Эскадрон, которого не жалко

 От автора
Повесть не претендует на подлинный историзм. Все совпадения с реалиями «Тридцатилетней войны» в Европе (1618-1648) весьма условны. Кроме признанного военными историками факта: шведский король Густав Адольф (1594-1632), выдающийся военный реформатор, революционизировал в ходе Тридцатилетней войны действия кавалерии. Вот две короткие выписки из справочников:   
Действенность огня длинных линий пехоты подорвала всякое доверие к атаке кавалерии, которая уже более не была защищена оборонительными доспехами; вследствие этого верховой ездой стали пренебрегать, никаких движений не умели выполнять на быстрых аллюрах, и даже на малых аллюрах несчастные случаи с людьми и лошадьми насчитывались десятками. Обучение происходило в большинстве случаев в спешенном виде, а офицеры не имели ни малейшего представления об употреблении кавалерии в бою.
Самым выдающимся из кавалерийских начальников этого периода был Густав-Адольф. Его конница состояла из кирасиров и драгунов, причем последние почти всегда сражались как кавалеристы. Шведская кавалерия строилась в три ряда; ее правилом было, в противоположность кирасирам большинства армий, главным оружием которых был пистолет, не терять время на стрельбу, а атаковать врага с палашом в руке. Они были подразделены на эскадроны по 125 человек.
               
                Эскадрон, которого не жалко

Пролог

Война тянулась бесконечно, захлёстывая всё новые государства. Начавшись под знаменем веры, она находила всё новые причины, чтоб продолжаться. Мальчики вырастали и становились солдатами, девочки вырастали и становились вдовами, жеребята вырастали и становились строевыми конями, а война и не думала кончаться. Как всегда, как везде – на горе одним, на радость другим.
 За тридцать лет то яростных сражений, то нудного врастания в позиции,  молодые офицеры превращались в молодых генералов и маршалов. На глазах преображалось оружие, рода войск, тактика и стратегия. Немало мужчин сочли, что стрелять легче и прибыльней, чем пахать и сеять. Многим женщинам разгульная жизнь маркитанток оказалась ближе, чем нелёгкая ноша хранительниц очага. Дороги Европы заполонили люди войны – кондотьеры.
Люди всё лучше осваивали благородное искусство убивать. Люди всё лучше осваивали высокое искусство выживать. И всё больше забывали великое искусство жить человеком.

* * *

Король вступил в эту войну, когда ей исполнилось 12 лет, а ему – 36. Он не жаждал подвигов и славы – всё это у него уже было. Просто счёл, что сейчас выгодней воевать. И делал это, как всё остальное, обстоятельно, не отмахиваясь от мелочей.
Опустив подзорную трубу, его величество Гюстав-Родольф, продолжал смотреть на поле закончившегося боя невидящим взглядом. На твёрдом молодом лице ясно читались досада и неудовлетворённость. Фельдмаршал Левел, сидящий на рослом буланом коне стремя в стремя с королевским вороным, напрямик спросил:
– Государь, чем вызвано ваше недовольство? Мне кажется, ваши войска действовали безупречно. Сегодня мы честно победили. 
– Ханс, твоё «честно» означает «дорого». Зачем нам дорогие победы, Ханс? Они нам не по карману. Нужно научиться платить дешевле противника.
Седой фельдмаршал коротко рассмеялся:
– Значит, грядёт очередная реформа! Государь, я за вами не успеваю. Скоро двадцать лет, как мы перекраиваем армию. Всю! Мы поменяли калибр мушкета и систему вербовки рекрутов, состав полков и построения в бою…
– И что же, – искоса глянул король, – игра не стоила свеч?
– Чёрт возьми, стоила! – признал старый вояка, – ваша армия – лучшая в Европе, а может, и в мире. Я просто не возьму в толк, что ещё можно поменять? Соотношение мушкетёров с пикинерами два к одному – оптимально. Линейное построение пехотных батальонов действеннее, чем громоздкие каре и колонны. Всё это мы видели сегодня. Ах да, ваша идея придать лёгкие пушки каждому полку! Я был против этой затеи с четырёхфунтовыми мухобойками в двуконной упряжке. Признаю, я ошибался. Плотность огня возросла. Что же вам сегодня не понравилось, государь?
– Кавалерия, – коротко бросил Гюстав-Родольф.
Седые брови фельдмаршала уползли под козырёк каски. Монарх засмеялся и запустил сильные, ухоженные пальцы в чёрную гриву вороного.
– Понимаешь, Ханс, не могу толком объяснить, но я чувствую некую неправильность, когда смотрю на современную конницу. Всадники прошлого – это неистовая скачка, порыв: сеча, или погоня… А нынешние кирасиры, или драгуны? Строй всадников, чуть не в десять рядов глубиной, лёгкой рысью сближается с пехотой противника, останавливается и стреляет залпами из пистолетов, или мушкетов. Потом вяло машет палашами и, если пехота противника оказалась хоть чего-то стоящей и не побежала, дружно откатывается. Да что там! Две конных лавы, сойдясь чуть не вплотную, тоже начинают перестрелку!
– Но ваше величество! – возопил Левел, –  зачем вспоминать времена Чингисхана? Непреодолимость линии огня – военная азбука! Стрельба шеренгами под прикрытием пикинеров…
– Ваша светлость! – засмеялся монарх, разбирая поводья, – Заранее согласен со всеми вашими доводами. Пора в ставку – принимать рапорты. Посмотрим, чего нам стоила сегодняшняя победа.   

Часть 1.

1-й. (Рядовой Милле, ветеран, 32 года. Вольнонаёмный горожанин. Переведён в эскадрон «за отсутствие должной почтительности к командирам».) Всё ж пост у коновязи лучше, чем у штаба: тут хоть мух  побольше, да у коней морды поприятней, чем у штабных хлюстов. И вид отсюда партретный: река излукой выгибается, на той стороне луга, да рощи: дубы,  вязы.
Мне здесь, в Германии, места вобче-то нравятся. Ровное всё, светлое, весёлое. Из края в край места много. Даже леса насквозь видать. У нас в Сундсвалле – море и скалы, зелёного, считай, и нет.
На этой стороне наше войско с зимы торчит. Вторая неделя, как в палатки перебрались, к учебным полям поближе. Тепло здесь. В Сундсвалле ещё снег не сошёл. Но девки-бабы скоро шубы снимут. А я тут на посту…
Хорошо, хоть не у штаба: всю дорогу тянуться не надо, а пожалуй, и опереться можно… Мать- занага, опёрся! Вахтмистра тролли несут. Ряха – хоть фитили запаливай, шнапсом несёт, аж мне закусить захотелось. Это ж который день он кривой? Кажись, девятый. Ну пройди мимо, бес кривоногий, ну пройди! Нет, встал. Куда вперился-то гляделками красными? Ну ясно: кони не чищены – уж который день. Кот спит, то есть пьёт, – мышам раздолье. Что там бормочет-то?
– Гуляйте, ребята, пока я гуляю…
Мать-занага! Ну за каким чёртом я хихикнул?! Треснет – не треснет? Я всё-таки на посту. Ну хоть бы кто-нибудь вокруг! Ф-фу… Боже, с меня свечка: аж два офицера верхами. Лейтенант, кажись, из штаба полка. А капитана раньше не видал: такую рожу бы запомнил. Вроде, не урод, но лучше уж два вахмистра, чем такой пардус.
– А, вахмистр Зелк, очень удачно! – Точно, лейтенантик – штабной. – Капитан Гайер, это ваш эскадрон, это ваш вахмистр. Моя задача выполнена, позвольте забрать коня и отбыть.
Мать-занага! ЭТО – новый командир! Боже, никакой тебе свечки не будет: лучше б мне вахтмистр по сусалам дал! 

2-й. (Командир 1-го взвода лейтенант Шмутц, 24 года. Мелкопоместный дворянин, переведён в эскадрон за карточные долги и по подозрению в нечестной игре.) Жизнь – дерьмо! Стоило сбегать из маменькиной усадьбы со всей имеющейся в доме наличностью (жалкие гроши!) и влачить унизительное существование в столице! Всё должно было быть по-другому! Какой-нибудь герцогский отпрыск обязан был проникнуться к лихому провинциалу горячей дружбой и устроить меня в гвардию. Какая-нибудь любвеобильная баронесса –  оценить мою мужскую стать… Вся намеченная карьера свелась к армейскому вербовщику.
Я не собирался воевать! Ну, в штабе, или порученцем у генерала повлиятельней – куда ни шло. Дерьмо! В драгунах! Выбился аж в лейтенанты! В самом дерьмовом эскадроне бригады, если не армии… Впрочем, сейчас можно изменить положение к лучшему. Дубина-капитан схлопотал-таки австрийскую пулю. «Настоящий офицер должен быть образцом доблести!» – идиот. Но если меня теперь произведут в капитаны – а офицеров, желающих возглавить эту каторжную команду в полку не сыскать – кое-что можно придумать. Например, уйти по легкому ранению в отставку, или хотя бы в тыл. Имея чин, или пенсию капитана и голову на плечах, можно и устроиться…
Что там у палатки? Что нужно этому мерзавцу-вахмистру? Что с ним за капитан? Мрачная рожа – тоже, наверно, герой. Из штаба? Вряд ли, там таких не держат.
– Господин лейтенант, – как цедит, плебейская рожа, как цедит, пьянь! – позвольте представить нового командира нашего эскадрона …
Что?!!! Дерьмо!!! Стоит малость помечтать… И где это видано: нового командира эскадрона не представляет высокое начальство, а попросту присылают в подразделение? И без коня. А взгляд! Кажется, всё будет ещё дерьмовей…

3-й. Чего там горнист надрывается? Опять построение! Только зашхеришься после обеда от начальства подальше – или стрельбы, или перестроения, или просто хреном в строю торчать…
 – Двинься-ка, сосед, не на своё место встал. Чё такой злой?
– Да остолбенело всё!
–  А чё, каша была – ничё. Щас вот постоим – всё не маршировать, или стволы драить. Может чё новое скажут. Погодка – тоже ничё.
– Равнение –  на средину!
А строит-то лично господин лейтенант Шмутц, паскуда рыбоглазая, значит, кто поглавней объявился.
– Господин капитан, вверенный вам эскадрон…
 Во! Новый командир объявился! Ну и харя… К Шмутцу-то хоть знаешь уже, как подъехать. Ведь только служба мёдом показалась!
4-й. Какой-то он … попиленный. Вон лейтёха – человечишко-то дрянь, а начищен, надушен, как швейцар в борделе. А у этого мундирчик не новый, морда – «стой, кто идёт!» И как же это…
– Карл, я ничего вчерась не проспал: полковник, или штабные этого капитана не представляли?
– Да вот ни хрена не представляли. И смекай: цельного капитана опять на эскадрон ставят. Поди, надо быть, не за великие заслуги… Т-ссс!
Вроде искоса глянул, краем глаза, а балабонить в строю расхотелось. Кого ж это на наши задницы прислали?


5-й. (Командир 2-го взвода лейтенант Коль, 27 лет. Мелкопоместный дворянин, завербовался в армию от безденежья. Переведён в эскадрон за полную никчёмность.) «Продолжайте, продолжайте, господин лейтенант!..» И встал поодаль. Дворянин дворянину должен выказывать больше уважения и расположения! Особенно перед этим быдлом. Встали бы поодаль вместе, приятно побеседовали. Скажем, об ужине для господ офицеров. Традиции следует соблюдать! А этот сброд и капрал погонять может, на то он и есть, пёсий сын. Чёрт, как там эта команда-то подаётся?
– Залпом, огонь! – Или не так?
Ч-чёрт, а шеренги-то как перестроить?
–  Эй, капрал! Капрал, ты что, оглох? Да тихо, не ори. Скажи-ка…
– Господин лейтенант, подойдите, - это ОН что, меня?
 – К-капрал, к-командуйте…
6-й. (Капрал Рутгер, ветеран, З6 лет. Кондотьер. Переведён в эскадрон за «отсутствие должной почтительности».) Ты смотри, издалека и вроде как негромко, а олух наш враз услыхал. «Залпом огонь!» - аж лошадям смешно. Чесанул-то, чесанул. Ведь точно с коня брякнется, наездник наш лихой… «Капрал, командуйте» - только и делаю, что командую, пока тебя по маркитанткам черти носят. Только вот первый раз слышу «командуйте» - эк тебя новый кэп напугал, что «выкать» начал..
– Вторая шеренга, пли! Третья шеренга, вперёд!
С коня-то слазит, как собака с забора. Что там его новый спрашивает? В какой академии таких команд нахватался? О, завытанцовывал, ручками замахал. В меня-то чего тычет? Я что ли виноват, что из него офицер, как из моего… - палаш? Если этот кэп тоже бла-га-родный… А, хуже всё равно некуда. 
   – Третья шеренга, пли! Четвёртая, вперёд!

7-й. (Рядовой Хейли, денщик командира эскадрона, ветеран, 40 лет. Давно рекрутированный крестьянин. Переведён в эскадрон за пьянство и лень.) Ну вот с каких трюфелей в палатку так заходить не хочется? Новый мне пока рожу не чистил, орать тоже не орал… Боюсь его – и всё. Даже второй день капли в рот не брал. Тпру! В палатке с капитаном  кто-то есть, вот и погодим. А голос не спутаешь – вахмистер Зелк – зуботычина ходячая. О чём они там?
– И часто капралы проводят занятия вместо офицеров? – Это новый.
– Не могу знать, господин капитан! – Это Зелк. А рожа у него сейчас дурацкая, он и с прежним так говорил, когда тот ему о воинской доблести долдонил.
–  Вахмистр, не тянись ты так, не на плацу. Ладно, про офицеров не будем. А среди капралов, или рядовых приличные кавалеристы есть? – Эк оттопырил! Кавалеристы-то может и есть, но вот приличного в нашем эскадроне ни черта нет. 
– Осмелюсь доложить, господин капитан, все драгуны 16 эскадрона 4 полка, 11 бригады армии его королевского величества – ОРЛЫ! – Как я рот себе шапкой заткнуть успел! Заржал бы – всё: или Зелк бы потом изувечил, или новый… расстрелять приказал.
–  Орлы? – Это господин капитан малость охренел.
– Так точ! Орлее не бывает! – Шапку бы не прокусить!
– Свободен, вахмистр. Но пьяным на меня нарвёшься, прикидываться дураком надобность отпадёт.
Я чесанул куда подальше, за выгребной ямой насилу отошёл. Нет, господин новый командир! И мордобоец наш вахмистер, и пьянь последняя, но в стукачи ты его зря заманиваешь…

8-й. Воли на службе помене, чем дома. Зато голодным не бываешь. Кормит наш король по-королевски. Трубочку что ль после обеда набить. Где тут ветерок не задувает? О, ребята за кухней кучкуются, ржут над чем-то. Так-так-так, меня забыли, подвинься, дядя, что тут у вас? А, Студент байками угощает! Ну, этого свистуна грех не послушать.
9-й. (Рядовой Шванн, с боевым опытом, 23 года. Вольнонаёмный, бывший студент столичного университета, отчисленный с факультета изящной словесности за не в меру живой нрав. По той же причине переведён в эскадрон.) – Пегаса этого господину капитану привёл, хотите верьте, хотите нет, сам полковой интендант. Он любую клячу с воплями и рваньём волос отдаёт, а тут – породистый зверь, даже мне понятно. И улыбается!
– Хто, конь?
– Га-га-га!
– Конь пока ещё нет. А интендант шире своего, с позволения сказать, лица расплылся, мол, только для столь безупречного офицера, по личному приказу господина генерала.
– Студент, ты, часом, не ослышался? Когда это генерал лошадей распределял?
– Если раньше не распределял, видимо, теперь начал. А капитан на Буцефала так засмотрелся, что забыл спросить, как скакуна величать. Вернее, вспомнил, когда интендант откозырял и уж отъехал. Повернулся, чтоб спросить, тут его обретённый друг за загривок зубами и сцапал. Приподнял и держит, как бульдог. Так и стоим все втроём: скакун на четырёх копытах, я навытяжку, а господин капитан аж на носочках. Рано ржёте. Табачку отсыпьте кто-нибудь… Ну, раз начальство меня ни о чём не просит, я назойливости не проявляю. Тогда капитан, ликом малость побагровев, вжик – палаш из ножен. Конь его отпустил. Полюбовались они друг на друга, капитан палаш убрал. И, хотите верьте, хотите нет, этого одра седлать стал. Тот стоит смирнёхонько. Капитан на него соколом взлетел, с такой мордой лица, что видно: ко всему готов. Жеребчик стоит. Капитан каблуками толкнул, шенкеля дал, потом занокал. Стоит. Да, говорю вам, нечего ещё ржать! Капитан, в некоторой задумчивости поводья приотпустил, вот тогда конёк и пошёл! Красиво, я вас заверяю, пошёл: без всяких вульгарных взбрыкиваний. Прямо к реке. И там, одним махом, на самый крутояр.
– А новый-то чучелом в седле торчал, али делал что?
– Возможно и делал, но без видимого успеха. Вдоль по обрыву они галопировали до омута, который напротив ближней коновязи 15 эскадрона. И там пегас взмыл в небо. Со скалы.
– Да ну!
– Да брось!
– Да там чуть не двадцать ярдов!
– Да чё орём, служивые, половина соседей это видела!
– Господа, у меня слабый голос. Ни на секундочку на краю не притормозил! Таких ныряльщиков по всему флоту его величества поискать. Так вдвоём в глубине и скрылись. По зеркальной глади круги пошли, у меня в голове эпитафия складываться стала: о коротком, но славном пути капитана Гайера… Тут они всплыли. Предполагаю, что несколько раньше всплыло чьё-то, пардон, дерьмо, но за дальностью разглядеть не мог. Да погодите ржать! Обратно они подъехали с полным решпектом, походной рысью. Оба мокрёхоньки, конь вполне довольный, всадник не очень. Следом подлетел командир соседей, все усы изжевал, чтоб не очень скалиться. И учтиво так поинтересовался: «Как зовут лошадку?» Капитан малость задумался и с чувством так ответил: «Сволочь»…

