Мария набрала домашний номер своего гинеколога:
– Ашот Амаякович, у меня это, ну, задержка, – с трудом выдавив из себя это слово, произнесла она.
– Поздравляю, – раздался басовитый голос на том конце провода.
– Да не с чем, – ответила Маша. – Похоже, меня изнасиловали.
– Когда? – встревожился гинеколог.
– Три недели назад.
– Ви с ума сошли, Машенька! Зачэм сразу ко мнэ нэ зашли? Вдруг он вам какую-нибудь болэзнь заразил?
– Можно тогда я к вам в понедельник зайду? – спросила Мария.
– Дажье нужьно, – ответил Ашот Амаякович.

* * *

Студент-пятикурсник областного медицинского института Григорий Денисович Коробков был от природы человеком весьма любознательным, научные взгляды имел самые передовые, а, кроме того, любил все новое и неизведанное. Поэтому он несказанно обрадовался, узнав, что практику ему предстоит проходить не в одном из городских роддомов, а в женской консультации при студенческой поликлинике. Но обрадовался он этому не потому, что любил все новое и неизведанное. Обрадовался он возможности работать под руководством Ашота Амаяковича Карапетяна. Именно он, доктор Карапетян, считался во всей округе главнейшим специалистом по лечению различных видов женского бесплодия, и Григорий считал для себя большою удачей перенять хотя бы крупицу опыта столь авторитетного гинеколога. Что и говорить, место для прохождения практики ему, единственному в этом потоке студенту мужского пола на отделении гинекологии, досталось козырное. Вместо того чтобы ассистировать при приеме родов какой-нибудь хайластой бабе-акушерке, Григорию предстояло делать то, о чем он давно мечтал – принимать участие в искусственных оплодотворениях. Само это желание было тем побудительным мотивом, который заставил Григория, сына слесаря локомотивного депо и ныне покойной провизорши рядовой районной аптеки, поступить не на фармацевтический, как некогда советовала мать, а на лечебный факультет, да еще и выбрать гинекологию в качестве специализации. Выбор этот стоил Григорию потери невесты, которая то ли заподозрила, что ее жених является тайным извращенцем, то ли не смогла смириться с тем обстоятельством, что ее будущий супруг будет ежедневно созерцать половые органы множества чужих женщин.
Отношения с отцом после этого выбора тоже изрядно подпортились:
– Не мужское это дело бабам спирали вставлять, – твердил слесарь Денис Артамонович Коробков. – Вшивал бы лучше спираль алкашам или не спираль, а эту, как ее там, торпеду. Да на такой работе у тебя и желание всякое вскоре пропадет, если каждый день на одно и то же пялиться будешь.
Однако ни потеря невесты, ни ссора с отцом не возымели на Григория никакого влияния.
В то не по-весеннему холодное осеннее утро девятого октября Григорий как всегда пришел в ординаторскую и, повесив на вешалку засаленную отцовскую куртку, облачился в белый медицинский халат.
– Гриша, тебя Ашот Амаякович зовет – сообщила ему лаборантка, которую весь персонал, несмотря на ее уже далеко немолодые годы, называл не иначе как Верочка. – Сегодня сам с пациентками работать будешь, – полушепотом добавила она.
Ашот Амаякович Карапетян, заведующий женской консультацией студенческой поликлиники, сидел за столом в напяленном на лысую голову накрахмаленном колпаке, и что-то записывал волосатой рукой с толстыми короткими пальцами.
– А-а, Грыгорий, заходи, дорогой, – почему-то обрадовавшись, заговорил заведующий. – Поздравлю тебя! Тебе сегодня первый самостоятельный прием предстоит. Но я тебя перед этим хочу кое о чем предупредить. Среди прочих посетительниц тебе сегодня пациентка одна достанется. Красивая такая, только, жалко, замужем. Вот, историю посмотри, – сказал главный врач и протянул практиканту медицинскую карту.
С черно-белой фотографии формата нового паспорта, прикрепленной скрепкой к желтому листу медицинской карты на Григория смотрела слегка полноватая девушка с распущенными волосами и круглыми коровьими глазами.
«И что в ней красивого нашел этот армяшка?», – подумал Григорий и произнес:
– Да, красивая, а, главное, молодая.
– Но не нам с тобой...– потряс седеющей бородкой Ашот Амаякович. – Не нам с тобой...
– Но что в ней, этой пациентке, необычного-то? Молодых и красивых и так полно.
– Понимаешь, мужу ее шестьдесят один год. Он профессор в университете. А эта – она его студентка. Живут они уже второй год, но детей что-то пока не предвидится. Профессор-то, раньше был ничего – от первого брака у него дочь тридцати девяти лет, а от второго – еще одна – девятнадцатилетняя. Ей же самой недавно тоже исполнилось девятнадцать – сорок с лишним лет разницы. Матерью стать она пока еще может. Да и профессору очень уж хочется.
– Хочется да не можется? – высказал догадку Григорий.
– Нет, как муж он пока еще вроде функционирует, – сказал Ашот Амаякович, повертев растопыренными пальцами так, будто бы он ввинчивает в электрический патрон воображаемую лампочку, – но как отэц...– Не договорив фразы, заведующий женской консультацией развел руками и произвел языком и губами такой звук, какой обычно производит надрезанный кусок линолеума, отделяемый от рулона. – По специальности он физик-ядерщик. Помножь его возраст на годы исследований и экспериментов в этой области, и в результате почти полная аспермия.
– Насколько почти? – осведомился практикант.
– Ну, сперматозоиды в некотором количестве еще присутствуют. Но это их количество и подвижность...– тут Ашот Амаякович, вновь разведя руками, снова повторил тот самый звук. – Ми ужэ хотэли донорскую спэрму использовать, но тут она залэтэла.
– От кого? – тут же задал Григорий нескромный вопрос.
– От Святого Духа, навэрное, – предположил заведующий. – Ее, понимаешь, говорит, изнасиловали. Изнасиловали три недели назад, а пока задержка не случилась, к нам она не обращалась.
– А кто ее изнасиловал-то?
– Какая тэбе разница? Хочэшь, сам ее об этом спроси.
– Я имею в виду, похож этот насильник на ее мужа или не похож. Ведь подбирая донорскую сперму, мы подбираем и схожие приметы донора, чтобы, например, у супружеской пары блондинов не родился ребенок-брюнет.
– Правильно мислишь, студэнт. Только одна вот бэда, она ничего нэ помнит.
– Может, напоили чем? Или ударили по голове?
– Нэ знаю, Грыгорий. Гематомы на головэ нэт.
– Так ведь три недели прошло.
– То-то и оно, дорогой. А на счет брюнета, это ты на меня, видать, намэкаешь? – задал неожиданный вопрос Ашот Амаякович, описав в воздухе круг над головой оттопыренным указательным пальцем.
– Даже не думал, Ашот Амаякович, – начал оправдываться студент.
– Ладно-ладно, шютка, – успокоил его заведующий.
– Так что, выписать ей направление на аборт?
– Ни в коем слючае. Тогда эта беременность станет для нее послэдней. Наоборот, твоя задача убедить ее в том, что надо рожать, – подытожил заведующий консультацией.
– Хорошо, Ашот Амаякович, – постараюсь все сделать правильно, – проговорил Григорий и пошел готовиться к приему.

* * *

Спустя полтора часа студентка Мария Плотникова сидела напротив студента Григория Коробкова, который вел с ней положенную в таких случаях предварительную беседу. Для себя он решил не рассказывать пациентке о том, что Ашот Амаякович уже посвятил его в тайну возникновения Машиной беременности.
– А что, Ашот Амаякович сам не смог? – неожиданно спросила пациентка.
– Ашот Амаякович, конечно, непременно бы смог, но я думал, что вы хотите ребенка от своего мужа, – сострил Григорий.
– Вот об этом-то я и хотела поговорить, – не поняла или не захотела понять пошлого юмора молодая профессорская супруга, – ситуация у меня уж больно деликатная, и я не знаю, можно ли мне вам довериться. Вы, как бы это поприличнее выразиться, как-то уж больно молодо выглядите.
– Возраст здесь не при чем, главное – квалификация, – выкрутился студент.
– Понимаете, молодой человек, моему мужу за шестьдесят, и, хотя он и декан моего факультета, я не люблю этого старого козла. Но он непременно хочет ребенка. И я его хочу, но не от него.
– Родите ребенка от того, от кого вы хотите, а мужу скажите, что от него. Старик обрадуется. Маленькие, они ведь все на одно лицо. А кода ребенок подрастать начнет, и внешние различия станут проявляться, муж, глядишь, уже к тому времени и скопытится.
– Все не так просто, молодой человек. Тот парень, которого я люблю, он, как бы это выразиться, блондин, я тоже светлая, а Иосиф Яковлевич, как вы сами понимаете, брюнет, хотя сейчас и седой.
– Черное перебивает. Доказано в теории и подтверждается эмпирически, – подтвердил Григорий.
– Но дело даже не в этом. Самое сложное заключается в том, что мой, как бы это выразиться, друг тоже не имеет к этому ребенку, или что у меня там, никакого отношения.
– Как-то вы странно сказали: «или что у меня там». Судя по тому, что мне предварительно рассказал Ашот Амаякович, это, скорее всего, и есть самый настоящий ребенок.
– Значит, меня все-таки изнасиловали, – переменившись в лице, проговорила девушка.
– Как понять это «все-таки»?
– Не знаю я, как это понять. Я ничего не помню.
– Вам что, перед этим предложили что-нибудь выпить?
– Какой выпить? Я за рулем. Захочешь, а не выпьешь. Правда, иногда это становится поводом, чтобы с другом остаться. Звоню мужу, говорю, что посидела в кафе с подружками и, поскольку чуть-чуть выпила, не могу сесть за руль. Можно, говорю, я тогда у Гали переночую. А Галя – это сестра моего друга. Если что, она даже к телефону подходит и просит у мужа за меня, чтобы он разрешил остаться.
– Я бы в таких случаях сказал: «Лови такси!», – откровенно признался Григорий.
– Да вы что, – развеселилась Маша, – Иосиф считает, что все таксисты это прирожденные насильники.
– Знаете, отчасти он прав. Я изучал закрытую статистику, так среди отбывающих наказание насильников действительно высок процент бывших таксистов.
– Но ведь это отнюдь не означает, что среди таксистов высок процент насильников.
– В логике вам не откажешь, – заметил Григорий.
– А что вы хотели? Я ведь на физика учусь. Вы, наверное, как и все, думаете, что мне пятерки за просто так ставят, потому что у меня муж декан. Наоборот, все преподы только и думают, на чем бы меня завалить. Они ведь Иосифу страшно завидуют.
– А все-таки, как же вас изнасиловали? – вернул Григорий Марию к теме разговора.
– Вам, молодой человек, это просто так интересно, или из праздного любопытства?
– Почему праздного? Я, как врач, должен во всем до конца разобраться.
– Вряд ли вы разберетесь. Я ведь ничего не помню. Это как будто в кино. Сидите вы в кинотеатре, и в самый интересный момент рвется пленка. В зале темно. Мужики свистят, обзывают киномеханика кино-сапожником. Но вдруг через минуту экран вновь загорается и фильм продолжается как ни в чем не бывало. Но это уже другой эпизод. А тот кусок, чтобы долго не возиться, киномеханик просто взял да и выкинул. Поэтому то, чем закончился тот самый интересный и ключевой эпизод, вы уже никогда не узнаете. Не узнаете, но сможете все-таки догадаться. Просто в одном эпизоде у меня был обрыв пленки, а в другом, через две недели, не пришли месячные.
– Ну, хорошо, а на каком моменте пленка-то оборвалась?
– Знаете, молодой человек, мы с Иосифом – так моего мужа зовут – живем пока что на даче. В квартиру, наверное, к седьмому ноября только вернемся. Дача у него, конечно, шикарная. Но от города она в тридцати пяти километрах. Ехать туда довольно долго. Поэтому мне иногда приходится по пути, как бы это выразиться, ну, в кустики выскакивать. Вот и в тот раз я заехала недалеко в лес, зажигание выключила, и прямо у дорожки ну, это, расположилась.
– И никого поблизости не было?
– Вы что, думаете, если бы кто-то был поблизости, я бы стала…
– Понимаю, но не мог он там где-нибудь прятаться?
– Да там и спрятаться негде – сосны да осины одни. На сто метров все хорошо видно. Нет, никого там быть не могло.

* * *

В тот же день Григорий, закончив прием, поехал во второй роддом. От секретарши из деканата он знал, что там проходила практику его сокурсница Катя Лопатина. Найдя Катю в отделении патологии, Григорий без обиняков обратился к ней с вопросом:
– Слушай, Катюха, знаешь, зачем я тут тебя разыскал? Говорят, твоя бабка скрытые мысли читать умеет. Даже те, о которых сам их носитель не ведает.
– А кто же это такое, интересно знать, говорит?
– Да добрая половина города.
– Значит, я живу в злой половине, – отшутилась Катя. – Я про свою бабулю ничего подобного не слыхала. А чьи мысли-то ты хочешь отгадать? Опять с кем-нибудь познакомился?
– Ну, с некоторой натяжкой можно сказать и так.
– А ты ей уже рассказал, что ты будущий гинеколог или предпочитаешь, чтобы она узнала это от кого-нибудь другого? Например, от твоего папочки.
– А откуда ты знаешь, что это он про мою специализацию Ирке рассказал?
– Ну, ты же сам говоришь, что мы с бабулей мысли можем читать.
– Я говорил про бабулю, а не про тебя. Это – во-первых. А во-вторых, если бы ты умела мысли отгадывать, ты бы не спрашивала, с кем я познакомился и знает ли она про мою специализацию.
– Да я это так, в шутку спросила. Никого ты себе не нашел. Просто тебе понравилась какая-то замужняя пациентка, но тебе с ней ничего не светит. Не светит потому что, во-первых, у нее муж, который дает ей все, а во-вторых, любовник, которому перепадает кое-что из того, что дает ей муж. Однако ты, движимый благородными порывами, предложил ей помочь разобраться в том, от кого из этих двоих она залетела.
– Феноменально, Катюха! Как это ты догадалась? Ты что, и вправду мысли мои прочла?
– Если тебе хочется в это верить, пожалуйста, верь. Но все, что я тебе только что рассказала, мог бы тебе рассказать самый рядовой и заурядный Шерлок Холмс. Ну, начнем хотя бы с того, что ты сегодня вел прием в консультации. Прием закончился сорок минут назад, и ты еще физически не смог бы познакомиться с кем-нибудь другим, кроме сегодняшних пациенток. В консультацию студентку просто так не загонишь, по себе знаю. Профосмотры же, те еще в сентябре все закончились. Значит, пришла она в консультацию либо потому, что чем-нибудь заразилась, либо если от кого-нибудь залетела. Первое предположение отпадает, так как, если она поймала что-нибудь венерическое, даже ты, при всем своем донкихотстве, вряд ли захотел бы поближе с ней познакомиться. Остается только залет. Если бы она залетела от мужа, это бы был рядовой случай, и ты не обратил бы на него никакого внимания. Если же она уверена, что залетела от любовника, тут тоже нет ничего особенного. Но если она не знает, от кого залетела, тогда перед ней дилемма: рожать или делать аборт. И именно поэтому тебе и нужна сейчас криптотелепатия, чтобы вытянуть из ее подсознания, кто все-таки отец ее ребенка.
– Почти правильно, – согласился Григорий. – Только есть еще одно обстоятельство: она залетела от кого-то третьего. А кто такой этот третий, она ни сном, ни духом не ведает.
– Это уже интересно, – проговорила Катя. – Ее что, изнасиловали?
– Скорее всего, да. Но изнасиловали каким-то необычным способом.
– Если бы ее изнасиловали необычным способом, она бы не залетела. Способ, скорее всего, был самым обычным, то есть генитальным.
– А как ты объяснишь тот факт, что само изнасилование она не помнит?
– Пьяная что ли была?
– Да я тоже сперва об этом спросил. Нет, говорит, в машине ехала.
– С кем?
– Одна, за рулем. Долго ехала. Поэтому и заехала в лес, чтобы отлить. В этот миг сознание-то и пропало. Помнит только, будто свет ей в глаза какой-то светил. Очнулась уже прямо в машине, причем заведенной и едущей. Только брюки расстегнутые.
– И тебе это ничего не напоминает? – ехидно улыбаясь, спросила Катя.
– А что, подобные случаи описаны в медицинской литературе?
– Песню помнишь?
На палубу вышел. Сознанья уж нет.
В глазах у него помутилось.
Увидел на миг ослепительный свет…
А дальше сам знаешь, что было.
– Да, но она-то, в отличие от кочегара, не померла.
– Слушай, тебя по голове когда-нибудь били?
– В детстве однажды папаша мне спьяну ключом по башке гаечным звезданул. А ключ тот на тридцать два был.
– И как ощущения? Искры из глаз не посыпались?
– Еще как посыпались. Но при чем тут искры-то?
– Вот тот самый свет, скорее всего, он той же природы, что и твои искры.
– Но Ашот Амаякович ее вчера осматривал – гематомы, говорит, не было.
– А на рефлексы ты ее проверял?
– Что я, невропатолог что ли?
– А зря. Если она ничего не пила, то остается одно – удар по голове. Это и есть тот самый ослепительный свет, который вспыхивает в сознании в момент подобного удара. Так что тот кочегар умер вовсе не от теплового удара. Ему корабельный кондуктор по куполу звезданул, как ты выражаешься. А к твой сегодняшней пациентке кто-то сзади подкрался, ударил ее по голове и уже потом сделал с ней все, что могла ему подсказать его небогатая фантазия.
– Да как бы он к ней подкрался-то? Она же специально безлюдное место для этого дела выбрала. Еще и осмотрелась вокруг.
– Хорошо, - проговорила Катя, – я пойду у заведующей отделением отпрашиваться, а ты машину лови – к бабуле поедем.
Озадаченный Григорий пошел голосовать на обочину дороги, а внезапно оживившаяся Катя Лопатина побежала в кабинет заведующей, весело напевая себе под нос:

Его окатили холодной водой,
Пытаясь привесть его в чувства.
Но доктор, придя, покачал головой:
«Бессильно здесь наше искусство».


***
Розалию Федоровну Гриша и Катя застали во дворе. Склонившись над открытым капотом светло-зеленого «Москвича», ведьма Фурибунда копалась в головке цилиндров двигателя.
– Бабушка, познакомься, это Гриша Коробков, мой сокурсник, – представила Катя своего спутника, а это, – указала Катя на ведьму длинным узловатым пальцем, – моя бабушка, Розалия Федоровна.
– Гриша, говоришь? – не отрываясь от работы, сквозь зубы процедила главведьма. – А ты, Гриша, случайно не помнишь, у четыреста двенадцатого «Москвича» в клапанах какой тепловой зазор?
– Не знаю, Розалия Федоровна, у нас с отцом и машины-то никогда не было.
– Зря не знаешь. Вот придет время, станешь ты солидным пузатым доктором, купишь себе ну, скажем, хотя бы «Жигули». Да что «Жигули»? Покупай сразу «Волгу». И вот, купишь ты «Волгу» и что, будешь каждый раз в автосервис ездить, чтобы клапана отрегулировать или, скажем, опережение зажигания установить? Я уже не говорю, чтобы ты сам мог, скажем, полностью всю поршневую группу сменить или, к примеру, коленвал снять, а потом его же на место поставить. Но такие простые вещи, как клапана отрегулировать, или, скажем, поршневые кольца поменять в нашей стране каждый мужик должен сам уметь делать. Так что вот, на тебе набор торцовых ключей, прикрути пока на место крышку головки цилиндров, а мы с Катей за это время к чаю что-нибудь приготовим. Гость ведь все-таки.
Через десять минут, закончив работу и с трудом отмыв руки от мазута и ржавчины, Григорий уже сидел за круглым дубовым столом в квартире главведьмы Розалии Федоровны. Это, как вы уже, наверное, догадались, был тот самый стол, на котором Розалия Федоровна раскладывала пасьянс семнадцать дней назад.
– Интересный вкус у этого чая, – заметил Григорий.
– Это бабушка на травах настаивает, – пояснила Катя.
– На каких травах?
– Не бойся, душицы там нет, – успокоила гостя Розалия Федоровна. – Так что твоей потенции ничего не угрожает.
– Бабушка, не смущай мальчика, – хихикнула Катя, слегка потрепав Гришку за волосы. – Он у нас стеснительный. Он у нас, бабушка, настолько стеснительный, что когда знакомится с девушкой, не говорит ей, что учится на гинеколога. Кстати, сегодня Гришу есть, с чем поздравить. Сегодня он самостоятельно вел прием. И уже успел сделать первое открытие. Помнишь, бабуля, ты нагадала, что в нашей местности случилось, ну, то самое событие.
– Не нагадала, а карты сказали, – поправила внучку Розалия Федоровна.
– Так вот, Гриша сегодня принимал ту самую девушку.
Услышав эти слова, Розалия Федоровна едва не свалилась со старинного резного стула:
– Как?! Неужели? – воскликнула она, поперхнувшись травяным чаем, – Значит, мы нашли ее.
Прочитав недоумение в глазах Григория, Катя принялась за объяснения:
– Понимаешь, Гриша, мы с бабушкой не совсем обычные люди. Я в одиннадцать лет прошла малое посвящение и получила имя Эпирема, а в тринадцать – прошла великое. А бабушка – она не просто ведьма. Она – главная ведьма города и области.
– Опять, Катька, эти твои шуточки? – недоверчиво проговорил Григорий. – Может, ты и на метле можешь полетать?
– Да хоть на венике, – азартно ответила Катя.
– Катька, покажи ему! – заразившись внучкиным азартом, подначила ее Розалия Федоровна.
Притащив из кухни облезлый дыркач, Катя уселась на него в такой позе, в какой до революции садились на лошадь в женское седло дамы, носившие в те времена длинные юбки. Веник сначала слегка просел как подрессоренный, но тут же резко взмыл под потолок, поднимая и Катю.
– Смотри, об ригель башкой не ударься! – предупредила внучку Розалия Федоровна. – Это тебе не на шабаше в самодеятельности выступать.
Слегка оттолкнувшись пальцами от стены, Катя медленно поплыла по комнате как космонавт, плывущий по орбитальной станции «Салют-6». Доплыв до Григория, она потрогала его носком босой ноги по макушке и спросила:
– Ну, как? Впечатляет?
– Да! Ништяк! – согласился Григорий.
– Ладно, перейдем к делу, – произнесла Розалия Федоровна. – Как эту девку зовут-то хоть?
– Маша, – ответил Григорий.
– Красивая?
– Ну, как сказать, – замялся Григорий, поглядывая на Катю, весело кружащуюся вокруг люстры.
– Хороша Маша, да, жалко, не наша, – прокомментировала Катя и почему-то расхохоталась, – Эта Маша, бабуля, ему явно понравилась. Иначе бы Гриша не прибежал бы ко мне просить помощи.
– Помощи? – изумилась бабуля. – Она что, уже попала в беду? Странно. Рано еще, да и карты об этом во весь голос молчат, как будто бы сговорились.
– Да нет, успокоила ее Катя, – просто, эта деваха сама до сих пор не знает, от кого залетела.
– А что? Голос ей об этом ничего не сказал? – удивилась Розалия Федоровна.
– Не говорил? – повторила вопрос Катя, переадресовывая его Григорию.
– Про голос она мне, вроде, ничего не рассказывала, – неуверенно ответил Григорий.
– А ты что, значит, сам и не спрашивал? – недоуменно спросила Розалия Федоровна.
– Я же гинеколог, а не психиатр, – попытался оправдаться Григорий. – Голоса в мою компетенцию не входят.
– Бабуля, ну откуда же он знал, какие вопросы следует задавать? – вступилась за сокурсника Катя. – И вообще, он же не посвященный, он ничего в этих делах не понимает.
– Да, подкинул нам господь Валаал профанчика, – посетовала Розалия Федоровна. – Ты бы, наверное, даже если бы, скажем, еврейский камень нашел, и то не смог бы его прочитать.
– А что это такое, еврейский камень? – боясь показаться смешным, рискнул все-таки задать вопрос Григорий.
– Письменный гранит, – пояснила Катя, постучав сверху кончиком указательного пальца по Гришкиной голове, и, поняв по Гришиным глазам, что такого объяснения оказалось недостаточно, добавила: – Это разновидность гранита, в котором полевой шпат и кварц, прорастая друг в друга, образуют письменную структуру. На нем можно много полезного прочесть, если, конечно, понимать, что на нем написано.
– Вот видишь, – развела руками Розалия Федоровна.
– Успокойся, бабуля, – звонким голосом проговорила Катя из-под потолка. – Он же не в последний раз с ней встречается. Она к нему еще послезавтра придет, когда все анализы будут готовы. Он ей специально кучу направлений понавыписывал, хотя она в понедельник уже и так кое-что сдала. Завтра она их сдаст, а послезавтра придет к нашему Грише на прием, а он примет ее вне очереди.
– А вдруг я опять что напутаю? – спросил Григорий, – вы уж мне сразу тогда список вопросов напишите.
– Мы сделаем лучше, ответила Катя, мы устроим тебе малое посвящение – такое, как у меня. Поздновато, правда. Тебе ведь двадцать три года уже. А если понравится, и ты захочешь пойти по нашей стезе, то сможешь пройти и великое. Правда, бабуля? Мы же можем его посвятить?
– А ты его хорошо знаешь? – с некоторым сомнением в голосе проговорила Розалия Федоровна, – он после посвящения в КГБ не побежит?
– Ну, во-первых, я с ним с первого курса в одной группе учусь, а во-вторых, у него ведь на лбу все написано, как на еврейском камне.
– Это уж точно, – согласилась главная ведьма. – Вон и матери рано лишился, и с отцом еще с подросткового возраста нелады, и даже несчастная любовь прорисовывается, зарубцевалась, правда, уже. Знаешь, Гриша, отец твой тебе просто завидует. У самого семь классов образования, да плюс фабрично-заводское училище. В партию в свое время не приняли, потом из бригадиров в простые слесари перевели, а как пить бросил, так и вообще озверел. А ты будешь большим ученым, в ординатуру сначала поступишь. Потом кандидатскую защитишь. А у медиков кандидатская, это не то, что у всех остальных физиков да лириков. Он это понимает, вот и бесится.
– Откуда, Розалия Федоровна, вы все это знаете?
– Сказала же Катька, на лбу все написано. Только читать надо уметь.
– «Песнь о Вещем Олеге» помнишь? – добавила Катя: – «Я вижу твой жребий на светлом челе», – продекламировала она замогильным голосом и, снова звонко расхохотавшись, наконец, спустилась на пол.
– И с чего это тебя сегодня на песни да на стихи потянуло? – спросил ее Григорий.
– А, кстати, Катюша, что сегодня за день? – вдруг, как бы опомнившись, – обратилась к внучке Розалия Федоровна.
– Вторник восемнадцатой недели по Пятидесятнице, – доложила Катя, – в общем-то, день как день, если не считать того, что в этот день тысячу восемьсот семьдесят пять лет назад Иоанн Богослов преставился.
– А завтра?
– Завтра – вообще ничего особенного. Одиннадцатое Аммиртрэля.
– Одиннадцатое чего? – переспросил Григорий.
– Аммитрэль – шестой месяц по нашему календарю, – начала объяснять Катя. – в нем тринадцать месяцев по двадцать восемь дней. И один день без числа. День этот по нашему календарю не имеет числа, а по григорианскому приходится на 1 мая. В тот день у наших ведьм большой шабаш на Лысой горе, что под Киевом на правом берегу реки Лыбедь.
– Ты сказала «наших». Наших, это чьих? – продолжал недоумевать студент.
– Это у русских ведьм, – ответила Катя, – а католические ведьмы проводят шабаш на вершине горы Броккен в Гарце. А у протестантских нет ни единого места, ни единой даты. Есть и местнопочитаемые лысогоры. Западноукраинские ведьмы шабашуют на Лысой горе в Тламацком районе Ивано-Франковской области, а ведьмы Восточной Украины на Лысой горе Харькова.
– Значит, завтра и будем проводить посвящение, – объявила свое решение Розалия Федоровна.
– А почему не сегодня? – задал Григорий нескромный вопрос.
– Потому что малые посвящения производятся по средам и пятницам, – объяснила Катя. – Неплохо бы было, конечно, чтобы это был какой-нибудь праздник, но праздников на все случаи жизни не напасешься. Хорошо еще, хоть сейчас, слава Валаалу, еще не кончилось полнолуние. Кстати, закат завтра где-то примерно в половине седьмого. День-то с двадцать второго числа уже на час примерно убавился. Так что до этого часа все свои дела постарайся закончить. С того момента, как сегодня солнце сядет, до завтрашнего заката есть ничего нельзя.
– А во что меня посвящать-то будут? – задал, наконец, Григорий резонный вопрос.
– Как во что? В ведьмы, естественно, – ответила Катя.
– Но я всегда почему-то считал, ведьмами могут быть только женщины.
– А ты и будешь женщиной, – проговорила внучка главведьмы. – Только женщиной с усами, без грудей и с самым настоящим членом.
– Хорошо, хоть эту деталь мне оставят. А то я уже было подумал, что мне, как в Америке сейчас делают, пол изменят.
– Ты пацана-то не пугай, – предупредила внучку Розалия Федоровна. – А ты, Гришка, ее не слушай. Будешь ведьмой-мужиком.
– Это как, ведмедь что ли?
– Скорее, ведьмак, – поправила главедьма, – а еще правильнее – варлок, – добавила она.