10-й. Ну, прискакали на край поля, как велено, дальше что? Раньше не в каждую неделю на лошадках учились, а тут как прорвало: пешими на поле не выходим. Ага, капрал Свансен с холма к нам едет.
 – Слушай сюда, заячьи выкидыши! Задача – смешней не придумаешь: намётом по прямой, мимо господина капитана – вон оне хреном на бугре торчат – у флагштока развернуться и рысью обратно. –  Физия у капрала Свансена такая, что коню понятно: делать начальству больше нехрен.
– И всё?
– Старик,  это тебе «и всё». Половине этих обсосков с намёта на рысь перейти – как тебе ученый трактат сочинить. А уж повернуть, быстрее, чем шагом, и под копытами геройскую смерть не принять… «И всё»! Ну, щучье вымя, марш-марш!
11-й. Но! Но, пошла! Н-н-н-е-е р-р-рысью, зар-р-раза, галоп-пом! Ну д-давай, дав-вай! Меня ж-ж-ж капрал сгноит…
12-й. Ха! Скачу! Обошёл Толстяка, Рыжего Олафа, Фридриха! Капрал-то видит, зануда? Над моей посадкой смеётся, а я-то! Заворачивай, скотина, заворачивай! А-А!!! Убился, точняк убился… Сволочь этот капитан, хуже своего коня…
13-й. Кто это рядом треснулся? А Роб-Хвастун. Живой хоть?
– Здорово, Роб. Устраивайся, соседом будешь. Новому, не иначе, с кручи летать понравилось, нас тоже решил побаловать…
14-й.  – Лежим, земляки? Тут мой Орлик не пробегал? Поднимайтесь, ну его нахрен, а то вас капрал поднимет: вон уже рысачит. Да, при старом командире и лейтёх на взводных ученьях не доискаться было. А теперь аж капитан отделения гоняет.
 –  А чё он жопу-то рвёт? В капитанах на наш эскадрон загремел, дергайся-не дергайся, генералом не бывать.
– Надежда, грят, помирает последней. Так что, земляки, ежели не задрючит нас на ученьях, так в первом бою точно положит…

15-й. Вот уж тупая работа: вжик-вжик, вжик-вжик! Мушкеты чистить – ещё понятно. Да и палаши почистить можно: всякая железка в войске должна блестеть, как у кота… но точить-то палаши на кой ляд?!
– Он что, газоны стричь собрался, шомпол ему в дупло? А, воинство?
– А тебе чё, хреново? Подложил седло под жопу, трубочку в зубы, и води оселком: туды-сюды, туды-сюды. Посля обеда-то. И похлёбка была ничё…
Вот увалень деревенский: всё «ничё», лишь бы не били!
– А на кой их точить-то, ты мне скажи?! Что мы ими рубим – колбасу на закусь?
16-й. – Слышь, Ворчун, Мотыга дело говорит: пока седло на земле, с него хоть не сверзишься, если трезвый, конечно. А третий взвод видал? Все в бинтах ковыляют, как после недели боёв. Новый их на лошадках покатал. Не сегодня-завтра наша очередь доспеет. Так что, воркотню-то свою прибереги, пригодится. А вон, гля-ка, писарюга наш,  похоже из штаба ползёт. Давай-ка поспрошаем, он хрен намыленный, много куда пролезает. Зигфрид, здорово! Давай, падай рядом, покури.
17-й. (Рядовой Клюге, эскадронный писарь, старослужащий, 26 лет. Бывший приказчик, уличённый хозяином в воровстве и сбежавший в армию.) Мля, как что-то надо: «Зигфрид, давай покури». А то дак: «когда твой-то курить будем, душа чернильная?»
– Ну угощай, мля. Палаши поточить решили?
– Эт, Зигфрид, без нас решили. Господин капитан Гайер решили. Вот, кстати, ничего про них в штабе не говорят? Тебя ж тамошние писаря уважают! – Ну точно, мля, не просто так табачок. Жалом водят. Щас, мля, обрадую вас, кривоногие:
– Да всякое, мля, говорят. Он при Брейтенфельде тоже эскадроном командовал. На правом фланге, где самая , мля, рубка была. Это мы раз в атаку сходили, и дальше за пехтурой стояли, а там всерьёз воевали…
– И что? Ну?
– Табачок у тебя недурственный…
– Кури, черниль… Зигфрид, кури. Так что там при Брейтенфельде?
– Из всего эскадрона он один, мля, целым остался. Даже коня потерял. А генерал Стуре, когда ему про это доложили, так, мля, и изволил сказать: живучий, гад! Землячок мой, вестовой, своими ушами слышал. Заболтался я, господа драгуны, да и вы палашики точить забыли. Ещё такой табачок будет, приглашайте.– Эк морды-то у вас опрокинулись, мля.
18-й. Паскуда-писарюга! Обрадовал и отвалил. А я от задумчивости о клинок порезался. Ну и хватит точить, ёлочки пушистые! Горло себе перепилить итак сгодится – а впору уже!
–  Я так, вояки, понимаю, что шкура этот Гайер. Парней на австрийские пики погнал, а сам за спинами спрятался. Морда – не подступись, а сам трус! Скажешь, не так, Карл?
– Этот не трус, я трусов чую. Да если б струсил, да приказ не выполнил, новый эскадрон бы не дали. Даже такой учуханный. Тут, поди надо быть, дело в другом. Генерал, раз так сказанул, крепко его не любит.  Но раз выжил и приказ выполнил, делать неча, дал ему другой эскадрон. Надо быть, которого, если что, не жалко. А уж за капитаном дело не станет.
Спасибо, Карл, утешил, ёлочки пушистые!

19-й. (Капрал Андриссон, ветеран, 34 года. Кондотьер. Переведён в эскадрон за излишнюю жестокость к подчинённым.) Чего это наш тюфяк капралов собрал? Видно, кэп его чем-то озадачил.
– Тут, значит, приказ нового командира… – «Тут, значит»! Мать-перемать, офицер называется! Буркалы от сапог не поднимет. – С сегодняшнего дня наказанных… – Ну рожай уже давай! – Не муштровать на плацу, а направлять в рощу... На заготовку жердей.
– Чего?!
– Жердей. Более-менее прямых, длиной два с третью ярда, толщиной полтора-три дюйма. Ну, примерно. Кору счищать не надо. вязанки складывать на краю учебного поля… Всё, идите.– Мать-перемать! А «Задача ясна?» «Выполнять!» «Свободны!» Ну, пальцем деланный…
Кэп-то, что, тоже с прибабахом? Раздолбаев теперь строевой не гноить, а в лесочек водить – на прогулку, мать-перемать! Хотя, может, жерди-то – это батоги, а? Длинноваты, конечно. Но ежли уже на месте на три батога – так в самый раз…

20-й. Спаси и сохрани, кто ж там так орёт? Навроде как за коновязью. Да, там. Что это? Дьявол, порют. Этого, рябого, с 3-го взвода. Свои ж и порют, вчетвером. И капитан тут, как демон стоит… Провалитесь вы все, рази ж можно человека вот так, да чтоб свои…
21-й. Ну, влетел Паулссон, спору нет: не офицер, чай, чтоб днём пьяным по маркитанткам шарахаться. Но так вот за это мясо с костей сдирать… Орёт парень, аж в ушах звенит. И за каким бесом мы-то?
– Рядовой, не отлынивать! Рискуете поменяться местами. – Это ж он мне, зверюга бешеная. Тебя бы с ним местами поменять, уж я бы не отлынивал!
22-й. (Рядовой Хоггенберд, с боевым опытом, 28 лет. Волонтёр из горожан. Переведён  в эскадрон за дерзость со старшим офицером.) Пятьдесят, закончили, нахрен… Паулссон только стонет, да всхлипывает. А меня как будто самого выдрали. Да хуже – отодрали! Плевать, что будет, не впервой:
– Господин капитан, дозвольте обратиться! – Кивнул, смотрит. Ну, нахрен, гляделки у него… – Дозвольте поинтересоваться, отчего это мы своего брата- солдата лупцуем. Мы, прошу простить, в драгуны шли, не в каты. – И плевать, пусть на колоду замест Паулссона кладёт!
Пальцы за ремень заложил, кивнул.
– Правильный вопрос, рядовой. Отвечаю. Наш король, его величество Гюстав-Родольф считает, что рука палача унижает солдата – человека свободного и уважаемого в государстве. Рука товарища солдата унизить не может. – И всё, не орёт, не грозится.
Мудрёно что-то король наш загнул. У Паулссона бы вон поинтересовался, унижает, или не унижает. А ещё бы лучше сам… тихо, про такое и думать-то – злодейство и бунт.    
 
23-й. (Капрал Эдмундсен, ветеран, 29 лет. Бывший кирасир, переведён в эскадрон за драку с патрулём.)  Даже интересно, зачем капитан нас верхами на поле собрал. А кого «нас»? Капралов? Тут не одни капралы: вон Дитрих, Карл, Ворчун. И ещё есть рядовые. Стариков? Похоже. Кажется, все ветераны. Хотя, нет: Тощик Густав, вон тот, из 4-го взвода – эти ещё все в пуху. Правда ездят – не иным старым драгунам чета: приходилось, видать, до службы. Вот что! Здесь все – приличные всадники. А ведь Гайер за этим и прошерстил весь этот богом убитый эскадрон. Каждое отделение аллюрами гонял. И много ли золота намыл? Девятнадцать голов. Со мной двадцать. Это много, или мало? Смотря для чего…
– Становись! –  А, старина Зелк, волки зимой – и те добрее: вторую неделю человек трезвёхонек. Попал в ощип с новым командиром грозный вахмистр.
 А на старого, при всей его доблести, чихал с присвистом. Интересно, что ж в новом капитане такого? Росту обыкновенного. Крепкий, но ничего особенного, против Быка Гендольфа из 3-го взвода – морковка. Гляделки вот разве что. Взгляд такой, будто …никого? Себя? Нет, ничего ему не жаль. Вот сейчас перед строем встал: вроде ни на кого в отдельности не смотрит, а кажется – вот именно на тебя.
– Господа, – эк загнул! Не «доблестные воины», не «драгуны его величества», а так вот попросту «господа». И хошь-не хошь, изволь соответствовать, как выражается Студент, – ваша задача. До первого флагштока развернуться в линию, обнажить палаши. Как видите, у второго флагштока в землю воткнут ряд вешек. Миновать его намётом, при этом каждый должен срубить хотя бы одну жердь. У третьего флагштока разворот и рысью обратно. Задача ясна? Марш-марш!
Интересно, так, я слышал, когда-то обучали конников. Потише, Милава, потише, нам линия нужна, а не победа в скачках. Но драгуны-то, вроде как не кавалерия, так, пехота на лошадях. Ну вот, Тощик улетел вперёд, Щербатый с Дитрихом отстали – та ещё линия… Палаш вон! Ветер в морду – как в кирасирах! Где там моя жердь? Х-ха! Чисто – на высоте плеча. Поворот на всём скаку – ошмётки травы из под копыт! Всё, Милава, назад рысью, красавицва, умница… Ты смотри, как интересно: жерди-то почти все целёхоньки торчат. Такие вот у нас кавалеристы…
 24-й. Ну я же всех этих стариков обошёл! Первым до жердей домчал, так хотел рубануть! Пока жердь выбирал, они все сзади остались… Ладно, потрусили назад.
– Эй, Тощик, ты чего вперёд ускакал, куга зелёная? Што в линию – не про тебя было сказано? – Вот чёрт, про линию-то я забыл, – Кол-то хоть срубил? – Соврать? А вдруг он видел?
– Нет, Дитрих, не успел. А ты? – Чего он на земле высматривает?
– Я-то? Срубил, как не срубить… А, вот он! – Ха! Палаш из травы поднимает! Р-рубака!
25-й.  Но, но, Барон, все уже в строю. Что-то ты толстый и ленивый стал, всюду с тобой опаздываем. Даже, когда я пеший. Ща нам капитан Гайер расскажет, какие мы все кавалегарды. Всё, встали, не балуй.
– Господа, – понял, Барон, это мы господа, – линия оставляла желать лучшего..– Значит, Барон, ни к чёрту была линия. – И хотя бы одну жердь срубили только шестеро из двадцати. Задача не выполнена. Кто-нибудь хочет высказаться? – Барон, ты хочешь? Нет? Тогда и я не буду: ты-то сегодня ни черта не срубил. Да и я тоже.
– Прошу прощения, господин капитан, – кто там вылез? А , Эд-Кирасир. Ну этот-то орёл, точно тебе говорю, –  Хотя бы одну… Вы знаете кавалеристов, которые срубают по две? – Барон, ты знаешь? А капитан, как думаешь, знает?
Ну-ка смотри, смотри! Куда это господина капитана хрен понёс? Эк его Сволочь машет, ты так точно не можешь, нет, и не спорь. Палаш выхватил. Никакой это не палаш, ни черта ты, дворянин копытный, не разбираешься. Это у господина капитана сабля, как у ляхов, или у русских. Вот они, жерди. Влево упал! Вправо! Правее коня бросил, назад упал! Как будто так и надо, дальше скачет. Три палки споловинил. Ты понял, три! Молчи лучше, морда баронская …   
26-й. Что творит, зараза! Три раз железом полыхнул – три обрубка торчат!
– Жопой меня об седло!
– Крой его мерин… – Да, геройские драгуны, сидите, обтекайте.
А рубится-то не палашом, саблей. А ведь у вахмистера Зелка, такая ж точь. Так-то на поясе не носит: не положено по форме. А в бой завсегда замес палаша берёт.
– Господин вахмистр, видал, чем машет? – Во, кто-то из стариков тож заприметил.
– Не слепой. Всё, заткнулись, подъезжает.
И впрямь подъехал, остановился. Верней, приостановился. Только он поводья приотпустил, тут конёк его и сорвался в намёт. Мимо нас – и к реке.
– Поди надо быть, купаться поехали. – Точно, Карл, это Сволочь за нашими спинами свой крутояр углядел.
Остановит, не остановит? Навряд, уж наверх вымахнули, по обрыву пошли. Из седла бы соскочил что ль… Ух ты! Как полетели! Всё, как Студент врал! Всплывут-нет? Всплыли…
– Я, господа, может, по три палки зараз не бросаю, ой, не срубаю…
– Га-га-га!
– Но уж я решаю, когда моей лошади купаться, а не наоборот…
– Го-го-го!
А вахмистер Зелк не ржёт. Заприметил, зараза, что на него смотрю, рассмехнулся:
– Не знаю, что там конь решает, но из реки капитан на нём выезжает, а не наоборот…   
       

27-й.  – Ружья к  осмотру! – Вот ещё напасть:  я после давешних стрельб-то карабинишко и не почистил. Когда все чистили, подзакосил – лейтенантика-то не было, а капрал мне не больно и указ. Знатьё бы, что этот лично смотреть будет!   
– Плохо, рядовой, – это он Гуннару, а тот ведь, кажись, чистил, – У мушкета, кроме ствола, и другие части имеются. Замок, например.
– Убью, мерзавец! – это лейтенантик загоношился. И заткнулся враз – этот на него только покосился. Дьявол, лучше бы лейтенантик смотрел.
–  Тоже неважно. И тут. И тут, – куда бы загаситься-то?! Всё, поздно…
– Лейтенант, взгляните. Капрал, ко мне. Тоже полюбуйтесь. Рядовой…
– Рядовой Ланге, господин капитан!
– 25 розг за небрежение оружием.
– Есть 25 розг за небрежение оружием, господин капитан! –  Гнида в эполетах! Как землица-то таких носит?!
28-й. (Рядовой Рольске, старослужаший, 25 лет. Кондотьер, до армии – мелкий воришка. Переведён в эскадрон за кражи у товарищей.)  Бляха-муха! Соня-Ланге 25 виц схлопотал. Я-то свою дудку, забыл, когда держал. Тоже что ли очко подставлять? А вот хрен вам по всей морде! Кто из новичков-то поближе? О, вон тот огородник.
– Э, как там тебя! Тихо! Быстро пушку сюда! Я сказал!!
– Отставить, рядовой. Верните соседу карабин. А это, я понимаю, ваше оружие. Лейтенант, капрал, оцените. Рядовой…
– Рольске. – А ты – сволочь глазастая. Чего гляделками-то зелёными буравишь? А,– Господин капитан…
– 50 розг за подлость по отношению к товарищу. Надо бы и за мушкет, и за наглую морду, но драгуну долго без задницы нельзя.
 Бляха –муха! 50 виц! В первом же бою пулю в спину всажу, даже дудку ради этого почищу!
29-й. (Рядовой Вилансен, новичок, 20 лет. Рекрутированный крестьянин из последнего пополнения.) Как он бандюгу энтого! За подлючесть по… по… За меня вопщем! Щас ко мне подойдут. Вот моё ружо, будьте любезные. Штука знатная, такую в руки взять радось, хучь стрелять, хучь драить.
– Рядовой… – мамоньки, неуж плохо?!
– Рядовый Вилансен, господин капитан!
– Молодец, Вилансен. Единственный приличный мушкет на весь взвод. Давно ли на службе?
– Дык… Уж третий месяц, господин капитан!
– В таком случае, не берите пример со старших товарищей. Они должны брать пример с вас. – Ну вот, а все эти: «зверь, зверь»…

30-й. (Рядовой Швансен, новичок, 19 лет. Рекрутированный крестьянин, прозвище Скирда)  За коняжками глядеть надо, а как же. Самая нужная человеку животинка, да и самая умная. И добрая. И чистоплотная. Ишь, как под щёткой нежится! Счас паха протрём… Денёк нонча тёплый, у речки благодать… Как у нас в Гроссвальде.
– Эй, Скирда! Ты, по-моему, больше коня балдеешь! Можешь и моего почистить, раз тебе за счастье, – это Рулле, он так-то не злой, только смеётся надо мной всю дорогу. Я нарочно на берегу подальше от всех встал, а он обратно рядом.
– О, чёрт! Павлинов тролли принесли. Мало им целой реки, сюда пихаться надо…
Павлинов? Наверно, эти красавцы – целый десяток, с офицериком. Ух ты, какие кони! И форма с иголочки, рослые все, дородные. Офицерик – щёголь какой, у нас таких нет.
– Ещё и с корнетом фон Краузе, педиком чёртовым! – Как это педиком? Содомитом, что ли?
– Дяденька Рулле, а почему «павлины»?
– Да потише ты! Перья павлиньи на касках видишь? Потому.
– А они кто?
– Сукины дети… Личная сотня его светлости генерала Стуре, сокола нашего… Тихо, Скирда!
 – А это кто тут воду мутит? – Ой, здоровяк с бакенбардами на нас глядит! – Языки в жопу провалились? Какой эскадрон, я спрашиваю?
– 16-й драгунский, дяденька, – может, ему улыбнуться?
           –  Как ты меня назвал, скотина?! – Ой, что он так сердится-то? Это что у него, плётка?
           – Господа гвардейцы! Парень ещё не обучен, вчера с пашни, – это ж Рулле за меня вступился! – 16-й эскадрон, 4-го драгунского полка, господа гвардейцы!
– А, «каторжная команда»! Сброд со всей бригады.
– По клячам догадаться можно.
           – А ты, харя, за какие подвиги здесь красуешься? – Ну вот, теперь они на Рулле навалились. – Подштанники по пьянке продал, или кобылу свою трахнул? – А офицерик ихний как будто и не слышит, жеребчика напоил и на реку смотрит.
– А слыхали, парни, кого этим отбросам командиром поставили? Гайера!
  – Это «Саблю» что ли?
– Его, ублюдка. Интересно, кто кого раньше угробит? Он их всех положит, или они его в первом бою подставят?
– Всё орлы, поехали, господин корнет развернулся.
– Слышь, коровья морда, чтоб телёнка этого правильно отвечать выучил! В следующий раз с обоих шкуру спущу.
Уехали… Ой, Рулле аж с лица сошёл. Не, лучше ничего не спрашивать, потом как-нибудь.

31-й. (Рядовой Бергер, с боевым опытом, 23 года. Бывший баронский егерь. Отдан в армию за интерес – взаимный – к господской дочке. Переведён в эскадрон за постоянные ночные самоволки.)  А пускай Карл там, или Дитрих брюзжат, их дело стариковское. А я дак рад, что в «капитанову конницу» попал. А то название одно, что кавалерия. Рысцой потряслись, залпом в белый свет бабахнули, всё – мушкеты чистить. Как я дома на Колокольчике летал! От усадьбы до леса, по лесу, по реке! Косулей с седла бил… А ничего, здесь нынче тоже нескучно. Вот и командир подъехал.
– Господа, вы убедились, что развёрнутым строем атаковать мы ещё не готовы. – Ну даёт! Не то, что: «вы, криволапые, пахорукие…», нет: «мы не готовы». А сам своей саблей – как мой батя косой. – Сегодня каждый из вас будет проезжать вдоль своего ряда вешек. 5 вешек с промежутками в 20 ярдов. Когда на полном аллюре будете уверенно срубать все, задача усложнится. Встать на свои дорожки. Палаши вон! Марш-марш!
Иияяя! Летим! Ха! – поздно… А ничего, вот щас… Ха! Есть! И ещё… И ещё… Последняя – эх, рано... А ничего: сразу три!
– Что уж больно лыбишься-то, молодой… Как быдто и впрямь супостатов накосил. – А, Дитрих старую задницу растряс. Небось ни одной не свалил? Ох ни… Все пять укорочены… Во, хрен седой… А ничего, щас поглядим! Где там вязанки валяются, мне три колышка заменить…
32-й. (Рядовой Дитрих Краузе, ветеран, 44 года. Давно рекрутированный крестьянин, в эскадроне со дня его формирования.) Щенкам бы только галопом поскакать, да с палашом покрасоваться. Пустой своей головёнкой не дотумкают, что так вот, галопом, Гайер этот нас на пики австрийские погонит, да на залпы из-за тех пик. Стратиг, дери его кошки. На кой ляд ему всё это надобно? Может, по нашим костям обратно в милость к начальству доскачет. А может, просто себя великим воякой мнит, недоумок. А нам – что мордой об пень, что пнём по морде…

33-й. (Командир 3 взвода лейтенант Юсефсон, 36 лет. Из служивых дворян, переведён в эскадрон за полную безынициативность и отсутствие авторитета у подчинённых) – Господин лейтенант! Командирам взводов приказано явиться к палатке командира эскадрона! – Солдатик из последнего пополнения, пока ещё тянется передо мной …
Ладно, к палатке, так к палатке. Чем на этот раз обрадует наш военный гений? С жердями хоть прояснилось – зачем. Всё равно, глупая затея. Я, по молодости и наивности тоже горел духом реформаторства. Тем более, изменения в армии происходили. Но что позволено Гюставу-Родольфу, как выяснилось, совсем не позволено Оскару Юсефсону. Вместо самого боеспособного взвода полка получил стойкую неприязнь и подчинённых и начальства. Поздно понял, что пусть хоть трижды тупо, но «в строгом соответствии». А когда понял, стало уже всё равно. «Тюфяком» быть не то, чтобы приятно, но подчас весьма разумно.
 Пришли. Вот и отец-командир. Нет правда, хоть портрет героя пиши. Мундир не новый, но в полном порядке. Заметьте, не щёголь и не неряха. Лицо «исполнено суровой мужской привлекательности» - отнюдь не смазливости. Глаза вот только подкачали, господин персонаж баллады. Должны быть пронзительные, внимательные, но где-то там добрые. А тут посмотришь и – нет, увольте-с… И вообще, как давно заметили даже рядовые, взгляд мой не поднимается выше уровня сапог.
–  Э… Господин капитан! Э… Лейтенант…
– Приветствую, лейтенант Юсефсон. Присоединяйтесь к остальным. – «Остальныё», все три взводных, сидят на простецкой скамейке – доска и две чурки – для этой цели, надо полагать, здесь и врытой. Похвально, демократично. Сам присел напротив на чурбак, очаровательно.
– Господа офицеры, с завтрашнего дня изменится характер занятий с личным составом. – Да кто б сомневался! – Вместо ежедневных пеших и конных перестроений со стрельбой вводится езда быстрыми аллюрами: одиночная, попарная, колонной, позже – развёрнутой линией. Отработка переходов с аллюра на аллюр. Поворот шеренгой… Хотелось бы вправо-влево, но… Ограничимся разворотом всей шеренги назад. Пока вопросов не возникло?
– Все эти э…упражнения будут сопровождаться рубкой заготовленных жердей, по образцу вашей… отборной группы? – Это Шмутц. Подонок, конечно, но сейчас молодец. Мне тоже интересно: окончательно ли капитан свихнулся?
– Не будут. Для начала пусть научаться сносно править двумя руками. – Надо же, не окончательно.   
– А офицеры тоже должны…– Ну конечно! Благородный Колль в ужасе – он же первым убьётся!
– Поясняю: ваша задача – общая организация занятий: явка, дисциплина и личный контроль за выполнением. Непосредственное проведение возлагается: 1-й взвод – капрал Эдмундсен, 2-й взвод – капрал Рутгер, 3-й взвод – капрал Свансен, 4-й взвод - капрал Ларсон. Они уже проинструктированы. – Какая прелесть! Офицеры ненавязчиво и недвусмысленно отстранены. Дурак-то он несомненно, но дурак, надо признать, хитрый.
Каково, господа офицеры? У Шмутса и Колля на физиономиях откровенное облегчение, мальчишка Ренхольм возмущён и обижен. А как же я? Как и подобает признанному тюфяку – отвратительно равнодушен.
– Если вопросов больше нет, не смею задерживать, господа. – Даже малость обидно, только начали развлекаться…– Лейтенант Юсефсон, вы, пожалуйста, останьтесь. – О, ещё развлечёмся.   
– Господин капитан! Я должен заявить со всей ответственностью! – А, это дурашка Ренхольм никак не может успокоиться. – Вверенное мне подразделение я не могу перепоручить никому! Драгуны должны видеть своего корнета, который их знает, которому верят…– Трогательно. Особенно, если не брать во внимание, что всадник из мальчика – немногим лучше чучела Колля.
– Безусловно, корнет Ренхольм. Командование подразделением остаётся за вами. Ларсон придаётся вам в помощь, не более того. – В смысле: конечно, сынок, это ты сдвинул камень, папа только чуть-чуть помог…
А чем, позвольте полюбопытствовать, осчастливят нас?
– Присаживайтесь, Оскар. – О, задушевный разговор! Приятное разнообразие.
           – Простите, если буду излишне прям. – Разумеется, столбу многое прощают за его прямоту. – В вашу беспомощность я не верю. Тот, с позволения сказать, офицер, которого вы изображаете, просто не выжил бы в двух кампаниях, которые у вас за плечами. – И приглашающий к ответному монологу взгляд. А я выше сапог не смотрю, уж не посетуйте. – Ну, допустим, служба вам опротивела, случается. Штатским вы себя тоже не видите: вы ведь потомственный военный. Просто дотягиваете лямку «с минимальными потерями». – Н-да. Все переживания и метаморфозы долгих лет в трёх коротеньких фразах. Убивать за такое надо. Убива-ать. Но дальше-то что? Я могу разглядывать сапоги сколько угодно: служба-то идёт. – Убеждать вас в том, что всё можно исправить и изменить я не буду. – Какая жалость! Оба получили бы огромное удовольствие. – Хотя бы потому, что сам в это не верю. – Да? А по тебе никак не скажешь.
И что это наш герой замолчал? Ну посидим молча, вокруг-то идиллия. Небо – без облачка, палаточки ровными рядами, солдатики туда-сюда снуют, на коновязи кони фыркают, дымком вкусным тянет: ужин скоро.
– Беда в том, что всё скоро изменится само. Наверняка, самым трагическим образом. – Звучит, надо признать, интригующе. – На ваш взгляд, Оскар, когда армия перейдёт к активным действиям? Только без уличного театра. Если вы ни в какую не хотите говорить, лучше на этом и закончим. – А пожалуй, что и поговорим, ни к чему, в конце-концов, не обязывает.
– Через два месяца, от силы через три. Дольше Габсбурги отдыхать не позволят.
–  Согласен. Вот столько времени нам и отпущено.
–  Позвольте полюбопытствовать: на что?
–   На то, чтоб попытаться выжить. Не вдаваясь в лишние подробности, скажу, что пользуюсь крайним нерасположением высокого начальства. До такой степени крайним, что меня при первой возможности направляют туда, где я, верней всего и останусь. Последний раз это стоило жизни целому эскадрону. – А разговор, похоже, перестаёт быть светской болтовнёй. – Как полагаете, Оскар, ваш эскадрон – слишком большая жертва для его высокопревосходительства генерала Стуре?
Значит, капитану, который кость в горле, вручают эскадрон, которого не жалко. Накануне серьёзных боёв. И я имею несчастье в этом эскадроне находиться. Прискорбно.
– И вы намереваетесь, как подобает мужчине, выжить любой ценой? – Вот тут я посмотрел ему в глаза и шутить расхотелось.
–  Любую цену я заплатил при Брейтенфельде. Теперь любой ценой выжить должны вы. Вряд ли все – но на войне все не выживают. Обо мне речи не идёт. – Тут меня посетила ещё одна озорная мысль, а ведь я так и не смог отвести глаз. Он её попросту прочёл.
– Хотите сказать: не проще ли мне пустить пулю в лоб? Проще. Но вот этого я не могу. В бою – одно. А так вот – на радость генералу и штабным болтунам… Вы бы смогли?
– Нет. Но я много чего в этой жизни не смог. И не смогу.
Теперь он довольно долго разглядывал свои сапоги: несколько поношенные, но, разумеется, чистые.
– Надо понимать, что на вас рассчитывать не стоит? – Я просто привычно надел лицо тюфяка. – Я вас больше не задерживаю. – И никаких горьких, мужественных слов вслед.

34-й. (Рядовой Гааль, старослужащий, 24 года. Кондотьер.В эскадрон переведён недавно, за мородёрство) Ох ты хрень – набекрень! Как и до палатки-то добрался. Скоро из жопы подмётки кроить можно будет. Этот новый чудило из нас наездников решил сделать. Ну-ка, вытянемся – кр-расота…
– Гааль, эй, Гааль! – Кто там глотку дерёт? Щас точно сапогом в глаз схлопочет! –Гааль, тебя вахмистр к коновязи кличет! – Ну хрень-набекрень, принесло холеру. Только человек прилёг, опять сапоги натягивай!
Чего это он возле моего Барабана трётся? Почистил я его, хрен ли ещё надо?
– Твоя коняшка, Гааль?
– Ну моя. – Думает, я тянуться перед ним буду. – Конь в порядке.
– В порядке, гришь? Ты ему хвост-гриву распутал, расчесал?
– Так может, заплести заодно? Смеха для? – И всё, и заткнулся. А наши-то, из взвода, кругом попритихли, ссыкуны. Давай, давай, вылизывайте своих одров, чешите. Скоро и  завивать заставят.
– Заплетать, гришь? А бабки насухо вытирают – тоже для смеха, или чтоб мокреца у коняшки не было, а?
– Какой, хрень-набекрень, мо…
… Чё это полыхнуло-то? А сижу чего? Во рту солоно…
35-й. Ух и колотушка у чёртова Зелка. Гааль-то, поди, вспоминает «кто я?»
– Ты, гнида, чего перед цельным вахмистром расселся? А ну встал враз! – Значит, ещё учить будет.
Ух ты, это ж капитан из-за палатки выбрел. Может, заодно и Зелку ульётся – не розги выписал, рукой по морде учит.
– Отставить! Почему рядовой в крови? – Вахмистер ишь набычился и молчит. Знать, чует, что и сам влетел. 
– Гашпаджин капэтан, – ух ты, губищи-то у Гааля, а то и зубов поубавилось. – Иж-жа шкотины так человека уродовачь! Ну хвошт не рашчешал, жабыл.
Ух, как капитан на Зелка зыркнул. А тот молчит, только больше набычился. Капитан к Барабану галевскому подошёл, погладил, похлопал, шепнул чего-то. Нагнулся и тоже бабки тронул. Так снизу на Зелка и посмотрел. Тот чуть кивнул. Капитан у Барабана ногу поднял, на копыто с подковой уставился. Ух ты, за крючок-то Гааль, поди и не брался. Подковы и не видать, а уж под ней-то что… Как лошадка до сих пор не охромела? Выпрямился и только и сказал:
–  Вахмистр Зелк, извините, что помешал. – И пошёл, куда шёл.   
– Из-за скотины, гришь? Че-ло-века? 

36-й. Но, роднуля, но! А ведь в линию идём, драгуны, только копыта гремят справа-слева. «Вжик! Вжик! Вжик!» – это все палаши повынали, давай, мы тоже! Колья, в четыре ряда – и только треск пошёл! Всё, налево-кругом. И повернули дружненько: справа Хале на своём Бароне, слева Егерь, лыбится, как вегда. Ну и правильно.
– Слышь, роднуля, все колья с первого раза посекли. Не, вон один торчит, ты пропустил.
– Чё ты втираешь, Роднуля? Я опять за себя и за тебя косил!
– Вон капитан с бугра спустился. Щас нам скажет чего. Если Сволочь его купаться не увезёт. Но-но, роднуля, поехали, пока он здесь!
37-й. (Рядовой Карсон, волонтёр-новичок, 18 лет. До службы – почтовый курьер) А я уж забоялся, что зря в драгуны пошёл – никакого геройства. Но вроде, дело пошло. Толковый офицер появился – и пошло. Строиться мы тоже быстро стали, он подъехать не успел, а мы – стремя в стремя, только коники хвостами машут.
– Господа, мои поздравления, издали вы похожи на лихую кавалерию. – Ха, мы и вблизи – будте-нате! – Но 20 рубак на эскадрон… Сами понимаете. Кто-нибудь хочет высказаться?
– Господин капитан, разрешите! – Капрал Ларсон, я его побаиваюсь. Почти как вахмистра. – Мы вчетвером занимаемся выездкой с остальными драгунами. Так вот, многие стали ездить куда лучше, чем вначале. Можно обучить ещё одну команду.
– Я рад, капрал Ларсон, что мы одинаково мыслим. Но обучать их отдельной командой нам некогда. Поэтому. К завтрашнему дню каждый из вас выберет себе ученика. Быстрее пойдёт и обучение и срабатывание. – О, как все загудели: кто довольно, кто недовольно. Веселуха же! Я дак обязательно выберу кого-нибудь из стариков. Кто меня доставал-то?

38-й. Почему смена на рассвете всегда моя? И всегда на посту, что поближе к реке. И всегда сырость, туман. Палаток почти и не видать. А вот поле до реки всё видать. Только смотреть там не на что. Хотя, вон кто-то из тумана выкуркнул. Шпиён? Ёжики курносые – капитан! Посты, что ль обходит? Так, воротник опущен, шапку повыше, морду кирпичом… А куда это он? Купаться что ль? Не жарко вроде. Да и не купается он пешим.
Встал, плащ скинул. Бр –р, в одной рубахе! Зачем-то головой крутит, теперь руками. Теперь задницей завертел. Кажись сбрендил. А, вон что: саблю свою из-под плаща достал. Воинский урок у капитана, пока все нормальные люди спят. Или вот на посту маются.
И пошёл, и паашёл! Клинок то кругами, то загогулинами, ажно в глазах зарябило. Ступает-то – точно кот, вперёд-назад-боком: как хочет, так и идёт! ОЙ!
– Так вот, солдат, службу и прохеривают, врагов до спящих товарищей допускают. – Вахмистер! Сзаду подошёл. Теперь из лесу не выбраться, палки для «конников» рубить. – Часовой ты хреновенький, посмотрим, какой будешь лесоруб. – Ну вот, и я про то ж…
А чего это он: ни мушкет отнимать, ни капрала звать, дальше себе пошёл. К капитану прямиком. Тот остановился, этот вытянулся. Говорят. Жаль не слыхать об чём. Но, вроде как, не обо мне. Вахмистер из-под плаща чего-то тянет. Тоже сабля! Это-то нам известно: с польского похода она у него. И непростая вроде, из дорогих. Вроде, какой-то знатный лях его этой саблей самую малость не порешил. Потому как, вахмистер его порешил. Самую малость В бой, говорят, с тех пор только с ней идёт.
Точно, капитан взял, головой качает, хвалит видно. Крутанул – только вспыхнуло. И вахмистер плащ скидывает. Тоже сбрендил. Вдвоём клинками завертели. Капитан-то половчей, но и вахмистер – кот. Кривоногий. На! Друг с дружкой рубиться средились.   Хоть бы капитан вахмистера ухойдакал: мне б наряды в леске не отрабатывать. ОЙ!
– Так вот, солдат, и прохеривают службу, до спящих товарищей врагов допускают. – Капрал-то откуда? Засмотрелся на полоумных – смена уже! – Часовой ты дерьмовый, может лесорубом путним будешь…
39-й. А я ёщё жалел, что на этот пост попал! Где б такое потом увидел? Как они этими кривулинами пластаются! Палашом так навряд ли поиграешь. Только вокруг не забывать поглядывать, а то огребёшь нарядов на задницу, как Рунке лупоглазый.
Встали, замотались железом махать. Кэп у Зелка саблю взял. Ну, пропастина, в две руки даёт! Хотя, всё равно, по-настоящему-то правой наяривает. Левой так, подмахивает малость. Точно, и сам не шибко доволен: головой трясёт, саблю Зелку отдал.
Плащи набросили. Жаль, я б ещё посмотрел, смена-то только началась. Сюда идут.
– Стой, кто идёт! – мне наряды без надобности…

40-й.  – Гуннар, подойди-ка, старина! – Зачем это я капралу Свансену? Молодой Карсон с ним. Карсону-то я намедни по жопе напинал, ну так ведь за дело: кто ж так мушкет в пирамиду ставит? Но какая-то у него морда хитрая…
– Старик, тут такое дело… В общем будешь у этого… драгуна учеником.
–  Стар… ну, то есть, господин капрал, я опосля завтрака не покурил ещё, плоховато соображаю. Я у этого… драгуна буду КЕМ?
– Гуннар, седлай своего Игруна, палаш бери и езжай с драгуном на поле. Только, тут такое дело… Ларсон с Зелком всем старикам сказать велели, что … если что, морду лично бить будут. А ты, драгун, много-то не скалься, я-то у тебя не ученик, я-то и сам по морде могу.