* * *

К вечеру следующего дня Григорий, закончив прием, поспешил к Кате. Внучка главведьмы города и области, сложив в сетку-авоську белый халат, предварительно завернутый в газету, уже ждала его на выходе из второго роддома.
– Хорошо, хоть ты, слава Валаалу, не опоздал, – проговорила она.
– А кто опоздал-то?
– Малый Синклит никак не может кворум собрать. Тринадцать ведьм нужно, а двух не хватает. Это-то и понятно. О твоем посвящении заранее ведь объявлено не было. Пришлось по всей области ворон посылать, но эти ленивые птицы пока в отдаленные районы доберутся, стемнеть может.
– Что же нам делать?
– Как что? Ехать в Дом Собраний и ждать начала церемонии. Будем надеяться, что сельские ведьмы все-таки успеют добраться.
Дом собраний находился в частном секторе на западной окраине города недалеко от конечной остановки третьего трамвайного маршрута. Спрыгнув с подножки трамвайного вагона, Григорий подал руку спутнице и они вдвоем пошли вниз по узкому кривому тихому и безлюдному проспекту, носившему название «проспект имени Двадцать Второго Партсъезда». Такое название было в какой-то мере оправдано с той точки зрения, что съезды, а правильнее бы было сказать слеты, в одном из домов, а именно в доме под номером тринадцать, стоящем в тупике этого проспекта, происходили весьма регулярно.
Дом номер тринадцать был окружен высоким забором, за которым не было видно даже самого дома. На самом же заборе был нарисован желтый треугольник, в центре которого имелось изображение черного черепа без нижней челюсти, перечеркнутое красной молнией. В нижней же части треугольника красовалась надпись, угрожавшая неминуемой насильственной смертью каждому, кто осмелится влезть на этот забор.
Отсчитав от треугольника какое-то количество досок, Катя толкнула забор и, отворив потайную калитку, вошла внутрь. Следом за ней во двор вошел и Григорий.
Внешне дом не представлял собой ничего особенного. Окна, наглухо закрытые ставнями, были украшены резными наличниками, выкрашенными, как и ставни в черный цвет. Резьба на наличниках изображала какие-то непонятные Григорию сцены из инфернальных мистерий. Во дворе у будки мирно спал обычный двухголовый пес непонятной породы, а над дверью непонятными буквами на неизвестном языке было написано совершенно непонятное слово.
Повернув дверную ручку, выполненную в виде резного фаллоса, Катя потянула на себя дверь и впустила Григория впереди себя. В доме была полная темнота.
– Иди вперед, – скомандовала ведьмина внучка, и Григорий, следуя этому указанию, неуверенными шагами, боясь обо что-нибудь споткнуться, двинулся вглубь помещения. Аналогия с комнатой страха, которую Гришка посещал в луна-парке когда-то давно, в детстве, когда жива была еще его мать. Единственное, что отличало этот дом от внутренностей комнаты страха, это то, что входил Григорий в него пешком, на своих двоих, а не въезжал на бешено трясущейся тележке.
– Иди, иди, не бойся, – подбодрила его Катя еще раз.
Григорий сделал еще пару шагов.
– А теперь стой, – проговорила сокурсница. – Снимай одежду?
– Зачем?
– Если не хочешь выглядеть дураком, не задавай дурацких вопросов, – ответила ведьмочка.
Неуверенными движениями рук Григорий сначала снял куртку, затем рубаху.
– Ботинки тоже снимай, – напомнила ему Катя, – вот, давай их сюда. А теперь носки.
Отдав Кате носки, Григорий принялся расстегивать брючный ремень.
– Что, трусы тоже снимать? – спросил Григорий, когда дошел, наконец, до этой детали одежды.
– А ты как думал? – вопросом на вопрос ответила Катя, принимая у него только что снятые брюки.
– И ты будешь смотреть?
– Думаешь, мне интересно разглядывать твою волосатую задницу? Кроме того, мне тебя в темноте почти совсем и не видно. Я, хоть и ведьма, но все же не кошка.
– Нет, не думаю, но как-то стесняюсь.
– Сейчас с тобой будет такое, после чего у тебя не останется никакой стеснительности.
Сделав над собой усилие, Григорий снял с себя цветастые сатиновые трусы и передал их Кате.
– Ну, теперь можешь идти дальше, – сказала она.
Григорий сделал еще один шаг, и пол вдруг провалился прямо под ним. На мгновение Григорий почувствовал ощущение невесомости, но, не успев насладиться свободным падением, он приземлился на что-то мягкое, но в то же время довольно упругое. Этим мягким, но весьма упругим предметом оказался огромный кусок какой-то ткани, похожей на шелк. Ткань эта была натянута подобно тому брезенту, который натягивают пожарные, чтобы ловить выпрыгивающих из окон погорельцев.
Помещение, в которое провалился Григорий, представляло собой круглый зал, в центре которого Григорий и оказался после падения. В стене зала насчитал он тринадцать дверей, расположенных по окружности на равном расстоянии друг от друга. Через несколько секунд, не успел Григорий опомниться от падения, все тринадцать дверей одновременно открылись, и со всех сторон в зал вошли тринадцать фигур с ног до головы укутанные в черные балахоны. Каждая из фигур держала в руках по черной свече, горящей каким-то неестественно-зеленым светом. Абсолютно голым Григорий продолжал лежать на этом натянутом тенте, который непонятно за счет чего удерживался в воздухе. Вдруг ткань начала медленно проседать, и Григорий почувствовал, что он опускается во что-то жидкое и теплое. Ткань была черной, а в помещении царил полумрак, и поэтому Григорий не сразу понял, что купель, в которую он опускается, заполнена кровью. В этот момент Григорий почему-то поднял голову вверх и увидел, как из отверстия в потолке, через которое он только что сюда упал, сидя верхом на метле, следом за ним спускается и Катя. Эпирема тоже была уже теперь совершенно голой и почему-то улыбалась. Описав по спирали над Григорием несколько кругов, ведьмочка опустилась к нему и прошептала ему в самое ухо:
– Сейчас начнется обряд посвящения. Но, поскольку ты не знаешь правил и не понимаешь нашего сакрального языка, то я тебе все буду подсказывать.
В этот момент отверстие в потолке закрылось и все тринадцать фигур, подняв головы, обратили свой взор на потолок.
– Амэтрэ, Амэтрэ, Валаале! – слаженным хором заговорили фигуры в черных балахонах.
– Господа Валаала призывают, – шепотом прокомментировала Катя. – Смотри в потолок, -добавила она.
– Амэтрэ, Амэтрэ, Валаале! – вновь повторили фигуры в балахонах, и Григорий не смог не заметить, что в этот раз призыв прозвучал значительно громче.
– Амэтрэ, Амэтрэ, Валаале! – повторили фигуры в третий раз, переходя при этом на крик. В четвертый раз эту фразу они прокричали с такой громкостью, что у Григория едва не лопнули барабанные перепонки. И в этот момент, когда Григорий приготовился уже зажимать уши перед пятым ее повторением, на потолке, освещаемом лишь светом тринадцати свечей, появилась какая-то тень. Тень эта напоминала собой паука, из тела которого вырастали не восемь, а десять лап. Кроме того, к этому телу без всяких шей крепились спереди три шарообразные головы. Туловище и головы были неподвижны. Лапы же, наоборот, постоянно дергались так, будто их время от времени било электрическим током.
– Валаал ортон, – послышался ниоткуда громоподобный голос.
– Валаал ортон, – хором проговорили вслед за голосом тринадцать фигур.
– Валаал здесь, – шепнула Григорию Катя.
– Мык мада луб? – с вопросительной интонацией промолвил тот же громоподобный голос.
– Господь Валаал спрашивает про тебя, «кто этот человек», – перевела ведьмочка.
– Анаж мада луб, – хором ответили фигуры со свечами.
– Это они ответили, что ты и есть посвящаемый.
– Мык ло танама? – спросил Валаал.
– Ним, ним ло танама, – послышался откуда-то старушечий голос, и тут же из одной из дверей появилась Катина бабушка ведьма Фурибунда. Она была в черном платье с широкими рукавами. Платье это напоминало черные балахоны, надетые на тринадцать фигур, и отличалось от них лишь отсутствием капюшона.– Ним танама ло анаж, – повторила главведьма.
– Ло тананама анаж, – проговорили все тринадцать фигур, показывая пальцами на Розалию Федоровну.
Диалог с Валаалом шел настолько быстро, что Катя уже не успевала ничего переводить.
– Анаж танама дэткэпскээр, – проговорил в ответ Валаал. После этого тень его из черной стала становиться серой. Она становилась все светлее и светлее, пока через полминуты не исчезла совсем.
– Ыдараб Валаал, – проговорили фигуру в балахонах.
– Валаал ушел, – прокомментировала Эпирема.
– Это и есть посвящение, – спросил ее Григорий.
– Нет, это только его начало, – ответила молодая ведьмочка. – Кстати, как тебе наш бог?
– Я видел только его тень.
– При Великом посвящении ты увидишь и его самого. Но и сейчас тебе грех жаловаться. Ведь своего прежнего бога ты не видел даже и тени. И уж, конечно, не мог и мечтать о том, чтобы услышать его голос. Помнишь, когда умерла твоя мать, ты просил своего бога вернуть тебе ее или хотя бы дать возможность с ней поговорить? Он тебе хоть что-нибудь ответил?
– Я тогда понял, что его просто нет.
– Не-е-ет! – возразила Катя, – он-то, конечно, есть. Но с верующими в него он никогда не разговаривает. Они ему безразличны. Сам лично он последний раз говорил с Моисеем. Но это было три с лишним тысячи лет назад. А к остальным он лишь Гаврилу своего посылал. Даже Иисусу в его смертный час на его «Элои! Элои! ламма савахфани» он ничего не ответил. Как же вы все можете ему поклоняться, если он вам не отвечает?
Не успела Катя договорить, как в этот момент неизвестно откуда появлялась еще одна тень – быстрая и крылатая. Описав несколько кругов по стене круглого зала, она приблизилась к Григорию и сунула ему в руку какой-то свиток.
– Разверни, – сказала Катя.
– Григорий развернул и увидел текст, написанный непонятными знаками:
– Читай! – шепотом скомандовала Эпирема.
– Я ж не умею.
– Ладно, буду тебе диктовать. Повторяй за мной: Нимаи кево вавалс.
– Нимаи кево вавалс, – старательно повторил Григорий, стараясь не ошибиться ни в одном звуке.
– Иалис иовтсраць тсеео втоби, – продолжила диктовать ведьмочка.
– Иалис иовтсраць тсеео втоби, – машинально повторил посвящаемый.
– Ого, вакул! Тосаньва бзион! – добавила Катя.
– Ого, вакул! Тосаньва бзион! – произнес вслед за ней и Григорий.
– Эин ешукси овсан идев вени мишан, – последовала очередная фраза.
Григорий повторил и ее.
Далее следовали такие фразы, как «Макинж лодмеащ орпы микак», «Ишани глод манит сорпи’нед», «Йесан манъйад йынщусан шан белхе бенан», «Какелмез ани яовтялов», «Тедуб Ад еов Тиевтсра Цтедиирп», «Ад еов Тямия сти тявс адха себен!» и, наконец, последовала завершающая фраза: «Анъйищу сшанечто».
Григорий повторил за Катей все заклинание слово в слово.
– А теперь надо четыре раза нырнуть в бассейн с головой, – проговорила Катя.
Преодолевая отвращение, Григорий нырнул и тут же вынырнул, отплевывая красную соленую жидкость.
– Можешь не брезговать, – сказала ему Катя, – Это обыкновенная вода. Кровь тебе только кажется.
Услышав это, Григорий нырнул еще три раза, после чего он увидел, как к нему с обнаженным мечем в руке подошел древний костлявый старик, похожий на Кощея Бессмертного и, коснувшись мечем его левого плеча, произнес на том же непонятном языке какое-то заклинание.
– Это Грандмастер, – пояснила Катя и, переводя сказанное, произнесла: – Тебе дается имя Мугитор. Этим именем тебя будут называть пред лицом Валаала. Под ним же ты будешь числиться в наших сакральных записях. Ну, а теперь надо закрепить твое посвящение настоящей кровью.
– Это как?
– Сейчас увидишь.
Две черных крылатых тени, отделившись от стены, поднесли Кате пятикубиковый стеклянный шприц, наполненный кровью. Не успел Григорий опомниться, как Катя вколола ему иглу в вену, находящуюся в районе ключицы.
– Это какая группа хоть? – задал вопрос Григорий.
– Чего ты волнуешься? У тебя же четвертая.
– А резус?
– Ты меня что, за дуру считаешь? Это вообще моя кровь, – ответила Катя, заканчивая вводить кровь Григорию. – Все, Гриша, теперь ты настоящая ведьма, – сказала она, вынимая шприц. – Скажи мысленно «АрабараА».
– «АрабарА», – подумал Григорий и почувствовал полную невесомость своего тела.
– Подпрыгни! – велела Катя.
Григорий оттолкнулся ногами ото дна кровавой купели, и полетел к потолку. Отверстие в потолке снова раскрылось, и они с Катей очутились в том помещении, где Григорий снимал одежду. Пол встал на место.
– А теперь продумай другое слово: «ТаббаТ», – сказала ему Катя.
– «ТаббаТ», – подумал Григорий и, вновь почувствовав вес своего тела, встал на ноги.
– Что, так ведьмы и летают? – спросил он Катю.
– Да. А ты что, думал, что в метле спрятан какой-то моторчик, как у Карлсона?
– Но зачем же тогда нужна эта метла?
– Для изменения направления движения в безопорном полете.
– А ступа?
– А ступа предназначена для перевозки дополнительных грузов и пассажиров. Невесомо ведь только твое тело. А если бы ты был в одежде, эти полтора килограмма, которые она весит, не позволили бы тебе оторваться от земли. Тебя бы просто качало из стороны в сторону, но, если бы ты подпрыгнул, то, взлетев метров на десять, тут же медленно, как американский астронавт на Луне, спустился бы на поверхность. Правда, если ты совершенно голым подпрыгнешь без метлы, то воспаришь под облака, как шизанутый орел.
– Почему это орел шизанутый?
– А ты что, «Слово о Полку Игореве» не помнишь: «Шизымъ орл;мъ подъ облакы»?– Но ведь вчера ты же на венике летала в одежде, – напомнил Григорий.
– А тот веник заряженный. Такой веник, как и специальная метла, создает дополнительную подъемную силу, правда, небольшую, килограмма четыре. Так что профана, такого, каким ты был еще вчера, он бы сам по себе не поднял. Тебя пришлось бы только на ступе возить.
– Ну что, теперь можно идти домой? – спросил Григорий, застегивая рубашку.
– Ты что, сейчас же начнется банкет по случаю твоего посвящения, – ответила Катя, натягивая чулок. – Это же событие равнозначное, по крайней мере, защите диссертации. И потом, ты что, не проводишь меня после банкета? Да и вообще, помоги мне сзади бюстгальтер застегнуть. А то ведь я, хоть и ведьма, но не сова – голову на сто восемьдесят градусов поворачивать не умею.


* * *

Не только теhомиты и служители Валаала обитали в городе. Помимо них, в этом полумиллионном городке и его ближних и дальних окрестностях обитали самые обычные люди, свято соблюдающие закон всемирного тяготения, закон сохранения энергии, а также основные положения уголовного законодательства. А для того, чтобы эти существа не нарушали ни то, ни другое, ни третье, существовали так называемые правоохранительные органы. Самым важным и ответственным из этих органов был Комитет Государственной Безопасности, областное управление которого располагалось в большом сером здании в центре города на площади имени Ленина прямо напротив здания обкома партии и облисполкома. В этом сером здании, стоящем за спиной у типового бронзового Ильича, работал полковник госбезопасности Лев Романович Рождественский.
В тот час, когда в тупике проспекта Двадцать Второго Партсъезда в доме собраний шло малое посвящение Григория, Лев Романович открыл сейф и вынул оттуда открытую бутылку армянского коньяка. Однако отнюдь не коньяк был в той бутылке, а самое настоящее омолаживающее зелье. Давным-предавно, когда Лев Романович служил еще в Третьем Отделении департамента полиции, что находилось тогда в Петербурге, на Фонтанке у Цепного моста, напротив того самого Михайловского замка, в котором был убит Павел Первый, Лев Романович вышел на след одной матерой колдуньи. Ведьма эта была не местной, и, как впоследствии удалось выяснить, сбежала когда-то, еще в осьмнадцатом столетии, из Испании, спасаясь от тамошней инквизиции. Взяв эту ведьму за жабры, Лев Романович хотел уже было отдать ее под светский и духовный суды, но эта самая ведьма в обмен на свою свободу вручила коллежскому асессору Рождественскому рецепт изготовления омолаживающего эликсира.
«Главное не передозировать», – подумал про себя Лев Романович и налил эликсир в мерный стаканчик. Опрокинув себе в глотку его содержимое и занюхав эликсир рукавом, полковник госбезопасности Рождественский принялся за дела. Перво-наперво, он распорядился доставить к нему на допрос секретного арестанта, томящегося в здешнем тюрподе, как сокращенно называли сотрудники тюремный подвал. Этим арестантом был не кто иной, как тот самый Антон Антонович.
– Значит, номер машины вы не запомнили? – в который раз задал полковник этот вопрос.
– Да как же его запомнишь-то? Темнело уже, да и машина боком стояла.
– Боком-то боком, а судя по той самой схеме, которую вы в прошлый раз нарисовали, задний номер вы должны были краем глаза разглядеть.
– Да если б и разглядел, как бы тогда его я запомнил, когда тут такое померещилось. Знаете, гражданин следователь, это выглядело, ну, прямо как это...
– К тому, что вам померещилось, мы еще вернемся, – оборвал Антона Антоновича Лев Романович, – все, что человек хоть однажды повидал, он запоминает на всю жизнь. И раз вы сами вспомнить не можете, мы обязаны вам в этом помочь.
– Опять током бить будете?
– Нет, током, к сожалению, вам помочь не удалось. Мы прибегнем к более сильному средству.
Сказав это, Лев Романович нажал потайную кнопку, и в кабинет вошла темная человеческая фигура. Антон Антонович обернулся и тут же упал в обморок.
Очнулся Антон Антонович лишь от поднесенного к носу ватного тампона, смоченного нашатырным спиртом. Однако едва он приоткрыл глаза, как снова чуть не лишился чувств – в кресле напротив него, положив ногу на ногу, сидела черная фигура, напоминающая человеческую тень – такая же плоская и совершенно не имеющая толщины, подобно картинкам, названным в свое время по имени французского министра финансов Этьена де Силуэта. Тень эта имела явные человеческие очертания, причем напоминала она женскую фигуру в берете – таком берете, который носят швейцарские гвардейцы, охраняющие в Риме собор Святого Петра.
– Кто это? – беззвучно спросил Антон Антонович, глядя на Льва Романовича.
– Зовите меня мисс Тременс, мисс Делирия Тременс, – вибрирующим голосом ответила тень. – Я – повелительница теней и могу повелевать и вашей тенью.
Сказав это, мисс Делирия Тременс показала на Антона Антоновича своим черным и плоским пальцем, а затем движением этого пальца поманила его тень. Тень Антона Антоновича встала с пола у него за спиной и, перешагнув через его тело, покорно подошла к мисс Тременс.
– Кроме того, – продолжала мисс Тременс, – я могу забрать вашу тень в залог выполнения вами ваших обязательств и вернуть ее вам по выполнении условий контракта. А могу сделать вашу тень соглядатаем, и она будет за вами следить, докладывая мне обо всем. Но сейчас я позвала вашу тень не для этого. Сейчас мы спросим ее, что она видела после того, когда вы там, в лесу, потеряли сознание. Ведь тень, в отличие от людей, никогда не лишается чувств.

* * *

Банкет закончился за полночь. Третий трамвай уже не ходил. Поймать же такси в тупике проспекта Двадцать второго Партсъезда и днем-то было нереально. А уж ночью ни один таксист, ни один частник не отваживался заезжать в эти пользовавшиеся у горожан дурной славой места. Оставалось одно: добираться до дому своими силами. И этих сил у Григория, только что получившего имя Мугитор, было теперь предостаточно.
– Ну, что возьмем ступу напрокат или на метлах полетим? – спросила Катя.
– Давай для начала на метлах. Ступа очень заметна в лунную ночь.
– Давай на метлах, – согласилась ведьмочка. – тем более что так мы сможем стать невидимыми.
– А что для этого нужно?
– Сущий пустяк. Нужно мысленно произнести слово «ЛэбизибэЛ», и тебя никто из окружающих не увидит.
Сев на метлу и мысленно произнеся «АрабарА», Мугитор оттолкнулся от земли и стал медленно подниматься вверх. Затем он произнес то самое слово «ЛэбизибэЛ», и тут же перестал видеть свои руки, еще мгновение назад крепко сжимавшие черенок метлы, который тоже перестал быть видимым.
– Смотри, не задень за провода и не столкнись со мной, – произнес где-то совсем рядом Катин голос. – Я справа от тебя примерно в полутора метрах. И выправь метлу горизонтально, а то ты слишком высоко поднимаешься. Конечно, запас высоты неплохо иметь, но там, наверху, довольно холодновато.
Полная золотая луна ярко светила над головой. Внизу, прямо под невидимыми ногами, медленно проплывали верхушки деревьев, лишающиеся уже последней листвы, крыши домов, опасно ощетинившиеся телевизионными антеннами, фонарные столбы, соединенные между собой электрическими проводами.
– А почему метла тоже невидима? – спросил новоиспеченный варлок Мугитор.
– Невидимо все, чего ты касаешься, но что при этом по массе меньше тебя самого, – ответила Катя. – Это правило верно и с другой стороны. Если ты, например, схватишься за телеграфный столб, то столб не станет невидимым, а тебя станет видно.
– А почему мы летим так медленно? Быстрее нельзя?
– Можно, конечно. Для этого надо направить метлу вниз, временно обрести вес, разогнаться за счет свободного падения, потом выйти из пике и снова стать невесомым. Правда, у нас малый запас высоты. Но давай попробуем.
Тут Катя вновь стала видимой и произнесла:
– Смотри, как я это делаю, и повторяй за мной.
Ведьмочка опустила вниз черенок метлы и почти вертикально рухнула вниз. Однако через пару секунд она вновь перешла в горизонтальный полет и даже снова стала набирать высоту. Григорий проделал то же самое. Направив метлу вниз, он произнес про себя слово «ТаббаТ» и тут же земля стала быстро приближаться к нему. Испугавшись, он перевел метлу в горизонтальное положение и мысленно произнес слово «АрабарА». Падение прекратилось, но скорость полета увеличилась ненамного. Катя оставалась далеко впереди, и ее развевающиеся волосы и юбка, которую яростно полоскал встречный ветер, продолжали удаляться от Григория. Заметить это Катя не могла, так как ее спутник оставался невидимым.
– Катя, подожди меня, – закричал Мугитор.
Ведьмочка оглянулась и начала притормаживать, глядя по сторонам.
– Катя, я здесь, – крикнул Григорий еще раз.
– Стань видимым, – отозвалась Катя.
– А как?
– Продумай слово «БизиБ».
«БизиБ», – отчетливо подумал Григорий, и тут же увидел свои руки, крепко сжинающие ручку метлы.
Еще немого притормозив, Катя поравнялась с Григорием, и оба они, произнеся слово «ЛэбизибэЛ», снова стали невидимыми.
– Ты сейчас куда? – спросила ведьмочка.
– Домой, – ответил Гигорий.
– А, может, еще полетаем, – предложила она.
– Папаша ругаться будет, – возразил Мугитор.
– Тебе же двадцать три года.
– Но я пока что живу у него. Он меня кормит. Стипендия-то у меня сорок рублей. На нее самостоятельно не поживешь.
– Ты что, не осознал еще, кем ты стал? Что-что, а уж деньги для тебя теперь не проблема.
– Это как? – удивился Григорий.
– Ну, во-первых, можно попросить Асиэля. Это демон такой. Он деньгами заведует. Но этому я тебя потом научу. Сегодня для этого плохая ночь.
– А во-вторых?
– А во-вторых, мы же с тобою невидимые.
– И что?
– А вот что.
Взяв Мугитора за локоть, Катя стала спускаться вниз, увлекая его за собой. Вскоре они подлетели к какому-то окну с открытой форточкой. Просунув в форточку руку, Катя осторожно повернула шпингалет и открыла окно.
– Скажи мысленно «ТуиуТ», чтобы то, что ты мне говоришь, другим не было слышно.
«ТуиуТ», – произнес про себя Мугитор, – и тут же стал видимым. Видимой через мгновение стала и Катя.
– А что, это состояние несовместимо с невидимостью? – спросил ее Мугитор.
– Нет, просто в этом режиме мы будем видеть и слышать друг друга, а нас никто видеть и слышать не будет.
– И что ты собираешься делать в этом режиме?
– Как что? Пополнять наши карманы.
– Но ведь это же воровство.
– Правильно. Но ведь нас никто не заметит. Нас и не видно, и не слышно.
– А совесть?
– Совесть? – расхохоталась молодая ведьма. – У ведьм не может быть совести. И жалости тоже быть не должно. Эти понятия мы специально придумали для людей, чтобы с их помощью защищаться от них. Единственное, мы не имеем права наносить вред друг другу. А люди с их вещами, деньгами и прочим существуют лишь для того, чтобы приносить нам пользу, – сказала Катя, соскочив с подоконника и направившись вглубь квартиры. В большой комнате спала супружеская пара, а в маленькой посапывали мальчик лет восьми и девочка лет одиннадцати. – Без людей мы, конечно же, жить бы не смогли, – продолжила Катя, волоча за собой Григория. – Не смогли б попросту потому, что мы сами не можем производить материальных благ. Но мы за деньги гадаем, наводим и снимаем порчи, привораживаем и отвораживаем, ну а иногда можем себе позволить и что-нибудь спереть. Но только в разумных пределах. Мы должны вести себя как рачительные хозяева. Если мы станем обирать людей до последней нитки, нас снова начнут сжигать на кострах, как делали это в Средние века. Да и отбирать вскоре тоже станет нечего. Тогда начнется голод, какой обычно имел место в те самые Средние века. А это плохо и людям, и нам. Инквизиция, несмотря на то, что сожгла много ведьм, принесла нам, кстати, определенную пользу. Она как бы обрезала засохшие ветки нашего древа. Теперь нас стало меньше, и людей стало хватать на всех.
Сказав этот длинный монолог, ведьмочка подошла к тумбочке и, открыв лежащую на ней дамскую сумочку, извлекла оттуда кожаный кошелек.
– Сто двадцать рублей, – разочарованно произнесла она. – Маловато, конечно. Ладно, возьмем семьдесят, а им и пятидесяти до зарплаты хватит. Тьфу, пятерка рваная попалась. Поэтому-то ее отдельно и положили. Пусть она им в числе тех пятидесяти рублей и остается. Ага, вот, что мы сделаем, – произнесла ведьмочка и засунула рваную пятерку в карман висящего на вешалке мужского плаща так, чтобы кончик ее заметно торчал наружу. Затем она извлекла из другого его кармана измятый мужской носовой платок и, вытерев им помаду со своих губ, засунула его обратно. – Представляешь, какой скандал ждет мужика сегодня утром? До самой пенсии от этой помады не отмоется. А главное, жена подумает, что эти деньги он потратил на шлюх. На тебе тридцать пять, – произнесла Катя, засовывая Григорию в карман три красных десятки и одну синюю пятерку.
– Да не надо мне, – попробовал возразить Григорий.
– Да хватит стесняться-то. Трусы снять стесняется, деньги брать стесняется. Какая ж из тебя Гриша ведьма-то? Я же тебя не стесняюсь, – сказала она и задрала юбку, чтобы упрятать в чулок свою долю. – Ой, это оказывается, я в Доме Собраний трусы забыла надеть. А я-то все думаю, что это мне юбка все время в задницу лезет. Сегодня надо будет побрить, – добавила она, погладив себя по лобку, на котором уже чуть-чуть отросли недавно сбритые волосы. – На, кстати, еще пятерку держи, – вынула Катя обратно из чулка одну из синих купюр и воткнула ее Григорию в тот же карман. – Мне и тридцати хватит. А тебе будет так, как будто еще одну стипендию в этом месяце получил.
– А если отец спросит, где взял?
– Скажешь, бог послал.
– Бог никогда ничего никому не посылает, – возразил Григорий.
– Смотря какой бог, – уточнила Катя. – Ладно, полетели дальше. Постой-ка, постой, – вдруг проговорила она, остановившись у холодильника. Осторожно отворив дверцу пузатого холодильника «Саратов», она извлекла оттуда слегка початую бутылку хереса.
– Такие вещи я даже сквозь кремлевские стены увижу, – прокомментировала Катя.
Перелив содержимое в одну из вымытых молочных бутылок, стоящих в ряд на самом холодильнике, Катя оставила немного вина у самого донышка и поставила винную бутылку обратно в холодильник.
– Херес тоже ее муж тайком выпил, – сказала она, указывая пальцем на большую комнату, где спали супруги.
Вылетев в окно, снова заботливо закрытое молодой ведьмой на шпингалет, Катя с Григорием перелетели на крышу соседнего четырехэтажного жилого дома. Усевшись на ней, они, держась за антенну и вытянув вперед невесомые ноги, принялись по очереди отхлебывать из горлышка молочной бутылки похищенное в квартире вино. При этом едва кто-нибудь из них делал глоток, вес этого глотка прижимал тело к крыше. Но через несколько секунд, когда вино, находясь в желудке, также становилось невесомым, тело снова становилось полностью невесомым и приходилось опять держаться за антенну. Настроение у новоявленного ведьмака Мугитора улучшилось, тревога по поводу предстоящего разговора с отцом куда-то исчезла и он, наконец, почувствовал себя заново родившимся высшим существом, которому позволено многое из того, что не позволено простым людям.
– А давай до утра подождем, посмотрим на тот скандал, который разразится в этой квартире. А заодно я тебе расскажу, что надо будет завтра на приеме у этой Машки спрашивать, – предложила Катя. – А потом ты сразу в консультацию к восьми часам полетишь.
– Давай, – согласился Григорий, – только до утра я не дотерплю. Понимаешь, я хочу это…
– Понимаю. Хочешь, но, как обычно, стесняешься. Но, во-первых, кроме меня-то тебя никому не видно, а во-вторых, я тебе уже говорила, что ведьмы ничего и никого не стесняются. Правда, если захочется в неподходящем месте, ты в любой момент можешь стать невидимым. Я всегда именно так и делаю. Однажды, в детстве еще, когда я только в пятый класс перешла, мне это понадобилось прямо в «Детском Мире». И я решила тогда совместить приятное с полезным. Это было незадолго до первого сентября, и все ходили покупать школьную форму. Я за платьем и фартуками пришла сама, как всегда. Бабушка денег дала и отправила. А впереди меня с мамашей своей по магазину ходила Инка Круглова, моя одноклассница. Папочка у нее был из крупных хозяйственников, мамаша вообще не работала, маникюр трехсантиметровый носила. Ну и дочь у них, соответственно, с барскими замашками была, видать, от рождения. В классе она среди девчонок лидером считалась, а меня вся ее компания, мягко говоря, недолюбливала. Чувствовали они, что я чем-то от них отличаюсь, но чем, понять не могли. А тут еще то обстоятельство, что я одна с бабулей росла. Ни вещей заграничных у меня не было, ни игрушек красивых. Так вот, дождалась я, когда Инка с мамашей в примерочную зайдут, чтобы Инке школьное платье примерить, улучила момент, когда на меня никто не смотрит, и стала невидимой. Только они вышли и к кассе направились, я перепорхнула в примерочную через верх, и, пока там никого не было, прямо на резиновый коврик лужу-то и наделала. Заходят в примерочную следующие мать с девочкой. И, только зашли, обе сразу как завизжат, в мою лужу вступив. А кассирша-то видела, что последними из примерочной Инка с матерью выходили. В общем, скандальчик получился, будь здоров. Заведующая отделом сперва примчалась, потом заведующая всем «Детским Миром» пришлепала. Инка ревет. Мамаша изо всех сил отпирается, но свидетелей-то полный отдел. Народ со всего магазина собрался поглазеть. Милиция приехала протокол составлять. Фамилию как узнали, чуть в обморок не попадали. Папаша-то Инкин в городе уважаемым человеком был, конечно, до этого случая. Вскоре его по-тихому в область куда-то перевели, и Инка поэтому с сентября уже в другой школе училась.
– Ладно, убедила, – согласился Григорий, – только куда?
– Да прямо с крыши.
– Но там же внизу, на третьем этаже, белье кто-то повесил.
– Ага, видела, балдежно-то как получится! Тогда утром мы станем свидетелями не одного скандала, а сразу двух. Они-то, хозяева белья, подумают, что это дело рук их соседей с четвертого этажа.
– Тогда скорее не рук, а чего-то другого, – поправил молодую ведьму новоиспеченный ведьмак. – Интересно, а как тогда Ляхов и Рюмин там, в космосе, в туалет ходили все сто семьдесят пять суток?
– Не знаю, я ведь Лопатина, а не Терешкова, – ответила ведьма. – Правда, дня за четыре до того, как они приземлились, передавали, что они выходили в открытый космос. Наверное, не дотерпели.