41-й. ( Рядовой Михельссон, с боевым опытом, 25 лет. Волонтёр из горожан. Переведён в эскадрон за вспыльчивость и грубость с младшими командирами)
– А чё, в лесочке – не на плацу. Погода вон ничё… – Как он меня затрахал! Хуже жердей этих! – Щас до поля дотащим, там покурим, поговорим спокойно…   
– Мотыга, заткнись, а?
– А чё, за разговором-то оно веселей. До ужина дотянем. Мне кашевары сказали, ужин будет ничё… Э, ты чё?! Ну, могу и помолчать… 
Всё, доползли, вязанку – нахрен! Ухх, плечи намяла… Эй, заразы, смотри куда едешь! Чуть коняками не стоптали, змии кудлатые!
– Здорово, лесорубы! Помалу носите, нам на один заезд. – Егерь со своей улыбой до ушей. Длинного Ульма натаскивает. Надо ж, и этот лыбится. Встали, как два конных статуя. Ор-лы! Что он ему толкует-то?
–  Когда в карьер пошёл, на стремена вставай: коняшке легче. А как до «супостата» доехали, жопу-то прижми. Без ног чем править будешь? «Па-аводьями!» Много ты ими направишь, да ещё одной клешнёй… Что, лесорубы, ухи наставили? Вам это не нать. Мы – палашами с седла, вы – топорами с земли.
Ну, всё, нахрен, хорош! Вон Эд-кирасир коня вываживает.
 – Господин капрал, господин капрал!
– А, Михельссон. Чего разогнался?
– Господин капрал, дозвольте… разрешите… Возьмите меня в ученики! – Ну вот, одну бровь рыжую задрал, другой глаз завесил. Счас нахрен пошлёт. Я ж ему давеча нагрубил…
– Интересно… А чего вдруг тебя пропёрло?
– Ну я драгун, или где? Хуже всех что ль? Ну, господин капрал, вот без дураков: хуже всех, да? – Чего он ус-то закусил7 А ведь смеётся, зараза!
– Всех, не всех… Наряды-то свои куда спихнёшь?
– Сегодня всё отработаю, господин капрал! На ужин не пойду, до темна управлюсь!
– Опять ведь кому-нибудь нагрубишь.
– Да я вон только счас Егерю пол слова не сказал, хоть он весь увыёживался… Ну, возьмёте?
– Уболтал, дорубай свои вязанки, лейтенанту я сам доложу. – И уж вслед мне: –  Интересно…
Мимо Егеря с Длинным – как мимо двух пустых мест. Поглядим теперь, нахрен, кто топорами с седла, кто палашами с земли.

42-й. Утро-то какое холодное! И моросит так гадостно. Попонка совсем отсырела… Пойдём, Ласточка, поиться. Вон местечко у колоды есть. Правда там Гуннар Волчка поит, снова на тебя ворчать будет. Пей, девонька, пей. Ну, точно:
– Опять твоя шалуха губой воду месит! Больше разбрызгивает, чем дулит.
– Дак молодая ж ещё, любит побаловать.
– Ты и сам молодой ешшо. Вода нонеча ледяная, кинь сенца в колоду, штоб помедленней цедила. – Добрый он сегодня. – И, слыш-ка, – чего это он чуть не шёпотом? – про начальство чего не ляпни: за Вилансеном вишь, кто жеребчика поит?
На! Господин капитан. В рубашке, дак я и не приметил. В такую мозглость – как ему не зябко?
– Дяденька Гуннар, а Хейли, денщик его, неужто опять запил?
– Не, Сволочь так решил: что его кормить-поить, чистить-чесать токмо капитан могёт, не ниже. Ни Хейли к себе не подпускает, никого другого. Командира подай – и не греши. Так што, есть у нас в эскадроне кто и поглавнее Гайера.
43-й. Молодой хихикает, а мне зубы сушить перехотелось. У ближней к нам палатки «павлиний» лейтенант с двумя кирасирами осадил. Сам-то с нашим Коллем языком зацепился – тот перед ним токмо что не приседает – а эти два хряка прямиком к нам. С коней своих сытых с ленцой так соскочили.
– Ну-ка, козодои, освободили место гвардии! – Да вы, держиморды, с гвардией-то и не нюхались, это вас из страха так величают.
Молодой-то чуть не ревит:
– Как же, господа, нельзя лошадку отводить, пока не напилась, сама отойти должна!         
– Ну-ка, ну-ка! – Бугаина с бакенбардами ажно расплылся весь – паскудной такой улыбочкой. – Это ж ты, коровья морда, мне тогда у реки нахамил? – И за душу молодого сграбастал. «Павлиний» лейтёха с такой же паскудной ухмылкой смотрит, а лейтенант Колль, благородный, ровно и не видит ни черта. Ох, до чего в такую гадостную погоду лень в рыло получать, а придётся.
– Отпустили б вы мальчонку, господа гвардейцы. Не обижали мы вас у реки.
– Как, ещё одно хамло?! Ну что за эскадрон – 125 уродов! – И за морду меня пястью сгрёб. Я, и не подумав, лапишшу его отпихнул. Щас точнёхонько зашибёт!
– Рядовой, отставить. – Фу, чёрт, я про Гайера-то и забыл сгоряча. Может, и не быть моей морде сегодня битой…
44-й. Я уж думал – задница Гуннару с сопляком вместе. А капитан как чёрт из табакерки выскочил.  Павлин с шерстью на щеках этак прищурился: Гайер-то в рубашонке. Хотя, портки офицерские. Да что – портки? Офицер и без порток – офицер. Павлин, видать, малость тоже соображает, рот покривил, но промолчал. А Гайер негромко, а как резанул:
– Рядовой, ко мне! – Мохномордый и поплыл, на офицера своего заоглядывался. Офицер хлыстиком махнул – и тут как тут.
Н-да, не пляшет против него наш командир: этот и ростом, и статью, и конём, и мундиром – весь из себя. И рожа – как у племенного быка. Куда нам, воронам, против павлинов…
45-й. ( Рядовой Юнгквист, служилый, 30 лет. Волонтёр, до службы учитель. В эскадрон переведён за привычку обсуждать действия начальства.) Любопытная ситуация!
– Отставить! Мои солдаты подчиняются мне, и только мне! – Весьма впечатляюще: надменности и лощёности у лейтенанта – на троих.
– Вынужден не согласиться, лейтенант. Рядовой находился на территории моего подразделения. И находился без вашего контроля. – Совершенно правильно. Но не впечатляюще.
– Не могу разобрать, кто вы есть, но тон ваш оскорбителен! Я – лейтенант Эстберг. – Вот так, с ходу – приглашение к дуэли. И будь ты по уставу трижды прав. Дворянин? Плевать на всё, честь обязывает!  А Эстберг этот – по всему видать – записной.
– Капитан Гайер, к вашим услугам. – Жаль, и этот жертва сословных предрассудков. Однако, что у «павлина» с лицом? И наглец с бакенбардами по соседству со мной что-то пробормотал, кажется, «сабля».
– Что ж, наслышан, наслышан…– И тон по-прежнему надменный, и в седле сидит, как лубочный герой, а ведь спеси-то поубавилось, определённо поубавилось! – К моему сожалению, капитан, эдикт главнокомандующего строжайше запрещает… Ну, вы понимаете. – Невероятно! Записной дуэлянт струсил! Кто ж из генеральских любимчиков оглядывается на какие-то там эдикты?
– Лейтенант… Простите, не запомнил вашего благородного имени… Вы помните о данном эдикте всегда, или сделали исключение для меня лично? – Вот это с оттяжкой! У «павлина» аж перья встопорщились.
 – Капитан! Не сомневаюсь, что мы ещё вернёмся к этому разговору! – Какой конфуз! Поводья как рванул – бедный конь! – Рядовые, за мной! – А те уже в сёдлах, невероятная исполнительность для столь распущенных вояк.   
   46-й. Лейтенантишко павлиний гордо так прочь зарысил, пристебаи евойные тоже собрались, ан нет! Наш, как змей, вперёд прянул и коняку засранца с бакенбардишками под уздцы взял. Тот в седле вытянулся, будто Ворчун из первого взвода ему шомпол в дупло вставил.
– Можете не спешиваться, рядовой. Просто запомните. Если ещё раз будете вести себя в гостях столь вызывающе, разрешу своим драгунам пересчитать вам зубы. Свободны!
Парень своего офицеришку мало не стоптал, а командир к нам повернулся. Мы так у колоды с коняшками вместе и торчим, мы к нему мордой, а кони – жопой. Он легонько так рассмехнулся и говорит:
– Благодарю личный состав за высокую дисциплину и выдержку. –  Потом увидел, что у коней жопы умней, чем у нас морды, и пояснил: – За то, что сдержались и не стали бить этих распущенных молодцов в присутствии офицеров. Я бы попал в неловкое положение. 
Мы сперва малость поперхнулись, а потом кто-то начал, а все подхватили:
– Рррады старрраться…! – И заржали все: сначала мы, потом коняшки.
 А приятная сегодня погодка…


Часть 2

Весна понемногу превращалась в лето: золотое время для войны. Армии тяжело сдвигались с места, оставляя за собой убитые проплешины учебных полей, бесчисленные выгребные ямы, развращённое шальными заработками и чувством однодневности бытия население. И медленно ползли навстречу друг другу.
Войска, осенённые благословлением Папы и объединённые стягом Гогенцоллернов, жаждали реванша за осенние поражения, стремились положить конец безбедному пребыванию врага на своей территории. А вот противостоящий им Гюстав-Родольф былой уверенности не испытывал.
Что-то изменилось за эту зиму и весну. Радушие местных протестантов сменилось угрюмой отчуждённостью. И в своих вышколенных полках он не чувствовал прежнего боевого порыва. Потому не спешил, проявлял осторожность там, где раньше предпочитал дерзость, требовал от своих военачальников сугубой осмотрительности.

Генерал Стуре обожал комфорт: тяготы войны обязаны стойко переносить солдаты, но не генералы столь знатного происхождения. Поэтому штаб бригады разместил в городском особняке местного князя-протестанта. Некоторая оторванность от разбитого за городом бивуака и неудобства для вестовых его не смущали.
Вольготно расположившись в массивном кресле, он благожелательно (обед был на высоте) выслушивал доклад начальника штаба. Речь как раз шла о приказе главнокомандующего не продвигаться по указанным маршрутам без тщательной разведки. В самом деле: куда спешить?
– Главная сложность, ваше превосходительство,  – как всегда, немного монотонно излагал полковник Цорн, – в том, что мы даже приблизительно не знаем, насколько удалены, или приближенны части противника. Отсюда до соседнего городка Гритсдама сплошная холмистая равнина. На редкость малонаселённая для Германии. Авангард противника может оказаться за любой цепью холмов. Или не обнаружиться до самого Гритсдама. То есть, наша конная разведка может столкнуться с разъездами противника на весьма значительном удалении от своих войск. Соответственно, на утомлённых лошадях. Видимо, ваше превосходительство, имеет смысл вместо обычного в таких случаях эскадрона ...
– Не имеет, полковник. – только что расслабленное лицо Стуре стало жёстким. – зачем рисковать ещё большим числом солдат и офицеров его величества? Так, или иначе, справится обычный эскадрон. Даже если он не вернётся весь, это будет сигналом об опасности. Приказываю отправить в глубокую разведку 16-й эскадрон 4-го полка. С задачей: выяснить обстановку и взять языка. – Пожилой полковник, начинавший с пехотного юнкера, щелкнул каблуками, не поднимая глаз, а генерал едва заметно усмехнулся.
   
***
47-й. (Капрал Ларсон, ветеран, 35 лет. Волонтёр из горожан, переведён в эскадрон за неповиновение пьяному полковнику.) Рысью, шагом. Снова рысью, снова шагом. Порядок следования выдерживать, бдительность не терять. Ну и всё прочее: вовремя менять охранение, поить лошадок и… не давать волю грусти.
 А места вокруг – не хошь, да загрустишь: земля сухая, трава чахлая, рощицы редкие. Воды тут мало, вот что, потому никто почти и не живёт. И холмы ещё эти дурацкие: за любым торжественно встретить могут. С развёрнутыми знамёнами и барабанным боем.  Или попросту жахнуть картечью.
Ещё вчера днём, когда Гайер из штаба вернулся, я с пол взгляда понял: веселуха началась. А с обеда он нас и собрал: капралов из своей «конницы» и ротмистра. До нас-то офицеров собирал, но вовсе ненадолго. Главный разговор был с нами. И тут уж всё не по разу жевали: какой взвод где, далеко ли дозоры высылаем, как коней лишку не утомить. А главное, как обученных рубак – сорок два клинка – в одном кулаке держать: все ж из разных взводов. И до тролльей матушки ещё всего.
Я, не от великого ума, даже брякнул: чего, мол, мудрить-то? В обычную разведку скачем, не в рейд по тылам. В командирской палатке мне Гайер объяснил, что в очень большой отрыв от своих можем уйти, о противнике ни шиша не ведая. А на улице старина Зелк растолковал, что нас попросту чёрту в пасть суют. И оставаться там, нет ли – исключительно наше дело.
В лагере 15 человек оставили с благородным Коллем – палатки да имущество стеречь. Затемно выступили, налегке: двухсуточный паёк, да по два патронташа. Вот с тех пор любуемся на кусты, да холмы. Больше не на что.
– Эй, Толстяк, носом не клевать! Под копыта не брякнешься, так супостата проспишь. Поглядывай, воинство, поглядывай, в разведке вроде как… 
48-й. Старики наши такого страху перед выходом нагнали – я за каждым кустом засаду видел. А оказалось – скука смертная. С ночи рысим взводными колоннами: пустошь, холмы, рощица… В ручье коней напоили. Снова: пустошь, холмы, рощица. Будто чёрт нас по кругу водит! Два раза деревушки попадались: три лачуги, полторы старухи. Не споёшь, байки не потравишь, как на войсковом переходе. Бди!  Вечер подкатил, задница деревянной стала… Ну, и где австрияки?
–  Мать-занага! Австрияки!! – Что это Милле блажит?! Какие ещё… Ох ты ж, в рот тебе дышло!..
49-й. (Рядовой Лундберг, ветеран, 37 лет. Кондотьер. В эскадрон переведён за пьянство.) Это значит, низинка там. Наш передовой дозор стороной прошёл и не приметил. Хорошо, и они нас не узрели, да выезжать наверх начали. А то бы погодили, да вдарили во фланг – и всё, отмаялись драгуны короля! Да и щас не слава Господу: лошадки-то наши весь день под седлом.
Кирасиры, язви в душу! Вон солнышко вечернее на касках да нагрудниках играет. Знатьё бы сколько их там… И во фляжке одна водица, помирать-то как?!
50-й. (Капрал Свансен, ветеран, 31 год, давно рекрутированный крестьянин. Переведён в эскадрон за отсутствие должной почтительности.) Ну вот, пошла свинчатка в кон! Что там Гайер нам талдычил? Ага, перво-наперво:
– «Конники», отымей вас мерин, живо до ротмистра! Вон он впереди торчит. Гуннар, шевели своего Карсона: не видишь, сопляк обхезался?! Освальд, Юрген, а ну, впереди коней!
А колбасники-то из лога знай вылетают. О, рожок у них засвистал, тоже в ряды разбираться начали.
– Господин лейтенант, остатних девятнадцать голов велено к господину капитану подвести, вон оне, уже первый взвод гуртуют. – Гля-ка, не зазря мы перед выходом талдычили, идёт-то как по бархату!
Драгуны наши, как живые шевелятся. Даже лейтенант – прости господи – Юсефсон вроде как проснулся. До Гайера доскакали, кудыть надо встали. Эду-кирасиру дальше всех скакать, но и он своих пригнал. Кррасота! В первой шеренге 40 рубак копытом землю роют, за ними ещё два ряда почти по 40 недоносков глаза пучат. А у немчуры всё ещё трумпетка дудит. Но из лога выпрыгивать перестали. И, мерин их, немало навыпрыгивало.
Мне, с другими капралами к капитану пора, вот он, с флангу. На кирасиров в трубочку любуется. Что-то нам сказать собрался. Не успел: лейтенант Шмутц ему на голову свалился. Челюсть выпячивает, грудь выкатил, а голос-то дрожит:
– Господин капитан, считаю безрассудством принимать бой с превосходящим противником, в неустановленной близости от его главных сил! В конце-концов это не входит в нашу боевую задачу!
Гайер его ласково так спрашивает:
– Предлагаете сдаться? – Ларсон не хуже лошади фыркнул. А может и я тоже.
– Ни коим образом! Считаю необходимым уходить! – Как люди от страха дуреют… Скучно Гайеру с этим недоделанным толковать, да и недосуг.
– Лейтенант Шмутц, вы надеетесь уйти на усталых драгунских конях от свежих кирасирских? И боевая задача командования отнюдь не выполнена. – И замечать его перестал. А на нас даже весело посмотрел:
– Господа, – скоро мы, кроме как на «господ», ни на что откликаться не станем, – диспозиция следующая.  Противник – усиленный эскадрон австрийских кирасиров, примерно 200 человек.  – Мать чесная, я думал, всё ж таки поменьше… – Дистанция около мили. Готовятся к атаке. Боевое построение: около 40 всадников по фронту, в глубину – 5 рядов. – Точно, австрияки уже ряды равняют. – Наша задача. Опрокинуть и рассеять противника во встречном бою. Взять в плен хотя бы одного офицера. – Чего уж там, одного-то. Счас их всех переловим… – Наши действия. Сходимся с противником на рысях. Палаши без моей команды не обнажать. Австрийцы должны быть уверенны, что мы, как обычно, выходим на дистанцию прицельного выстрела. Кирасиры вооружены пистолетами, им дистанцию придётся сокращать сильнее. Вот это мы и должны использовать. Внезапно атаковать в карьер. Вторая и третья шеренга скачут за первой без стрельбы. Стреляют только по команде, потом. Я веду первую шеренгу. Со мной капралы Эдмундсен и Свансен. Вторую – лейтенант Шмутц и капрал Ларсон. Третью – Лейтенанты Ренхольм и Юсефсон и вахмистр Зелк. – Ясен пень, лейтенантов чисто для мебели ставит. – По местам, господа!         
  51-й. (Рядовой Ринберг, ветеран, 34 года, давно рекрутированный крестьянин. Переведён в эскадрон за самосуд над сослуживцем, кравшим у товарищей) Ух, как  на душе… гулко! Вон в небе облака клочьями, вон на кустах листочки трепыхаются. И ветерок губы щекочет… И всё это уже не про нас. Может, потом вернётся, а может и нет…
– Да скорей бы уже, чего душу тянут! – Кому там неймётся? Солнышко за облако забежало. Успеет выйти?
– Зигмунд, оглох что ли? – Паулссон слева изводится. Ну чего людей в такие минутки на разговоры тянет? Ведь все в строю бормочут, да переругиваются. Зачем? Хорошо же вокруг, подышали б лишку. – Зигмунд, ты с кирасирами дрался? Как же мы на них поскачем, постреляют ведь нас? – И поводья теребит, как монах четки. Коня-то не нерви, дергун.
– Мы когда с австрияками осенью друг в друга шеренгами палили, стоя, много настреляли? А тут на скаку, что мы, что они. Не дрейфь. Ветерок хороший, а?
Что это? Земля дрогнула. Кирасиры стронулись! Крупной рысью пошли, разгоняются, им к нам поближе подобраться надо.
– Марш-марш!! – А солнышко-то из-за тучки выкатилось!
52-й. Какой, твою Матильду, ветерок?! Квакнутый этот Ринберг, точно Дитрих говорил… Да я-то об чём?! Копыта отовсюду гремят, потом всё сильней разит, а впереди эти! Мундиры синие, кони караковые. И кирасы светят. Сшибёмся щас, стопчут, как траву! Это тебе не колья на учебном поле рубать, самого щас срубят к тролльей матери… Х-хосподи, в седле бы усидеть…
53-й. Помене, Француз, помене, рано разлетелся… Во, ноздря в ноздрю идём, пехтура на своих двоих так равнения не держит. А стрияки-то торопятся, торопятся на пистолет выйти. Думают, мы сейчас осадим и за мушкеты похватаемся. Вот своих караковых и шпорют, толко пыль клубит… И подразвалились, промежду прочим. Помене, Француз… А в сам-то деле не пора? Во, капитан пошёл! Ну давай, Француз, мать твою француженку!
54-й. Клинки вон! На стремена! Жопу от седла, морду в гриву. Не ждали, колбасники, не ждали?! Ишь, заосаживали: губы-то коням не порвите… Пистоли из ольстр тащат - ходу, ходу! Целят, уроды, все в меня целят! В гриву зарыться, некуда больше… «Бах! Бах! Ба-бах!» И всё, паписты хреновы?! Вот я! Палаш наотлёт – где, кто? Здорово, хряк, НННА!
55-й. Что полыхнуло, солнце? Земля на дыбы? Почему вокруг копыта? И тихо… Темнеет…
56-й. Жив, жив, трахать меня конём! Только дунуло там-сям, да просвистело. В разнобой пальнули с перепугу. Палаш руку оттягивает, аж набрякла. Вот тот, с выпученными глазами. Щас,щас… Куда, мурло австрийское?! Под каску! Тьфу, горячим в харю брызнуло. А ты откуда выпрыгнул? Лови,  куда ни попадя! В кирасу сбрякало, аж в плечо отдалось. Да сколько вас, морд откормленных? Пистолет! Пригнуться! Промазал! Теперь я…
57-й.  Дьявол, левую руку дёрнуло, выше локтя. Ладно, хоть не в башку. Как же «конников» наших, в первом ряду, не постреляли? Кто впереди? Тощик. Не отставать от него, не отставать! Эк он австрияка рубанул, каска улетела! Ремешок, знать пересёк… А этого усатого не достал. Да тот на кого-то слева навернулся. На Карла, кажись. Дьявол, засмотрелся! Грудь в грудь, да с таким кабаном… Поводья-то потянуть не могу, левая рука вся онемела. Красномордый какой… Палаш вытягивает! Ух, сзади толканули, всё, дальше летим. Это наш третий ряд накатился. А впереди-то чисто! Прошли скрозь папистов, Бог миловал…
58-й.  В третьем ряду не в первом, в третьем ряду не в первом!…  Все пули мимо!. Терь  токо за хвосты второго ряда держись, они меж кирасир и проведут. Что встал, дубина! Знатно мой Огонёк его клячу в жопу пихнул. Езжай далее, покуда целы… Палаш над башкой!  А-а!!! Не ударил? Сам валится? Кто его так посёк-то?
 – Вперёд, вперёд, солдат! Не на что смотреть! – Лопни мои глаза: лейтенант Юсефсон! Да быть того не может, он смирный, как телок. А палаш в кровище. Сам-то он куда? Корнетика сопливого – Ренхольма за шкирку в седле удержал. Так и скачут бок о бок. И ладно, господа офицеры без меня уаправятся!
59-й. Эх, на волю выскочили. Тпру! Вахмистр разворот показывает. Вторая шеренга уж поворотилась. Ну и морды у всех: что у парней, что у коней! Того и гляди, укусют. Что там сзаду? Знатно! Австрияков-то как проредили: сколько под копытами валяется. А остальные мечутся, как овцы, только что не блеют.
– Ружья к бою! Шевелись, герои долбанные! – О, вахмистр нас не забывает. Хорошо, когда о те заботются. Об австрияках, вон,  не заботются.  – Цельсь! Пли! – Вон в того, с пистолем… «Бах!» – в плечо толкнуло. И вокруг: «Бах-бах-бах!»   
Как они с сёдел посыпались! Ну дак ведь залпом, с тридцати шагов… Кислятиной как завоняло, хорошо ветерок дым растаскивает.
– Вторая шеренга, вперёд!
60-й. Что деется, что деется! Матушка, совсем почти убили! И лошадь ошалела: куда, скотина, там же эти, в шеломах! Все-то туда зачем, матушка?!
– Мушкет в руки, овец тупой! Ну!! – Ойюшки, на меня кричит… Матушка, замахнулся! А, ружо, ружо… Кудыть стрелять-то?!   
– Вторая шеренга, цельсь! Пли! – БАХ!!! – Ойюшки, в плечо-то как больно… Хоть никого не убил?
61-й. (Рядовой Гуннар Йохансен, ветеран, 37лет. Кондотьер. Переведён в эскадрон за вспыльчивость и «отсутствие должной почтительности».) – Мушкеты за спину! – А голосина-то у кэпа – как соборный колокол, я раньше и не замечал. -  Палаши вон! Марш-марш! – Давай, Клинок, пошёл! Австрийцы нас заждались. Ногами бока покрепче, чуешь? Рулить щас будем…
  Снова палаш из ножен вымахнул, на всю руку. Ах, как сталь на солнышке течёт… Ещё и закручу над головой, чтобы страшнее… «Фьюить!» - пуля стороной ушла. Ах ты, гадёныш! Чуть не убил, а теперь удираешь?! Ну нет, собака! Давай, Клинок, давай, считай достали! Куда тебя, железнобокого, вдарить-то? Чего там кричишь? Не хочешь? А стрелял нахрена, курва имперская? А-ах! Точнёхонько меж каской и кирасой угадал. Всё, сполз, о землю сбрякал, на спину откинулся: значит, вовсе готов. Тпру! Глянем на вражину. Мамка моя, совсем сопляк, вроде Вилансена нашего… Вот так вот оно, Клинок…
62-й. (Рядовой Гендольф Гундерсен, по прозвищу Бык Гендольф, служилый, 27 лет. Давно рекрутированный крестьянин. Переведён в эскадрон за лень и отлынивание от службы.)
– Гундерсен! – Это капитан меня?! – Постарайся не терять меня из виду. Нам нужно захватить пленного. Рассчитываю на твою силу! – От как! И мы, стал быть, сгодились!
Из виду-то не потеряю, вот только не угнаться: Сволочь-то его машет… как сволочь. А мой Жёрнов подо мной быстро устаёт… Капитан на стременах-то встал, чуть на седло сапогами не заполз. Башкой вертит: выискивает кого… Чего харчами перебирать – вон вокруг мечется сколько, бери любого. О, высмотрел кого-то, порысачил. Точно, офицер ихней, тож на стременах вызнялся, орёт чегой-то: вон как пасть раззявил. Энтого, что ль берём?
Он тоже капитана заприметил, жеребцу шенкеля дал, встречь летит, палаш поднял. Ни хрена мой Жёрнов не поспеет! А конь у австрияка Сволоча выше, и сам колбасник чуть не с меня будет. Сшиблись! Капитан под самое лезвие нырнул. Теперь палаш на саблю. И нету палаша: вон аж куда сверканул.  Ну капитан… Чего не рубит-то? Туда не пустил – только саблей у самой морды сыграл… На меня гонит! Мы ж с ним пленного берём!
– Гендольф, что стоишь, бычара? Стрияков бей!
– Иди нахрен, есть мне когда в игрушки с вами играть…
Тпру, Жёрнов, стоять. Дай слезу, от тебя всё одно толку чуть. На своих-то двоих как добро! Наперерез, наперерез! Стоять, скотина караковая! Ох и отъелись вы на папских-то харчах – Ма-а-а-ть!! Всё, повалил обеих – и жеребца и кабана.
– Примайте, господин капитан, сейчас очухаются…

63-й. Темень-то какая, небо тучами вовсе затянуло, ни звёздочки. Жаркого бы горячего, пуншу и отоспаться под периной… Или просто пожрать чего, да хоть здесь вот, на земле заснуть. Или хоть покурить бы…
– Эрик, может, курнём втихаря? – Как мысли читает!
– Сдурел, земляк? Не на зимних квартирах. Там за такое батогов пропишут и делов-то… Тут к тебе в секрет с проверкой австрияк нагрянет. Не с батогом, с …цом.
– А думаешь нагрянет? Догонят они нас, Эрик?
– Ты потише, брат, потише. Ночью-то на равнине далеко слыхать… Да нет, не догонят. Пленные сказали, им до своих часа четыре ходу. Через два часа после сечи стемнело. Значит, кто ушёл, все шесть часов добирались – это ж не по дороге, лошадям ноги переломаешь. Если даже сразу погоню отрядят, им опять же в темноте идти. До рассвета сюда не поспеют. Мы раньше уйдём. И кони у нас уже отдохнут, а у них устанут.
– Твоим бы хлебалом медок наворачивать, Эрик. А чего пасёмся-то так тогда?
– Жить ещё не устали, вот и пасёмся, земляк. Могли они на пол пути свой разъезд повстречать? Вот то-то же…
– Эрик, а Эрик? А много их ушло? – Вот болтун попался! Ладно, хоть не заснём.
– Эд-Кирасир сказывал – меньше половины. 119 человек в поле оставили. С ранеными вместе.
– А у нас что?
– Смех сказать, семеро убитых, да полтора десятка раненых. Тяжело только один…
Вроде замолчал, наговорился, видно.
– Эрик, а здорово мы их, да?
64-й. Земля под боком жёсткая, холодная. Седло под головой вертится. Небо чёрное, без огонька. И в животе урчит. Костры капитан разводить не дал, сухарей погрызли и натощак легли.
 Я-то обрадовался, что в секреты меня не назначили. Да лучше б караулил, хоть не один… А как другие-то спят? Вокруг храпят да стонут, стонут да храпят… А тут, чуть глаза прикроешь, опять весь этот страх: морды конские оскаленные, хуже волчьих! Руки мелькают, железом машутся… И этот, в каске на глаза надвинутой, в меня целит: дуло чёрное, как печная труба… И тряско-тряско, стремена вытолкнуть хотят, навстречу железу! Аа!
– Хорош уже дёргаться, задрыга! Я только свою Брунхильд во сне увидел…
65-й.  Уж некуда больнее. А всё одно больнее! Горячий вертел в плечо воткнули и туда-сюда, туда-сюда… Дышишь, как опилками, аж рот дерёт! Есть тут кто?
– Пить…
Фляжка у губ. Вода-то что, горячая?! Да нет, холодная… И не пьётся, а хотелось… Да куда ещё-то больней-ей-ей!.. Кто-то подошёл?
– Тихо, тихо! Как раненые?
– Все ничего, господин капитан, только Олле весь измучился. Паршивая рана, по себе знаю. – Олле – это я что ль? Рядом присел.
– Сил моих нет, госпп… капт…
– Держись, солдат. Главное – жив. Завтра в лазарете будешь, там тебя починят. По ранению домой поедешь, положено. Там бабы от такого орла с ума сойдут. Пей, только осторожно, не вода. – Что это, жжёт. Шнапс! Ещё, ещё… – Сейчас полегче будет, усни!

66-й. Ну всё, теперь уж точно не догонят: дуб этот с расщепленной вершиной хорошо помню, в самом начале пути был. С каждого холма наше охранение ещё австрияков высматривает, но это уж так, чтоб вовсе глупо не вышло. И кони веселей пошли – чуют отдых.
– Э, Студент, Студент! – Чуть мимо не просквозил, вьюн. – Поедь-ка немного с нами, мы с ребятами поспрошать хотели…
– Да, Студент, покури, у меня табачок отменный!
– Что вы там с отцами-командирами ржали, когда австрияка-то допрашивали? Чё ты им там напереводил?
– Вы, что ж, почтенные, меня к разглашению военной тайны склоняете? За одну трубочку? – А сам щурится, как кот, морда охальная.
– Ты нам тайны-то не разглашай, ну их к тролльей матери! Чего ржали расскажи, и всё. За две трубочки, а?   
– Подведёте вы меня под расстрел! Но за две трубки – хрен с ним. Сей представительный австриец, извольте относиться с почтением, кирасирский капитан и настоящий барон. Зовут его попросту: Эберхард фон Больтенштерн. Когда его закончили допрашивать о военных тайнах Гогенцоллернов… Кстати, за 3 – 4 трубочки… Ну, как хотите. Так вот, он сказал, что как представитель доблестной имперской армии и австрийского дворянства хочет сделать заявление. Мы победили их НЕПРАВИЛЬНО. Порядочные солдаты так не воюют. Перестаньте скалиться, неучи, барон всё научно обосновал. Современная кавалерия НЕ МОЖЕТ атаковать с одним холодным оружием, потому, что встречный огонь её НЕМИНУЕМО уничтожит. Капитан регулярной европейской армии ПОЗОРИТ СЕБЯ, сражаясь с другим капитаном другой регулярной армии САБЛЕЙ, как какой-нибудь казак, или шляхтич. Закончили ржать? И самое главное. Такие, как наш Гендольф, НЕ ДОЛЖНЫ служить в лёгкой кавалерии потому, что это не драгун, а БЫК.   

67-й. Век бы так из похода возвращаться. Через передовые заставы, батарею, через лагерь гренадёров, через соседние эскадроны. И все стоят и на нас смотрят… А мы – шагом, по четверо, взводами. Чуть не половина в поводу караковых ведёт. Бык Гендольф пленного капитана конвоирует. На конных носилках семь убитых, да раненый Олле мечется. Другие раненые, перевязанные, в сёдлах, эдак молодцами держатся. И рожи у нас у всех усталые, но геройские. Знамя бы ещё, картечью прошитое и всё – пейзаж с нас пиши…
А возле нашего бивака, держитесь в сёдлах, сам командир полка поджидает! Полковник Асплунд – мужчина серьёзный, да и не старый ещё – сорок-то есть-нет? На расправу, известно, скорый. Дак мы нынче не нашкодившие, а отличившиеся.
Вон и капитан наш к нему подъехал без суеты, доложился. Асплунд-то, что, не рад? Какие мы орлы, нам не гаркнет? Даже вроде как озадачен. Что-то приказывает, теперь капитан посмурнел. Снова толкуют. Вроде как договорились, капитан к нам едет.
– Гундерсен, забирай своего пленного, едете в штаб бригады с лейтенантом Юсефсоном. – Юсефсон? Тюфяк этот? Хотя ребята, кто шёл с ним в линии, что-то этакое про него говорили.– Капрал Эдмундсен, раненых в лазарет. Всем командирам проследить, чтоб лошади были ухожены. Вахмистр Зелк, проследить, чтоб людей накормили от пуза. С вином. Потом всем отдых. – А троекратное ура нам кричать, сдаётся мне, не будут…