* * *

В ту самую минуту, когда Катя с Григорием сидели на крыше, отхлебывая из молочной бутылки украденный херес, в тридцати пяти километрах от города на даче профессора Плотникова прозвенел будильник. Маша проснулась на своей роскошной двуспальной кровати. Здесь надо заметить, что хотя машина кровать и была двуспальной, спала она в своей комнате одна. Супруг Маши Иосиф Яковлевич посещал эту комнату для выполнения супружеского долга один-два раза в неделю и, наскоро выполнив таковой, удалялся в свою комнату.
Быт супругов Плотниковых был устроен по самым передовым заграничным стандартам. Здесь, на даче, ванная и туалет имелись в каждой комнате – и у профессора, и у его молодой жены, и у их домработницы Иды, которой было сорок четыре года. Причем ванные в женских комнатах были оборудованы чудом зарубежной сантехники под названием биде, которое рядовые советские женщины не видели порой даже на картинках.
Неоднократно Машу посещали подозрения, что по ночам ее драгоценный супруг посещает не только ее комнату, но и комнату домработницы, но вслух эти подозрения она предпочитала не высказывать.
Приняв душ и одевшись, Маша выскочила во двор, отворила гараж, и уехала, не закрыв второпях ворота.
«Пусть Идка сама закрывает. За что она сто рублей получает?» – думала Маша в этот момент.
Желтая тройка как всегда стремительно летела по пустой в этот час автотрассе. В глаза Марии уже ехидно улыбался алеющий восход, а сзади с нескрываемой завистью за ней наблюдала побелевшая предутренняя луна. Стрелка круглого спидометра стояла строго вертикально, застыв на девяностокилометровой отметке.
Вскоре, проигнорировав просьбу мужа не превышать скорость, Мария разогналась до ста двадцати. Но когда начались пригородные дачные поселки, скорость пришлось сбросить до шестидесяти, а потом и вовсе потянулись городские улицы с их перекрестками, пешеходными переходами и светофорами. К окошку приема анализов Мария попала лишь в ту минуту, когда табло ее новомодных электронных часов показывало «08:28». Мочу на анализ она сдала без проблем, а кровь уже не успела. Наглая лаборантка продемонстрировала ей свои часы «Слава», которые показывали уже ровно половину девятого, и заявила, что работает она по своим часам, а не по часам пациентов. Кроме того, взглянув в направление и увидев на нем вчерашнее число, она вообще посоветовала взять его заново и, придя завтра ровно к восьми, встать в очередь.
«Хорошо, что хоть этот практикант обещал меня без очереди принять», – с облегчением подумала Маша и быстрыми легкими шагами понеслась на второй этаж.

* * *

Григорий же в это время только что пришел в норму и принимал уже третью пациентку.
Утром, простившись с Катей, он прилетел в консультацию при студенческой поликлинике. Спрятав метлу и возвратив себе полный вес при помощи мысленно произнесенного слова «ТаббаТ», он вошел в дверь и поздоровался с вахтершей.
Вахтерша ему не ответила. Он поздоровался погромче, но результат был тем же. Тут только он понял, что все еще пребывает в режиме «ТуиуТ». Более того, он с ужасом сообразил, что забыл спросить у Кати, как выходить из этого состояния. Теперь из всех окружающих лишь Катя могла его видеть и слышать, но она была уже дома.
«Должно быть, она отсыпается перед вечерним дежурством», – подумал Григорий.
И тут Григория осенило. Он вспомнил о таком средстве общения, как телефон. Подойдя к столу вахтерши, он снял телефонную трубку и стал набирать Катин номер. Вахтерша очнулась от своего полусна и увидела, как трубка всплыла и повисла в воздухе, а диск аппарата вращается сам по себе, набирая какие-то цифры. Старуха попробовала потянуть трубку назад. Витой провод натянулся и распрямился, но какая-то неведомая сила, продолжала удерживать трубку.
– Чур, меня, – прокричала старуха и перекрестилась. Но этого ей показалось мало, и она перекрестила то место, где стоял невидимый ей Григорий.
Как только Григорий увидел направленное на него крестное знамение, ему почему-то вдруг стало плохо. В желудке у него как будто закипел еще не до конца всосавшийся херес, и его едва не стошнило прямо на вахтершу. Положив телефонную трубку на место, Григорий пошел в ординаторскую. Ординаторская, слава Валаалу, оказалась открытой, и молодой варлок Мугитор принялся звонить с аппарата Ашота Амаяковича.
Но на этом везение прервалось – трубку взяла Розалия Федоровна.
Как ни пытался Григорий объяснить ей свою ситуацию, как ни кричал в телефонную трубку, Розалия Федоровна, сказав несколько раз «Алло», вешала трубку обратно на рычаг.
– Слушай, Катька, а это, случайно, не Олежка твой с утра хулиганит? Ну, тот, рыжий, у которого транзистор, гитара, да еще собака, такая, как Лесси, – обратилась главведьма к своей внучке после того, как в третий раз положила трубку.
– Колли, – уточнила внучка, – давай в этот раз я отвечу, пошлю его на доймолох, он телефон и забудет.
– С чего это ты его сразу на доймолох-то? – удивилась главведьма, – позавчера еще опять на лавочке с ним сидела до полуночи, придатки свои чуть не простудила, а сегодня уже на доймолох? К счастью телефон зазвонил и в четвертый раз. Взяв трубку, Катя начала произносить какое-то проклятие, но тут услышала голос Григория:
– Хорошо, что ты взяла трубку, – обрадовавшись, закричал Григорий. – Меня ведь кроме тебя никто не видит и не слышит.
– А может, я нарочно забыла тебе сказать? – издевательским тоном начала Катя. – Будешь теперь всю жизнь только со мною общаться.
– А как же тогда я Марию-то обо всем расспрошу? Меня же невидимым и неслышимым до приема никто не допустит.
– Ладно, успокойся, я пошутила. Придется тебе это слово сказать. А жаль, такая была возможность заиметь парня, который никогда и ни с кем не смог бы тебе изменить. Даже с этой красавицей Машей.
Мысленно произнеся то слово, которое ему сообщила внучка главведьмы, Григорий быстро покинул ординаторскую. Став просто невидимым в режиме «ЛэбизибэЛ», он снова как можно бесшумнее прошел мимо вахтерши и, приобретя видимость, вошел снаружи и поздоровался.
– Что ты так рано, милок? – спросила старуха. – Никого пока еще нет.
– Ну, я могу и на улице подождать.
– Нет, не надо на улице. Посиди лучше тут, со мною поговори, а то мне страшно одной.
– Разве есть тут что-то, чего можно бояться? Не морг ведь. Здесь мертвецы ночью по коридорам не шастают.
– Ой, милок, знаешь, что тут было минут десять назад? Меня черт какой-то телефонным проводом хотел задушить.
– Вы, бабушка, еще, наверное, до революции родились?
– Да, в девятом году.
– Тогда черти еще действительно были. В Гражданскую они сперва попритихли, но потом в НЭП их снова целая куча расплодилась и на белый свет повылазила. Но настал тридцать седьмой год, и всех их НКВД ликвидировало, – объяснил студент темной старухе.
– Всех не переловишь, – возразила старуха. – Меня-то никто не поймал, хотя я была дочерью белогвардейского полковника. Скрывалась, из города в город переезжала, крестьянкой неграмотной притворялась, а выжила. Так и черти. Они, милок, мимикрировали, трансформировались, прячут теперь свою инфернальную сущность под личиной трансцендентальных тенденций в психологии субпороговых ощущений. Вот давеча, например, к армяшке нашему, Ашот Акопянычу, приходили двое. Один крепкий такой, коренастый, на мельтона похож. Другой – длинный, худой, с золотым зубом. Все девкой какой-то интересовались. Он после этого ее отказался вести, говорит, практиканту какому-нибудь подсуну, а то меня из-за нее еще убьют или заберут, да в каталажку посадят. А я, милок, видала ее, деву-то эту. Вид у нее наглый, самодовольный, но комплекс Электры на лбу прорисован. А, что я тебе объясняю? Ты-то, небось, и Фрейда-то не читал. А про Юнга с Фроммом и говорить нечего. Вот, дожила до семидесяти лет, теперь и поговорить не с кем. Культурных людей раз-два и обчелся.
Разговор неожиданно прервался. Группа хохочущих практиканток приближалась к дверям со стороны автобусной остановки.

* * *

И вот теперь Григорий принимал уже третью пациентку. Ею оказалась мнительная особа, которая после каждого нового парня была уверена, что тот ее чем-нибудь заразил. Судя по записям в ее карточке, в этом году она посещала по этому поводу консультацию уже в одиннадцатый раз. С большим трудом Григорий пытался убедить девушку, что она совершенна здорова.
В это самое время, гордо пройдя мимо сидящих на скамейке очередниц, Маша без стука отворила дверь кабинета:
– Я уже пришла, – проинформировала она Григория.
– Хорошо, сейчас я с девушкой кончу и вас приму, – ответил ей практикант, высунув голову из-за раздвинутых ног пациентки, сидящей в гинекологическом кресле.
– Блатная, – зашептали очередницы.
– Да вы что, девчонки, она ж за деканом физфака замужем.
– За этим, старым? Да ну, на фиг! Ништяк житуха, наверное. К сессии можно вообще не готовиться. А одета, одета-то как! Такие шмотки в ЦУМе, небось, даже в конце квартала в продажу не выбрасывают. Их только в Москве или за границей можно купить.
– Скажешь тоже, шмотки. У нее даже машина своя. И не «Запорожец» какой-нибудь, а «Жигули» третьей модели.
– Везет же людям. У меня папа пять лет на машину копил. По ночам сторожем подрабатывал. Купил одиннадцатую, а у нее через месяц в моторе что-то заклинило. Теперь стоит в очереди в автосервис, да на ремонт деньги копит. А этой дуре все просто так достается.
Мария с умилением слушала шепот очередниц, и мурашки бежали по ее телу от удовольствия. Даже то, что ее назвали дурой, ничуть не испортило ей настроения. Уж она-то точно знала, что из всей этой толпы в дурах осталась явно не она.
В этот момент по коридору, размахивая волосяным хвостом, прошествовала Катя Лопатина, уже облачившаяся в белый халат. Пройдя мимо очередниц, она как ни в чем не бывало, проскочила в кабинет и спросила Григория:
– Я не опоздала?
Раскрыв рот Григорий попытался что-то ответить, но Катя, перейдя в режим «ТуиуТ», беззвучно для всех остальных произнесла:
– Меня бабуля послала проконтролировать. Ты ее еще не принимал?
В ответ на это Григорий отрицательно помотал головой, и Катя, выйдя из режима «ТуиуТ», произнесла:
– Хорошо, я тебе помогу.
Сказав это, она уселось на место медсестры, которое с начала практики пустовало: та медсестра, которая ассистировала до этого Ашоту Амаяковичу, ушла недавно в декрет, а новую на ее место взять пока не успели.
– Ну, раз уж ты пришла, заполняй историю, – произнес Григорий и протянул Кате медицинскую карту пациентки.
Через несколько минут мнительная пациентка семенящими шажками робко покинула кабинет.
Не дожидаясь, пока кто-то из очередниц что-нибудь произнесет, Мария, взмахнув распущенными волосами, вошла в смотровой кабинет.
– Здравствуйте, Мария, – начал разговор Григорий, – что-то результаты ваших анализов еще не подошли. Анализ крови, который вы сдавали еще по направлению Ашота Амаяковича, пока ничего не выявил. Лейкоциты в норме, значит, никакого воспаления в вашем организме на сегодняшний день не имеется. Теперь главное. Я проконсультировался со специалистами-невропатологами на счет вашего случая. Один из них готов вам помочь.
– Сколько?
– Чего сколько?
– Сколько это мне будет стоить?
– Маша, медицина у нас пока что бесплатная.
– Я понимаю. Значит, у него сын или дочь готовятся к поступлению в ВУЗ.
– Нет, не правильно вы понимаете. Он пишет докторскую и собирает материалы по всем случаям провалов в памяти. Ваш случай его очень заинтересовал. Вы не алкоголичка. У вас не было черепно-мозговой травмы. Остается одно, вас подвергли чему-то наподобие гипноза. А если потеря памяти является следствием гипноза, то и восстановить ее можно тоже с помощью гипнотического воздействия.
– Гипноз? А разве он существует? Я думала это так, сказки.
– Ну, почему же сказки? Гипноз это особого рода сноподобное состояние, во время которого можно осуществлять психотерапевтическое воздействие. Медицинский гипноз существует с тысяча восемьсот сорок третьего года. Его основателем считают английского хирурга доктора Брэйда. Но гипноз существовал и до него. Гностической секты в Египте применяли во втором веке нашей эры закрывание глаз и пассы для наведения гипнотических состояний. Причем эти состояния использовались египтянами с целью предсказания будущего. Знаменитый аббат Фариа, если вы, конечно, графа Монтекристо читали, он тоже был великим гипнотизером и, кстати, существовал этот человек на самом деле.
– Молодой человек, – прервала его Маша, – лекции вы будете студентам читать, когда вам окажут такое доверие ваши старшие товарищи. Меня сейчас интересуют вопросы: «где», «когда», и если надо, то «сколько». В бескорыстную науку я, извините, не верю. Сама замужем за ученым. Мы ведь не при Сталине нынче живем. Ученая степень в наши времена это лишь путь к возможности брать более крупные взятки. И, если этот ваш невропатолог хочет просто ставить на мне опыты, то это для него очень плохо кончится. И для вас тоже. Я тут на всякий случай кое-какие справки о вас навела. Вы, как я понимаю, еще студент. Так вот, если вы тут шутки шутить вздумали, то не видать вам диплома. Пойдете следом за вашим отцом в локомотивном депо работать. И, может быть, тогда, когда я буду уже доктором наук, вы дослужитесь до бригадира.
– Вам кто-то явно испортил сегодня настроение, – попробовал Григорий перевести разговор на другую тему.
– Испортили, но это к вам не относится. Мало ли в нашей стране хамов? Если посчитать по статистике, хамов у нас девяносто процентов населения. Еще девять процентов это технари. Причем технари, мнящие себя интеллигентами. А истинных интеллигентов в стране два с половиной миллиона человек – чуть больше одного процента.
– А среди тех хамов, которые испортили вам настроение сегодня утром, не было такого худого, длинного, и, главное, с золотым зубом.
– Откуда вы знаете? – вздрогнула Мария.
– А вы думали, что Ашот Амаякович поручит самую любимую пациентку кому попало вести?
– Вон, мои сокурсницы, шесть человек. Они на первом этаже в лаборатории практику отбывают. Анализы из баночек выливают, чтобы сестра-хозяйка их потом обратно на завод «Прогресс» отправляла.
– Анализы? – удивилась пациентка.
– Да нет, баночки.
– Больше никогда не буду брать прогрессовский провансаль.
– Да там же банкомоечный цех есть, – успокоил пациентку Григорий, – и никто, заметьте, из них, самостоятельно прием не ведет.
– Из кого, из них?
– Из практиканток, конечно, не из баночек же. И это не потому, что я иду на красный диплом и даже не потому, что все профессора мечтают заполучить меня к себе в ординатуру. Я вам в прошлый раз уже говорил: главное – квалификация.
– Ладно, можете считать, что вы меня убедили. Где и когда?
– Этот вопрос требует еще дополнительного уточнения, а пока раздевайтесь и садитесь в кресло.
Сняв джинсы вместе с трусиками, затем, аккуратно сложив все это на кушетку, Мария взобралась в кресло и предоставила для исследования все свои прелести.
И тут Григория ждало удивление: девственная плева Марии оказалась абсолютно неповрежденной.
– Поздравляю вас, Маша, вы девушка.
– Очень рада, что вы, глядя на то, что у меня под трусами, не подумали, что я парень, – сострила Мария.
– Я не про это. Скажите, Маша, вы с мужем вместе живете?
– С мая по ноябрь я живу у него на даче, а зимой мы живем в его городской квартире.
– Я не про это. Я имею в виду в супружеском смысле.
– А почему вас это интересует?
– Дело в том, Маша, что вы девственница, – произнес Григорий, откладывая в сторону бесполезные в этом случае зеркала.
– Как это, девственница? Значит, меня не изнасиловали?
– Не только не изнасиловали. Скажите, вы вообще живете половой жизнью?
– Это мои проблемы, и вас это не касается.
– Это, конечно же, ваши проблемы, но вы пришли с ними к доктору. И я должен знать все, чтобы решить, как вам помочь.
– Это настолько необходимо, знать подробности моей интимной жизни?
– А вы как думали? Вы говорили, что у вас есть муж, помимо мужа другой партнер, которого вы, пытаясь выразиться поприличнее, назвали другом. Потом вы пожаловались на изнасилование, после которого наступила задержка. И вдруг после всего этого выясняется то, что вы, оказывается, девственница. Бывают, правда такие случаи, когда девственная плева остается неповрежденной вследствие своей эластичности. И я в первую очередь подумал, что у вас именно тот случай. Но то, что вы, когда я вам про это сказал, вспомнили, прежде всего, про изнасилование, навело меня на мысль, что вы вообще не занимаетесь тем, что в те времена было принято называть модным импортным словом секс.
– Хорошо, я вам расскажу. С моим молодым человеком мы, как бы это выразиться, занимаемся любовью исключительно при помощи языка и губ. Это автоматически снимает проблему предохранения.
– А с мужем? Он-то, как вы говорили, хочет ребенка и, наверное, понимает, что при помощи языка и губ никаких детей не получается.
– Вы хотите, чтобы я открыла вам женский секрет?
– А вы полагаете, что при моей профессии какие-то женские секреты могут оставаться для меня нераскрытыми?
– Раз вы все так хорошо знаете, зачем же тогда меня спрашиваете?
– Просто, я хочу знать, какой именно из женских секретов вы используете?
– Ну, хорошо. Слушайте. Дом у нас очень большой. Квартира тоже не маленькая. Поэтому у каждого из нас есть своя комната. Вам, как человеку, выросшему в хрущобе, этого, конечно же, не понять. Но это очень удобно. Иосиф меня всегда вечером предупреждает, что в предстоящую ночь намерен меня посетить. И я к этому хорошо подготавливаюсь. Я смазываю вазелином вот здесь, – показала Маша на внутреннюю поверхность ягодиц. – Когда он приходит ко мне, я сама помогаю ему засунуть туда, куда надо. Куда надо мне, а не ему. Он возюкает взад и вперед у меня между половинками и думает, что при этом совершает со мною настоящий половой акт. А на самом-то деле этот старый козел просто-напросто, как бы это поприличнее выразиться, занимается онанизмом, только не при помощи своих рук, а при помощи моей задницы. Потом он выплескивает мне туда свою семенную жидкость, в которой, как утверждает Ашот Амаякович, и сперматозоидов-то почти что не водится, и уходит спать в свою комнату. А я после этого иду отмываться в свою ванную.
– И он ничего не замечает? У него ведь было до вас две жены, да еще чертова уйма любовниц.
– Такие, как он, никогда ничего не замечают. Не удивлюсь, если узнаю, что обе его дочери – и та, которой скоро сорок, и та, которая моя ровесница – вообще не от него.
– Так, – подытожил Григорий, – эти вопросы мы выяснили. По крайней мере, в этом случае исключается то, что вы беременны от мужа или от вашего, извините за выражение, друга. Но вопрос об изнасиловании остается открытым. И решить его нам с вами поможет тот самый невропатолог и гипнотерапевт, встречу с которым я вам обещал организовать в самом начале нашей сегодняшней беседы. А теперь вы пока посидите, а я схожу за результатом вашего анализа. Возможно, он уже готов, а пока моя коллега с вами тоже немного поговорит, – сказал в завершение Григорий и вышел из кабинета.


* * *

Главведьма города и области Розалия Федоровна Малтакина, более известная среди служителей и почитателей Господа Валаала как достопочтенная Фурибунда, вдоволь насмеявшись со своей внучкой по поводу утреннего приключения незадачливого неофита, приступила к исполнению своего плана. Перво-наперво, она разослала ворон в соседние областные города с просьбой предоставить ей опытного мага. Конечно, читать скрытые мысли Розалия Федоровна могла и сама, но это было не ее специализацией. Именно маг-душевед или Большой Маг должен был под видом ученого-невропатолога, владеющего к тому же техникой гипноза, влезть в душу Марии Плотниковой и выяснить, тот ли это ребенок, о появлении которого твердили наперебой священные писания и столь же священные предания всех религиозных конфессий. Каждая из этих конфессий понимала приход этого младенца по-своему. Мусульмане-шииты считали, что это скрытый двенадцатый имам Мухаммед аль-Махди исчезнувший бесследно, будучи ребенком, Индусы думали, что это Калки Аватара – десятое воплощение бога Вишну. Буддисты видели в нем Бодхисаттву Майтрею. Приверженцы иудейской религии полагали, что это тот, кого они называли словом «Мошшиах». Христиане же, разумеется, всей душой искренне верили, что это не кто иной, как сам Иисус Христос.
Но ошибались и те, и другие, и третьи. А ведьма Фурибунда, наоборот, точно была уверена, что вовсе это никакой не Махди, не Мошшиах, и уж, конечно же, никакой не Иисус Христос. Это был тот, кого служители Господа Валаала называли словом «Хайшам». Он был должен заявить о себе в две тысячи десятом году, а летом две тысячи тринадцатого года подчинить своей власти всю земную планету.
Первая ворона вернулась ни с чем. Вторая принесла весть о том, что маг, на помощь которого Розалия Федоровна больше всего рассчитывала, был недавно убит осиновым колом и сожжен дотла неизвестными теhомитами. Лишь третья ворона принесла сведения о том, что появился по соседству сравнительно молодой, но очень талантливый чародей. Известие это, конечно, обрадовало Фурибунду, но была в этом известии и печальная сторона. Оказывается, появился этот маг и чародей поблизости лишь потому, что ему предстояло здесь отбывать наказание в исправительно-трудовой колонии усиленного режима. По какой статье был осужден этот чародей, ворона объяснить не смогла. Не смогла не только потому, что ей были неведомы тонкости уголовного законодательства, но, скорее, по той причине, что фонетические особенности вороньего языка не позволяли передавать подобного рода слова и выражения. Было лишь ясно, что поскольку режим в зоне являлся усиленным, то это не было связано с незаконным врачеванием. За это преступление, согласно двести двадцать первой статье, давали, самое многое, один год с отбыванием в колонии самого что ни на есть общего режима. Возможно, его наказание явилось результатом зловредных козней все тех же теhомитов, а может быть, владея своим даром, маг заочно нанес кому-нибудь тяжкие телесные повреждения, за что и был приговорен народным судом к отбыванию этого наказания.
Так или иначе, предстояло совершить вылазку в соседнюю область, чтобы извлечь из лагеря столь необходимого сейчас человека.
Ведьма Фурибунда была уже довольно стара. В этом году ей исполнилось шестьдесят шесть лет. И, хотя Розалия Федоровна могла бы нехитрыми колдовскими средствами до самой смерти продлить свою молодость, она не желала этого делать, боясь резким омоложением вызвать к себе ненужные подозрения. И без того ей хватало забот, поскольку ее соседи все как один, вежливо здороваясь с ней при встрече, за глаза называли ее не иначе как ведьмой. Но именно эта старость, а также высокое положение в колдовской иерархии не позволяли Розалии Федоровне принимать личное участие в подобного рода рискованных мероприятиях. В таких делах всегда использовалась молодежь. Причем не столько потомки истинных ведьм и истинных колдунов, а, главным образом, те, кто попал в их число случайно, либо соблазненные обаятельными ведьмочками, либо же примерно так, как попал в этот круг Григорий.
Однако выбрать кандидатуры исполнителей этой акции самолично главведьма не имела права. Здесь было необходимо учитывать мнение узкого специалиста. Единственным узким специалистом в этой сфере во всем здешнем хакле, был старый ворон Иосиф, волею случая бывший тезкой Машиного мужа. Имя такое ворон Иосиф получил отнюдь не потому, что был когда-то приручен в каком-нибудь местечке, находящимся за чертой оседлости. Имя свое ворон получил в честь вождя и учителя всех времен и народов товарища Сталина. Более того, за мудрость, достойную величайшего вождя в истории, он получил даже его отчество и его фамилию, но произносить их вслух не решался в те годы не только сам ворон, но даже его тогдашний хозяин. Последний, правда, прочитав переданный ему по секрету закрытый доклад Хрущева на ХХ съезде, получил сильнейшее нервное потрясение, стал на этой почве болтать много лишнего и по этой причине вскоре повесился, а перед этим предварительно оглушил себя до потери сознания, ударив себя обухом топора по затылку.
С тех пор ворон Иосиф ничуть не одичал, не растерял навыков человеческой речи, и, более того, благодаря своей мудрости, смог пристроиться в Великий Синклит в качестве вещего ворона. Теперь вещий ворон Иосиф жил не в клетке, а в родовом гнезде на верхушке засохшего дерева и когда вестовая ворона прилетела к нему с посланием, он, благодаря сходству языков воронов и ворон, смог быстро наладить с нею вербальный контакт. Вытянув из вороны все новости, ворон понял: близится время великих перемен. Сначала, подумал ворон, начнется небольшая, но изнурительная война на южных границах. И начнется она уже через пару месяцев. Потом пройдет двенадцать лет, и рухнет Большая Страна. А еще через восемнадцать лет воцарится в остатках этой страны грозный кровавый царь. Царь этот попытается изгнать из этой страны лучших людей. И лучшие люди всего мира объявят ему за это войну. Но выйдет из народа земли Хайшам. Он-то и установит на всей земле свою власть во славу Господа Валаала. Но ворон Иосиф знал еще и то, когда должен родиться этот Хайшам. Поэтому теперь срочно следует найти его мать и взять ее под охрану. Взять под охрану от вечно мешающих теhомитов. Сколько раз они мешали появлению Хайшама. Но определить, тот ли это самый Хайшам находится сейчас во чреве матери, может только Большой Маг. А этот Большой Маг ныне томится в узилище. Следовательно, нужно подобрать тех, кто этого Большого Мага из узилища может вызволить. Поняв это, вещий ворон Иосиф полетел в Дом Собраний, стоящий в тупике проспекта Двадцать Второго Партсъезда. Там его уже ожидала пославшая за ним вестовую ворону главведьма Фурибунда.
– Пр-р-риветствую тебя, достопочтенная Фур-р-рибунда, – поздоровался ворон.
– Здорово, Йоська. – обратилась к нему ведьма с ответным приветствием.
– Сколько р-р-раз я просил не называть меня этим фамильяр-р-рным именем?
– Конечно, ты предпочитаешь, чтобы тебя называли Вещим Иосифом. Но мы-то с тобою знаем, что ты не более вещий, чем самый рядовой попугай.
– Попугаи в колдовстве не пр-р-рименяются, – возразил Вещий Иосиф. – В колдовстве пр-р-рименяются лишь мр-р-рачные животные – совы, чер-р-рные коты, вор-р-роны, наконец. А где же, спр-р-рашивается, Розалия Федор-р-ровна, ты видела мр-р-рачного попугая?
– Ну, ладно, не попугай, а, скажем, певчий дрозд.
– А др-р-розд здесь, спр-р-рашивается, пр-р-ричем?
– Да дрозд тут и не причем! Это мне, скажем, так, к слову пришлось. Давай лучше к делу перейдем. Тебе ворона все в точности передала, о чем я тебе сейчас хочу рассказать?
– Судя по твоим мыслям, да.
– Тогда можешь ты, скажем, выбрать троих из общего списка?
– А почему, спр-р-рашивается, нет? Это моя пр-р-рофессия.
– Так вот, в этой шляпе находятся карточки с именами. Тяни!
– На какой помойке ты нашла это угр-р-робище, – спросил ворон, указывая клювом на шляпу.
– Как это, на помойке?! – возмутилась главведьма. – Я ее с пугала сняла, как и положено в особо торжественных случаях.
– Хор-р-рошо, пр-р-риступаю. Только пр-р-рекр-р-рати думать, Фур-р-рибунда! Твои мысли меня отвлекают. Сделаю все возможное, чтобы этот новенький Гр-р-ришка не выпал, хотя я должен быть беспр-р-ристр-р-растным. Р-р-раз, два, тр-р-ри. Вот и все. Р-р-развор-р-рачивай кар-р-рточки.
Розалия Федоровна развернула билеты и к своему несчастью обнаружила, что в число этих троих попал не только новенький Гришка, но и сама ее внучка, перед этим просившая сделать все возможное, чтобы ее сокурсник в число этих троих не попал. Смягчало этот удар лишь то обстоятельство, что третьим в этой компании оказался ведьмак Агалет – опытный громила и настоящий боевик. Такого хоть сразу в «красные бригады» записывай. Он бы и Альдо Моро похитил, глазом не моргнув, и вокзал в Болонье взорвал, и, естественно, один мог вытащить на себе и всю тяжесть операции, и самого Большого Мага.
– Судьба, – прокомментировал Вещий Иосиф.
– Не упоминай при мне ее имени, – ответила ему Фурибунда и громко задумалась.