68-й. (Рядовой Валлюс, ветеран, 38 лет. Кондотьер. Переведён в эскадрон за продажу военного имущества.)   «Вжик-вжик, вжик-вжик». Седло под задницей не трясётся, чего б ему на земле трястись? Солнышко припекает, капрал до рубах раздеться позволил. Палашики на коленях лежат, и все мы дружненько так оселками: «вжик-вжик, вжик-вжик», благодать. День, как вернулись, а ровно и не ездили никуда…
– Зазубрина-то на острие! Об кирасу, или о каску, уж не упомню…
– Да брось, Ворчун, опять колбасу на закусь стругал, или газоны косил. Больше-то тебе палаш и нахрен не нужен, все ж слышали…
– Га-га-га!
– Вам бы только зубы сушить, дурачьё! А мне зазубрину выправлять: куда ж с тупым палашом?
 А палаточки ровными рядами стоят, на коновязи лошадки хвостами мотают, с реки ветерок лёгонький тянет, даже капралы сегодня не орут, благодать…
69-й. (Рядовой Холмссен, новичок, 23 года. Вольнонаёмный из горожан.)  Никуда не скачем, никто в нас не стреляет, даже капралы не орут. Скукотища. Нахрен мы вчера приехали? О, вон Клюге-писарчук плетётся. Уж верно ребята его зацепят. Ну точно:
– Эй,.. Ёлочки пушистые, как тебя?.. Зигфрид! Садись, покури! – Ползёт, червя бумажная. На дармовщинку он завсегда.
– Наше вам, земляки. Всё палаши точите? Ну угощай, мля.
– Нам-то без палашов никуда… Чё, Зигфрид, в штабе-то слыхать? Медали для нас куют?
– Куют, мля, куют… Землячок мой допрос вашего барона записывал, – гляди-ка, и впрямь барон, я думал, Студент загибает,  – от него, мля, и слышал. Допрос-то полковник Цорн вёл – начштаба наш. Его превосходительство генерал Стуре изволили слушать, у окна прохаживались. А в конце допроса барон, мля, всё как есть про вас и рассказал…
– Что «всё-то»? – Ну и паскудная рожа у него!
– Ну, мля, как вы не по правилам всё там подстроили, уж не обессудьте, земляки. Про «Саблю» нашего, ну, то есть, мля, про капитана Гайера. И про этого, про Быка… Вы чего, земляки?
– Га-га-га!
– Го-го-го!
– Ну колбасник оттопырил: нашему генералу на нас пожаловался!..
Смех-то смехом, но не нравится мне рожа у писарюги!
– Слышь, Зигфрид, а господин-то генерал чего?
– А господин генерал, мля, так и ответили: чего, мол, ждать от подобного сброда… Особливо, когда им такой, извиняйте, офицер командует. Вопщем, мля, как дворянин дворянина, они австрийского капитана понимают. Но на войне, мля, со всяким отребьем приходится иметь дело… Всё парни, покедова, заболтались мы с вами, мля. – И на полусогнутых, крыс канцелярский…
Может, я совсем деревянный, ни черта не понимаю? Да нет, вон и у парней рожи поехали…
– Ёлочки пушистые! Все эти генералы, бароны, капитаны…
– Палашом им по…

70-й. Ну зазря ведь он к мине прицепился! И мундер у меня вычищен, и пугвицы надраены, и пряжка.
– Ты, щенок белогубый, харю-то не кривь, не кривь! Думаешь, разок повоевал и капрала не почитать можешь, дерьмо?! – Вот оно, сам и признался. Он в разведку-то с нами не поехал, вроде как захворал. Теперича от людей стыдно роже-то, вот молодняку проходу и не даёт. Да этот Андриссон и раньше собакой был… – Ты как смотришь, щенок!
Уй! Больно как, и глаз заплывёт…
– Грабки по швам, курощуп вонючий! – Ещё вдарит, змеюка…
– Отставить капрал. – Взводный! Юсефсон! Только он всегда стороной ходил, Андриссон на него не больно и оглядывался. Да и щас вон покосился удивлённо, и вроде как нехотя:
– Разгильдяя учу. Вид, как из жопы вылез, и дерзит, хамло. – Взводный, уж верно, дальше пойдёт, а мине небо с овчинку… Не, осмотрел меня и опять, к Андриссону поворотился:
– А утренний осмотр, капрал, вы сегодня проводили, или как?
– Ччё? - Господи Иисусе, он и лейтенанту счас блызнет!
– Рядовой, свободен! – Взводный меня отправил! Налево-кругом, и за палатку, чтоб с глаз долой. Чтой это позади: «Дук!» И быдто хрипит кто? Ну, одним глазком. Свят-свят – капрал впополам согнулся, лейтенант Юсефсон над ним, руки за спину, стоит.
– Запоминай, ты, пародия на капрала. Если ещё раз накажешь подчинённого не по уставу, обратишься ко мне или ответишь мне не должным образом, я тоже на полчаса устав забуду. И ты, Ирод доморощенный, до выхода в отставку себя с конём путать будешь. – Повернулся и не спеша так пошёл, фасонно! А Андриссон так впополаме и остался. Быдто по нуждишке присел. Иль в сам деле опростался?

71-й. Вверх-вниз на стременах, вверх-вниз. И слева-справа, впереди-сзади такое же колыхание. Всем эскадроном идём, громом вас по башке! Сегодня наша линия – вторая. Как ни крути, лучше, чем третья: там пыль глотать замаешься. В первой ещё лучше. Но это когда на ученьях жирок трясёшь. В бою, нахрен-нахрен, лучше пылью подышим… А первый-то ряд стопарит. Небось опять кренделя выписывать начнём? Ну, как в окно глядел: Свансен клинком отмашку даёт. Что там? «Фронтом направо». А я чуть не на левом фланге, мне полный круг скакать. Швансен-то куда прёт?
– Ты чё, дерёвня, опять «право» с «лево» не различаешь? Езжай за мной, не ошибёшься!
72-й. Ну всё уже что ль?! Развернулись – не развалились, до правого края поля вмах дошли. Давай, трахать-ахать, в лагерь отпускай, очко-то не железное! Ну бляха-муха, ещё перестроения!
73-й. Вон, Грумбольт тоже матерится. А кому понравится-то, я спрашиваю? Не на зимних квартирах отъедаемся! Все соседние эскадроны перед боями отдыхают, как люди. Одни мы об сёдла жопы сбиваем. А если завтра в бой, я спрашиваю, а мы и не выспались по-людски! Не, как хотите, лучше б этого самого Гайера кирасирский капитан пришиб…
74-й. Не сегодня-завтра в бой… А что, с таким командиром можно. Вон как эскадроном вертит, как саблей своей. Устала, Ласточка? Ну, не очень и мокрая. Капитан лишку не загонит  Правда и жирку завязаться не даст… Что, всё? В лагерь? Видишь, всё путём: и поездили всего ничего, а на душе веселей!

75-й. Вот не хрен и катались. А сколько потом мороки: жгутом сена мыло с лошадки оботри, выводи родимую, не поленись, пока не остыла. Потом щёткой соль смахни, а как? Крючком копыта вычисти: не дай Бог, камешек под подковой! Ноги ей холодной водой замой, и бабку ветошью сухо-насухо. Паха опять-таки замой. Глазки-веки мягкой тряпочкой протереть не худо. Всё, кажись? А, гриву с хвостом сначала руками распутай, ровно косу девке, потом уж гребнем чеши.
– Эх, братишки, ктоб за  нами так ухаживал, а?
– А потом на нас ездил, што ли? Ты соглашайся, а я уж лучше сам за конём дерьмо убирать буду…

76-й. (Рядовой Ульмхее, старослужащий, 30 лет. Кондотьер. Переведён в эскадрон за мародёрство и трусость в бою.) Опять капрал построение орёт! В полном вооружении! Это по самой-то жаре, твою богородицу… Ну гоняли ж до обеда, хрен ли ещё-то надо? Никакой, в пень, жизни! Ну чё стоим-то, кого опять ждём? О, кэп Гайер с вахмистром Зелком верхами показались.
– Гля, мужики: сволочь на Сволоче едет и сволочем погоняет.
– Га-га! – Это Ролльске, корешок мой. Ему кэп ни за хрен 50 виц отвалил.
А чё-то никто и не смеётся, лихо же сказал! Вон Вилансен, огородник навозный, ещё и харю скривил.
– Э ты, брюква! Какая беда? Скривился-то чё, клыки жмут? – Ни хрена себе, и не боится ни хрена! 
– Слышь, Ульм. Заткни хайлом. – Это Гуннар мне? И эти все на меня уставились по-волчьи. А корешок мой как будто оглох! – Вилансен драгун правильный. А тебя перед разведкой на срачку пробило. Как без нас весь лагерь-то не обхезал?
– Смирр-на! Господин капитан... – Это так мы нынче живём, да? Нахрен, пора из этого долбанного эскадрона сваливать!
77-й. Эк, «разбойничков»-то наших  взнуздали! А давно пора… А вот чем нас господин капитан попотчуют?
– На дистанцию конного строя разомкнись! Отрабатываем действия «карабин к бою», «карабин за спину». – Чего ж тут отрабатывать-то? Уж не вовсе пахорукие: мушкетик как-нить за спину пристроим, не впервой. Ой, прям ко мне идёт!
– Рядовой, ваш карабин. – Пожалте, гдин ктан. Эк я вовремя почистил-то! – Показываю правильное выполнение.
Чтоб меня!... Вроде только щас в ворон целил, а мушкетик уж за спиной! Не сам ли прыгнул? У меня пошто не прыгает? Эк ты: опять в ворон целит!
– Теперь медленно, на четыре счёта. – Вон што! А ничего и хитрого. – Капрал Свансен, сегодня освоить приём в пешем строю. Завтра на выездке – в конном. Господа драгуны, –  мелочишко, конечно, а всё приятно в господах покрасоваться, – в недавнем бою эти действия выполнялись недостаточно быстро. Нас выручила некоторая растерянность противника. Но в предстоящих боях рассчитывать на это не следует. – Не следовает, так не следовает. Э, мушкетик-то возверните…

78-й. Второй день мимо нашей бригады войска идут. Пылюка и не садится даже, так над дорогой и стоит. Вон только щас тяжёлая батарея проползла: дуры фунтов по 20, никак не меньше, шестириком запряжены, кони, как слоны идейские. Последняя повозка с ядрами ещё не отгрохотала, а по дороге уж пикейщики топают. Бог меня уберёг от пехоты! По жаре, да на своих двоих! Вон мундеры под мышками чернеют – пропотели. И копья на себе волочь. Это ж не копья, мачты фрегатные… А короче против конницы никак. Это против нас получается? У папистов пики, поди, не короче? И нам что, на такие вертелы скакать? Хрен меня в конницу занёс!
79-й. Кто там в тенёчке на брёвнышке? Ральф что ли?
– Что, земеля, на пехтуру любуешься? Пылищей дышать не лень?
– Пылюку вон ветром относит… Ага, мушкетёры пошли.
– А был кто?
– Пикейщики. А раньше пушкари.
Ну, ясен пень. Раз пехтуру с батарейцами вперёд погнали, не сегодня-завтра с имперцами сшибёмся. А в разъезды нас не гоняют. Соседние эскадроны ездят, а про нас как забыли. К чему бы? К хорошему – вряд ли.
– Хорошо хоть в разъезды нас не гоняют. По такой-то жаре что мы, что лошадки на мыло б изошли. – Ну, тоже верно. Не гоняют, и дьявол с ним.
– Эй, Ральф, Кристер! Хорош на пехоту таращиться. Собираемся, нас в разъезд гонят…

80-й. (Рядовой Веннерстрём, ветеран, 31 год. Кондотьер. Переведён в эскадрон за мародёрство.) Разъезд, козе понятно, не разведка, больше взвода не пошлют. Но до чего ж тошно с лейтенантом Шмутцем идти! В лагере-то я на него хрен ложил. Да и не я один. Пока его за нас не вздрючивают, мы ему по барабану, тут всё пучком. А ну в разъезде на имперцев налетим? Будет прок с такого командира? Правда Ларсон – капрал не из последних, но если Шмутц задуркует…
– В колонну по два! – Здесь-то он орёл, аж уши торчком. – Рысью…– Заткнулся. А чего? Оппачки! Вахмистр Зелк при полной сбруе.
– Господин лейтенант, прибыл в ваше распоряжение. Приказ капитана Гайера. – У лейтёхи морда враз опрокинулась. Ну, ничего, ничего! Зато нам куда спокойней. У старины Зелка, козе понятно, не забалуешь, дак ведь мы не в самоволку и подорвались. Молодец, Гайер, я всё ему простил.
– Рысью, марш! – Теперь запросто…

81-й.  Там по головам ехали, а тут – пустыня. От холма до холма никто не трепыхнётся. Птицы и те куда-то улетели. В холодные края, если не дуры. Не здесь ли где-то ручей в разведке проезжали? Коней напоить, пока не ошалели, и самим попить, чтоб из ушей лилось. Во фляге-то на донце плещется. А всего-то пару часов по равнинке шаримся.
– Господин лейтенант, помнится, меж той вон липовой рощей и холмом ручей течёт…
– Точно помнишь? Капрал, поворачиваем к роще! – А передовой дозор выслать? Я у нас лейтенант, или где?
 – Холтаф! – Кому я понадобился? Зелк зовёт, ну-ка подъедем. – Возьми кого поразворотней и скачите к роще вперёд нас. Ну что тебе объяснять, не вчера замужем… – Пока к дураку умный приставлен, дурак  много не напортачит.
– Райно, поехали со мной!
– Это ещё куда?
– На муда!
82-й. А хоть и на муда, сколько можно мухой по смоле ползти? Шатко-валко намётиком, какой-никакой ветерок в личность. Из ручья опять же первыми напьёмся, пока эти кони воду не намутили. Вот и роща, не долго и скакали. Краем обогнём, там и ручей. Всю бестолковку в воду окуну!
– Райно, осади! – Чего стряслось? –  Впереди лошадь фыркнула.
– Чья?
– Папы Римского! Давай-ка мы с тобой…
Конные! Пятеро. В сотне ярдов из-за кустов вывернулись. Лошади рыжие, мундиры светло-серые. И нас увидали!
– Райно, рвём! – Да кто спорит-то?! Но, но, мёртвая, по ушам захотела?
Гонятся хоть? Гонятся, как нет-то! Вон их сколько вслед за первыми повылезало. И не кончились ещё, нет. На стремена, жопу повыше. Видали, колбаснички? А молодец вахмистр Зелк. А Шмутц мудак…

 83-й. Не Холтаф ли с Райно из-за рощи выкатились? Они, родимые. Напились уже что ли?
– Взвод, стой! – Это Ларсон гаркнул.
– Капрал, что вы себе позволяете… – Это лейтёха. Ага, и заткнулся враз.
Матерь божья, австрияки за нашими в сотне ярдов машут. Теперь приотстали, ясно: нас узрели. Знатьё бы: сколько их там? Но, что больше нашего – и думать нечего. Было б меньше, первые б уже повернули. А они просто своих поджидают, вражины. Делать-то что-нибудь будем, или так постоим? Шмутц на стременах торчит дурак-дураком, и только рот открывает, да закрывает. Может, скомандует что? Да вряд ли… А Зелк с Ларсоном съехались, что-то решают. Вон и старики к ним подтягиваются, давай-ка и я туда же…
А вот и дозорные наши подскакали. И к Зелку прямиком.
– Сколько их, Холтаф?
– Полусотня, гн вахмср. – А нас только тридцать. Если Шмутца считать…
84-й. Чего стоим-то? Кому стоим-то?! Австрийцы уж вонде! Скомандует кто, или самим бежать?!
– Взвод! Отступаем! Карьером, за мной! – Есть, есть толковый командир! Скачите, господин лейтенант, уж мы-то не отстанем!
– Всем стоять, гнусные карлики! – Чего, чего вахмистер раскомандовался?
–  А цельный лейтенант уходить приказал!
– Лейтенант, гришь? – А за карабин, за карабин-то чего взялся? – Он на жеребчике своём уйдёт, за него не бойся. Ну может, ещё кто, у кого лошадки помоложе. Ты вот, Пискля, на своём Франте, точно не уйдёшь. – Чего не уйдёшь, кому не уйдёшь?! Франт у меня… Староват у меня Франт, в прошлом годе списать хотели… Дак что?! Что теперь-то?!
85-й. А стрияки уж перед рощей строятся. Двумя рядами всего, но тож порядок. Щас на нас пойдут. Ларсон головой дёрнул, к Зелку поворотился:
– Так как, господин вахмистр, рубить будем? – Старина Зелк травинку жуёт, ровно нам и спешить-то некуда.
– Рубить, гришь? Рубак-то посчитай… – А не врёт вахмистр: нас, «конников», тут, хорошо, десяток будет. – Вопщем, делаем так,… господа. – Ха-ха! Молоток! Вроде как Гайер к нам заглянул. – В линию становись! – Ну, веселей, веселей, одеры необычные! Вон перед стрийцами уж ахфицер проезживается, ручонкой в нас тычет. А наш-от где делся? Вон, кажись, пылит. Ну, встали, что ль?
– Слушай приказ. Сейчас разворачиваемся и уходим лёгким намётом. Даём себя догнать, если кто не понял. Линию держим, хоть жопа тресни! По команде разворачиваемся и стреляем. У этих не пистолеты, тоже карабины. Бьют, конечно, покороче наших, но не намного. Так что, делать всё, как учили. – А вот и стрияки пошли, как ждали! – Крру-гом! Марш-марш!
86-й. Что там вахмистер говорил, ничё я не понял! Да бог с ним, бегём и ладно. Паписты-то отстали? Охти мне! Догнали нас почти што! Но-но, коняшка!
– Эй! … придержи, не … строй! – Что там Ворчун мне кричит, ничё не пойму. – Шомпол тебе …! – А, коняшку придержать! Ладно, ладно… А паписты-то как?!
87-й. Небо синее, глыбокое, седло под задницу толкает: лети, мол, давай, лети! На душе не разбери-поймёшь: и улететь охота, спасу нет… И здесь вроде как нужон. А дома, в Сандвикене, об это время не жарко, а тепло. Брат с папашей с утра откосились, теперь сено, поди, сгребают. Да где там австрийцы-то? Так и вовсе умирать расхочется!
88-й. Накатывает сзади гул, громче, ближе. Ещё и кричат что-то, свистят. Только б не перезабыть всё, сделать как надо! Слева Карл скачет. Он уж не оплошает, на него смотреть буду. Вот, голову вскинул, ещё левей смотрит, там капрал рукой машет. Что? Что?!
89-й. Ага! Зелк, за ним Ларсен «Стой-кругом» отмахнули. Левый повод и коленками! Звонарь мой как ждал, привык за последние месяцы. А вон Ворчун молодого успел поймать, завернуть. Со мной рядом все управились. Мотыга даже вперёд меня, лопни глаза…
Ух ты! Вот они! Морды уже видать, что ихние, что конские! Теперь – кто шустрее. Ручки сами всё ладят: за ремень, привстать, дёрнуть, перехват. Всё, целюсь!
– Плииии!!! – «Ба-ба-ба-бах!» Уши, к чёрту, заложило, в носопырник вонь, в глаза дым – благодать!!
По строю рыже-серому как здоровенным кнутом протянули! В первом ряду кто с сёдел послетал, кто с конём рухнул, у кого конь свечой встал. Красотища!
– … спину! Ружья …  Ружья за спину! – Ага! Теперь не спать: перехват, за ремень, привстать, бросить за спину. Левый повод и коленками. Умница, Звонарь, не был бы звонарём, в министры бы тебя!
90-й. И в карьер, в карьер! Ветер встреч, аж в ушах свистит. «Пух-пух!» Молодцы, имперцы, даже вслед нам пукнули! Летим, летим: кусты лещины стороной, взгорбок – напрямую! Живы, нахрен, снова живы!
– Рысью! – Оторвались, никак? А то! Серые за нами и не дёрнулись: мы у них рыл пятнадцать убили да ранили. А остальные сёдла обосрали…
– Стой! Ружья перезарядить! – Точно, точно, мало ли какая босота тут ещё по полю шмонается…
 О, Хёйер к фляге присосался, может и на меня глоточка хватит?
– На, Шило, попей. А молодец капитан Гайер. Трахай меня всей конюшней, молодец.  – Капитан? Вахмистр же… А если мозгами пораскинуть, то да, Гайеру первый стакан.
– Смотри, смотри, лошадки к нам прибились! Вон одну Ворчун поймал, другую Мотыга подманивает…
91-й.  – Держи, Мотыга, держи! Ну не бойся, красавец, не бойся, никто тебя не обидит! – Хороши лошадки у колбасников: статные, гладкие. Жаль две всего за нами увязалось. Мы б и всех увели, не перетрудились.
А это кто нам путь заступил? Уж не лейтенант ли наш Шмутц, его светлость, преподобие, или кто он там есть… Избоченился как в седле – красавец-мушшына!
– Вахмистр, ко мне! – Чего так орать-то, нешто Зелк с трёх ярдов не расслышит? – Как посмели отменить МОЙ приказ?! – Ой, австрияки бы хоть не услыхали… – Вы чуть не угробили весь МОЙ взвод!! Под трибунал! Под расстрел! Я доложу сразу по возвращении! И не капитану Гайеру, а выше, куда выше! – Его величию Гюставу-Родольфу, не иначе.
Старина Зелк травинку выплюнул, пришшурился и на нас оглянулся. Мы, понятно, лошадей вокруг сгрудили, интересно ведь.
– А ну-ка ехайте, господа драгуны, дальше, неча тут ушами шевелить, не кони. Ларсон, ты давай тоже, командуй там, чтоб ещё в какого супостата не воткнулись… – Жалко-то как! Ну интересно ведь… Только краем уха и зацепил:
 – Повыше, гришь? А про то, как СВОЙ взвод бросил…

92-й. Всё! Передовые части пошли: мушкетёрчики в секрете, пушечки на холме… Вернулись, жопой меня об седло, все живы вернулись! Я вон рыжего жеребца в поводу веду, Мотыгу не слушается, бес. Рядом Ворчун – другого. Ну не орлы, а? Зелк с Ларсеном тоже.. ястребы. А впереди-то «павлины». Какой-то птичник получается… А Шмутц куда сорвался? К павлиньему лейтенанту подкатил, хвостом только что не виляет. Вот рученькой махнул, терь грудь выпятил, рассмеялся так мелконько… Ур-род.
– Эй, трофейных коней сюда! – Нахрена?! Зелк, где Зелк?
– На кой ляд им НАШИ кони? – Вон и Ворчун понимает.
– Ведите, братишки, хрен с ним… – Не, ну зря, зря…
О, каковский пряник навстречу выехал. Вроде тоже рядовой, а гонору на пару маршалов с остатком. Как же: перо павлинье в жопу воткнуто.
– Поводья сюда, рожи арестантские! – Ты свою-то рожу в зеркале видал? В пол дня не обсерешь… Что там их лейтёха нашему мудиле через губу цедит?
– Вы, Шмутц, единственный благородный человек в этом, пардон, эскадроне. Непременно замолвлю за вас словечко… – Нет, ну почему мы его австрийцам не оставили?
– Какого ляда мы его там не грохнули? А здесь бы сказали: австрийцы пришибли… – Вон и Ворчун понимает.

93-й. Драгун спит, служба скачет. Завтра, может, убьют насмерть, а я и не покемарю напоследок. Помуштруйтесь там покамест без меня. Землица тёплая, уже нагрелась. Тут, за бугорком, меня никто и не увидит. Пованивает, правда: в ту вон канаву все отходы идут, да и нуждишку тут справляем, чего такого? Ладно, шапку на морду, она поядрёней пахнет. Вот хоть австрийцы с инператором нагрянут: мёртвым притворюсь…
Что такое: «тык-дык, тык-дык!» По мне щас проедут!
– Рядовой…! – Боженька, хоть бы сон, хоть бы сон! Гайер. Ни хрена не сон.
– Рядовой Маркелиус, господин капитан! – Ну не розги же отвалит: куда же в бой с исполосованной жопой?
– Не гоже драгуну в бой с поротой жопой. Но всё равно, 20 розг. Доложишь капралу Рутгеру. Исполнять! – И дальше «тык-дык, тык-дык!». Помнит, что я у Рутгера, собака… 20 виц! Ну в общем, покемарили. Хоть бы тебя Сволочь в дерьмо какое скинул!

94-й. Мать моя женщина, как я до смены достоял и не лопнул! Только с поста сменился, только поржать от души хотел, парни набежали: видал ведь небось, рассказывай! Видал, бляха-муха, видал!
 Я только пост принял, 8 часей где-то, тепло, солнышко вылезло, птички щебечут, ветра нет, полный кайф! Тут Гайер мимо меня проскакал. В мундире новом, весь как медная монеточка блестит. За бугром Маркелиуса дрыхнущего застукал. Взул его между делом и на учебное поле повернул. Там канавку-говнотечку переехать надо. Её и с бодуна-то перешагнёшь, не заметишь Сволочь возле неё и встал, мол тут широко-глубоко... Гайер поводочек набрал, прутик перед конской мордой покрутил и каблучком  в нужный момент ковырнул. Сволочь и прыгнул, легонько так... Ну и ладно...
Час прошёл, едут обратно... Сволочь обратно, как все лошадки, с большим удовольствием бежит, подгонять не надо, только сдерживай... До канавки галопчиком дошёл: щас в один темп перемахнёт. А перед самой канавкой разом встал, голову опустил, и слегка попой своей подыграл.... Лежит это Гайер в канавке, а там даже лягушки не живут, в новом-то мундирчике.... А Сволочь смотрит так сверху: ты чё, мол, падаешь? Я же так, слегка!...
Капитан поднялся, я думал – сдохну! Дерьмо с рук стряхнул и саблю из ножен тянет. Сволочь от него как сквозанул! Шагов на двадцать отбежал и завыпаливал: и свечит, и козлит, на спину грохнулся, копытами задрыгал…
Чистого Гайера купаться возил, не спрашивал. Обосранного не повёз. Капитан на речку пешком пошкандыбал, а Сволочь за ним вышагивает. И башкой, башкой мотает.
Воды!!

 
Часть 3

Предчувствия не обманули короля. Впрочем, сплав колоссальной информации, личного опыта и холодного аналитического ума рождает нечто более конкретное, нежели предчувствия. Как бы то ни было, худшие опасения Гюстава Родольфа подтвердились: весеннее-летняя кампания не пошла.
Жаловаться, казалось бы, не на что. Спланированный зимой бросок армии на Мюнхен проходил, как и было задумано. Вернее, задумано и подготовлено. Потому, что тщательная разведка театра войны, создание передовых баз, полные и безотказно работающие армейские склады значат для побед куда больше, чем полагают восторженные поэты и романисты.
Но победы обходились дорого. Дороже, чем может себе позволить армия вторжения, безнадёжно оторванная от своей страны. И к тому же лишившаяся поддержки местного населения. Маршалы Габсбургов тоже учились, медленно, но учились.
70-летний граф Тилли не то, чтобы утратил предсказуемость, но начал понимать, что имеет дело с армией нового типа. А ещё хуже, что на пост главнокомандующего вновь прочили Валленштейна: интриги интригами, но когда всерьёз задумываются о поражении, здравый смысл иногда побеждает.
Словом, ритмичная, маршевая мелодия победы засбоила. Тут и там в сражениях врывались в чёткий план случайности. И монолитное понятие «армия» всё чаще проявлялось отдельными лицами: то туповатых, отнюдь не безупречных исполнителей, то отчаянных храбрецов, спасающих положение, но уже обладающих собственной волей…

Река Лех, берущая начало на северо-западных склонах Лехтальских Альп, пересекающая горы Австрии и Баварское плоскогорье и впадающая справа в Голубой Дунай, видела не одну битву. Семь веков назад примерно здесь же, неподалёку от Аугсбурга, суровые кольчужные воины короля Оттона 1 положили конец набегам кочевников-венгров. Ту битву так и назвали – Лехской. Кому тогда помогала не слишком широкая, но полноводная река? Кому поможет она сейчас?
Дунай солдаты Гюстава-Родольфа перешли в четырёх местах восточнее правого притока.  Таким образом, 40-тысячная армия фельдмаршала Тиле, поджидавшая их во всеоружие на правом берегу Дуная, оказалась бессильной помешать переправе, будучи отрезанной от них Лехом. Но теперь тот же Лех стал союзником Гогенцоллернов. До самого Аугсбурга, являющегося первой целью наступления на Мюнхен, был единственный, притом неширокий, мост. Так что, Лех придётся форсировать. Под огнём австрийских полков и батарей. Но Лех – не Дунай.
Однако, и единственным, находящимся подальше намеченной переправы, мостом пренебрегать не следовало. Едва ступив на правый берег Дуная, две с половиной тысячи всадников генерала Стуре поскакали к мосту с приказом: успеть раньше значительных сил австрийцев, смести небольшое охранение, которое там непременно есть. И выйти на другой берег, угрожая левому флангу неприятеля. Кавалеристы выдвинулись налегке, только с полковой аттиллерией. 
В тот самый утренний час, когда передовые роты и эскадроны корооля под гром 72 тяжёлых орудий вошли в воду, чтоб умереть под встречными залпами, или выйти на противоположном берегу, кавалеристы атаковали мост. Четыре четырёхфунтовые пушки, моментально развернувшись на позиции перед въездом, начисто вымели неширокое каменное полотно моста страшной метлой вязаной картечи. Затем накрыли огнём небольшой редут на той стороне и надолго замолчали. А по мосту, высекая искры подковами, по четверо вряд пошли эскадроны. Всё начиналось прекрасно.

Гюстав-Родольф во главе небольшой свиты рысил вдоль берега. Переправа захватывала всё больший фронт. Это ничего, на другом берегу роты и батальоны быстро соберутся в полки и выстроятся в линии. Доехав до конца правого фланга, король повёл подзорной трубкой по реке: уже можно разгледеть мост! Но что там на другом берегу?! Слишком далеко, чтобы понять. Но ничем хорошим это быть не может.
И почти сразу прискакал корнет с донесением от генерала Стуре. «Значительные силы» австрийцев не дали себя опередить. Едва оказавшись на том берегу, кавалеристы лоб в лоб столкнулись с пехотной бригадой противника. Правда, без артиллерии и почти без конницы – так пара эскадронов. Но минимум восемь тысяч пехотинцев – само по себе более, чем серьёзно. В настоящий момент имперцы разворачиваются в боевой порядок, а Стуре, со всем своим сословным гонором, тривиально растерялся. Этого в докладе не было, но король умел понимать больше, чем сказано.
Расслабленно ссутулившись в седле, монарх невидяще глядел перед собой и осознавал новую диспозицию. Если Стуре уйдёт от пехоты на том берегу, с тем чтоб удерживать угрозу флангового удара, или охвата, австрийцы перейдут по мосту на этот берег – и это будет угроза посерьёзней. Верней всего, переправа будет сорвана. А кавалерией Стуре на том берегу рано-поздно займётся имперская кавалерия. Учитывая скудный боезапас рейдового отряда…
По той же причине скудости зарядов драгунам не удержать мост, сражаясь в пешем строю. Посылать к ним обоз – поздно.
Решение, как всегда на поле боя, пришло быстро. Вестовой поскакал к генералу с приказом атаковать и удержать австрийскую пехоту, пока мост не будет заминирован. После этого действовать по обстановке. Летучий отряд сапёров в несколько повозок, настёгивая могучих коней, поспешил следом.

*** 

95-й. (Рядовой Хёйер, новичок 20 лет. Рекрутированный крестьянин из последнего пополнения.) Страсть какая, когда вокруг людей столько. И коней. Весь наш эскадрон. И полк весь! И другие полки! У этих кони гнедые, у этих чалые, у тех буланые, мундиры разные… Все злые – люди и кони. Все скачем куда-то. Потом до чего шмонит: людским и конским!
 А как приехали и встали, так тех увидели. Ещё больше, чем нас, куда больше: людей и… людей. Копья – лесом. Каски на солнышке блестят – смотреть невмочь. И барабаны загрохали: «тррам-тррам, тррам-тррам-тррам!». Копья у них закачались, как лес под ветром и все они к нам поползли. Как жалко-то сделалось – себя и коня…
96-й. (Рядовой Линдтквист, с боевым опытом, 24 года, рекрутированный крестьянин, в эскадрон переведён за порчу военного имущества.) Идут, идут, затряхни их болотница! А ни черта не страшно: вон нас эсколько! Кони пляшут, им тоже не хреново, считай, как в табуне. Под Брейхенвельде так же было. Налетим, постреляем: мы в них, они в нас… Ну,  что говорил? Трубят. Всё, погарцевали!
97-й. Рысью, рысью, рысью – по бокам свои, впереди чужие. Шлёмы, пики ближе, ближе. Ага! Паписты встали. Квадратом строй, к нам углом повёрнутым. В первых двух рядах мушкетчики, над ними пикейщики острия наставили. Видали уж такое. Щас нас остановят.
 – Стой! Ружья к бою! – Ну и добро, куда нам ближе-то?
«Ба-ба-бах!» - Это не мы, это они. Ты смотри, левее лошадка заржала, правее драгун завалился – не наш, с 15-го. Ну, это пульки шальные, такое уж у ребят счастье.
– Цельсь, пли! – Тырк в плечо! Фу, кислятина!...
А мы тож не шиш кого подстрелили: там сел, здесь опрокинулся. Здесь сотни полторы ярдов, будь ты наипервейшим стрелком, много не наубиваешь. Ну и добро, даже австрияки жить хотят.
98-й. Век бы так воевать, да, шалишь, не выйдет. Им-то мост нужон. Вот к мосту и пойдут. А мы – как хош. Хош, на месте стой, тада, долго-коротко, всех постреляют. Хош, пяться помалеху. Тада долго-коротко жопой в мост упрёшься. А по ему токо по четверо проскочишь. Значит, кучей встанем. Опять-таки постреляют. А уж ежели совсем хош – скачи в еройскую атаку. Тада сразу постреляют. Такой вот у меня дипозиций выходит. Знатьё бы, что у наших стратигов в башке? О, слышь, барабаны – вот и пошли на нас, недолго в белый свет пуляли. А мы чего? Отход трубят. Добро, отойдём. А дальше?
99-й. (Рядовой Пальме, ветеран, 37 лет. Кондотьер. Переведён в эскадрон за убийство пленного.) Гайер, в аккурат мимо нас проезжал, когда его посыльный от полковника нашёл. Надутый такой корнетик, а сам ещё весь в пуху:
– Господин капитан, вам надлежит вместе с 15-м, 13-м и 11-м эскадронами атаковать пехоту противника и обеспечить безопасный отход основных сил на наш берег. Общее командование возлагается на капитана Вельстрёма, 15-й эскадрон –  Манн-дец! Пять сотен драгун должны обеспечить тыщ восемь пехоты в полном строю!
 Мы стояли в аккурат на бугорке. Гайер, корнетишку выслушав, сразу к реке поворотился. Ну и я, как бы невзначай, тоже. «Основные силы» уже вовсю на мост напирают, как друг друга не подавят-то? Откинулись нами, уроды, и радые! А капитан опять к корнетёнышу обернулся:
:– Благодарю вас за чётко переданный приказ, корнет. Простите, вы случайно не знаете, полковые орудия остаются с нами? – Верно, верно, капитан! Австрияки тоже торопились, без пушек пришли, налегке! В четыре жёрла с пары сотен шагов их хорошо проредить можно! А там, глядишь, и ворвёмся в их строй…
– Разумеется, знаю, капитан, - вот гадёныш! – пушки приказано доставить за реку в первую очередь. Во избежание захвата противником. – А вот теперь точно – мандец…      
 
100-й. (Корнет Ренхольм, командир 4-го взвода, 20 лет. Безземельный дворянин, завербовавшийся в армию из патриотических побуждений. Переведён в эскадрон из-за слабых командирских качеств.) Я с утра чувствовал, что это МОЙ день! Сначала задание особой важности получило наше соединение – и блестяще с ним справилось! Как мы летели по этому стратегически важному мосту! Охранение имперцев было просто сметено!
Затем на острие битвы оказался наш полк. И снова безупречные слаженность и отвага. Наши дружные залпы остановили, ну почти остановили всю эту массу пехоты, рвущуюся к заветному мосту.
Когда же командир эскадрона спешно собрал офицеров и капралов, я почувствовал, что все эти славные события были лишь прологом к моему личному подвигу. Боже, я был прав! Нашему эскадрону приказано решительно атаковать ощетинившегося пиками противника и спасти неожиданно осложнившееся положение. Это мой шанс! В том бою с кирасирами я просто немного растерялся, всё произошло слишком быстро. Но сегодня,,,
– Господин капитан! Я прошу разрешения моему взводу идти в первой линии. Мои драгуны готовы умереть за короля! – Как на меня смотрят все эти усатые капралы! Ничего не поделаешь, не всем дано подняться над собственными страхами.
– Господа, времени у нас почти нет, как только 11-й и 13-й эскадроны выйдут на исходные позиции, придётся атаковать. – Что за пренебрежение моим самопожертвованием? И что значит «придётся»? – Слушайте внимательно, повторять будет некогда. Вы видите построение противника. Так называемая, «испанская бригада». Квадрат углом к нам. В глубину на этот раз не более десяти рядов. Бывает, строятся и до тридцати. Весь строй окружён тремя рядами мушкетёров. Остальные – пикинеры. В случае нашей атаки стрелки отступят под защиту копий.
Теперь самое главное. На фланговых углах квадрата особые отряды мушкетёров, на удалении шагов в пятьдесят. Видите их? При лобовой атаке на квадрат они вместе со стрелками основного строя, создают «огневой мешок». На случай удара по ним, их прикрывает кавалерия. Пока вражеская конница с ней перестреливается, мушкетёры успевают влиться в общий строй. Но своих пикинеров у них нет.
  Мы на правом фланге атаки. Можно сказать, повезло. Начинаем в общей линии, но по моей команде поворачиваем на фланговый отряд.  Австрийских драгун там не больше эскадрона. Прорубаемся через них и сразу атакуем мушкетёров. Их человек двести. Наша задача: погнать их на квадрат. И не отставать от них ни на шаг: они наше прикрытие! Идём в три линии. Первую веду я, вторую вахмистр Зелк, третью лейтенант Юсефсон. По местам, господа, уже трубят! – Что такое?! Что за чудовищное непонимание момента?! Зачем все эти трусливые уловки? Дайте мне полковое знамя… - Корнет, вы-пал-нять!