* * *

Ведьмак-боевик Агалет звался в миру Василием Тимофеевичем Халябиным. С самого раннего детства Вася Халябин был человеком энергичным, неусидчивым и был готов отстаивать свое мнение и добиваться удовлетворения своих желаний самыми отчаянными способами. Именно поэтому Вася с того самого раннего детства имел многочисленные приводы и даже состоял на учете в детской комнате милиции. Когда школьник Вася Халябин в очередной раз попал в детскую комнату милиции за обычное подростковое хулиганство, его решили закрыть, определив в специнтернат для трудновоспитуемых. Васино хулиганство состояло в том, что он своим жгучим взглядом насквозь прожог юбку учительницы математики, когда та чертила а доске треугольники АВС и А1В1С1. Площадь прожженной материи была настолько велика, что весь класс смог узреть голый зад заслуженного педагога. Однако комиссия по делам несовершеннолетних решила, что этот парень стоит большего, чем специнтернат, и сообщила о нем и его способностях туда, куда следует. Там, где следует, в этот самый момент следовал сам Лев Романович. Способный на многое паренек ему понравился, и вместо специнтерната для трудновоспитуемых он попал в другой специнтернат, который готовил кадры малолетних диверсантов в преддверии предстоящей войны. По замыслу тех, кто учредил этот интернат, в тот день, когда в здешнее захолустье придут китайские оккупанты, эти самые малолетние диверсанты будут должны разбрестись по лесам и, живя на подножном корму, пускать под откос вражеские эшелоны. Вася же должен был своим прожигающим взглядом поджигать оккупантское сено, обрекая на бескормицу конский состав китайской кавалерии.
Но время шло, а китайцы все не приходили. Малолетние диверсанты выросли, пошли работать на заводы и фабрики, спились и умерли под заборами родных предприятий от переохлаждения и от излишней болтовни о своем диверсионном прошлом. Выжить удалось немногим. В числе тех немногих и был Василий Халябин.
Нетрудно бы было предположить, до какого цугундера довела бы Василия его непутевая и безответственная судьба, если бы не встреча с одной юной ведьмой. Это она, та самая молодая ведьмочка, носившая невзрачное имя Муфида, предложила Синклиту наделить его именем Агалет, отражавшим его неусидчивость и беспокойный характер.
Василия с тех пор как будто бы подменили. Вместо того чтобы тягать в подвале самодельную штангу, он стал проводить время за чтением зловещих книг, а вместо того, чтобы отрабатывать удары по боксерской груше стал заучивать самые сложные заклинания. Через три месяца Вася прошел малое посвящение, а вскоре стал и полноправным членом Широкого Круга. Но главным, за что особо ценили Васю, это, конечно, было его умение, даже не прибегая ни к какому колдовству, повыбивать кому-нибудь зубы, пырнуть кого-то ножом и, что самое главное, он мог убить теhомита таким способом, что это снимало всякие подозрения со служителей Валаала. Дело выглядело так, будто незадачливый теhомит стал жертвой уличных грабителей, подкарауливших его в подъезде или в подворотне.
Весть о том, что ему предстоит принять участие в очередной операции, варлок Василий Халябин воспринял с неприкрытым воодушевлением. Воодушевляло его так же то, что ему, наконец, доверят самое, что ни на есть, магическое оружие. Оружие для такого дела требовалось действительно необычное. А ехать за этим оружием пришлось довольно далековато. Место, в котором оно хранилось, располагалось в районе станции Красная Дыра.
Станция Красная Дыра располагалась в восьмидесяти семи километрах от города и в трех километрах от одноименного населенного пункта, являвшегося одновременно райцентром Краснодырского района. Место, на котором в восемнадцатом веке возник этот населенный пункт, когда-то называлось просто Дыра. Говорят, что в этих местах располагалось языческое святилище какого-то из местных народцев, но в семнадцатом столетии пришли в эти места святые святители и свергнув поганых идолов с их пьедесталов. Однако свято место пусто не бывает. Не бывают вакантными и поганые места. Век спустя пришли на эти земли купцы, основали торговую факторию и вскоре местное население полностью вымерло от пристрастия к завезенной купцами огненной воде. Тем не менее Дыра росла и разрасталась. Сначала она росла благодаря местной ярмарке. Потом же, когда сквозь Дыру прошла Транссибирская магистраль, развитие шло за счет железной дороги.
После того как четвертого мая девятнадцатого года из этой самой Дыры войсками Южного фронта Красной Армии были выбиты части Западной армии адмирала Колчака, Дыра постановлением ЦИК РСФСР стала называться Красной. Когда же началась Великая Отечественная война, то в Красную Дыру прибыли из прифронтовых областей эвакуированные предприятия.
Главными достопримечательностями Красной Дыры были памятник бойцам Красной Армии, павшим в боях за освобождение города, и огромная мусорная яма, располагавшаяся как раз на половине трехкилометрового пути между самим райцентром и одноименной с ним железнодорожной станцией. К памятнику приходили возлагать цветы лишь те, кого принимали в пионеры и те, кто в соответствии с традиционной программой приходил сюда сфотографироваться сразу после заключения брака в находящемся неподалеку РайЗАГСе. К мусорной же яме ежедневно совершали паломничество многочисленные мусоровозы, свозившие в нее бытовой мусор со всех уголков Краснодырского района.
Но мало кто знал, что кроме ямы и памятника есть в Красной Дыре еще одно место, затмевающее своей значимостью и предназначенный ныне для сбора мусора бывший глиняный котлован, и выкрашенный под бронзу перманентно осыпающийся гипсовый монумент. Место это и было той самой дырой, из-за которой получил в восемнадцатом веке свое странное название этот не настолько уж захолустный славный населенный пункт. Дыра была знаменита тем, что время от времени в нее бесследно проваливались люди, лошади, коровы, телеги, а в последнее время и механические транспортные средства, среди которых числился и бесследно пропавший трактор «Кировец» К-700.
Однако власти Краснодырского района, которые в силу служебных обязанностей исповедовали диалектический материализм, либо никак не комментировали происходившие исчезновения, либо объясняли их пьянством, халатностью и фактами хищения социалистической собственности. Когда же в ответ на письмо местного энтузиаста Порфирия Барсукова в Красную Дыру прибыла совместная экспедиция газеты «Комсомольская Правда» и журнала «Техника – Молодежи», местные власти сделали все возможное, чтобы помешать ее исследовательской работе. Сам же энтузиаст Порфирий Барсуков был направлен в психиатрическую лечебницу, откуда ухитрился сбежать и теперь неизвестно где и неизвестно на что скрывался от самого гуманного в мире советского здравоохранения.
Раним утром двенадцатого октября, сев на вокзале в электричку, варлок-боевик Агалет отбыл в Красную Дыру. Через один час и пятьдесят минут пути он вышел на Краснодырской платформе и направился в сторону районного центра. В противоположность теплому вчерашнему дню сегодня крупными хлопьями падал густой мокрый снег. На земле он тут же таял, задерживаясь лишь на траве, на крышах и на ветках полураздетых деревьев. Обогнув пешком знаменитую мусорную яму, Вася направился к тому месту, где по рассказам Розалии Федоровны и должно была находиться то самое магическое отверстие. Однако, подойдя к этому самому месту, Василий обнаружил, что отныне оно огорожено бетонным забором, усиленным возвышающимся над ним ограждением из колючей проволоки. Но Вася Халябин не был бы Агалетом, если бы отступил на полпути. И не был бы он достоин своего имени, если бы позвонил Розалии Федоровне или отправил Фурибунде вестовую ворону, запрашивая дополнительные инструкции. Нет, Вася Халябин был не из таких. Он предпочел решить проблему на месте, не спрашивая ничьего совета и не прося ни у кого помощи. Тут же в голове Агалета родился незамысловатый план. План этот был прост, как топор, надежен, как сложенная вчетверо трехрублевая купюра и неотразим как дорожный каток, к которому какой-то шутник приделал двухконтурный турбореактивный двигатель, снабженный форсажной камерой.
Широкими шагами Вася вернулся к дороге, ведущей к мусорной яме. По ней каждые двадцать минут проезжали мусоровозы, собранные на шасси ГАЗ-51, каждый из которых нес по шесть мусорных контейнеров, доверху наполненных самой разнообразной дрянью. Встав у дороги, Вася притворился невидимым и стал ожидать очередного мусоровоза. Но не эти мусоровозы интересовали Агалета. Они были лишь промежуточным этапом Васиного плана.
Мусоровоз появился через десять с половиной минут. Подпрыгивая на ухабах, машина медленно приближалась к конечной точке своего маршрута. За кольцеобразным эбонитовым рулевым колесом, снабженным тремя спицами, сидел молодой человек лет сорока пяти в грязном ватнике, надетом на рваную тельняшку. В зубах у водителя дымилась папироса «Волна», отбивающая от его носа запах специфического груза и запах вчерашнего перегара от носа диспетчера автобазы.
Ухватившись за зеркало, Вася вскочил на подножку.
– Здорово, моряк, – прошептал он водителю в самое ухо.
– Сам ты моряк, я связистом служил, – ответил водитель и лишь после этого повернулся, чтобы посмотреть, кто это говорит.
– А зачем тогда тельняшку-то нацепил? – продолжил диалог неизвестно откуда исходящий голос.
– А-а-а! – заорал шоферюга и, подпрыгнув на сиденье, ударился головой о потолок кабины.
Еще одного удара, направленного теперь кулаком прямо в самое шоферское ухо, Васе хватило, чтобы водитель окончательно потерял сознание. Сдвинув бывшего связиста на правую половину сиденья, Вася открыл дверь и, заняв его место, выжал педаль сцепления и врубил нейтральную передачу. Затормозив, Вася дал задний ход, чтобы развернуться на узкой дороге и, завершив в три приема разворот, поехал в обратную сторону. Тут он увидел точно такой же мусоровоз идущий навстречу. Правильно рассудив, что машина с пустым водительским местом будет выглядеть несколько подозрительно, Вася посадил водителя себе на колени и, положив его руки на руль, стал рулить ими. Встречный мусоровоз приветственно пробибикал, на что Вася ответил точно таким же сигналом, пару раз нажав рукой водителя на клаксон. Тем не менее, Вася все-таки допустил одну маленькую оплошность. Он не учел того, что водитель встречного автомобиля непременно заметит неопорожненные мусорные контейнеры. Однако на Васино счастье встречный водитель, заметив полные контейнеры, только лишь про себя удивился. Удивился тому, насколько его коллега был пьян. Пьян настолько, что не только ехал с мотающейся во все стороны головой, но даже забыл разгрузить контейнеры. Позднее это впечатление и стало основой тех показаний, которые он дал следствию уже в обед.
Тем временем Вася выехал на асфальтированную дорогу. Целью его был один из тех КраЗов, которые везли щебень из близлежащего карьера на завод железобетонных конструкций. КраЗы не заставили себя долго ждать. Один из них, доверху нагруженный щебенкой в кузов с наваренными бортами, медленно полз по встречной полосе.
Развернув мусоровоз поперек движения, Вася подставил мусорные контейнеры под удар КраЗа.
Удар оказался настолько сильным, что вырубленный водитель мусоровоза очнулся и, не поняв еще, что с ним произошло, громко заматерился.
Воспользовавшись тем, что водитель КраЗа соскочил со своего места бить и ругать водителя мусоровоза, Вася, все еще оставаясь невидимым, влез в кабину КраЗа и, дав по газам, на полной скорости помчался в ту сторону, откуда только что приехал на мусоровозе.
Не доезжая до забора, окружающего дыру, ста с небольшим метров, Вася поставил рычаг разогнанного самосвал на нейтралку, вылез на подножку и, став невесомым, оттолкнулся от нее и полетел рядом с КраЗом. Разогнавшийся автомобиль, продолжая движение по инерции, протаранил забор, повалив две из его бетонных плит и, продолжая движение, доехал до противоположного конца забора. Здесь он, наконец, застрял, успев все-таки опрокинуть одну из плит ограждения. Следом за КраЗом на огороженный участок влетел невидимый и невесомый Вася Халябин. Сопротивление воздуха погасило его скорость, а вес одежды прижал его, наконец, к земле. Приземлившись, но, все еще оставаясь невесомым, он побежал по траве шестиметровыми шагами. Лишь в этот момент до него дошло, что вся эта затея с КраЗом и мусоровозом была совершенно излишней. Он вполне мог бы разбежаться и, став невесомым, оттолкнуться от земли и перепрыгнуть этот забор, а потом мягко приземлиться на огороженном участке. Однако возвращаться на час назад и все переделывать Вася возможности не имел. Не имел он и такого желания. Поэтому, оказавшись в непосредственной близости от дыры, он приступил к осуществлению того, ради чего, собственно говоря, он и прибыл в Красную Дыру и ради чего он проделал эту многоходовую комбинацию с автомобилями. Приведя в норму дыхание, Вася принял позу лотоса и стал мысленно шептать длинное и сложное заклинание. Однако Вася как всегда недооценил свои силы – те силы, которые он приложил к извлечению из дыры трех необходимых предметов вооружения. Через сто сорок пять секунд после начала заклинания над дырой начала вращаться воронка небывалого в этих местах смерча. Но вместо того, чтобы втягивать в себя окружающие предметы, как это делают обычные смерчи и торнадо, бушующие на просторах Северной Америки, смерч начал выбрасывать их из себя. Помимо истребованных Васиным заклинанием трех кладенцов, из горловины смерча начали вылетать и те объекты, которые в этой дыре на протяжении многих лет исчезали. Сначала в воздухе показалась мычащая корова, к левой задней ноге которой была привязана веревка с закрепленным на ней деревянным колышком. Затем появилась лошадь, запряженная извозчичьей пролеткой. На к;злах пролетки сидел ошалевший извозчик, источавший из уст длинные тирады непечатных ругательств. Затем из жерла торнадо вылетела довоенная полуторка на бортах которой был нанесен двухбуквенный номер. Молодой шоференок полуторки, одетый в модную в тридцатые годы вышитую косоворотку, вцепившись одною рукой в рулевое колесо, другою рукой истошно сигналил. Вместе с довоенной полуторкой в воздухе кружился и довоенный милиционер второй категории в белой гимнастерке, затянутой портупеей, и белом летнем шлеме с огромной красной звездой, сделанном по типу буденовки. Милиционер изо всех сил свистел в штатный свисток и грозно размахивал табельным наганом. Наконец, на самой вершине смерча показался и летящий по воздуху К-700, исчезнувший в дыре в прошлом году. С ним наперегонки кружился его младший собрат по механизации сельского хозяйства пропашной гусеничный трактор ДТ-54. Все эти предметы, люди и животные без видимых повреждений совершали относительно мягкие посадки в разных местах районного центра, вызывая панику среди краснодырцев. Извозчик с лошадью приземлился у здания Краснодырского райкома партии, являвшегося одновременно и вместилищем райисполкома. Едва совершив посадку, он тут же обложил выходящего из здания секретаря Красноснодырского райкома самым разудалым извозчичьим матом, искусство которого краснодырцы и краснодырки успели уже порядком подрастерять за шестьдесят с лишним лет советской власти. И тот нещадно разбавленный пресными словечками мат, которым ругались теперь местные шофера, был лишь жалким подобием того, что приходилось слышать до революции с облучка извозчичьей пролетки. Виной тому были, несомненно, радио и телевидение, которые вместо блатных песен и скабрезных анекдотов часами транслировали концерты русских народных песен или симфонической музыки, удушая, таким образом, свободу слова и устное народное творчество в те мрачные застойные времена.
Полуторка с молодым шофером приземлилась недалеко тот того места, где инспектора ГАИ осматривали искореженный КраЗом мусоровоз. Меньше всего повезло довоенному милиционеру. Он приземлился прямо на памятник героям-красноармейцам. Сидя на шее у какого-то гипсового бойца, он продолжал во всю грудь свистеть, не убирая при этом в кобуру своего нагана. Что же касается трактора К-700, то он благополучно приземлился в ту самую мусорную яму, на подходе к которой Вася завладел мусоровозом. Маленький же его гусеничный собрат ДТ-54 очутился на крыше здания дома культуры и стал похож на памятник бойцам за освоение целинных и залежных земель, установленный на столь грандиозном постаменте. Непонятным осталось лишь то, куда приземлилась летающая корова. Вероятно, кто-то из несознательных краснодырцев, увидев упавшее с неба сельскохозяйственное животное, поспешил упрятать его у себя в сарае вместо того, чтобы, как предписывалось в положенных случаях, заявить о своей находке туда, куда следует и получить премию в размере 25 % от стоимости найденного имущества. Надо ли говорить, что вследствие этого чрезвычайного происшествия в городе поднялся доселе невиданный переполох.
Воспользовавшись этим переполохом, Вася Халябин прихватил с собою все три кладенца, незаметно покинул огороженную территорию и направился в сторону железнодорожной станции. Там он, оставаясь невидимым, сел в проходящий пассажирский поезд, на котором через пару часов и вернулся обратно в областной центр. Лишь после того, как вагон тронулся, Вася, спрятавшись в тамбуре одного из вагонов, наконец, обрел видимость. На вокзале его встречали Розалия Федоровна, Катя и Григорий.
– Халябаллак! – поздоровалась главведьма, произнеся конечный «к» как гортанный звук. – Валаал писал лимак?
– Я, как видите, невредим, – ответил Вася. – А что касается остальных, то Валаал их фазак, а мне дал харалужные кладенцы.
Григорий, конечно, не понял, ни того, что за лимак написал Агалету Валаал, ни того, что означают глагол «фазак» и прилагательное «харалужные». Однако он не желал выглядеть перед маститым варлоком Агалетом жалким табалладом, как назывались среди ведьм невежественные и ни на что не способные колдуны и колдуньи. Поэтому он ни у кого не переспросил значение этих непонятных слов.
Прямо с вокзала все четверо поехали в Дом Собраний на светло-зеленом «Москвиче», за рулем которого сидела Розалия Федоровна. Первая программа всесоюзного радио, на которую был настроен приемник в машине, передавала радиоспектакль «Дом с мезонином». О странных происшествиях в Красной Дыре радио по давно сложившейся советской традиции хранило траурное молчание.
Неожиданно под колесами ведьминого «Москвича» громыхнула крышка канализационного колодца. А вслед за грохотом послышался истошный писк, какой случается тогда, когда в темноте огромная серая крыса неожиданно кусает кого-то за большой палец правой ноги.
– Нюрке по рогам попало, – прокомментировала Розалия Федоровна и остановила машину.
Действительно из открывшейся крышки колодца торчала женская голова, снабженная маленькими рожками, свиными ушами и свиным пятачком.
– Смотри, куда едешь! – провопило существо из колодца.
– Нюрка, прости, я же не знала, что ты в этот момент из колодца вылезать надумаешь, – попыталась ведьма загладить свою вину. – Светлое время ведь.
– Ну и что, что светлое. Чертям тоже иной раз Белый Свет в дневном свете повидать хочется. Вот, пришлось вылезти.
– Так ты голодная? – спросила главведьма. – тогда садись в машину, мы как раз едем обедать. Муфида жареных крыс наготовила.
– Жареные это хорошо, – произнесла Нюрка, вылезая из колодца, – а то мне тут сырых жрать приходится.
Вихляющей походкой, такой, какой в капстранах ходят продажные женщины, Нюрка направилась к «Москвичу». Фигурой своей Нюрка напоминала манекенщицу и если бы не рога, то, увидев ее сзади, многие мужчины пожелали бы с ней познакомиться.
– О, Вася, привет! – улыбнулась она Агалету и протянула ему для поцелуя волосатую когтистую руку.
Вася галантно поцеловал ее запястье и уступил ей переднее пассажирское место. Сам он пересел назад, предложив Кате с Григорием немного подвинуться. Нюрка села на переднее сиденье, и запах канализации тут же заполнил салон машины.
– Ну и запашок от тебя, – проговорила Катя.
– А что? Мне нравится, – парировала чертиха. – Вот вы все пользуетесь тем, что называется туалетной водой. На самом же деле это не та вода, которая в туалете. Там всякие искусственные ароматизаторы, которые загрязняют окружающую среду. Пахнет эта туалетная вода обычно каким-нибудь ландышем или розами, – поморщив пятачок, произнесла Нюрка. – А я вот, в отличие от вас, пользуюсь водой, которая на самом деле из туалета вытекает. Ну, что поделаешь, у нас с вами разные вкусы. И вообще, поскольку метро в этом городе нет, приходится жить в канализации. Она мне чем-то мою родную Преисподнюю напоминает. А тут уж волей-неволей ее ароматом пропитаешься. Кстати, вы говорят в зону собираетесь проникнуть.
– Собираемся, а кто говорит?
– Да я тут ворону одну подслушала.
– Я этой вороне весь хвост выдерну.
– А как вы туда собираетесь попасть?
– По воздуху, естественно.
– А часовые на вышках?
– Так мы же невидимыми будем.
– Эх, отсталые вы существа. У вохров давно инфракрасные приборы имеются. Они вас и невидимыми увидят. А потом собаки. Они ж вас за километр почуют и такой вой поднимут, как будто в зоне тринадцать покойников.
– А что же ты предлагаешь?
– А я предлагаю их отвлечь.
– Чем?
– Собой.
– Что они, чертей не видели, что ли? Начальник лагеря для этого специально напивается, чтобы на вас поглазеть.
– Известное дело, – подтвердила Розалия Федоровна, – алкоголь при длительном употреблении приводит к способности видеть элементы невидимого мира. Правда, невежественные психиатры полагают, что все это галлюцинации, но на самом-то деле это моменты просветления.
– Ладно, Нюрка, что ты думаешь делать? – спросила Катя.
– Я проникну в зону через канализационный коллектор и вынырну через парашу в какой-нибудь хате. Знаете, чего больше всего боится зэк, он боится быть зашкваренным. Вот я и стану разбрасываться фекалиями. Естественно, шухер поднимется, вся вохра побежит на этот кипиш позенкать, только те, что на вышках-то и останутся. Да и те будут внутрь все время смотреть. Им-то тоже интересно.
– Ништячная идея, – прокомментировала Катя. – Но как ты оттуда сама-то вырвешься?
– Да так же точно – обратно в парашу нырну. Не станут же они за мной следом нырять. Да и не пролезут. Труба-то всего сто миллиметров.
Пока «Москвич» довез всю компанию к Дому Собраний, план освобождения Большого Мага, был уже в целом готов.

* * *

Не только ведьма Фурибунда знала о предстоящем рождении Хайшама. Не только ей известна была точная дата его рождения. Ведала об этой дате еще одна тайная организация. Служители Валаала называли ее членов теhомитами. Название же самой организации вслух они никогда не произносили. Не приносили не потому, что не знали, как она называется. Не приносили потому, что эта организация никогда не имела названия.
Из всех организаций, когда-либо существовавших в России, эта организация была самой старой. Она была даже старше русской православной церкви. Сменялись князья и бояре, переезжала столица, учреждались и упразднялись приказы, коллегии, министерства, наркоматы и госкомитеты. А эта организация оставалась. Залогом ее живучести была ее полная и абсолютная секретность. Секретность ее во все времена была такова, что никто, порой даже сами ее члены, не догадывались о ее существовании.
Но, тем не менее, теhомиты существовали. И существовали они успешно.
Одним из главных успехов теhомитов было то, что им удавалось вычислять время и место появления Хайшама. Делали они это не в первый раз. В последний раз они вычислили место и время появления Хайшама в начале ХХ века. Хайшам, родившийся 23 июля 1905 года, должен был впервые обнаружить себя в тридцатилетнем возрасте. Он должен был затесаться в свиту Гитлера и в тридцать восьмом году занять его место. Потом он должен был установить власть над миром при помощи атомной бомбы. Но в тот самый тысяча девятьсот пятый год случилось непредвиденное и необъяснимое событие. Оно надвигалось как мощная приливная волна от упавшего в океан астероида. Все знали, когда это событие произойдет, но никто не в силах был его предотвратить. Затевалось же все это событие для того, чтобы убить одну единственную женщину. Женщину эту звали Эммой. Была она, как и Мария Шмутц, обрусевшей немкой. Недавно она вышла замуж за немецкого инженера и уже собиралась переезжать в Германию. Но в тот самый день, когда случилось Кровавое Воскресенье, она шла по улице, и толпа демонстрантов увлекла ее за собой. Эта толпа увлекала всех. Тех, кого она не могла увлечь, она избивала и затаптывала до смерти. Зачинщики шли в последних рядах. А впереди шли даже не рабочие. Впереди двигались те, кого увлекла толпа: мещане, чиновники, мелкие купцы и даже случайно попавшиеся дворяне.
И вот празднично одетые демонстранты организованной толпой движутся к центру столицы. На их пути ни одного городового. Купцы позакрывали свои лавки, но это не спасает их от разгрома. По пути мирные демонстранты бьют морду случайно попавшемуся им мастеру с Обуховского завода. Морду набили до смерти. На другой улице так же до смерти избит непричемный человек, принятый за агента полиции. Фельдъегерь, ехавший с пакетом в автомобиле, лишился и автомобиля, и пакета, отбиваясь сломанной шашкой, чудом спасся от толпы, сумев протиснуться под закрытыми воротами в какую-то подворотню. Пока толпы трудящихся дошли до Александровского сада, в больницы поступили одиннадцать покалеченных прохожих. И вот колонны подходят к Дворцовой площади. Первый залп раздается в воздух. Толпа не реагирует – люди думают, что их пугают. Агенты министра внутренних дел Святополка-Мирского распространили слух, что патроны будут холостыми. Солдаты же, видя многочисленность этой толпы, уже не могут не стрелять на поражение, так как в противном случае их сомнут и растопчут.
В тот самый момент, когда по колонне раздались первые залпы, притаившийся на крыше стрелок-теhомит взял Эмму на прицел и прострелил ей голову. Пришествие Хайшама было отложено на семьдесят пять лет.
Вот и сейчас лучшие головы теhомитов были заняты вычислениями. Вычисляли они долго, но верно. Поэтому-то к описываемому моменту они знали практически все. Знали они все и о Марии, и об ее муже, и даже об Ашоте Амаяковиче, который знал все ее женские тайны.
Но знали они не только это. Они знали еще и то, что помогать Марии будет во всем Большой Маг. Он не допустит того, чтобы с ней что-нибудь случилось. Именно поэтому теhомиты приняли превентивные меры. Одного Большого Мага они убили, а другого, пользуясь своими многочисленными связями, засадили за колючую проволоку.
И вот в тайном штабе теhомитов появился неожиданный гость. Он не вошел в дверь, как делают обычные теhомиты, большинство из которых даже не умеет ни летать, ни ходить сквозь стены. Он в самом буквальном смысле влетел в форточку. Этим неожиданным гостем был не кто иной, как ворон Иосиф.
– Пр-р-риветстую тебя, светлейший Белобор-р-род, – обратился он к старику, сидящему в кресле и читающему в журнале «Наука и Жизнь» статью про то, можно ли научить говорить обезьяну.
– Чего тебе надо, мерзкая птица? – спросил старик.
– У меня для тебя есть кое-какая инфор-р-рмация.
– Я с предателями дел не имею, – отрезал Белобород.
– Р-р-разве р-р-раньше я тебя пр-р-редавал? – возмутился ворон.
– Сейчас ты предаешь Фурибунду, а завтра ты предашь и меня.
– Такова жизнь, – философски протянул Вещий Иосиф. – Иногда пр-р-риходится вступать в коалиции. Мой пр-р-рототип сначала др-р-ружил с Зиновьевым, потом с Бухар-р-риным, потом с Гитлер-р-ром, потом с Р-р-рузвельтом, а в итоге пер-р-режил всех.
– А теперь ты надеешься пережить меня?
– И тебя, и Фур-р-рибунду я непр-р-ременно пер-р-реживу. Не зр-р-ря же я в пятьдесят тр-р-ретьем стал вор-р-роном. Вор-р-роны живут тр-р-риста лет – гор-р-раздо больше, чем секр-р-ретар-р-ри ЦК и пр-р-редседатели совнар-р-ркомов. Ты же, Белобор-р-род, после смер-р-рти станешь медведем – большим, неуклюжим и косолапым. И, главное, ты потом даже никому ничего не сможешь р-р-рассказать – медведи, в отличие от вор-р-ронов, р-р-разговар-р-ривать не умеют. Но, даже, хотя ты и знаешь, что я тебя непр-р-ременно пер-р-реживу, ты все-таки мечтаешь пер-р-режить Фур-р-рибунду. Она тебе как кость в гор-р-рле.
– И что ты, Йоська, хочешь получить за свое предательство?
– Ничего. Я всегда пр-р-редаю бескор-р-рыстно. Пр-р-росто, это мое любимое хобби.
Закончив этот диалог, Вещий Иосиф изложил светлейшему Белобороду все то, что он знал о задуманной экспедиции по освобождению Большого Мага.

* * *

Ведьмак-террорист Агалет был опытным и незаменимым бойцом в стане служителей Валаала. Но не менее опытным и не более заменимым бойцом в стане теhомитов был богатырь Колыван. И было бы абсолютно логичным Белобороду выставить Колывана против Васи Халябина. Логичным, конечно, если на это дело смотреть с вашей колокольни. Но у светлейшего Белоборода была своя логика, и на все вопросы он смотрел со своей собственной колокольни. Эта колокольня находилась в двенадцати верстах от города на пустынном речном острове. Некогда на этом островке располагался мужской монастырь, но пятьдесят лет назад пришли в монастырь люди в черных кожанках и пустили монахов по миру. Через восемь лет их, правда, снова собрали, но уже не в монастыре, а в пересыльной тюрьме, но взорванный монастырь собирать заново никто не собирался. Колокольню же в том самом двадцать девятом году взорвать так и не удалось. Не брал ее ни аммонал, ни тринитротолуол, ни даже тетранитропентаэритрит, специально привезенный с какого-то предприятия, производящего артиллерийские боеприпасы. Так и стояла теперь одинокая колокольня над грудой битого кирпича, никому не нужная, никому не интересная. Лишь светлейший Белобород поднимался по ночам на ее вершину.
Обозревая оттуда весь видимый и невидимый мир, вопреки всяким, навязанным нам законам физики, он видел и светлое будущее, и мрачное настоящее, и непредсказуемое прошлое. В ту ночь Белобород не спал. Он вообще не спал по ночам. Был он стар, и времени у него оставалось мало. Поэтому он не терял ни одной минуты – читал научно-популярные журналы, играл сам с собой в шахматы и размышлял над судьбами мира. Те судьбы, какие он миру предсказывал, очень ему не нравились. Не нравился ему ни договор ОСВ-2, недавно подписанный в Вене, ни предстоящее через два с половиной месяца вторжение в Афганистан. Но с этими вещами он ничего был не в силах поделать. Давным-давно, когда его белая борода, еще называлась не белой, а светло-русой, Белобород дал слово не вмешиваться во внешнюю политику. Своему слову Белобород не был полновластным хозяином и потому, однажды опрометчиво дав это слово, он не мог затребовать его обратно. Приходилось мириться с тем, что слово его, проткнутое в двух местах дыроколом, хранилось теперь в небесной канцелярии, подшитое в его личном деле. Оставалось одно – бороться с нечистой силой и стараться в этой борьбе выходить победителем.
Что же решил Белобород? Решил он следующее: надо опередить ненавистную Фурибунду и уничтожить Большого Мага сейчас, пока он еще находится в заключении.


* * *
Доблестный богатырь Колыван, в отличие от ведьмака-террориста Агалета, не знал своего настоящего имени. В самом раннем детстве его на Новосибирском вокзале украли цыгане прямо из детской коляски – белобрысый ребенок был для них хорошим прикрытием. Молодая женщина с обесцвеченными волосами, интеллигентно одетая в домашний халат и пляжные тапочки, ходила по вагонам, и, держа за руку светловолосого ребенка с соской-пустышкой во рту, спрашивала пассажиров, не разменяет ли кто сторублевую купюру. Не подозревая, что перед ними перекрашенная цыганка, многие соглашались и отсчитывали ей сиреневые четвертаки, красные червонцы и синие пятерки, и лишь когда цыганка покидала вагон, и а поезд отходил от стации, обманутые граждане обнаруживали, что вместо новой сторублевой купюры у них в кошельке была аккуратно сложенная этикетка от «Солнцедара». Пройдя пассажирский состав от первого до последнего вагона, крашеная цыганка успевала заработать триста-четыреста рублей новыми деньгами.
Так продолжалось до тех пор, пока ей в вагоне не встретился эстрадный гипнотизер Анатолий Тарасович Шут. В голодные послевоенные годы Анатолий Тарасович зарабатывал на хлеб точно таким же способом, и весь подвох знал наизусть.
Но в тот день на дворе стоял сентябрь 1961 года – в космос уже слетали и Гагарин, и Шепард и Гриссом, и Титов,
Анатолий Тарасович ехал поездом из Москвы в Ялту со своею супругой Кларой Семеновной. Семья Шутов была дружна и обеспеченна. В кооперативном гараже Анатолия Тарасовича стоял черный ЗиМ, стоивший в автомагазине в старых деньгах сорок тысяч рублей. А под окном их квартиры был припаркован оформленный на Клару Семеновну скромный четыреста седьмой «Москвичонок», стоивший уже новыми деньгами 2511 рублей 25 копеек – 27 зарплат среднего советского работяги.
На этом «Москвичонке» Шуты доезжали до гаража и, уезжая оттуда на концерт или на дачу в Переделкино, оставляли «Москвич» в гараже. Возвращаясь же обратно, чета Шутов, чтобы не мозолить ЗиМом глаза завистливых соседей, снова пересаживалась на «Москвичонок» и, подъехав к дому, вновь ставила его у подъезда.
У Шутов было всё: и отдельная квартира, и двухэтажная дача, и две машины, и пара сберкнижек. Для полного счастья не хватало лишь одного – ребенка. Ночевки на снегу, переправы через только что вскрывшиеся ото льда реки и пара абортов, произведенных неумелыми руками военно-полевых хирургов, сделали Клару Семеновну бесплодной еще во время войны.
И вот на одной из крупных станций дверь купе отворилась, и четверо пассажиров увидели крашеную блондинку, ведущую за руку двухлетнего ребенка.
– Товарищи, никто сто рублей не разменяет? – спросила цыганка, шелестя в руке сторублевкой нового образца.
– А она не фальшивая? – поинтересовался пожилой мужчина с бухгалтерским портфелем под нижней полкой.
– Вот, поглядите, – протянула мошенница винную этикетку из другой руки. Взяв этикетку, мужчина посмотрел ее на просвет и, будучи в полной уверенности, что видит на ней водяной знак, изображающий профиль Ленина, начал отсчитывать ей десять румяных червонцев. Все, кроме Шута, видели перед глазами не этикетку, а настоящие сто рублей. Но на Анатолия Тарасовича цыганские чары не действовали.
Поймав меняльщицу за руку, он разоблачил ее трюк перед пассажирами, но цыганке удалось вырваться, и она, бросив ребенка, засверкала прочь немытыми пятками. Плачущий малыш остался на пороге купе, и Шуты решили, что Бог услышал их молитвы и даровал роду Шутов долгожданного наследника.
Ребенок, появившийся в семье Шутов, был назван Борисом. Он оказался способным учеником отца-гипнотизера, и к тому времени, когда ему предстояло пойти в школу, он уже знал многие фокусы. Но, кроме этого, также, как и его приемный отец, Борис умел кидать ножики, стрелять из всего, что помещалось в его детской руке, и, кроме того, мог также как и Анатолий Тарасович ловко уворачиваться от летящих в него предметов.
Анатолий Тарасович продолжал гастролировать, но 18 мая 1972 года они с Кларой Семеновной вылетели из Москвы в Харьков. В 10 часов 40 минут самолет АН-10А с бортовым номером СССР–11215 легко оторвался от взлетной полосы Внуковского аэродрома. Ничто не предвещало трагедии. Однако когда самолет начал снижаться над Харьковом, на высоте 1700 метров в 20 километрах от Харьковского аэродрома, силовые элементы конструкции самолета не выдержали и между шестым и седьмым стрингерами нижней панели центроплана возникла трещина, которая начала расползаться в обе стороны, переходя на лонжероны. Через четыре секунды разрушилась нулевая нервюра и консоли крыла самолета сложились вверх. Вместе с Шутами погибли еще сто двадцать человек. Будущий богатырь Колыван вновь остался один. Ему тогда было меньше лет, чем его приемному отцу, когда тот потерял родителей, и его были должны определить в детдом, но в ночь перед тем днем, когда за ним должны были приехать, в открытую форточку двухкомнатной квартиры, расположенной на третьем этаже московской пятиэтажки, влетел серый ушастый филин.
Борис уже вышел из того возраста, когда верят в говорящих животных, и потому, когда филин заговорил, он очень удивился, но не испугался. Ему это даже показалось забавным и, следуя за филином, Борис вышел из дома. На улице его уже ждала черная «Волга». За рулем сидел человек в штатском.
– Меня зовут Игорь Аркадьевич, – представился незнакомец. – Я отвезу тебя к Белобороду. Ты будешь жить у него.
Белобород был тогда уже также стар, как и теперь. В молодости своей был он матросом и служил на крейсере первого класса «Аврора» со дня его вступления в строй в 1903 году. Вместе с крейсером он отправился на войну в составе Второй эскадры флота Тихого океана. Когда в Цусимском бою осколком попавшего в боевую рубку снаряда был убит капитан крейсера каперанг Егорьев, «Аврора» вышла из боя и ушла в Манилу, где и была интернирована местными властями. Там, на Филиппинах, Белобород связался с пиратами и вместе с ними грабил на джонках торговые суда. Однако лет через пять ему удалось сбежать из пиратской команды и, пройдя пешком через весь Китай, он вернулся в Россию. В Иркутске будущий Дед Белобород прибился к бродячему цирку, где и познакомился с иллюзионистом Тарасом Трофимовичем Шутом. Именно Шут и посвятил его в теhомиты. Все эти фокусы были для Шута лишь формой прикрытия. Главным же его занятием была борьба с темными силами, которые олицетворяли те самые служители Валаала.
С цирком Белобород добрался до самого Питера а там явился в адмиралтейство и снова определился на службу. Учитывая его пожелание, направили его на «Аврору», но теперь был он уже не матросом, а кондуктором – годы его приключений ему зачли как годы беспрерывной службы. Вместе с матросами «Авроры» будущий Белобород брал Зимний и в ходе штурма даже овладел одной из ударниц женского батальона. Когда Совнарком переехал из Петрограда в Москву, Белобород стал агентом ЧК Северной Коммуны потом, когда студент Леонид Канегисер застрелил главу ЧК и самой Северной Коммуны Моисея Урицкого, Белоборода чуть было не расстреляли за то, что он не доглядел за тем, кого должен был охранять. Но Белобород умел убеждать. Убедить коллег в своей невиновности ему было так же легко, как убедить Леньку Канегисера в том, что тот, убив Моську Урицкого, станет народным героем.
Чекистская карьера Белоборода развивалась стремительно, и так как он со времен пиратской и бродяжьей молодости знал восточные языки, его вскоре откомандировали в Китай помогать гоминьдану готовить Северный поход, в ходе которого, в конце концов, был взят и Пекин. В этот раз Белобород пробыл в Китае десять лет. Там, в Нанкине – Южной Столице Китая – он и повстречался с той самой Ву И (; ;). Опытная китайская ведьма сразу же поняла, кто удерживает Чан Кайши от войны с китайскими коммунистами и состряпав на него донос, отправила его с вестовою вороной прямо в Москву.
Белоборода отозвали в Союз, привезли на Лубянку и снова хотели расстрелять – теперь как японского шпиона – по стране, гремя кандалами и щелкая затворами, шел тридцать седьмой год. Как Белобороду удалось выкрутится, рассказать теперь некому – всех, кто его допрашивал в тридцать седьмом, в тридцать восьмом расстреляли безо всяких допросов, а поскольку судьба этих молодых кадров была известна заранее, то в списки сотрудников их даже и не включали. Поэтому имена их история не сохранила и, спросить про Белоборода теперь не у кого. После всех этих приключений Белобород под видом агронома был помещен в один из колхозов русского Бездорожья, но поскольку происходил он из пролетарской среды и, значит, в земледелии ничего не смыслил, вскоре его, естественно, по указанию райкома, выбрали председателем.
Выйдя на пенсию, Белобород перебрался в город, где и возглавил местных теhмитов.
Когда будущий богатырь Колыван попал Белобороду, тот, доучив его всем богатырским премудростям, сделал его своим ближайшим помощником, исполняющим самые ответственные поручения.

*

Доблестный богатырь Колыван мчался во весь опор на своем мотоцикле по ночной обледенелой дороге. Тридцатидвухсильный мотор двухколесного транспортного средства, прозванного в народе «Иж-Планета-Смерть», нес его со скоростью сто тридцать километров в час.
«Иж-Планета-Спорт» был лучшим советским мотоциклом. Он был разрешен к продаже населению по личному указанию тогдашнего главы советского правительства Алексея Николаевича Косыгина. При этом кто-то пожаловался на мотоцикл главному идеологу партии Михаилу Андреевичу Суслову, и тот попытался не только запретить его продажу, но и свернуть уже начавшееся производство. Мотивировал он это тем, что этот мотоцикл как будто бы нарочно был создан для стиляг, хулиганов, и прочих тунеядцев. Вопрос вынесли на Политбюро, и неожиданно для всех производство и продажу «Иж–Спорта» лично одобрил Леонид Ильич Брежнев. Дело в том, что незадолго до этого исторического заседания Косыгин устроил для Леонида Ильича показ мотоцикла, и 108-килограммовый 67-летний генсек даже сам сделал на нем круг по Ивановской площади. Мотоцикл Брежневу понравился, а всё, что ему нравилось, он одобрял, не слушая никакого Суслова.
До появления «Иж-Спорта», фаворитом у стиляг, хулиганов и тунеядцев был чешский мотоцикл «Ява», который до 1974 года был быстрее любого советского мотоцикла. Но «Иж-Спорт» тут же потеснил ее на второе место. Стилягам он был в самый раз, поскольку действительно был стильным. Внешне его легко было отличить по круглым черным накладкам на бензобаке. Особо крутые наклеивали на эти накладки изображения черепов и костей, а один даже нацепил вместо номерного знака табличку, снятую с трансформаторной будки. Из-за этих-то черепов, а не из-за высокой аварийности мотоцикл «Иж-Планета-Спорт» и был прозван «Иж-Планета-Смерть».
*
Колывану было куда торопиться: несколько минут назад вестовой орлан-белохвост принес ему новый приказ престарелого Белоборода. И вот теперь эта благородная птица сидела на его левой руке, распустив крылья и мешая богатырю выжимать рычажок сцепления при переключении передач. Те машины, которые он обгонял, приветственно сигналили ему вслед, а удивленный гаишник смотрел обалдевшими глазами на это небывалое зрелище. Наконец, на дороге показалось то, что и было нужно. По обледенелому укатанному подъему, двигаясь внатяг, поднимался старенький автозак. Сорвавшись с руки, орлан догнал автозак, и, едва тот преодолел затяжной подъем, уселся ему прямо перед его капотом. Водитель, пораженный таким поведением птицы, остановился, и в этот момент справа от машины, объехав ее по заснеженной обочине, затормозил бешеный мотоцикл.
– Куда путь держите, добры молодцы? – обратился богатырь к сидящим в машине вертухаям.
– Известно куда, в зону – проговорил пожилой старшина с железными зубами и золотым галуном на вишневых погонах.
– Возьмите меня с собой, авось пригожусь.
– Мы бы и рады взять такого, как ты, но сначала ты должен в милицию с повинной прийти, потом тебя осудить должны, и не абы за что, а за тяжкое преступление, изнасилование, например. Зона-то у нас не простая, а усиленная. Вот тогда мы тебя с радостью из пересыльной тюрьмы заберем и в зону доставим. Да и паханы рады будут на стилягу эдакого посмотреть. А так, уволь. Ежели сильно желаешь в неволю попасть, здесь в десяти километрах психушка имеется, вот туда тебя с удовольствием заберут безо всякого там приговора.
– Да нет, мужики, мне именно в зону надо попасть. Да вы не бойтесь, я не надолго туда. Дельце одно проверну и мигом обратно. Да ведь я к тому ж не с пустыми руками в зону спешу. Вон, у меня полный рюкзак анаши. То-то в зоне веселье начнется. Хохот на всю округу будет стоять.
– Ну-ка, покажи-ка рюкзак, – предложил старшина внутренних войск.
– А вот, полюбуйся, раскрыл рюкзак Колыван.
Белое облако, хлюпнув, вывалилось из рюкзака и в мгновение ока покрыло автозак. Время внутри облака остановилось, и все вертухаи замерли как окаменелые. Воспользовавшись этим, Колыван забрался внутрь автозака и, приняв облик одного из сидевших там узников, занял его место. Самого же осужденного он посадил на свой мотоцикл и, поддав мотоциклу пинка, выкатил его за пределы облака. Через секунду счастливый арестант мчался на мотоцикле, не веря своему непонятно откуда свалившемуся счастью, а доблестный богатырь Колыван трясся в переполненном автозаке, едущем по направлению к исправительно-трудовой колонии.

* * *
Петух-первокружник по кличке Варвара был в зоне человеком нужным и, можно сказать, незаменимым. А все потому, что этот самый Варвара снабжал весь свой барак веселящим зельем, раскуривая которое осужденные не так остро чувствовали разлуку с родным домом и легче переносили тяготы и лишения своего заключения.
Давным-давно Варвара был артистом балета и даже, говорят, танцевал в составе труппы Большого театра. Сгубило Варвару пристрастие к зеленым деньгам. Но это были не родные для каждого советского человека зеленые трешки и зеленые пятидесятки. Вместо знакомого каждому с детства ленинского профиля на этих деньгах красовались какие-то иностранные мужики в старомодных париках. Пользуясь тем, что труппа театра часто выезжала с гастролями за границу, Варвара имел любовников почти что в каждом крупном городе Западного мира. Любовники, как водится, снабжали его деньгами, а сам Варвара продавал эти деньги за рубли своим соотечественникам, любящим на досуге посещать магазины «Березка». Сам Варвара по «Березкам» ходить не любил. Все, что желала его непонятная для окружающих душа, все, что требовала его тонкая артистическая натура, это все он получал в подарок от многочисленных почитателей его искусства – орального, анального и танцевального.
Все изменилось за одну ночь. В ту злополучную ночь в общественном сортире Александровского сада в Москве отряд ОКОД, заменявшей в Советском Союзе полицию нравов, во время внепланового рейда задержал Варвару в момент исполнения им действий, в среде интеллигентной публики именуемых заграничным словом «минет».
Набив для порядка физиономию, дружинники-комсомольцы доставили Варвару в отделение и там при личном досмотре при нем было обнаружено шестьдесят самых настоящих американских долларов. Варвара был тут же отправлен на Петровку, следователи которой без труда получили у прокурора санкцию на обыск Варвариной квартиры. Обыск добавил в копилку следствия видеомагнитофон, кассеты с порнографическими фильмами и, самое главное, еще 3680 долларов США, что давало делу совершенно иной оборот, так как данная сумма уже подходила под определение «в особо крупных размерах».
С Петровки Варвару отправили на Лубянку. С Лубянки – в Бутырку, а после громкого суда Варвара прибыл этапом в исправительно-трудовое учреждение. Зеленых бумажек у него больше не было, тем не менее, быстро наладив отношения с главпетухом, Варвара сумел передать на волю маляву, посредством которой, смог наладить канал поставок порошка, имеющего тот же цвет, что и некогда любимые им иностранные деньги.
Однако ни администрация колонии, ни ее смотрящий, ни главпетух не знали, что под личиной скромного первокружника скрывается не кто иной, как Большой Маг по имени Тарамаит.

* * *
Устало жужжа перегретым мотором, к воротам колонии усиленного режима медленно подползал переполненный автозак. Проследовав контрольно-пропускной пункт, он остановился, и осужденные, подгоняемые прикладами вертухайских акаэмов, начали один за другим спрыгивать в свежевыпавший снег. Теперь им предстояло пройти личный досмотр и быть временно поселенными в карантинном бараке. Обычно досмотр не выявлял у вновь прибывших ничего необычного. Люди прибывали этапом из пересыльной тюрьмы, и все запрещенное или сколько-нибудь ценное отбирали у них еще перед посадкой в тот автозак, который вез их до арестантского вагона. Но в этот раз досмотрщиков ждал невероятный сюрприз. У одного из осужденных, который почему-то не мог правильно назвать своего имени, был изъят целый рюкзак анаши. Рюкзак, ополовиненный вертухаями по дороге, был доставлен прямо в служебный кабинет начальника оперативного отдела ИТК, а неудачливый наркокурьер сразу по пересечении КСП отправился в штрафной изолятор. До операции по освобождению Большого Мага оставались считанные часы.
*
Та зона, о которой сейчас идет речь, была зоной черной, и в этой черной зоне был, как, и положено, свой смотрящий. Этим смотрящим был осужденный Петр Клычков по кличке Клык. Клык был законником, и короновал его сам Василий Бабушкин, более известный по кличке Бриллиант. Однако с тех пор, как в зоне появился новый хозяин, он решил выкрасить зону в красный цвет и заняться в ней разведением козлов. Поэтому, перво-наперво, он посадил Клыка в помещение камерного типа, чтобы ослабить его влияние на жизнь колонии. И вот уже третью недели клык находился в штрафном изоляторе без грева и без возможности написать маляву, и контроль за состоянием зоны выпал из его рук.
Этим обстоятельством и воспользовался Колыван, попав по недосмотру администрации в то самое ПКТ, где в это время парился Клык.
*
– Я с фраером сидеть не буду, – завозмущался Клык, когда вертухаи втолкнули в его камеру избитого Колывана.
– А тебя никто и не спрашивает, – сквозь зубы ответил ему прапорщик и запер тяжелую железную дверь.
– Кто ты такой, – сквозь зубы спросил Клык Колывана.
– Человек божий, обшит кожей, – уклончиво ответил богатырь.
– Ты что, из этих? – недоверчиво оглядел Конлывана Клык?
– Из тех самых, – подтвердил Колыван.
– А в зону за какие грехи?
– Да не за грехи, а по заданию. Маляву тебе привез.
– От кого?
– От Бриллианта.
– И что, отобрали?
– У него не отберешь, – кивнул Колыван в сторону окна.
Там, за маленьким зарешеченным окошком сидел вечный спутник Колывана орлан-белохвост. К лапе его была привязана свернутая в трубку бумажка, накрученная на короткий простой карандаш. Сняв это все с лапы птицы, Колыван развернул записку и передал ее Клыку.
Почерк Бриллианта, Клык не мог не узнать. Почерк этот по просьбе Белоборода был искусно подделан графологом областного музея, основным занятием которого было восстановление утраченных рукописных документов, относящихся к историческому прошлому края. Не трудно было догадаться о том, что было в этой записке: Бриллиант якобы просил Клыка убить Варвару.
– Но как я это теперь сделаю? – проревел Клык, ударив кулаком по шероховатой бетонной стене. – Я тут, а он там.
– А ты своим корешам тоже маляву напиши, посоветовал Колыван. Карандаш у тебя есть, обратная сторона бумажки тоже свободна.
– А передать как? Здесь даже баландера сменили на последнего козла, – проскулил Клык, мотая из стороны в сторону ушибленной о стену рукой.
– А передать, это уже моя забота. Зови пупкаря!
Написав короткую записку, Клык начал стучать в дверное окошко. Через полчаса оно отворилось и круглая обрюзгшая вертухайская рожа сержанта-сверхсрочника появилась в его проеме. В этот момент Колыван схватил пупкаря за нос и через это самое окошко каким-то образом ухитрился втянуть в камеру всю его раздутую тушу.
– Лихо! – вымолвил Клык через открытый от удивления рот.
– Я еще и не то могу, – проговорил Колыван, и на глазах у еще более изумленного Клыка превратился в вертухая. Сам же вертухай принял облик того осужденного, в облике которого до этого пребывал Колыван.
– Отдохни тут пока, – сказал Колыван видоизмененному пупкарю и, сложившись вчетверо как трехрублевая купюра, вылез через все еще открытое окошко наружу.
Выбравшись в коридор, Колыван дошел до поворота и тут же встретил там другого охранника.
– Ну, что? – спросил тот.
– Да, новенький буянит. Надо б его отметелить как следует. Возьми кого-нибудь и приступай.
После этого преображенный в вохра Колыван прошел в четвертый барак. Лагерные мужики были на работе и лишь двое воров, для которых работа была несовместима с понятием воровской чести, сидели на нарах.
– Михалыч, тебе чего? – спросил Колывана один из них.
– Клык вам маляву послал, – невозмутимо ответил Колыван.


***
До начала операции по освобождению Большого Мага оставалось два дня. В то утро Григорий проснулся раньше обычного и, накинув телогрейку, вышел из дома в надворную уборную. Ночью выпал снег, но к уборной вела свежепротоптанная дорожка. Григорий не сразу обратил внимание, что следы эти оставлены не человеческой обувью, а копытами тридцать девятого размера. Точно такой размер копыт имела чертиха Нюрка.
«Что ей тут надо?» – подумал Григорий, открывая дверь деревянного туалета.
Нюрка сидела на толчке, теребя кончик хвоста когтистыми пальцами.
– Здорово, Гришка! – произнесла она своим писклявым свинячим голосом.
– Ты тут по делу, или как? – спросил Григорий.
– Тебя жду, – ответила представительница вида Daemon vulgaris.
– Тогда слезь с толчка, – я-то сюда по делу.
Нюрка освободила место, и Гришка тут же направил струю прямо в отверстие выгребной ямы.
– А зачем ты меня ждала? – спросил Григорий, не отрывая взгляд от поднимающегося от струи пара.
– Плохие новости, – ответила Нюрка. – Я только что из зоны. Тарамаита зарезали.
– Когда?! – воскликнул Григорий, и его струя от волнения запрыгала по стенам уборной.
– Час назад, – ответила чертиха.
– Что же теперь делать? – спросил Григорий, застегивая штаны.
– Надо срочно оповестить Васю, – проговорила Нюрка, – почесав голову у правого рога.

***
В это утро Катя Лопатина тоже проснулась почему-то раньше обычного – то ли оттого, что ей приснился Леонид Ильич Брежнев, целующий американского президента Картера, то ли оттого, что вечером они с бабулей выпили по бутылке «Жигулевского».
Не зажигая свет, Катя прошла в ванную и открыла воду. В этот момент раздался дверной звонок.
– Катя, открой, – донесся до Кати голос Розалии Федоровны.
– Я в ванной, – ответила Катя.
Послышался скрип половиц, и тяжелые бабушкины шаги тут же сменились звоном поворачиваемых в двери ключей.
– Здравствуйте, Розалия Федоровна, донесся до Кати голос входящего в квартиру Григория.
– Катюха, выходи, это свои! – прокричала Фурибунда через закрытую дверь в ванную.
– Щелкнув дверным шпингалетом, Катя открыла дверь. На пороге был не только Григорий. Рядом с ним с кислым выражением лица стоял неунывающий Вася Халябин.
– Операция отменяется, – поникшим голосом произнес Агалет.
– Что-то случилось?
– Случилось. Кто-то зарезал Большого Мага сегодня ночью.
– Жаль, – с некоторой долей разочарования в голосе произнесла Катя, – а я уже хотела попросить его научить меня чревовещанию.
– А я хотел научиться у него искусству нахождения одновременно в двух местах, – с несколько большей долей сожаления проговорил Агалет.
– Что ж, теперь нам остается одно, – глубокомысленно произнесла Розалия Федоровна, – придется обращаться к самому Леониду Ильичу.
– К Брежневу? – удивленно переспросил Григорий.
– Ы-ы-ы! – громко и отрывисто прохихикала Катя.
– Да нет, Брежнев в этом деле нам ничем не поможет, – ответила Розалия Федоровна, – нам придется обращаться к самому Леониду Ильичу Весперу.
– Это еще кто? – вновь переспросил Мугитор.
– Эх, ты! Темнота провинциальная, – произнесла Катя и надвинула ему на глаза вязаный «петушок».
– Веспер это Веспер! – назидательным тоном проговорила главведьма, убирая «петушок» с глаз неофита.
***
Леонид Ильич Веспер был в определенных кругах большой знаменитостью. Выглядел он всегда лет примерно на сорок пять, носил курчавую ассирийскую бороду, которая очень подходила к его пронзительным темно-карим глазам.
Жил Леонид Ильич в одной из сталинских высоток в самом центре Москвы. Темными зимними вечерами он выходил из подъезда, садился за руль своей личной «Чайки» и ехал в «Метрополь» или в «Националь». Там его всегда поджидал отдельный зарезервированный столик, за которым он всегда ужинал в полном одиночестве.
Лишь после того, как ужин Веспера начинал подходить к концу, к его столику подсаживался какой-нибудь человек, коротко излагал свою просьбу, после чего передавал Весперу запечатанный почтовый конверт.
Закончив же ужин, Леонид Ильич доставал из внутреннего кармана пиджака нераспечатанную пачку сотенных купюр, не распечатывая ее, ловко вынимал из пачки одну банкноту, клал ее на поднос и, никогда не дожидаясь сдачи, ехал домой.
Мчался он по Садовому кольцу на бешеной скорости, но никто его никогда не останавливал. Во-первых, потому что это была «Чайка», во-вторых, потому, что на этой «Чайке» были прикреплены красные дипломатические номера с импортной буквой “D”. Цифры «072», с которых начиналась цифровая композиция этого номера, говорили о том, что этот автомобиль относится к гаражу посольства Швейцарской Конфедерации. Сам же Леонид Ильич мог при случае предъявить дипломатический паспорт, свидетельствовавший о том, что он якобы является подданным княжества Лихтенштейн, дипломатические интересы коего, с 1919 года по всему миру представляла именно Швейцария.
Дома у него посреди зала стоял черный кабинетный рояль старинной немецкой работы, и в редкие свободные вечера, когда ему не нужно было посещать ни тот, ни дугой ресторан, Леонид Ильич любил музицировать. Иногда играл он по нотам, читая с листа настолько мастерски, что мог бы ему позавидовать даже сам Солодовник. Но чаще всего садился он за этот рояль безо всяких нот, и в эти ночные часы соседи его вынуждены были изнывать от жуткой какафонии, под звуки которой Веспер любил, как и Белобород, размышлять над судьбами мира.
Нет, Леонид Ильич не был музыкантом. Не был он и настройщиком фортепиано. Леонид Ильич Веспер был Главведьмой Советского Союза.
*
Лёня Веспер родился 6 августа апреля 1938 года в том самом заколдованном доме, расположенном в Гнездниковском переулке.
В 30-х годах на седьмом этаже этого дома поселился Прокурор СССР Андрей Януарьевич Вышинский. Он пользовался отдельным лифтом, и с другими жильцами не общался.
Однако в тех же тридцатых годах жильцы Четвертого дома Моссовета стали один за другим таинственно исчезать. В те же самые этажом ниже поселился Илья Оскарович Веспер со своей молодою супругою.
Илья Оскарович был гинекологом, его супруга, числилась акушеркой в той же консультации, которой заведовал ее муж. Однако на службе появлялась она лишь в день зарплаты, а основным ее занятием было гадание. Незадолго до этого, в тридцать шестом году, постановлением партии и правительства от двадцать седьмого июля в СССР были запрещены аборты. Вот тут-то и нашла применение другая профессия супруги Ильи Оскаровича. Дело в том, что она была ведьмой. Подпольные аборты карались тогда уголовным кодексом, и к этому рискованному делу Илья Оскарович не прибегал. Он просто направлял клиенток к жене, и та, используя колдовство, избавляла их от нежелательной беременности без какого-либо вмешательства. Кроме того, мать Лёни Веспера занималась гаданием и этот навык она передала единственному сыну, который в 13-летнем возрасте, как и положен всем будущим ведьмакам, прошел малое посвящение.
Посвящения в те времена проводились в Московском Доме Собраний. Однако «дом» этот не был отдельным строением, а располагался в одном из помещений магазина «Ноты» по адресу Неглинная, 14.
До двадцати трех лет Леня в качестве ведьмы себя не проявлял. Отец его скончался еще во время войны, и Леонид продолжал проживать в той же самой квартире с уже немолодой матерью. В то время Веспер был студентом-филологом, и вот в сентябре 1959 года, когда Леонид учился на третьем курсе, в нашей стране разгорелся спор между «физиками» и «лириками». Всё началось с того, что 2 сентября в «Комсомольской правде» появилась статья Ильи Эренбурга «Ответ на одно письмо». Это был ответ студентке пединститута, которая якобы написала Эренбургу о конфликте со своим другом-инженером. Спор с инженером зашел у нее о Блоке. Инженер заявил, что всё это устарело, и что интерес к искусству вытесняется в наш век могущественным научным прогрессом. Эренбург якобы взял сторону студентки, но доказывал ее правоту столь неубедительно и топорно, что всем становилось понятно – прав «инженер». В самый разгар дискуссии, 13 октября, в «Литературной Газете» было напечатано стихотворение Бориса Слуцкого «Физики и лирики», и прозвище «лирик» закрепилось за всеми гуманитариями.
Дискуссия продолжалась до 24 декабря. Стоит ли удивляться тому, что «физики» победили «лириков»?
Веспер понял, что карьера литературоведа теперь не принесет ему ни славы, ни денег и согласился вернуться к наследственному ремеслу.
Через два года умирает мать. На похороны собираются многие знатные ведьмы и тут же составляют чрезвычайный синклит, на котором решают, что именно Леонид должен занять место главведьмы. В спешном порядке организуется Великое посвящение, и Веспер получает тайные регалии.
Теперь Леонид Ильич был должен председательствовать в Синклите, а в промежутках между его ежегодными заседаниями принимать самостоятельные решения, касающиеся споров между ведьмами, назначать исполняющих обязанности главведьм в города до их утверждения синклитом.
Вскоре Веспер женился на молодой ведьмочке из города Куйбышева, и в 1964 году у него родилась дочь Стелла, а 6 июня 1966 года у него был должен родиться сын, которому еще в утробе матери дали имя Эммануил. Однако буквально накануне предстоящих родов, 4 июня группа теhомитов убивает его жену вместе с нерожденным ребенком.
После смерти жены Весперу удалось, вероятно, не без помощи колдовства переехать в дом на Котельнической набережной. Географическое положение этого дома позволяло Весперу быть в центре мистических событий и по мере возможности их контролировать.

*
Гадание было не единственной способностью, которыми обладал Веспер. Кроме этого он обладал теми тремя навыками, которые очень ценились в последние брежневские времена. Во-первых, Леонид Ильич доставал. Достать он мог всё, что угодно и даже то, что не производилось не только советской промышленностью, но и не выпускалось ни на одном из предприятий стран Совета Экономической Взаимопомощи. Во-вторых, Веспер устраивал. Устроить он мог кого угодно, куда угодно и кем угодно. Не было такого дурака, которого Веспер не мог бы устроить на самое умное место, и не было такой уродины, которую Леонид Ильич не мог бы устроить фотомоделью в журнал «Работница». И, в-третьих, Леонид Ильич Веспер решал. Решать он мог любые вопросы, причем даже те, которые, казалось бы, не могут быть решены даже на уровне министерств и ведомств союзного подчинения. Поэтому к Весперу обращались многие, и все, кто к нему попадали, оставались довольны.
Однако попасть к Леониду Ильичу можно было только по блату, и по этой самой причине к нему мало кто попадал. Все выходы на Веспера были в руках у Стеллы – 20-летней красавицы-студентки неизвестно какого ВУЗа. Одни говорили, что учится она в МГУ, другие же, также как и первые, называвшие себя ее одногруппниками, утверждали, что учится она не где-нибудь, а в Московском Институте Международных Отношений. Где же Стелла училась на самом деле, никто достоверно не знал, но, в конечном счете, именно она решала, возьмется ли отец за тот или иной вопрос.
Вопрос, который решался в тот вечер, был вопросом государственной важности. Поэтому на крышке рояля, покрытой белоснежной скатертью, стояли самые изысканные напитки, а в качестве закуски рояль был сервирован изысканными деликатесами.
С левой стороны рояля с рюмкой «Мартеля» в руке сидел вор в законе по кличке Бриллиант. С правой же, напротив Бриллианта, сидел не кто иной, как министр иностранных дел Союза ССР Андрей Андреевич Громыко. Рядом с Громыко в гражданском костюме вместо привычного маршальского мундира сидел министр обороны Советского Союза Дмитрий Федорович Устинов. Сам же Веспер сидел за клавиатурой в качестве председательствующего на этом высоком собрании. Речь шла о бизнесе. Бриллиант предлагал совместный проект по поставкам из Афганистана опия-сырца в СССР, страны социализма и далее на запад. Роль советского правительства состояла в том, чтобы ввести в Афганистан Советские войска, спровоцировать там гражданскую войну, ввязаться в нее и, неся в этой войне определенные потери, ввозить вместе с трупами в цинковых гробах сырье, из которого впоследствии будет произведен героин. Естественно, всем присутствующим предлагалась определенная доля от этого бизнеса, и даже самому Весперу полагалось десять процентов за посредничество.
И вот, когда дискуссия была в самом разгаре, в прихожей раздался длинный телефонный звонок, звучавший по-междугороднему.
– Стелла, я занят, – прокричал Веспер, и дочка, стуча по паркету каблучками домашних туфелек, вышла из кухни в прихожую.
Взяв трубку, она хотела было вежливо отправить подальше несвоевременного абонента, но в трубке раздался знакомый голос.
– Розалия Федоровна! Как я рада вас слышать! Ну, как там дела в вашей Тмутаракани? В столицу к нам с Катей не собираетесь? Да?! Ой, как чудесно! Ой, а что, что-то случилось? Да? Как жаль. Конечно, приезжайте, папа всегда рад будет вас принять. Хорошо, ждем, произнесла Стелла и положила трубку.
– Доча, кто там звонил? – послышался из зала голос Веспера.
– Фурибунда, – ответила Стелла через закрытую дверь коридора.
– Фурибунда? – переспросил Бриллиант, едва не выронив из пальцев рюмку с «Мартелем».
– Она самая, – подтвердил Веспер.
– Она в Москве? – спросил Бриллиант.
– Она в Москве? – переадресовал Веспер дочери вопрос Бриллианта.
– Скоро будет, – ответила Стелла через закрытую дверь.
– А что, у тебя есть какие-то дела с Фурибундой, – обратился Веспер к Бриллианту.
– У меня, то нет, но у нее...
– Что, у нее?
– Да так, ничего, – уклончиво ответил вор в законе.
– Фурибунда? Какое романтичное имя! – мечтательно протянул Громыко. – А вы, Леонид, не могли бы меня с ней познакомить.
– Мог бы, но не советую вам этого делать, – сухо ответил Веспер, – особенно, принимая во внимание ваш 70-летний возраст.
– Андрей Андреич! Мы пришли сюда не за тем, чтобы знакомиться со старыми ведьмами, – одернул его Устинов.
– Вы тоже ее знаете? – обратился Бриллиант к Устинову.
– Дела давно минувших дней, – отмахнулся Устинов.
– Понятно, – кивнул Бриллиант, и дискуссия пошла своим чередом.

* * *
Поезд Владивосток-Москва прибыл на Ярославский вокзал без опозданий. Притворившись невидимыми, Розалия Федоровна, Катя и Григорий нырнули в Метро и, обретя невесомость, перелетели через эскалатор.
– А зачем нам тут быть невидимыми? – спросил Григорий, перейдя в режим «ТуиуТ», – что нам по пятаку жалко?
– Дело не в пятаках, – ответила главведьма, – дело в тех старушках в красных беретах. Вон ту видишь? Я ее помню еще с тридцать девятого года. Она тогда была молоденькой. Я тоже не была старой. Однако эта сучка меня до сих пор помнит. Если она меня увидит, тут же сообщит куда следует, и наше пребывание в Москве станет секретом Полишинеля.
Спикировав над головами граждан, спускающихся по эскалатору, далеко не святая троица взмыла под потолок и полетела над верхними пешеходными галереями.
– В какую сторону поедем? – спросил Григорий, бывший в Москве лишь однажды в десятилетнем возрасте.
– Нам надо на Таганскую, – ответила Фурибунда.
– Тогда нам следует спуститься на кольцевую, – проговорила Катя.
– Кольцевая – это коричневая, – возразила провинциальная главведьма, а нам надо на Черную, то есть, на Концевую.
– И как на нее попадают? – спросил простодушный Мугитор.
– На этой ветке, не доезжая до станции «Красносельской», есть поворот. Свернув туда, мы попадем в депо «Северное», а уж оттуда и на Черную линию.
В этот момент к платформе подошел желто-голубой поезд, состоящий из восьми вагонов типа «Д».
– Полезем в вагоны? – спросила Эпирема.
– Нет, зацепимся за воздухозаборники и полетим над вагонами, – ответила Фурибунда, – главное, не пропустить поворот.
* * *

Черная линия шла подо всей Москвой на самом нижнем уровне. До глубины ее проложения не могла достать даже ракета «Першинг-2», оснащенная проникающей глубоко в землю боеголовкой W86. Рыть эту линию начали еще во время войны, но до смерти Сталина закончить так и не успели. О ее существовании знало лишь ведомство Берии, но и он, и его помощники унесли эту тайну с собою в могилу. Оставшиеся же в живых решили не раскрывать эту тайну Хрущеву, и линия оказалась заброшенной. По этой линии не ходили поезда, и в темных тоннелях лежали ржавые рельсы.
Этой-то заброшенностью и воспользовалось инфернальное подполье, для которого никогда не было никаких секретов. Пользуясь Черной линией, варлоки могли проникать и в Кремль, и в МИД и даже на Лубянку.
Постепенно бездействующие станции, тоннели и тупики стали заселять вампиры, упыри, вурдалаки и другая полунечисть вынужденная из-за отсутствия тени жить под землей. В деревнях и мелких городах весь этот сброд обычно обитает на кладбищах. А в городах, где кладбища охраняются, а тем более, где большинство покойников сжигается в крематориях, они вынуждены жить в заброшенных подземельях, так как на кладбищах все бестенесники уже не поместятся.
Одна из станций Черной линии находилась прямо под тем самым 26-этажным 176-метровым домом, где по соседству с ведьмой 26-го градуса Фаиной Раневской и варлоком 30-го градуса Никитой Богословским жил главный ведьмак Советского Союза Леонид Ильич Веспер.
*
Долетев под потолком тоннеля до безымянной станции, Катя, Григорий и Розалия Федоровна поднялись по широкому мусоропроводу на нужный этаж и постучали в крышку.
– Это свои, – проговорила Стела и пошла открывать. Веспер последовал за ней встречать дорогих гостей.
– Тарамаита убили, – прямо с порога мусоропровода проговорила Розалия Федоровна, не дожидаясь вопросов Веспера о том, что привело в Москву эту компанию.
– А мне уже сообщили, – ответил Леонид Ильич голосом Брежнева.
– Теперь нам нужен еще один большой маг, – продолжила Фурибунда.
– И зачем он вам нужен? – спросил в ответ Веспер, надев для важности на нос дореволюционное позолоченное pince-nez.
– Скорее всего, в наших краях этим летом родится Хайшам.
– Откуда ты это знаешь?
– Карты сказали.
– Все сразу? – недоверчиво переспросил Веспер.
– Нет, только королева мечей.
– И ты поверила ей, не, проверив? Кроме того, твоя королева не могла указать ни имя, ни адрес, и Большому Магу придется искать будущую родительницу Хайшама по всей области без каких-либо гарантий на успех.
– Мы ее уже нашли, – вставила свое слово Эпирема.
– Поздравляю. И как же?
– Благодаря нашему Мугитору, – указала она на Григория.
– Это еще что за метоскоп новоявленный? – сердито посмотрел Веспер на новоиспеченного варлока.
– Я не микроскоп, я – гинеколог гордо и обиженно ответил Григорий.
– Я не понимаю, если у вас такие гинекологи, зачем вам понадобился Большой Маг? – проговорил Веспер в адрес Фурибунды.
– Нам нужно определить, точно ли эта она, и после этого сделать ее нашей.
– Хорошо, – согласился Веспер, – раз ее личность известна, задача упрощается.
– Так ты дашь нам Большого Мага? – с надеждой переспросила Фурибунда.
– Нет, Большого Мага я тебе не дам – они все под колпаком, и если кто-то из них сдвинется с места, это сразу будет зафиксировано соответствующими органами. А органы эти, как вы все знаете, нашпигованы теhомитами. Да и потом, все Большие Маги сегодня люди известные и уважаемые. Не поедет же Никита Владимирович в ваше Захолустье. Во-первых, ему в мае будет шестьдесят семь, а во-вторых…
– Ну и что, что шестьдесят семь? – перебила Веспера Фурибунда. – Мне вчера семьдесят стукануло, а я юбилей в поезде встретила.
– В своем далеком краю ты можешь командовать как тебе заблагорассудится, – возразил Веспер, – но тут даже я вынужден считаться с правилами – как со светскими, так и с советскими. Москва нынче не та, что в прежние времена. Приходится посвящать в ведьмаки и присваивать градусы работникам партийно-советского аппарата, чтобы они не чинили препятствий нашим делам. Но палка эта о двух концах: теперь мы обязаны не идти в разрез с внешней и внутренней политикой государства, чтобы наши новопосвященные партработники не потеряли своих должностей. Однако я могу вам кое-что подсказать, – неожиданно сменил тон Леонид Ильич, – в вашей областной психушке есть один секретный пациент. Он там находится аж со времен войны. Судя по тому, что я о нем слышал, это и есть Большой Маг Аветат, – шестой маг в кругу Ишаварфа. Он попал под бомбежку в первые дни войны. На его глазах погибла вся его семья. В результате он спятил, и его поместили в психушку. По самым последним данным Аветат находится в закрытом спецотделении, куда не пропускают никаких посетителей. В психушке среди персонала он известен под кличкой Фокусник. Однако я могу и ошибаться, и прежде, чем соваться туда, эту версию надо проверить.

*
Проверку этой версии было решено провести в тот же самый день, когда Фурибунда вместе со внучкой и ее другом вернулись в город. Сразу после этой беседы Веспер посадил их в «Чайку» и отвез в Домодедовский аэропорт. Там, зайдя в нужный кабинет, он добыл три билета на ближайший рейс и отправил всех троих домой самолетом. Два с половиной часа спустя Ту-104 коснулся колесами взлетно-посадочной полосы. У выхода вернувшуюся делегацию встречал ведьмак-боевик Агалет, предупрежденный прибывшей за час до этого из Москвы сверхзвуковой вестовой вороной.
Взяв с собою добытое колдовским способом удостоверение сотрудника органов госбезопасности, а также доверенность на управление главведьминым «Москвичем», которую Розалия Федоровна без всякого нотариуса за пару секунд сварганила при помощи какого-то неизвестного Григорию заклинания, Вася выехал в адресный стол и уже через полчаса вернулся на квартиру Фурибунды. В руках он держал выданный в адресном столе листок с адресом бывшей заведующей спецотделением областной психиатрической лечебницы. В двенадцать часов дня на этом же «Москвиче» Вася с Григорием выехали по добытому адресу.

* * *
Дом, в котором жила Капитолина Алексеевна – бывшая заведующая специализированным отделением областного психоневрологического диспансера – находился на восточной окраине города в двух шагах езды, как выражался Вася, от самой психбольницы, на конечной остановке единственного в городе третьего трамвайного маршрута – на конечной, противоположной той, что находилась в тупике Двадцать Второго партсъезда.
Нельзя было сказать, что город с более чем полумиллионным населением был таким уж маленьким, но к середине 70-х годов от семи некогда существовавших трамвайных маршрутов остался почему-то только один – третий. Знающие люди говорили, что нынешнему председателю горисполкома трамваи осточертели еще во времена его послевоенного детства. Трамвайная линия, говорят, проходила тогда в настолько непосредственной близости от его дома, что, проезжая мимо него туда-сюда по пятнадцать раз в день, вагоны вызывали дрожание стекол и выплескивание кипятка из жестяных кружек. Поэтому, принимая решения о развитии городского общественного транспорта, председатель горисполкома отдавал предпочтение не красным громыхающим трамваям Рижского вагонного завода, а сравнительно бесшумным троллейбусам сделанным на Заводе имени Урицкого в поволжском городе Энгельсе, да ярко-желтым автобусам «Икарус», изготовленным в братской Венгрии. Правда, недоброжелатели председателя горисполкома поговаривали, что ему просто завидно, что его «Чайка» и по длине, и по ширине меньше трамвайного вагона.
Уже подъезжая к дому, Григорий и Вася заметили низкорослую старушку, заносящую через калитку во двор своего дома два эмалированных ведра с только что набранной в колонке водой.
– Здравствуйте, Капитолина Алексеевна! – почти прокричал Вася, опасаясь как будто, что, если она зайдет в дом, то им придется довольно трудно. Дело в том, что на калитке не было электрического звонка, а дом находился в глубине сада метрах в десяти от забора. Стучать в этом случае в калитку было бы бесполезно, а кричать так, чтобы быть услышанным в доме с закрытыми дверями и окнами, даже Вася считал не совсем приличным.
Громкость приветствия возымела обратный эффект.
– Что вы кричите, молодой человек? Я, хоть и старая, но на слух пока еще не жалуюсь.
– Извините нас за беспокойство, – слегка смутившись, проговорил Вася, – но нам необходимо с вами поговорить.
– Зачем это я на старости лет понадобилась вашей конторе? – показала свою проницательность Капитолина Алексеевна, впустив визитеров в калитку.
– Да вот, хотим кое-что спросить, относящееся к вашей прежней работе.
– Что, опять людоед сбежал?
– Да нет, людоеда в прошлом году под Алма-Ату перевели, – ответил Вася. – Поближе, так сказать, к исторической родине. А вот что касается другого пациента, здесь нам понадобится ваша помощь.
– Это вы кого имеете в виду?
– Да, Фокусника.
– А чем он вас заинтересовал? Сидит себе спокойно, никого не трогает, женщинами не питается, социальной опасности вообще не представляет. Я сама несколько раз рапорт писала, чтобы его на амбулаторное лечение перевели по месту жительства. Только места жительства у него теперь-то и нет, а фамилию свою он уже и тогда не помнил, а как ему документы без фамилии выдавать? Люди без отчества у нас встречаются, особенно в Казахстане и в Средней Азии. Но фамилии, тем не менее, есть у всех, даже у представителей малочисленных народностей Крайнего Севера. И в общее отделение его почему-то перевести не хотели. Говорили, что то, что он считает себя колдуном, представляет идеологическую опасность. Ладно бы, если бы он там Лениным назвался или Сталиным, например, тогда бы еще понятно было. А так, пусть он себя хоть ведром помойным считает, кому какой от этого вред? Грустный только уж больно он – депрессия у него хроническая, потому что ему в больнице колдовать не дают.
– Так, значит, вы однозначно считаете его больным человеком? – включился в разговор Григорий.
– Как понимать «однозначно»? Физически он вполне здоров. Но странный уж больно какой-то.
– Еще бы он не был странным, если он был психом, – попытался сострить Агалет.
– Дело не в том, что он псих, – не поняла Васиного юмора Капитолина Алексеевна. – Он в совершенстве знает и латынь, и древнегреческий.
– А чего же тут странного? – удивился Григорий – До революции их в обязательном порядке учили в любой гимназии.
– Учить-то учили, да никто толком не учился. Я сама ходила в гимназию, да и потом, уже после революции, латынь в медицинском учила, но чтобы на ней разговаривать…
– А, может, он не только учился, а еще и учил? Может, даже не в гимназии, а в каком-нибудь университете, или в духовной академии?
– Так-то оно так, – согласилась Капитолина Алексеевна, – но как объяснить главное? Почему он за сорок лет ничуть не состарился?
– Это еще что! – вновь вступил в разговор Агалет. – У нас в деревне, родители у меня до сих пор там живут, есть один дед. Раньше же водка запрещена была, ее ведь после первой мировой только с двадцать четвертого года разрешили, так он еще со времен Гражданской войны самогоном полрайона поит и сам употребляет, будь здоров. Как тогда дедом был, так и сейчас дед. Сколько ему лет, никто не знает. Метрику он давно потерял, или не было у нее ее вовсе, а церковь когда в двадцать девятом году сносили, так все книги регистрационные тоже на растопку да на самокрутки пустили. Так вот он и живет. Спросят его, сколько ему лет, а он говорит, не знаю, сто, наверное. Вот они ему дату высчитают и в паспорт запишут. Последний раз, когда в прошлом году новые выдавали, с большой фотографией, ему 1878 год записали. А кто его знает, может, он еще при Наполеоне родился, или вообще при Петре I. Сам-то он не знает, потому как неграмотный, даже цифры не умеет писать. Однако червонец от трешки всегда отличить умеет.
– А кроме возраста ничего необычного за ним не замечалось?
– Так вы что, с этим что ли вопросом ко мне пришли? Его надо представителям вашей конторы задавать. От вас же он к нам в начале войны поступил. Я как раз в этот день дежурная была. Подъезжают тогда к нашим воротам две машины: «эмка» простая и «ЗИС-101». Выходит из «ЗИСа» энкавэдешник в форме. Петлицы краповые, а на петлицах три звездочки на продольной полоске, да и на рукавах три звезды, тоже треугольником.
– Капитан госбезопасности? – уточнил Вася.
– Во-во! – подтвердила Капитолина Алексеевна, – красноармейскому полковнику соответствовало. Подходит, значит, ко мне и говорит: «Ведите меня, девушка, к главврачу». Ну, думаю, доигрался наш Цезарь Леопольдович со своей ностальгией по царским временам. Снимет, бывало, пенсне, протрет его шелковым платочком и скажет: «Да-с, то ли дело было при царе-батюшке». А тогда не то, что за царя-батюшку, за само слово-ер на Колыму загреметь было можно.
– За что, за что? – поинтересовался Вася.
– За «слово» с «ером».
– «Слово» – это буква «с», – стал объяснять Васе начитанный Григорий, – так она до революции называлась. Помнишь: «аз, буки, веди?..» А «ер» – это наш нынешний твердый знак, тот, что ставился после буквы «слово» в выражении «да-с».
– Вот-вот, – подтвердила Капитолина Алексеевна, – тогда твердого знака даже в азбуке не было. Слово «съезд», например, через апостроф писали. Так вот, когда привела я к нему этого энкавэдешника, тот так и побледнел весь, а минут через десять звонит мне в отделение по внутреннему телефону, голос такой радостный, говорит: «Ничего страшного, Валенька, это они к нам нового пациента привезли, вы его, пожалуйста, у себя как следует оприходуйте».
Так у нас этот пациент и появился. Ни паспорта у него не было, ни другого какого документа. Когда лет десять назад паспорта заменяли, всем нашим пациентам выписали, а ему – нет.
– А какова на ваш взгляд причина его заболевания?
– Жертва он, скорее всего.
– Жертва чего?
– Да ваших же экспериментов.
– Каких экспериментов?
– Вам лучше знать. Тогда этот первый был, а потом, после войны к нам таких пачками завозили. И американцы тоже, видать, не отставали. В пятьдесят втором на Сахалине диверсанта поймали. Подвез тогда его к берегу японский катер и выпустил в надувном костюме. Задание у него было, чтобы проник он в какой-нибудь дом и спер оттуда советские документы – паспорт, военник, да партбилет чей-нибудь. Едва он к берегу подплыл, тут как тут наряд пограничный.
– Хэндэ хох, шпионская морда!
Хэнды-то свои он, конечно, поднял, а сам и говорит:
– Ведите меня, ребята, в особый отдел. Всю правду хочу рассказать. Похитили меня в войну проклятые американцы, поджигатели войны. Голубев моя фамилия. Служил я, – говорит, – тогда в Иране, да по глупости лет своих из части в самоволку отлучился. Пошел в тамошний кабак, где хозяином курд был, член Рабочей партии, и большой друг советских людей, особенно офицеров, выпить любивших. Этот-то двуличный тип меня водкой со снотворным накачал, да американцам и продал.
Ему бы, дураку, наоборот, американцем заделаться, чтобы его на кого-нибудь из пойманных там наших разведчиков обменяли, а он показывает, что он, якобы, наш предатель. Таких у нас тогда расстреливали. Это сейчас они стали жертвами политических репрессий. Проверили, а легенда-то липовая. Но от него так ничего при допросах добиться и не могли.
– Так что, человека, которого он из себя изображал, на самом деле и не существовало? – спросил Вася.
– Да нет, был такой Голубев – с тем же именем, с тем же отчеством, с той же датой рождения. Но в тот самый момент, когда этот шпион подплывал к сахалинскому берегу в надувном костюме, настоящий голубев работал на Уралвагонзаводе в Нижем Тагиле и к выпускаемым там гусеничным «вагонам» марки Т-54 орудийные башни пришпандоривал. Под конец решили, что он ненормальный и к нам сплавили. Уже когда Герман, главврач нынешний, к нам после института по распределению попал, он-то его под гипнозом и расколол. Оказывается, ему такой код ввели, что, если его поймают, то он сразу забудет, что он американец и будет в свою легенду искренне верить. Американца этого тогда и в самом деле на кого-то из наших обменяли, да свои его там тут же и грохнули в автокатастрофе, а Герман на нем успел кандидатскую защитить.
– Вот, значит по каким алкоголикам он специалист!
– Зря, что ли, он полковником числится? Вот после этого американца он в гору-то и пошел. Главная его заслуга в том, что он догадался, что сам этот шпион не помнил, что он американец, а верил в то, что он русский. Так и с этим Фокусником. Законопатили ему информацию под черепную крышку, а потом куда его девать – только к нам.
– Значит вы, как врач, тем более, как врач-психиатр, считаете, что такое в наши дни стало возможным?
– При чем здесь наши дни? Такое многие и в древности умели. А в средние века особенно. Тогда, в отличие от ваших коллег, зря на кострах никого не жгли. Просто называли этих экспериментаторов над людьми ведьмами да колдунами.
– Так вы что, инквизицию оправдываете? – удивленно переспросил Григорий.
– А что, умные были люди, знающие. Видели они, откуда беда человечеству грозит. Если бы не они, Европа бы до сих пор нищей была, как в Средневековье. И вместо ученых – одни шарлатаны, да чернокнижники.
– Признаться, мне странно это слышать от такого образованного человека, как вы, – недоуменно проговорил Григорий. – Нас же с детства учили, что инквизиция, наоборот, передовых ученых уничтожала. Джордано Бруно, например.
– Джордано Бруно сожгли не за то, что он думал, а за то, что он делал.
– А что он делал?
– Педерастом он был и мальчиков насиловал. А за мысли люди тогда только перед Богом отвечали. Коперника же никто не сжег. Сжигали же только за ритуальные убийства, да за колдовство со смертельным исходом. Захочет, к примеру, девица парня приворожить, пойдет к колдунье, та ей даст приворотного зелья, настоянного на белладонне какой-нибудь, а то и вообще на аконите или цикуте, а жених от такого зелья коньки-то и отбросит. Или врачи тогда были: пока больной не окочурится, читают над ним свои дурацкие заклинания, да поят его всякими зельями из той же отравы. И ведь настоящим-то лекарям развернуться не давали. А как всю эту сволоту при помощи инквизиции почистили, так сразу Новое Время и началось. Наука начала развиваться, машины стали изобретать, вместо того, чтобы ртуть в золото превращать.
– Значит, сжигали, говорите, одних этих, гомосексуалистов да колдунов? – переспросил ведьмак Агалет.
– А колдовство с его тайными обществами всегда рука об руку шло с разного рода извращениями. По этому извращенческому признаку в тайные общества и набирали. А цель всегда одна: к власти прийти и себе подобных к ней привести. Тогда государства и гибли, когда к власти пидоры приходили. Отец у меня этими вопросами занимался. Был бы он жив, многих бы сейчас на чистую воду вывел. Вот спрашивают порой, каким местом начальство думало, когда такие решения принимало. И правы те, кто говорит, что задницей.
– Чем дальше вас слушаю, тем больше я удивляюсь, – продолжал недоумевать Григорий. – Я вот, например, никогда не замечал связи между сексуальными предпочтениями правителя и политическим курсом государства.
– Неужели вы знаете эту самую большую тайну двадцатого века, – с едва скрываемой иронией проговорил Вася.
– А тут, молодой человек, и знать-то ничего не надо. Этот ваш Освальд в нашей психушке побывал. Лежал в соседней палате с этим вашим Фокусником.
– Почему наш?
– Так ведь это же вы его к нам привезли, вы и забрали, а потом вы же обратно в Америку и отправили. И эту Маринку тоже вы ему подложили. Та еще сучка. У вас таких по-моему шмарами называют. Вы же потом его и в Америку обратно вместе с Маринкой отправили. Так вот, молодой человек, Освальд ваш был бисексуалом. Любовничек у него в Америке остался. Часто Освальд его вспоминал, когда у нас находился. Кабаре он там каким-то заведовал.
– Это тот самый Джек Руби, который на другой день после убийства Кеннеди в подвале полицейского управления застрелил Освальда? – переспросил Григорий.
– Он самый, Яшка Рубинштейн, – подтвердила Капитолина Алексеевна.
– Так вы хотите сказать, что это мы устроили убийство Кеннеди?
– Не вы, конечно, молодые люди, вы тогда еще пешком под стол хаживали, а тот, который и Кеннеди убить приказал, и Хрущева снять заказал.
– Что же он, и Америкой, и Советским Союзом командует?
– Он всем командует: кайзером Вильгельмом и царем Николаем, Гитлером и Сталиным, Брежневым и Картером. А знаете, как он миром правит? Через баб, да через гомосексуальных любовников.
– И кто же он такой? – спросил Вася Капитолину Алексеевну?
– А вы разве не знаете? – удивилась старушка. Это тот, который сделал сумасшедшим вашего Фокусника. Он ведь не просто фокусник. Он такое может устроить…
«У бабки явно по старости крыша поехала. Наверное потому, что всю жизнь с психами проработала», – подумал Григорий, подмигивая в ответ Васе, который и сам, видать, думал то же самое, но тоже ничего не говорил.
– …он может находиться в двух местах одновременно и говорить, не открывая рта? – договорила Капитолина Алексеевна.
«Большой маг», – подумал Григорий.
«Точно», – подумал в ответ Агалет.

* * *

На другой день Гриша с Васей Халябиным должны были отправиться к главврачу местной психбольницы. Накануне вечером по просьбе Григория Ашот Амаякович договорился со своим другом и сокурсником о том, что тот примет его подающего надежды практиканта.
В эту ночь Григория мучил странный и страшный сон. Снилось ему, что одет он в римскую тогу, острижен, что называется, под горшок, и что и он, стоя на мозаичном полу, ведет допрос приведенного к нему узника. Выглядел этот узник так, как был изображен художником, носившим при жизни странную фамилию Ге, сам Иисус Христос. Картину эту, которая, судя по словам экскурсовода, была написана в тысяча восемьсот девяностом году, Григорий видал в Третьяковке, когда в десять лет приезжал вместе с отцом в Москву. Наверное, именно поэтому образы Христа и Пилата, гнездившиеся у него в мозгу, в точности соответствовали тем лицам, которые Николай Николаевич Ге изобразил на той знаменитой картине. И тут Григорию внезапно приспичило задать арестанту тот самый вопрос, который в текстах Нового Завета был оставлен без ответа. Оставлен без ответа оставшимся неизвестным древним писателем, сочинившим, как полагал Григорий, свою трагическую повесть о горькой судьбе выдающейся личности, не понятой современниками-конформистами.
– Quid est veritas? – вопрошал Григорий приснившегося ему арестанта, когда дверной звонок заехавшего за ним Агалета вывел его из страшного сновидения.
Нехотя натягивая штаны, Григорий с трудом поднялся со скрипучей кровати, продавленная сетка которой едва не касалась покрытого драным линолеумом пола. Затем, наспех надев засаленную отцовскую куртку и вязаную шапку-петушок, вышел вместе с ним из провонявшего мочой подъезда в морозную утреннюю тьму, сквозь которую с трудом пробивались стояночные огни «Москвича». Заведенный мотор нетерпеливо постукивал поршневыми пальцами, а Вася, почему-то волнуясь, курил одну «Астру» за другой.
– Вчера вечером я решил посидеть в нашей Лермонтовской библиотеке, – неожиданно произнес Агалет, садясь за руль ведьминого «Москвича». И знаешь, что я там обнаружил? Книгу того самого профессора, к которому мы сейчас едем.
Заведуя здешней областной психушкой, он накопил на ее пациентах столько материала, что хватило в свое время на докторскую диссертацию. А ту монографию, которую я вчера почитал, он написал пару лет назад. Пишет он в ней о том, какие чудеса он может вытворять со своими пациентами при помощи гипноза. Скажем, кажется пациенту, что он женщина. Профессор проводит несколько сеансов, и пациент отказывается от своей бредовой идеи проделать себе операцию по изменению пола – такую, что сейчас делают в Америке. Психов этих лечить надо, а они им операции делают.
– Конечно, медицина же там платная, а операция такая стоит дорого. Лучше содрать с такого психа кучу денег, чем доказывать ему, что он псих.
– Но самое интересное, что можно сделать наоборот. Тогда у пациента начинают расти молочные железы, а надпочечники вырабатывают такие гормоны, от которых исчезают усы и борода.
– Зачем же так издеваться над людьми?
– Это уже другой вопрос. Чего не сделаешь ради науки?
– Особенно ради ученой степени.
– Я думаю, что, когда тридцать пять лет назад, будучи молодым психиатром, наш профессор поступил по распределению в наш облпсихдиспансер, тогда он и обнаружил этого пациента, а будучи человекам, кое-что понимающим в наших делах, срочно его засекретил, чтобы потом, когда всю эту историю можно будет за давностью лет рассекретить, сделать себе на нем мировое имя. Недавно он наведывался в Женеву на международный симпозиум. Доклад его там произвел форменный ажиотаж.
– А о чем был этот доклад?
– Да кто его знает? Сотрудник органов, сопровождавший ту делегацию, хотя и был человеком исполнительным, французского языка не знает, поэтому, конечно же, ничего не понял. Однако в отчете своем он написал, что в свое свободное время профессор смотался в Цюрих.
– Что, деньги на счет положил?
– Насчет денег этот сотрудник, который одновременно сотрудничает и с нами, с уверенностью сказать не может. А то, что сдал он в банк какую-то рукопись, в отчете точно упомянуто. Хотя деньги тоже нельзя исключить. Человек он далеко не бедный.
Пока собеседники были увлечены разговором, в тупике липовой аллеи стали угадываться контуры здания областного психоневрологического диспансера. Цвет фасадной стены здания подозрительным образом совпадал с цветом пожухлой листвы, уже опавшей с растущих вдоль аллеи лип.
– Понятно, почему он не бедный, – сказал Григорий, указывая на облупившуюся штукатурку. – Облздравотдел, наверняка, ежегодно выделяет кучу средств на текущий ремонт здания, а они им, совместно с сестрой-хозяйкой, естественно, успешно осваиваются. При этом, говоря слово «осваиваются», он многозначительно похлопал себя по карману.
– Дело не только в этом, – начал объяснять Агалет, паркуя ведьмин «Москвич» около диковинного в этом городе «Мерседеса», тупо уставившегося своими вертикальными фарами в желтую стену здания. – Владея этим своим гипнозом, он успешно лечит высокопоставленных алкоголиков. Тех алкоголиков, что рангом не вышли, жены, совместно с участковыми, отправляют на принудительное лечение в лечебно-трудовые профилактории. Но кто же отправит в ЛТП человека, занимающего, скажем, пост секретаря обкома КПСС, пьянство которого с каждым годом все больше становится секретом Полишинеля? Вот и приходят к профессору шикарно одетые дамочки, упрашивая его избавить мужа от пагубного пристрастия, которое никак не дает им возможности получить повышение и уехать в Москву. Лечит он их на дому, и ему действительно удается добиться длительной и небезвозмездной ремиссии. «Мерседес», кстати, тоже его. Машин этой марки в городе две. Первая принадлежит уважаемому у нас пенсионеру, ветерану войны и труда, который привез этот автомобиль после войны из оккупированной Германии. Там он его на коробку тушенки выменял. Это точно такой же «Мерседес-230», на котором в кино Штирлиц ездил. Второй – вот этот. Он поновее – ему всего лет пять будет. Точно такой «Мерседес-Бенц-380», говорят, есть в Москве у самого Высоцкого. Двигатель, правда, волговский. «Родной» мотор от нашего масла на первом году заклинило. Да и от бензина с нашей заправки у него все время была детонация. Кстати, мастерская автосервиса у него здесь своя. Машины психи ремонтируют. Многие в эту мастерскую свои машины на ремонт ставят, и больница на этом имеет дополнительный доход.
– А разве это законно, использовать труд больных людей? – задал Григорий наивный вопрос.
– Конечно, незаконно, – разведя руками, ответил варлок, – но ОБХСС несколько раз проверки устраивал, ничего криминального не нашел. Это, мол, трудотерапия. Очень помогает при лечении некоторых психозов, главным образом, алкогольных. Алкаши ведь они, то ли по иронии судьбы хорошие мастера, то ли это как-то генетически связано? Наверное, ген мастеровитости и ген алкоголизма в одной хромосоме находятся.
*
Секретарь-машинистка главврача казалась на первый взгляд молодой и весьма премилой особой. Лишь острый взгляд новоиспеченного ведьмака мог различить скрывающуюся где-то далеко в глубине прелестных голубых глаз ее далеко не безобидную сущность.
– Фамилие ваше как? – приятным голосом осведомилась секретарша.
– Коробков, Григорий Денисович, – вежливо ответил Мугитор.
Попросив своим ангельским голоском немного подождать, девушка встала с вращающегося чешского стула на колесиках и, покачивая бедрами из стороны в сторону, без стука вошла в кабинет. Через несколько секунд она вернулась в приемную и попросила Григория войти в кабинет.
Спиною к окну за сверкающим полировкой столом, изготовленным из натурального дерева, в высоком кожаном кресле, похожем на те, в которых заседают народные судьи и народные заседатели, сидел благообразный пожилой человек в позолоченных импортных очках. Волосы его, бывшие когда-то, по-видимому, черными, были зачесаны с покатого лба на выпуклый облысевший затылок.
– Присаживайтесь, – сказал главврач, жестом холеной руки указывая на ближайший из стульев, стоящих с обеих сторон его Т-образного стола, – мне уже рассказали о вашем задании. Признаться, я встретил его без особого энтузиазма. Вы – человек, как я вижу, нормальный, а наш контингент, извините, специфический. Болезни у них, конечно же, не заразные, если понимать в общепринятом смысле этого слова, но, тем не менее, впечатления, которых вы здесь наберетесь, могут сказаться негативно на вашей психике. А человек вы, как я вижу, впечатлительный. Такого как вы я бы смог избавить от никотиновой зависимости за один раз, притом безо всякого гипноза. Кстати, вы курите? – неожиданно спросил профессор, протягивая гостю открытую пачку «Мальборо».
– Спасибо, нет, – ответил Григорий почему-то даже несколько возмутившись.
– И правильно делаете. В отличие от большинства докторов, я тоже не курю.
– Зачем же тогда, позвольте спросить, вы держите у себя сигареты?
– Для таких же, как вы, только курящих. И тазик тоже для них.
Говоря это, профессор легким движением ноги, обутой в шикарный лакированный ботинок, выдвинул из-под стола средних размеров пластмассовый тазик.
– Видите ли, – начал Герман Геннадьевич свои объяснения, – пока они курят, я рассказываю им историю возникновения курения. Знаете ли вы, что табак был завезен в Европу испанцами из только что открытой Америки?
– Конечно, знаю, я ведь читал и Григулевича, и Кузьмищева и даже Юрия Кнорозова, а если бы знал английский, то прочел бы еще и Майкла Ко.
– Похвально, похвально, но раз уж вы читали, ответьте мне на вопрос, что означало употребление табака у древних майя?
– Ну, вероятно, он использовался в какой-нибудь трубке мира...
– Нет, это более характерно для индейцев Северной Америки, и притом в более поздний период. Те переняли табак в семнадцатом веке уже от европейцев.
– Тогда не знаю, – признался Григорий.
Слушайте же, молодой челолвек. Был у древних майя такой бог. Звали его Вук;б Кам;, что в переводе с языка майя-киче означает «седьмая смерть». Изображался он в виде полусгнившего сифилитика. Богом он был прескверным, отвечающим за болезни, смерть и распри между народами. Словом, аналог нашего дьявола. Резиденция его находилась в подземном царстве. Чтобы попасть в это царство, нужно было спуститься в пещеру, что находится в местности Верапас в горной Гватемале. Затем по пути туда было необходимо переплыть несколько зловонных рек крови и гноя, а напоследок нырнуть в озеро дерьма. Тем не менее, несмотря на то, что прибывшие с испанцами религиозные миссионеры быстро распознали в Вукуб Каме самого что ни на есть Сатану, долго еще они не могли искоренить царящий среди части населения культ этого бога. Главным проявлением этого культа и было курение сигар, свернутых из листьев табака. Но самое интересное состояло в том, что это курение в ритуальном смысле означало ритуальный оральный половой акт с почитаемым ими богом, а сама сигара, следовательно, означает член Сатаны.
– Ну, для меня это не новость, – не упустил случая показать свою осведомленность Гриша Коробков, – еще Фрейд считал сигару фаллическим символом.
– А что выскажете насчет того, что посредством «дымящегося члена» жрецы этого культа умышленно заражали друг друга сифилисом, который считался у них священной болезнью? Характерный же для него твердый шанкр и есть печать дьявола. Теперь понятно, для чего здесь тазик? В конце сеанса рвота возникает у всех, и рвотная реакция на вкус табачного дыма закрепляется на всю жизнь. А если таковой не возникает, значит человек – скрытый пассивный гомосексуалист.
– Но у меня почему-то не появилось позывов к рвоте. Это что, значит, я тоже скрытый педераст? – недоверчиво спросил Коробков.
– Успокойтесь, никаким извращенцем вы не являетесь. Глаз у меня опытный, и такой контингент я обычно распознаю по ряду косвенных признаков. А рвоты у вас нет потому что, рассказывая вам эту историю, я не делал того, что обычно делаю в таких случаях.
– Чего именно?
– Я не могу вам этого сказать, вы же пока что не доктор, а всего лишь студент.
– Значит, дипломированному врачу вы бы рассказали?
– Не каждому, а только тому, кто, кроме общего медицинского образования, закончил еще Ленинградский или Харьковский институт усовершенствования врачей, и именно соответствующие отделения. Поступить на эти отделения можно, получив специальное разрешение от соответствующих органов. Дело в том, что подобная практика была взята под особый контроль специальным постановлением Совнаркома еще в двадцать шестом году. Правда, еще лет десять после этого и нам, и вам приходилось бороться с никем не контролируемыми частными гипнотизерами.
– А зачем было с ними бороться?
– Вы читали роман Булгакова «Мастер и Маргарита»? – неожиданно спросил Герман Геннадьевич.
– Откровенно говоря, не весь. Папаша приносил замызганные журналы «Москва» за шестьдесят восьмой год, но там были не все номера. Мистика какая-то. Я больше люблю научную фантастику, а не мистическую.
– Не скажите. Описанные там коровьевские штучки и кот, качающийся на люстре, в которого никто не может попасть, – это лишь малая часть того, что в те годы могли проделать средних способностей эстрадные гипнотизеры. Неудивительно, что многие из них, научившись друг от друга этому ремеслу, были не прочь и похулиганить, а иногда они совершали преступления и посерьезнее, самыми безобидными из которых были ограбления и изнасилования загипнотизированных гражданок. Тот же Вольф Мессинг на спор мог получить в сберкассе любую сумму денег. И если бы их деятельность вовремя не пресекли, у нас в стране начались бы психические эпидемии.
– Разве такие эпидемии бывают?
– Вы о малеванщине слышали?
– Не приходилось.
– Было это в конце XIX века. В одной из малороссийских губерний жил себе был крестьянин Кондрат Малеванный. Родители его были алкоголиками, да и сам он пил до сорока лет. Потом вдруг нашло на него озарение, и решил он стать проповедником. И стал. И что самое интересное, люди за ним пошли. Поверив в скорый конец света, они раздаривали свое имущество после чего, присоединившись к своему духовному отцу, нищими ходили с ним по стране. Лишь своевременное вмешательство властей, водворивших Кондрата в Кирилловский сумасшедший дом в окрестностях Киева, спасло от разрастания эпидемии.
– Не потому ли помешательство в народе называют «кондрашкой»? – высказал Григорий смелую догадку.
– Не знаю, но подобная «кондрашка» охватывала не только Россию. Примерно в те же годы в Италии объявился некий Давидо Лаццаретти. Объявив себя Иисусом Христом и окружив себя по его примеру двенадцатью апостолами, Лаццаретти решил построить новую Вавилонскую башню, известив об этом всех европейских монархов и даже самого папу римского буллами, подписанными «Сыном Божиим». Несмотря на очевидное сумасшествие, Лаццаретти удалось собрать множество сторонников. Люди сбегались к нему со всей Италии. Лишь пуля, выпушенная одним мало внушаемым солдатом, предотвратила переход на его сторону посланных против него войск. К психическим эпидемиям можно отнести и Ихэтуаньское восстание, вспыхнувшее в начале века в Китае. Но самый яркий пример психической эпидемии – это так называемый детский крестовый поход.
– Вот про это я уже слышал.
– Еще бы вы не слышали. Дети со всей Западной Европы попали под влияние проповедей одного французского мальчугана и безоружными толпами двинулись в Палестину. Для одних этот поход кончился тем, что их продали в рабство, другие попали в плен к сарацинам, а некоторых приютили в своих домах сердобольные итальянцы. Домой не вернулся никто, кроме одного католического монаха, сопровождавшего одну из групп детей, которого почему-то отпустил на родину каирский правитель. Теперь, слава богу, людей таких остались считанные единицы. Все они на строгом учете, и научить кого попало они теперь вряд ли смогут.
– А что, этому можно научиться? Я думал, что это какой-то божий дар.
– Нет, это такое же ремесло. У одних к нему способностей больше, у других – меньше. Поэтому одному, чтобы научиться, понадобится месяц, другому – полгода. Но, в конечном итоге, научатся и тот и другой. А дальше все зависит от практики.
– А этот ваш фокусник он что, спятивший гипнотизер? – задал Григорий неожиданный вопрос, от которого Герман Геннадьевич вздрогнул и изменился в лице.
– Кто вам рассказал про Фокусника? – спросил главврач сдавленным голосом, бледнея при этом на глазах.
Что ответить на этот вопрос Григорий не знал – ответь он правду, он тут же бы пополнил число пациентов этого заведения. И тут он неожиданно для самого себя, повинуясь повелению внутреннего голоса, произнес совершенно незнакомую фразу:
– Дахэйян одаунье?
– Эйанод айлэарс имаш, – ответил главврач, еще более побледнев, – с этого, молодой человек, и надо было начинать.

*
– Давайте тогда сразу приступим к делу! – произнес главврач после обмена ритуальными приветствиями и, достав из сейфа картонный скоросшиватель, вынул оттуда проткнутое с левого края дыроколом старое фото и, показав его Григорию, спросил: – Вы когда-нибудь видели этого человека?
С пожелтевшей от времени фотографии на Григория смотрел уже далеко не молодой человек с правильными античными чертами лица.
– Никак нет. Никогда не приходилось, – ответил Григорий.
– А этого? – Герман Геннадьевич протянул Григорию другую фотографию, гораздо более свежую, на которой был запечатлен тот же самый человек, только одетый по-современному – в полосатую больничную пижаму.
Не понимая, чего от него хочет главврач, Григорий не стал афишировать свою очевидную догадку об идентичности предъявленных ему персон и просто ответил:
– Тоже нет.
– Неудивительно, – протянул Герман Геннадьевич, при этом почему-то засмеявшись. – Разница в возрасте этих фотографий в два раза больше, чем вам сейчас лет, молодой человек, – сказал он.
– Почему же они так похожи? Может, это отец и сын?
– В том-то и дело, – торжествующе произнес главврач, – что это один и тот же человек. В сорок первом году в Белоруссии пол Борисовом он попал под бомбежку. На его глазах погибли жена и сын, вот он и спятил. На попутках довезли его до Москвы, сдали в цирк, где он раньше работал, но там решили что он, ввиду сумасшествия, профнепригоден. А учитывая то, что он много знал и еще больше умел, его посчитали нецелесообразным держать с обычными психами и засунули в спецотделение. В середине октября, когда в Москве была паника, а в парикмахерских было не протолкнуться от женщин, желающих к приходу немцев сделать себе перманент, психушку эвакуировали к нам, да так тут ее и оставили. С тех пор он лежит у нас. И не только лежит, но и читает газеты, сорок минут в день, как и положено, смотрит по телевизору программу «Время», а в последнее время, когда был ослаблен режим, начал даже бегать трусцой по больничному парку. Мы вызывали к нему из Москвы специалистов-геронтологов, однако они сказали, что это не их клиент. Его биологический возраст они определили примерно в те самые пятьдесят три года, которые он сам себе дал на тот момент, когда его к нам поместили. А вообще за ним водятся кое-какие странности. Сидит он, к примеру говоря, в камере, то есть в этой, как его, палате, а санитарам кажется, будто бы он по коридору расхаживает. Или ртом говорит он одно, а откуда-то из живота у него другой голос прорывается и говорит совершенно противоположное.
– Так ведь это ж чревовещание! – воскликнул Григорий.
– Совершенно верно, молодой человек! – всплеснул руками главврач. – Первое упоминание о чревовещании или, говоря по-научному, вентрологии, не венерологии, а вентрологии, встречаются еще в халдейской книге предсказаний, написанной около четырех тысяч лет назад Саргоном Первым – он царствовал в Ассирии с 2000 до 1982 года до нашей эры. Древняя копия его труда хранится сейчас в Лондоне. Последним же настоящим чревовещателем был австрийский барон фон Менген, живший в восемнадцатом веке. С тех пор чревовещанием занимаются только мошенники и сумасшедшие. На мошенника наш пациент никак не может потянуть. Следовательно, его чревовещание и является одним из симптомов психической болезни. Поэтому я совершенно не понимаю, зачем вам с Фурибундой понадобился этот псих.
– Для ретроспективного гипноза, – пояснил Григорий.
«не мог чего-нибудь соврать?» – возмутился внутренний голос, вдруг снова оживший в его голове.
– А почему не попросить об этом меня? – удивился главврач, – ведь кто, как не я лучший гипнотизер в здешних местах?
«Уровень допуска», – отрывисто проговорил внутренний голос.
– Уровень допуска, – произнес Григорий, повторяя слова внутреннего голоса.
– Вы, молодой человек, хотите сказать, что у этого психа больший уровень допуска, чем у меня?
– Но ведь вы не посылали ворон в Синклит уже одиннадцать лет…
– А этот псих, – перебил студента главврач, – во-первых, не посылал ворон уже более сорока лет, а во-вторых…
– А во-вторых, – перебил главврача студент, – этот, как вы выражаетесь, псих является Большим Магом. И вы это не только знаете, но и пытаетесь скрыть это от меня, и от Фурибунды и от Синклита, – уверенным голосом произнес Григорий, властно развалившись в гостевом кресле.
– Да, я знаю, что он Большой Маг, – признался Герман Геннадьевич, – я знаю, что зовут его Аветат, и что он был шестым магом в кругу Ишаварфа. Однако одно другого не исключает – помимо того, что он Большой Маг, он самый настоящий сумасшедший. Он верит в то, что ему пятьдесят три года, когда по моим подсчетам он старше Ленина. Он думает, что его чревовещание и свою способность одновременно находиться в двух разных местах является всего лишь галлюцинацией. Ну, и самое главное, он не верит в то, что он Большой Маг, а полагает, что он обыкновенный сумасшедший. Поэтому я предлагаю повысить мой уровень допуска и разрешить мне проделать то, что вы хотите провести с участием Большого Мага.
«Без участия Большого Мага все будет недействительным, и Синклит не признает плод ее чрева Великим Человеком», – услышал Григорий слова внутреннего голоса, который, как ему показалось, по своему тембру очень напоминал голос Розалии Федоровны.
– Без участия Большого Мага все будет недействительным, – повторил Григорий слова внутреннего голоса, – и Синклит не признает плод ее чрева Великим Человеком
«Вторую половину фразы говорить ему совершенно не следовало», – одернул Григория внутренний голос.
– А почему я не могу стать Большим Магом? – неожиданно спросил Герман Геннадьевич, ведь я многому научился у своего пациента, а всё, что отличает Большого Мага от обычного ведьмака, так это наличие определенных навыков, которые, как и в случае с гипнозом, дело наживное. Не сбрасывайте со счетов и мои наследственные способности. А, кроме того, я ведь еще и ученый, и подхожу ко всему этому не только с эмпирических, но и с теоретических позиций.
«Придется ему все рассказать», – скомандовал внутренний голос.
«Ага, сейчас», – мысленно ответил ему Григорий, и вместо этого спросил:
– А что делать с настоящим Большим Магом, с этим, Аветатом.
– Мне кажется, выпускать его отсюда нельзя, – ответил Главврач, – его, наоборот, надо отправить в Талгар, под Алма-Ату, вслед за людоедом. Иначе нас ждут большие неприятности.
***

Следующий приход Маши Плотниковой в консультацию совпал с последним днем прохождения практики у Григория. Ранним декабрьским утром диковинный автомобиль с вертикальными фарами подкатил к воротам студенческой поликлиники и просигналил едва слышимым хриплым гудком.
Старуха-вахтерша, выйдя к воротам, хотела уже послать приехавших по всем известному адресу, но увидев сидящего на переднем сиденье Григория, отворила ворота. Профессор и практикант, выйдя из машины, молча поздоровались с вахтершей и проследовали в ординаторскую. Спустя несколько минут рядом с «Мерседесом» припарковалась желтая тройка, из которой вышла Маша Плотникова в шапке из лебяжьего пуха и высоких австрийских сапогах. Очередь еще не собралась, и Мария, подергав дверную ручку закрытого кабинета и, пнув ее со злости ногой, уселась на кушетку рядом с запертой дверью.
Через несколько минут в конце слабо освещенного коридора появился силуэт Григория, а вслед за ним и величественная фигура Германа Геннадьевича.
– Здравствуйте, барышня! – по-старомодному поздоровался Герман Геннадьевич.
– Я не барышня, я – девушка, – огрызнулась барышня.
– Все равно, здравствуйте, – проговорил Григорий, опирая дверь кабинета. Все трое вошли в кабинет и барышня, сняв сапоги, начала стягивать с себя туго надетые джинсы.
– Погодите, Маша, – остановил ее Григорий, – сегодня раздеваться не понадобится.
– Ну вот, теперь застегивать, – с нескрываемой досадой произнесла пациентка, и, повернув голову в сторону Григория, произнесла: – помогите хотя бы.
– С удовольствием, – ответил за него Герман Геннадьевич, – и попытался застегнуть девушке молнию на брюках.
– Нет-нет, сапоги, – проговорила девушка и, взобравшись в гинекологическое кресло, вытянула ноги с надетыми на них расстегнутыми сапогами.
С трудом застегнув сапоги на ее икроножных мышцах, Герман Геннадьевич обратился к девушке:
– Ну, а теперь приступим к сеансу ретроспективного гипноза. Успокойтесь, дышите ровно. Сейчас я буду считать, а вы будете внимательно смотреть на этот блестящий предмет. – С этими словами Герман Геннадьевич достал из кармана старорежимные золотые часы, доставшиеся ему, вероятно, от его предшественника на посту главврача Цезаря Леопольдовича.
– Какой красивый брегет, – произнесла пациентка, – у моего мужа есть точно такой.
– Не отвлекайтесь. Сейчас от вашего внимания зависит многое. Итак, раз. Вы продолжаете внимательно смотреть на этот предмет. Два. Вы смотрите на этот предмет. Ваши глаза начинают понемногу утомляться. Три. С каждой минутой ваши глаза все больше и больше устают. Четыре. Чем дольше вы смотрите на этот предмет, тем больше вам хочется закрыть глаза. Пять. Сейчас я буду медленно опускать часы, и следом за ними будут медленно опускаться ваши веки.
Голос профессора звучал плавно и размеренно, как будто он занимался не лечебной процедурой, а читал воскресную проповедь. Формулы словесного внушения с каждым счетом все больше прерывались. Паузы между ними становились все продолжительнее. Веки пациентки закрылись уже на счете шесть, а дойдя до цифры «пятнадцать», профессор остановился и стал задавать пациентке вопросы:
– Как вы себя чувствуете?
– Засыпаю, – ответила девушка.
Голос гипнотизируемой звучал теперь так, как будто бы она была пьяна или разговаривала во сне:
– Назовите правильно свое имя, – проговорил профессор.
– Не знаю, – сквозь сон ответила Мария.
– Quod nomen tibi est? – неожиданно повторил свой вопрос профессор теперь уже по-латыни, что говорило о том, что курс латинского языка, прослушанный им когда-то в медицинском институте оставил в его памяти не только умение выписывать рецепты, или вворачивать во время разговора в интеллигентной компании что-нибудь наподобие «Sic transit gloria mundi».
– ошйн, – ответила девушка заплетающимся языком.
– Responde Latine! – скомандовал Герман Геннадьевич.
– Maria, – ответила пациентка с явно латинским акцентом.
– Quis es tu? – задал профессор следующий контрольный вопрос, с которых обычно и начинается опрашивание загипнотизированных пациентов.
– ;;,– ответила девушка по-китайски.
– Responde Latine! – вновь потребовал гипнотизер.
– Mulier, – еле слышно ответила девушка.
– Ubi ti? – задал главврач очередной вопрос.
– In cubiculo, – ответила Мария, еще менее отчетливо.
– Et ubi est cubiculum?
– In clinico.
– Et ubi est clinoco?
– In urbs.
– Может, вы спросите ее что-то, касающееся того происшествия, – шепнул Григорий Герману – Геннадьевичу.
– А что мне ее спрашивать, – я и так все вижу. Это – она, – заявил доктор. – Звони Фурибунде!
* * *

Удачно прошедшее определение почти ничего не изменило в повседневной жизни Марии. Студентка физфака по-прежнему ездила на занятия, несмотря на то, что растущий живот оставлял в ее машине все меньше места для руля. Вскоре профессор Плотников, обрадовавшийся, как и предполагалось, беременности юной супруги, пересадил жену на белую «Волгу», где водительское место было попросторнее, и живот не мешал рулить, а сам пересел на ее машину и стал ездить в универ на «Жигулях» как какой-нибудь доцент или вообще старший преподаватель.
Вскоре прошла зима, и в самом начале марта наступила довольно раннее для этих мест весеннее тепло. К Международному Женскому дню снег почти совсем растаял, оставаясь лежать лишь с северной стороны пригорков и во дворах частных домов.
Вскоре растаял и он, а к первомайским праздникам на деревьях стали появляться первые листики. Но вместе с весною пришла и новая опасность: 3 мая в местное отделение КГБ прибыл из Москвы полковник Филин.
*
Едва пропеллеры Ил-18 прекратили вращение, к самолету подали трап, а к трапу подъехала черная «Волга» с кагэбэшными номерами. Дверь самолета отворилась, и в ее проеме появился единственный пассажир стоместного авиалайнера Игорь Аркадьевич Филин.
Навстречу спускающемуся по трапу Филину вышел Лев Романович Рождественский. Открыв перед гостем заднюю дверь, он, пропустил его в салон и сам сел рядом с ним. Дорога была недолгой и вскоре «Волга» остановилась у порога серого здания постройки начала тридцатых годов, где некогда всеми делами заправлял покойный супруг Розалии Федоровны.
Генерал-майор Виктор Петрович Педрунов ожидал гостя в своем кабинете, и хотя был старше Филина по званию, вышел из-за стола навстречу московскому гостю и едва не кланяясь пожал ему руку: – Приветствуем вас в нашем захолустье, – произнес Виктор Петрович.
– Может статься так, что наше с вами захолустье станет вскоре центром мировой цивилизации.
– Куда уж нам с нашими рылами, – не поверил генерал.
– Если я правильно понимаю, поиски этой девицы зашли в тупик? – перешел Филин к делу.
– Слишком мало исходных данных, – начал оправдываться Рождественский. – С самого начала нам повезло. Нами был установлен свидетель этого происшествия, который указал марку и цвет автомобиля, управляемого разыскиваемой. Мы предположили, что в силу столь молодого возраста, она не имеет возможности приобрести автомобиль самостоятельно и управляет им по доверенности, выданной отцом или матерью. Сначала мы установили всех владельцев автомобилей ВАЗ-2103. Таковых в нашем городе оказалось 3685 человек, а с учетом области – 5142. Потом мы сузили круг до тех, у кого имеются дочери возрастом от 18 до 25 лет. Их оказалось 1024. После этого мы попытались установить, кто из этих дочерей состоит на учете в женской консультации по беременности. Таких оказалось всего семьдесят две. Затем мы выяснили сроки беременности и беременных с интересующим нас сроком оказалось девятнадцать. Нами были изъяты из паспортных столов их фотографии и предъявлены свидетелю, но он, к сожалению, никого не опознал. После этого нам пришлось применить к свидетелю спецсредство, в результате чего он смог вспомнить номер машины. Но после этого ниточка оборвалась – машина оказалась оформленной совершенно на других людей.
***
Вечером того же дня, сидя на своей колокольне, светлейший Белобород в глубокой задумчивости глядел в экран телевизора. Здесь, на колокольне, прием был лучше, чем дома, где телесигнал экранировала построенная напротив его четырехэтажки бетонная высотка. Поэтому Белобород предпочитал смотреть любимые телепрограммы именно здесь, беря с собою на колокольню портативный шестикилограммовый телевизор «Юность», подаренный ему на стопятилетие дявяностосемилетнним Дедом Кошмарем. В отличие от ведьм, теhомиты не старались скрывать свой возраст и, открыто гордясь прожитыми годами, записывались в долгожители. На вопросы врачей и журналистов они отвечали, что достигли долголетия благодаря тому, что не пили и не курили всю свою жизнь, и даже занимались физкультурой и спортом.
Белобород хорошо знал: несмотря на то, что сейчас, на 33-й минуте матча, после того как Гладилин забил с пенальти гол в ворота Куралбека Ордабаева, киевское «Динамо» выигрывает со счетом 2:0, но через три минуты Бессонов сократит разрыв в счете, а во втором тайме, за минуту до окончания игры, Евстафий Пехлеваниди сравняет счет, и матч закончится ничьей. Однако сам процесс игры доставлял ему такое наслаждение, что Белобород не мог отказать себе в удовольствии смотреть футбольные матчи. Ему нравилось созерцать то, как Андрей Пинчуков отдает пас Борису Евдокимову, а тот бьет по воротам, не зная еще, что мяч неминуемо попадет в штангу. Если бы Белобород не принадлежал Силам Добра, он мог бы безбедно жить, выигрывая пари на подпольных тотализаторах, но после того, как он вмешался в ход шахматного матча между Виктором Корчным и Анатолием Карповым и в тот момент, когда 27-летний советский шахматист должен был проиграть последнюю решающую партию и весь матч, Карпов вдруг выиграл у этого эмигранта, секретари Небесной Канцелярии стали строго следить за художествами Белоборода и одергивать его всякий раз, когда тот задумывал вмешиваться в заранее распланированный ход спортивного турнира. Именно поэтому Белобороду было отказано в поездке в Москву на время проведения Олимпиады и теперь он писал апелляцию за апелляцией, надеясь на отмену принятого решения.
Неожиданно над колокольней мелькнула черная тень, и за спиной увлеченного матчем Белоборода приземлился огромный филин.
– С прибытием! – произнес Белобород, не оборачиваясь.
В ответ голосом полковника Филина филин молча кивнул.
– Они еще что-нибудь выяснили? – спросил Белобород, по-прежнему сидя спиной к филину на раскладной брезентовой табуретке.
– Нет, они до сих пор исходят из предположения, что девка ездит на отцовской машине, – ответил Филин не раскрывая клюва. – Рождественский даже не догадался подойти к поискам с другого конца. А вдруг машина оформлена на нее саму, а вдруг это вообще чужая машина? Мало ли вариантов?
– Да, начать надо было с консультаций, – согласился Беолбород.
– Тоже не факт, – возразил филин, – она могла и не встать на учет.
– Тогда без обменной карты ее не примут в роддом, – возразил Белобород.
– Нужен ей этот роддом… Если она ведьма, она родит у них в логове. Рождественский говорил, что у него есть свидетель. Он вспомнил номер машины.
– А почему нельзя найти адрес просто по номеру?
– Машина оформлена на подставное лицо. Этих людей проверили – у них нет дочки. У них только двадцатилетний сын-студент. А никакой машины у них нет – даже на дачу ездят на электричке. Хотя на той самой даче у них есть гараж.
– А с ведьмами эти люди никак не связаны?
– Никаких признаков этого обнаружить не удалось, – пожал филин плечами крыльев.
– Если у них есть гараж, значит, скорее всего, машина у них была. Надо выяснить, куда она теперь делась.
 – Единственный выход это ездить по городу, обращая внимание на номера всех желтых «Жигулей», – сделал филин неутешительный вывод.
– Я поручу это Колывану, – обреченно вздохнул Белобород.
– Хорошо, – ухнул филин, и, перелетев через Белоборода, удалился в сторону города.


***
Теплый июньский день медленно клонился к вечеру. Солнце, еще не скрывшееся за линией горизонта, уже успело спрятаться за крыши домов. Улицы потихоньку пустели, освобождаясь от спешащих домой запоздалых пешеходов. Скамейки же в скверах, заботливо подогретые за день апрельским солнцем, наоборот, заполнялись нежно воркующими парочками.
В этот вечерний час от университетской стоянки отъезжала желтая «тройка». Выехав на Октябрьский проспект, машина доехала до пересечения с улицей Кирова и, повернув направо, помчалась в сторону Комсомольского проспекта, где в кирпичном доме, построенном по индивидуальному проекту, находилась кооперативая квартира супругов Плотниковых.
Солнечные лучи, отражающиеся от окон многоэтажек Комсомольского проспекта, уже маячили в конце улицы Кирова, когда навстречу ноль-третьим «Жигулям» по встречной полосе проехала неприметная белая «двойка». Повстречавшись с «тройкой», она почему-то сбросила скорость, замигала левым повороником, развернувшись под неодобрительные сигналы других машин, помчалась в обратном направлении, быстро догоняя желтую «тройку».
За рулем белой двойки сидел доблестный богатырь Колыван. Рядом с ним, на переднем сиденье, зажав между колен цевьё автомата АКСУ, сидел другой воин добра Петр Клычков по кличке Клык. Несколько месяцев назад, в ноябре семьдесят девятого, покидая исправительно-трудовую колонию усиленного режима, Колыван прихватил с собой изумленного его искусством Клыка, который с тех пор, принеся присягу СвятоГору, СвятоБору и СвятоТору, вступил в число воинов добра и стал Колывану главным помощником. После того, как согласно его маляве, в зоне был убит петух-первокружник по кличке Варвара, главпетух всей колонии подал жалобу в одну из вышестоящих инстанций, в результате чего выяснилось, что вор в законе по кличке Бриллиант не давал никаких указаний по убийству Варвары.
Подставленный таким образом Клык должен был ответить за свой беспредел, и ему не оставалось ничего другого, кроме как согласиться на предложение Колывана, покинуть вместе с ним ставшую уже родной зону и вступить в число воинов добра. Покидая ШИЗО, Клык и Колыван оставили висящим на штанине того самого пупкаря, которому Колыван вместо своего облика приделал облик осужденного Клычкова.
– У тебя в левом кармане брюк есть синтик, – обратился Колыван к своему помощнику. – Им можно позвонить вместо двоечка. Сейчас я приторможу у магазина, и ты позвонишь Белобороду, что мы ее засекли.
Колыван не зря объяснял Клыку то, что звонить можно и десятикопеечной монетой. Когда Клык в последний раз отправился по этапу, телефонные автоматы были еще старого образца. Щелка для опускания монет у них располагалась в правом верхнем углу передней крышки телефонного аппарата. В такой автомат нельзя было опускать ни гривенник, ни две монеты по одной копейке – они тут же выплевывались через возвратное окно. Новый же автомат имел щель сверху, трубка его была без кольца, рычаг стал не крючковатым, а вилочным, а окошка возврата монет он вообще не имел. Но главное, звонить из него можно было и двумя монетами по копейке, а в случае необходимости сработал бы медно-никелевый синтик, который сейчас и лежал в брючном кармане Клыка.
– Пока мы будем звонить Белобороду, она уйдет, – возразил Клык.
– Белобород нас за самодеятельнось на целый год в собак превратит, – резонно заметил Колыван.
– Если мы ее упустим, он превратит нас в ишаков, и мы десять лет будем возить на себе мешки с анашой в хозяйстве какого-нибудь дехканина.
– Белобород – добрый, – возразил Колыван.
– Тем более не стоит злоупотреблять его добротой. Раз мы ее нашли, надо довести дело до конца, – проговорил беглый осужденный Клычков и, сняв автомат с предохранителя, уверенным движением руки резко передернул затвор.
Ничего не сказав в ответ, Колыван резко прибавил газу и, обогнав плетущийся перед капотом РАФик, стал приближаться к желтой «тройке».
– Стекла у нее запотели, – заметил Клоыван, – не видно, сколько человек в машине.
– Не бойся, никого не останется, – заверил Клык и начал, крутя рукоятку, опускать дверное стекло. Откинув приклад, он прижал автомат к плечу, и как только колывановская «двойка» поравнялась с «тройкой», нажал на спуск.
Автомат нервно застрекотал, отплевывая стреляные гильзы на заднее сиденье. Стекла «тройки» покрылись трещинами, а водительская дверь была мгновенно усеяна пулевыми отверстиями. Через три секунды автомат заглох, а «тройку» повело в сторону, и через пару секунд она замерла, провалившись правым передним колесом в придорожный арык.
Выжав сцепление, Колыван включил вторую передачу и, прижавшись к обочине, затормозил чуть впереди расстрелянной «тройки».
– Ты что? Надо рвать когти! – Завопил Клык сквозь внезапно задрожавшие губы.
– Контрольный выстрел, – спокойно напомнил Колыван. Сказав это, он вынул из оперативной подмышечной кобуры видавший виды ТТ, в патронник которого был, как обычно, загнан патрон. В пуле этого патрона под медною оболочкой скрывался оголенный спереди серебряный сердечник. Решительным шагом Колыван направился к «тройке». Спрятав левую руку в рукав, чтобы не оставить отпечатков на дверной ручке, он открыл водительскую дверь и вместо ожидаемого трупа беременной носительницы Хайшама увидел совершенно неожиданное зрелище. На водительском сиденье, запрокинув голову и уставившись в потолок остекленевшими глазами, сидел, испуская изо рта кровавые пузыри последнего выдоха, профессор Плотников.
– Всё пропало. Это не она. Теперь Белобород нас точно заколдует, – запричитал Клык.
– Пропало далеко не всё, – возразил Колыван и осторожно отвернув полу окровавленного профессорского пиджака, вынул оттуда бумажник, пробитый в двух местах автоматной очередью. Одна их сторон бумажника была вся в крови, но поскольку он был кожаным, внутрь кровь не просочилась. Вынув из бумажника красную книжицу с надписью «permis du conduir», Колыван вслух прочел: «Комсомольский проспект, дом 11, квартира 11».
– А теперь пора рвать когти, – проговорил Колыван, – рвать когти на Комсомольский проспект.
*
В этот самый момент, когда Колыван рассматривал документы убитого профессора, ведьма Фурибунда читала старинный европейский гримуар, пытаясь приобщиться к культуре западных ведьм. Ведьмина колода лежала радом на столе рубашками кверху. Малопонятные буквы плясали перед глазами, и смысл прочитанного с трудом доходил до ведьминых мозгов. Вдруг одна за другой карты начали раскрываться, и что-то беззвучно кричать. Первой открылась графиня стаканов. За ней проснулся барон монет и, наконец, встав на столе торцом, заговорила та самая королева мечей, которая семь месяцев назад сообщила галвведьме о зачатии Хайшама.
Из всех этих молчаливых криков можно было понять одно: с минуты на минуту должно случится что-то страшное. Послать ворон Розалия Федоровна уже не успевала, и ей пришлось прибегнуть к нетрадиционному средству оповещения. Открыв старинный сундук, ведьма достала из него войсковую радиостанцию Р-108М. Именуемой в народе «Парус-2». Открыв переднюю крышку, она щелкнула тумблером и, убедившись по показаниям вольтметра, что батареи в порядке, присоединила к рации телефонную гарнитуру, затем через байонетный разъем пришпандорила полутораметровую штыревую антенну и, глядя в глазок, расположенный на передней панели, настроилась на частоту 33,325 МГц.
Жена Агалета Муфида, сидящая в декрете, дежурила на связи. Позывные Фурибунды она узнала безошибочно. Услышав страшную новость, она тут же связалась с мужем.
Вася был в гараже. Только что они с Григорием починили старый мотоцикл ТИЗ-600 времен Отечественной войны и вернулись в гараж из пробной поездки. При этом из-за отсутствия сиденья Вася управлял мотоциклом, стоя на подножках. Григорий же сидел сзади. Комфортно устроившись на заднем крыле.
Не успели они заглушить двигатель, как самый обыкновенный электрический звонок, провод которого был протянут в гараж из квартиры по связывающую ее с гаражом подземному ходу, позвал Агалета домой.
– Что-то случилось, – прокомментировал Вася звонок, и, развернув мотоцикл, ведьмаки помчались в сторону дома. Через полминуты они уже видели взволнованное лицо Муфиды, выглядывающей из окна первого этажа. Удерживая ребенка одной рукой, другой она открыла форточку и прокричала:
– Срочно спасайте носительницу!
Ехать на таком мотоцикле по городским улицам было небезопасно. Ржавый мотоцикл с облупившейся краской, к тому же еще без глушителя и с желтым номером, был бы непременно остановлен автоинспекторами. Поэтому Вася с Григорием забежали домой за метлами, которые заботливая Муфида выставила уже у порога. Прихватив с собой два кладенца из той самой партии, добытой Васей в Красной Дыре, оба ведьмака в невидимом но слышимом режиме помчались по воздуху в сторону Комсомольского проспекта.
*
Там, на Комсомольском, в трехкомнатной кооперативной квартире, расположенной в кирпичном доме индивидуальной планировки, профессора Плотникова ожидала молодая беременная супруга.
«Волга», на которой она теперь ездила, была криво припаркована на тротуаре, и пожилой профессор, каждый вечер, приезжая домой, сам отгонял ее в стоящий неподалеку железный гараж, купленный по случаю у вдовы ветерана войны.
Прошло уже сорок минут с тех пор, как Иосиф Яковлевич позвонил с кафедры, что едет домой, но желтых «Жигулей» в окне не наблюдалось, а «Волга», которую муж по приезде должен был непременно поставить в гараж, всё еще стояла под окном, мешая проезду соседских машин. Не вытерпев, Маша сняла трубку VEF-овского аппарата и набрала и набрала номер кафедры. Длинные зеленые гудки свидетельствовали о том, что на кафедре никого нет. Никого не оказалось и в деканате. Положив трубку на рычаг, Маша снова подошла к окну. К подъезду подъехала белая «двойка». Двое незнакомых мужиков, один из которых почему-то был с автоматом, вышли из нее и стали о чем-то спрашивать сидящих у подъезда старушек и. Получив ответ, незнакомцы направились в подъезд.
«Мильтоны, навероное, - подумала Мария, - опять кого-нибудь ловят».
Желтых «Жигулей» по-прежнему не наблюдалось.
В этот момент ребенок в животе снова начал беспокойно шевелиться. Беременная матка давила на мочевой пузырь – теперь, в конце беременности, позывы к мочеиспусканию вновь стали частыми, как и в первые три месяца. Будучи не в силах сдерживаться, Маша направилась в уборную и, не закрывая дверь, чтобы не прослушать приход мужа тяжело рухнула на жесткое деревянное сиденье унитаза. В этот момент раздался дверной звонок.
– Сейчас-сейчас! – прокричала Мария, не вставая с унитаза. Она была в полной уверенности, что муж вернулся домой, но почему-то пешком. «Наверное, машина по дороге сломалась», – подумала она.
В этот момент на кухне послышался звон разбитого стекла, и Маша услышала шаги бегущих по коридору двух пар мужских ног. Кто-то невидимый побежал в спальню, другой же, ничуть не менее видимый, чем первый, остановился у открытой двери уборной.
– Кажется, успели, – проговорил в метре от Марии невидимый голос.
*
Вернувшись из института, Катя застала Розалию Федоровну с надетыми на голову наушниками, и хотя рация была четко настроена, сама главведьма выглядела страшно расстроенной.
– Что случилось, бабуля? – воскликнула Катя и, не разуваясь, пробежала в комнату.
– Ту девку хотят убить, – мрачно произнесла главведьма, – а Васька и Гришка могут и не успеть.
– Что? Гришка там?
– Они в гараже вместе были, а потом помчались туда – на ее городскую квартиру.
– Что ж ты мне не сообщила?
– Как бы я тебе сообщила? Рацию ты в институт за спиной не носишь, а мобильные телефоны еще не появились – восьмидесятый год на дворе.
Ничего не ответив, Катя оседлала метлу и вылетела в раскрытое окно. От Комсомольского проспекта они с бабулей жили недалеко.
– Да куда тебя херувимы-то несут? – прокричала ей в след Розалия Федоровна. – Без тебя справятся.
*
Услышав голос, исходящий из ниоткуда, Мария издала такой визг, что второй звонок, раздавшийся в дверях, был едва слышен. Однако как только воздуху ей перестало хватать, и крик смолк, со стороны входной двери послышались тяжелые удары – дверь явно пытались высадить.
Григорий обнажил кладенец и приготовился во всеоружии встретить нападавших, но когда после нескольких ударов дверь не поддалась, из-за двери последовала автоматная очередь. Щепки, детали замка и сплющенные пули полетели в коридор, и через секунду дверь отворилась. Клык и Колыван влетели в квартиру. Взяв Машу подмышки, невидимый Григорий попытался поднять ее с унитаза, чтобы оттащить в кухню, но очередная очередь, выпущенная Клыком из коридора в кухню, заставила ведьмака отказаться от этого намерения. Как только пулевые отверстия начали появляться на открытой двери туалета, Григорий, наоборот, подлетел под потолок и оказался над всё еще сидящей на унитазе Марией – другого места в этом помещении площадью один квадратный метр для него не оставалось.
В следующий момент послышался громоподобный удар кладенца, и Григорий ощутив, запах паленого, выглянул в коридор. На его глазах Клык, разрубленный кладенцом вдоль всего тела, разваливался напополам. Левая половина Клыка всё еще удерживала за цевье переднюю половину разрубленного автомата – ствол и газовую камеру, из которой вываливался обрубок газового поршня. В руке же у правой половины оставались приклад и ствольная коробка, из которой возвратная пружина выталкивала наружу затворную раму и затвор с очередным патроном. Чтобы Маша не увидала этого зрелища, Григорий попытался закрыть ей глаза ладонью, но это оказалось бесполезным – ладонь его была прозрачной.
Не успели разрубленные половины Клыка упасть на пол, как послышались три пистолетных выстрела. Сделавшись также невидимым, доблестный богатырь Колыван стрелял из ТТ по тому месту, откуда Агалет только что нанес удар кладенцом. Сначала Григорий увидел, как пули попадают в стену, но вслед за третьей пулей на стену полетели кровавые брызги, а вслед за этим вдруг прямо в воздухе возникло кровавое пятно, которое стало быстро увеличиваться в размерах – одна из трех пуль всё-таки зацепила невидимого ведьмака. Это кровавое пятно увидел, конечно же, не только Григорий, но и Агалет, который не замедлил выстрелить в это пятно еще пару раз. Одна из двух пуль пробила Васино сердце. Он тут же стал видимым и упал замертво.
Григорий понял, что к нему и к Маше приближается невидимый враг. Решение пришло мгновенно, и Григорий, толкнув туалетную дверь в сторону кухни, вновь скрылся в туалете и приготовил кладенец. Последовало три выстрела, и к дюжине мелких дырок в туалетной двери прибавились три крупных. Вынув опустевшую обойму, Колыван спрятался за стенкой и полез за новой – без патронов преследовать противника он не решился.
Поняв, что второго шанса Колыван ему уже не предоставит, Григорий вылетел из туалета.
Менее чем через секунду Григорий долетел до коридора и ударил по тому месту, где, как он предполагал, должен был прятаться Колыван. Не почувствовав препятствия, кладенец застрял в бетонной стене панельного дома – Колыван, как оказалось, прятался с другой стороны. К этому времени он успел перезарядить ТТ и дважды выстрелил в то место, где, по его мнению, был Григорий. Однако Григорий находился высоко под потолком, и обе пули прошли под ним. Поняв, что кладенец застрял намертво и, следовательно, противник теперь безоружен, Колыван вспомнил о главной своей задаче – уничтожить носительницу. Переступив, через правую половину разрубленного Клыка, доблестный богатырь направился к уборной, откуда доносились рыдания перепуганной Марии.
Не теряя ни мгновения, Григорий бросился на пол и, подобрав кладенец убитого Агалета, снова резко взмыл под потолок. Услышав звон подбираемого кладенца, Агалет обернулся и выстрелил в то место, где этот кладенец только что лежал, но тот, оказавшись в руке Григория, был уже невидим. Агалет выстрелил еще раз наугад, а затем, развернув, ствол в сторону Марии, успел выстрелить ей в голову, прежде чем Григорий рубанул его по шее.
Пройдя через шею и грудь, кладенец вышел через правый бок. Колыван тут же стал видимым. Его голова вместе с плечом и правой рукой, всё еще удерживающей пистолет, рухнули вперед, в уборную. Остальное тело, простояв еще секунду, рухнуло назад на стену коридора, и, размазывая по ней кровь, сползло вниз и село на пол.
Григорий заглянул в уборную. Мария всё еще сидела на унитазе, а ее простреленная голова лежала на смывном бычке, по которому стекала кровь, сочащаяся из головы вместе с мозговым веществом.
В этот момент Григорий почувствовал, как кто-то невидимый влетает через разбитое кухонное окно, и вновь обнажил кладенец. Почувствовав это, Катя приобрела видимость и прокричала:
– Гриша, это я!
– Всё пропало! – убитым голосом проговорил Григорий, – он ее застрелил.
Чтобы не наступать на лужи разлитой крови, Катя не стала спешиваться и прямо на метле подлетела к уборной. Протянув руку, она пощупала пульс на сонной артерии Маши.
– Сердце еще работает, – констатировала она.
– Это ненадолго, – отмахнулся Григорий – мозг разрушен.
– Дурак ты, Гришка! – проговорила Катя, – раз сердце работает, значит, ребенок еще жив.
– Что, сделаем кесарево?
– Конечно! Клади ее на стол! – произнесла ведьма, скидывая с него клеенку вместе с сахарницей и чашкой недопитого чая.
Сняв машин труп с унитаза, Григорий перенес его на кухню и распластал на столе. Кровь еще продолжала сочиться, но уже не так интенсивно. Выбрав из импортного набора самый острый кухонный нож, Катя сделала вертикальный разрез брюшной стенки от пупка до лобка. Конечно, на практике ее учили делать горизонтальный разрез над лобком, Такой разрез гинекологи в шутку называли «разрез бикини», потому что делался он на том месте, где обычно виднеется след от резинки трусиков. Но сейчас случай был экстренный. По этой же причине Катя не стала раздвигать брюшные мышцы, а, просто разрезав их, добралась до матки. В этот момент ребенок усиленно зашевелился, по-видимому, почувствовав кислородное голодание – Маша уже не дышала.
– Что стоишь? Делай ей искусственное дыхание, – скомандовала Катя, и Григорий начал вдувать воздух ей в рот.
В этот момент Катя, убрав в сторону мочевой пузырь, начала делать классический вертикальный разрез матки по методу Сангера.
– Пульс ослабевает, – проговорил он после третьего вдувания.
– Сейчас, – я уже заканчиваю, – проговорила Катя, и околоплодные воды полились из вскрытой плаценты. Через минуту Катя уже извлекала ребенка. Вся окраска его тела была еще розовой, и синюшность не коснулась даже конечностей.
Катя перерезала пуповину, и спасенный ребенок громко закричал.
В этот момент с улицы послышались звуки милицейских сирен – кто– то из соседей, услышав стрельбу, вызвал милицию.
Завернув ребенка в несколько полотенец, Катя прижала его к себе и они с Григорием, вновь став невидимыми вылетели из окна в сторону Дома Собраний.

* * *

Дом собраний гудел как потревоженный улей. Со всех концов области туда слетались, съезжались и телепортировались ведьмы обоих полов со всего местного захолустья.
В углу зала заседаний областного Синклита сидела овдовевшая Муфида, которая, получив по рации сообщение о гибели Агалета, схватила на руки ребенка и попыталась бежать. Но едва она вышла из подъезда, как увидела подъезжающие к дому машины с милицейскими номерами. Тогда, вернувшись в квартиру, она воспользовалась подземным ходом, и пока приехавшие за ней ломали входную дверь, она вынырнула в гараже.
Теперь новорожденный недоношенный ребенок, только что извлеченный из чрева Марии, был отдан ей на выкармливание.
– И что же нам дальше делать? – задала риторический вопрос Розалия Федоровна, приехавшая на «Москвиче» в Дом Собраний.
– Я у заведующей отделением еще на практике бланк стырила, – проинформировала Катя собравшихся, – теперь могу выписать справку, что я родила живого ребенка, а потом по этой справке получить свидетельство о рождении.
– В больницу с ребенком соваться нельзя, – возразила главведьма, – вы же бросили труп вскрытой роженицы прямо в квартире. Теперь все только того и ждут, что появится неучтенный ребенок.
– Легавые уже подъезжали, – начала оправдываться Катя, – а Гришка – молодец. Он теhомита завалил.
– А правильно ли мы делаем, что спасаем этого ребенка? – неожиданно вступила в разговор Муфида. – Если я правильно разбираюсь в детях, это вообще-то девочка. А разве Хайшам может быть женского пола?
– Если бывают ведьмы-мужчины, как, например, я, то почему Хайшам не может быть женщиной? – возразил Григорий.
– Если считать Хайшама Антихристом, – высказала свое предположение Катя, – то он и должен быть женщиной. Поскольку распятый Назаретянин был мужчиной, его антипод должен быть его противоположностью во всем.
– Это еще бабушка надвое сказала, – сказала Катина бабушка. – Истинность нашего предположения покажет время. Хайшам начнет становиться Хайшамом с 13 лет, а до девяносто третьего года нам всем надо еще дожить. А пока пусть Муфида его выкармливает, пока у нее молоко есть, а потом, когда вы с Гришкой институт свой закончите, поезжайте в Москву. Гинекологи и там нужны, да и Веспер куда-нибудь точно пристроит. Если вы сейчас из города убежите, то вас заподозрят, и по следу пойдут, а вам нужно, как ни в чем не бывало, ходить в институт, защищать диплом, и только потом, когда эта история позабудется, тогда и поедете. А теперь, – произнесла главведьма, разливая по стаканам кровяную настойку, – помянем Агалета и будем танцевать.
Громко чокнувшись, ведьмы помянули погибшего соратника и пустились в пляс.