101-й. ( Рядовой Хёнглунд, новичок, 21 год. Рекрутированный крестьянин из последнего пополнения.) Горнисты-то уже продудели. Щас ведь на копья поскачем! На кирасир-то скакали, я ведь чуть от страху не преставился, а эти-то: стена-стеной. И как тут?... Вон лейтенант Шмутц с Ларсоном  от капитана скачут. Может отменили чего? Может на копья-то не нать?
Капрал перед нами стал, на каждого поглядел. Ой, у меня хоть всё на месте?.. Так што, не поскачем?
– Идём в атаку, герои. – Всё, пропали… – Кто хочет жить, навостри уши.  – Так-так, господин капрал! – Верь нашему капитану, братишки. Он не выдаст. И всё, что будет приказано, выполняй на секунду раньше, чем приказано! Тогда, чем чёрт не шутит, может, кто и выживет…  – А хто, хто, господин капрал?!
 – Эскадрон! Рысью, марш-марш!!
102-й. Грохот, сильней, сильней! Копыта землю бьют чаще, чаще! Стена впереди выше, шире. И будто огонь поверх неё бежит: каски и наконечники на солнышке горят. Солнышко греет, а мне чтой-то зябко. Щас ведь мушкеты встречь ударят, там каждый в меня целит!
Что кричат? Вправо поворачивают? Мы разве не в атаку? Может, бог миловал? Но, но, все в намёт пошли…
103-й. (Рядовой Эрландер, ветеран,32 года. Кондотьер. Переведён в эскадрон за мародёрство.) Вон мы куда: на фланговых стрелков. Всё лучше, чем на пики. И повернули в самый раз: летим вдоль строя, а не вдруг до нас и доплюнешь. Да у этих и мушкеты тяжёлые, с «вилки» стреляют. По мимо бегущим целиться ой, как неловко. Так, впереди что? А то, что их драгуны разворачиваются. Много? Да не так чтобы…
– Строй, равняй строй, заячьи выкидыши! – А, Свансен с нами, не отстал. Добро! Ноздря в ноздрю идём, как на параде. Ка-кие красавцы нам навстречу: лошади белые, мундиры голубые. Аж портить красоту такую жаль! И приосаживают, приосаживают: постреляться хотят. Сейчас удивитесь, нарядные.
– Палаши вон, в карьер! – Понеслась душа по кочкам!
104-й. Выше на стременах, давай, лошадка, чем тебе помочь-то? Угадал капитан с рывком, опять угадал, удачник. Некогда им соображать. Вон, кто за палаш, кто за карабин. Строй поломали. Ясно дело: с палашами на галоп надо, с карабинами стоять. Поздно, земляки! Встречай гостей!
105-й. А-а-а, покрошу, гады, колбасники, паписты драные!! Ты! Или ты! С плеча… «Пушкой» прикрылся? А вот так – вниз-вперёд, поперёк пуза! Мягкий: кирасы-то нет…  Куда палашом замахиваешься, стервь? По палашу, по палашу, а теперь по шее! Эх-ха, ну где вы, где?!
106-й. Страсть господня! Лязг, вой, кони ржут! И железом машут. И я машу… Люди, люди! Не могу, глаза закрою. Что? Ударил кого-то?! Господи, зачем…
– Глазяры расщеперь, шшенок! Чуть голову не снёс! – Ой, Зигфрид, прощеньица… – Туда руби, РУБИ-И!!
Ай! Я ж по спине ему, по живой. Ай-ай-ай!
107-й. Вперёд, драгуны короля! Солнце на клинках, жар от коней, мы герои! Егерь с ходу двоих срубил: вправо-влево… Ну-ка я! Офицер! Хха! Как, отбил? Ещё раз… что это? Холод в горле, дышать-то как легко… Кружится всё, быстрей. быстрей…
108-й. Ух, как он мальчонку, городского-то… Ахфицер, наученный. О, о-ой!  На меня смотрит! Хмурый, усы торчком. Не сдюжу, братцы, не сдюжу…Эд-Кирасир! Благослови тебя… Только зазвенели, искры от клинков. Стриец одолевает, ахфицер… А вот я теперь! Уф, достал. Ну, Эд доделает… Вперёд, вперёд!
109-й. (Рядовой Ханссон, ветеран, 40 лет. Давно рекрутированный крестьянин. В эскадроне со дня его формирования.) В третьей линии и не заметно, что через австрияков скачем. Первая, да вторая их как гусей разогнали.
– Линия, стой! Кру-гом! – Лейтенант Юсефсон? А передние-то дальше поскакали, к мушкетчикам.  – Ружья к бою. – Во, и нам работёнка отыскалась. –  Цельсь, пли! – Бах! Я попал: вон тот, без шапки, повис.
Да чуть не все попали. В упор-то. Вишь, одни лошадки по полю бегают. А поле от мундиров голубое… Теперь, считай, и вовсе некому за нами гнаться. Юсефсен нахудо не сделает. Кто придумал, что он тюфяк?
– Мушкеты за спину! Кру-гом! Марш-марш! – Дурак у нас енерал, за такой эскадрон ста золотых не жаль.

110-й. Прорубились! Нешто вправду прорубились? Хоть морду утереть… В душу бога! Шапку что ли потерял?! Капрал розг на жопу отвалит… Замест медали. Не, вот она родимая, на ремешке болтается. Слава богу…
– Держать строй, крой вас мерин! – Не поминай нечистого, вот он, капрал Свансен-то. – Дальше, дальше идём – на пехоту! – Ладно, ладно, чего уж там… Главно – шапка нашлась…
111-й. Только-только свалка кончилась, простор приоткрылся – луговой, да речной – опять поскакали. Опять впереди мундиры тёмные, стеной. А за ними небушко чистёхонько… Хоть руку опустить, вовсе палаш отмотал.
Те головы пригнули, с вилок целят. Куда бы мне… Дым, треск. Ох! Моя лошадка мне в грудь лягнула? Как и сумела… небушко… трава.
112-й. Справа Сигизмунд из седла вылетел, слева у Линдтквиста лошадка на колени пала – через голову вперёд нас кувырнулся. Я-то как цел? Австрийцы щас шеренги поменяют, второй залп влупят, и не дождётся меня матушка в Юнгдалене… Дым рассеялся. Что там, метятся? Ха-а! Пятятся, к своим пятятся! Дак поживём ещё… А ну для страха:
– Воу-у-ууу!
– У-у-ааа!!!
– Оу-уо!!
113-й. Это чё? Наши жутче голодных волков взвыли, жив буду, так же научусь! Вот щас уже доскачем: бегут черномундирные, оглядываются, лица белые, глаза тёмные…
– Пол поворота вправо! – Это чё? Капитан кричит.
– Мотыга, душу выну: пол поворота, правей заходи! – А это вахмистр. Ох и рявкает! Жив буду, так же научусь…
114-й. (Рядовой Брантинг, служилый, 28 лет. Волонтёр из горожан. Переведён в эскадрон за «отсутствие должной почтительности».) Правей-то зачем? Мы ж их к своим пропускаем, седлом вас по… Ха! Ха-ха! Голова, Гайер, а я-то не допёр. Мы ж их как баранов на строй гоним! Рады стараться, гн ктан! Эй тощий, чего от стада отстаёшь? Зарублю нахрен! Да мушкет-то брось! Молодец, беги… Шляпы, шляпы – как прорва чёрных грибов. Поганух…
115-й. (Вахмистр Зелк, ветеран, 37 лет. Давно рекрутированный крестьянин. Переведён в эскадрон за превышение служебных полномочий.) Дьявол ему ворожит! Опять всё срослось, как он расписывал. Эй, харя австрийская, куда мушкетом тычешь? На, раз бегать не любишь! Кровянкой-то не брызгайся…
Этот раз кавалерию колбасников совсем легко просквозили – потому, как не впервой. Учимся, значит? Наконец-то чему-то учимся… А Юсефсон-лейтенант каков? На «раз-два» своей линией «голубых» добил и вон, уж нас догоняет. Тюфяк, гришь?
– Швансен, козу твою!..  Чего ногой отпихиваешься? Палашом вдарь! Во! Ещё! Котёнок мокрогубый…
Мушкетёры ихние такого коленца тоже не ждали. И нацедились, до самых ушей нацедились. Сразу бы к своим подались: в полном бы порядке меж копейщиками зашли. Раз палить принялись – пали до конца, шеренгами к своим отступай. Нас бы половину положили. А они – ни два, ни полтора: хорошо, если десяток выбили. Наспех бахнули и – спасай, Господь!
Ну не красота, а? Табуном ломятся: за спиной-то палаши свистят. Да и обормоты наши хуже оборотней воют, аж кони бесятся. Эти, в квадрате, пики убрали – не своих же колоть?! И мушкетёры тамошние рты пораскрывали: с «вилок» поверх голов не больно постреляешь. Ну всё!
– Наддай, братишки, вот щас наддай! Руби в капусту всё, что трепыхается!
Чего пикой машешь, карась лупоглазый? Х-ха – пониже, и каска не помогла. Теперь справа. Кто там за ногу лапает? Я те баба что ли? А просто кистью крутанём. Не, как хотите – сабля палаша лучше…
А ведь вязнем, к жеребцу меня в стойло, напрочь вязнем. Десять рядов – не тридцать, но вот-вот те, что с боков, опомнятся, шатко-валко повернутся и все на пиках повиснем. Разгону мало…
Эк! Как под жопу вдарили – на два корпуса враз прошли. Юсефсон! Своей линией догнал и наддал. Ну, если выкарабкаемся, у меня все старики и капралы перед ним тянуться будут. Да только опять топчемся…
Гайер! Что творит, чертяка, что творит! В самый перёд пробился, сабля, как живая летает. А Сволочь-то, поди больше капитана народу убил. За командиром – Эд, Ларсон, Егерь. Дальше – Карл, Роднуля, Гендольф… Клин! Отыметь мне свинью, клин! На тебе по шлёму, на по морде, пропуси, хрен имперский – мне туда надо!
116-й. Пошли, пошли! Рубаки наши их давят! Пика, палашом отвёл. И остриём под глаз! Этот сам шарахнулся, да и провались… Пика! Рукой… А… Холодно как в животе. Конь бы остановился, на копьё тянет… больно же…
117-й.  Рыжего проткнули… А там Гааля  с седла тащат… А я тут в серёдке, как треска в бочонке… Впереди-то как? Рубятся, бешеные. Гендольф-Бычара второе копьё обрубает, Карл, старик, за ним дочищает. А капитан! Богородица-дево, радуйся! Вкруговую саблей пластает, и рывками, рывками вперёд! Я-то торчу… Мушкет же есть! Клинок в ножны: толку с него. Ружо к бою. Кому? Офицер! Своих гуртует. Тихо, Вишенка, не толкайся… Бух! Ага! Мы тут тоже не подкидыши!
118-й. (Рядовой Торсен, ветеран, 41 год. Давно рекрутированный крестьянин, в эскадроне со дня его формирования.) Просвет впереди, давай, Гранит, давай! Передние лесорубы уж вывалились. Да кто там верещит-то так – чисто заяц! Корнет Ренхольм? Однако вляпался, засранец: руками две пики от груди отводит, аж шары на лоб вылезли, а сбоку его за штаны на землю тащат. Возвращаться-то как лихо…
– Шило, Райно! Давай со мной, корнетика совсем убили!
Правей, Гранит, правее, каменюка… Эк со спины-то ловко! Раза хватило – мало не до жопы развалил. Айно с Шилом пикейщиков полосуют – любо посмотреть. Ос-споди, Ренхольмыш-то как поплыл…
– Эй, гдин крнет, очнись-ка, недосуг нам в оммороки… – А, мать… Хрясь по морде! Ожил… Что бормочет-то?
– Никогда, пресвятая дева, больше никогда! – Вот и умник, нехрен тебе…
– Рвём, Торсен! Хорош его по морде бить! – Давай, давай, чисто впереди…
  119-й. Вырвались! Всем святым по свечке, вырвались! Хотя, как посмотреть… Мы ж прямёхонько внутрь квадрата вломились. Как пьяный шкипер в кордегардию городской стражи. Вот щас все эти тыщи мордой к нам повернутся… Гайер-то где? Репей мне под хвост, вот же он: кровищей до маковки закидан, свиней что ли резал?
– Эскадрон, намётом, за мной! – Да хоть к чёрту на рога!
Почти на передний угол правим, только через назад.
– В линии разберись!
– Первая линия, отым… ас… мерин!
– Вторая линия, заячьи выкид…
– Третья … …-перемать!
На учебном поле эти перескоки всю печёнку выели. Зато щас пошло как со смазкой: Тощик вперёд продёрнулся, Седой Ханссон приотстал, ко мне справа Грумбольт притёрся, слева Линдтквист болотницу поминает.
Всё, репей мне под хвост, стремя в стремя рысачим! Только вот, линии как-то пореже стали… А эти жопами к нам торчат: с той-то стороны, с правильной, их 15-й с 11-м и 13-м донимают. А мы всю дорогу неправильно воюем – аж бароны на нас жалуются. Вон туда щас приедем, где мундиры бело-коричневые. Только не спешим чего-то. Репей… поворачиваются задние австрияки. Ряд, другой, третий… Как выдохнули – копья нам навстречу уронили. Отъездились, что ли, драгуны? Гайер-то где?!
120-й. (Рядовой Асплунд, горнист, с боевым опытом, 25 лет. Волонтёр из городских. В эскадрон переведён за пьяное музицирование по ночам.) Пики рядами наставлены, наконечники на солнышке вспыхивают, а мы рысим, в хрен не дуем. Ой, чих напал! Пчхи-пчхи… То ли от пыли, то ли ещё от чего.
– Горнист, к командиру! –  Всё, братки, чихать расхотелось. Белку каблуками под пузо, влево-влево, вперёд. Ждёт уже капитан, на меня оглядывается.
– Асплунд, – гляди-ка, помнит! – в драку не лезть, играй сигнал опознавания. Пока не прорвёмся. Выполняй. – Ишь ты, «пока не прорвёмся», а как, мол, по-другому? Куда нам, Белка, встать-то, чтобы не стоптали? Нам, значит, на пики не переть. А ребята как?
– Эскадрон, стой! – В двух десятках шагов от копий! – Ружья к бою! – Ешьте меня сырым! Гайера в генералы надо! В маршалы! У них все мушкетёры впереди: по нашим стреляют. Нахрен нам на пикейщиков лезть, когда мы-то с пушками?! – Первая шеренга, пли! – «Ба-бах!» Господи-Исусе, целым рядом валятся!  - Вторая шеренга, вперёд! Цельсь, пли! – Хорошо, всё дымом затянуло: смотреть жутко.
Ладно, у меня своих дел валом. Горн-то как нагрелся. Мундштук, что ли солёный? Не, это на губах соль. Морду в небо, горн повыше. Ух ты, облачка появились – не к дождю ли? И…
– Свои! Свои! Свои!
121-й. Бегут! Своих давят-валят, в стороны бегут! А кто, трах-тибедох, не побежит, когда прям в морду залпами садят? И горнист наш звончей петуха кукарекает! Капитан, что велишь? Сдохнем за тебя! Что? «Фронтом налево». Дак что, не на прорыв?
– Ружья за спину! Палаши вон! Марш-марш! –  Коняшки наши уже озверели, взяли с места в галоп. Наискось в брешь вошли, чуть не вдоль по рядам.
Капитан, думаешь, сдюжим? Ах, вон как: спереду-то наши тоже в брешь ворвались: замятню увидели, да горн услыхали. Теперь нас – сила! Крушим всех, земляки! Каски, плечи, глаза выпученные, пасти… Душа в крик рвётся:
– Гааайер!
– ГАААЙЕ-Е-ЕР!!!
122-й. (Капитан Гайер, командир эскадрона, 28 лет. Потомственный служилый дворянин. Переведён в эскадрон из-за личной неприязни генерала Стуре.) Вот так, просто и мужественно: «Гайер». Не «Король», не «Левел», не «Стуре» на худой конец. Будем надеяться, мой «благодетель» уже на другом берегу и такое непотребствао его утончённый слух не оскорбляет. Но дело-то делается, господа: карэ взломано. Только вот остановиться, даже сбавить темп, значит всем здесь и остаться.
Ладно, мои «каторжане» справляются, воспользуемся спокойным моментом. Наша доблестная подмога врывается в брешь десяток за десятком. Проедем-ка  навстречу. Красавцы: кони взмылены, всадники тоже. Оп, поймал!
– Любезный, не надо меня рубить. Не надо! Я вас убедил? Какой эскадрон? – Ага,15-й. Вельстрём-то мне сейчас и нужен.
. Так, повернули в сторону от моих, тоже расширяют брешь. Значит, кто-то командует. Вот он, капитан Вельстрём, усы рыжие дыбом. Посторонитесь, пропустите, свои. Увидел меня:
– О, Гайер! Мои поздравления: прорыв был неплох, неплох… Мы тоже, знаете, их кавалерию, размели… Но вы неподражаемы!
– Благодарю. Но я, собственно, о дальнейшем. Вы не находите, что всем соединением сейчас можно опрокинуть эту бригаду и весьма озадачить фельдмаршала Тилли?
– Вестовой к генералу уже поскакал. Пока доломаем передний угол, остальные повернут от моста. – Блажен кто верует. Окажись прав, простая душа, и с меня добрая пьянка в лучшем кабаке Аугсберга. – Продолжайте безобразничать на правом фланге, вы там хорошо начали. – Да, разумеется, ничего лучше пока не придумать.
Но вот нет благости в душе, хоть тупым палашом меня режьте! Поверни Стуре эскадроны прямо сейчас и  героем битвы на Лехе назовут его, и никого другого. Это для стареющего позёра – бальзам на сердце. А у меня внутри пусто и зябко, я почти уверен, что не втянутся в наш прорыв лихие кавалеристы, не разметут по широкому полю размочаленные имперские полки. Что это: врождённый пессимизм, или циничный жизненный опыт?
Мои рубаки перемешали австрийский строй аж до первых шеренг, вот и съездим туда, оглядимся. Рядом чёрная шляпа крутится, как на воде. Мушкетёр, но без мушкета. Вот не хочу я сейчас убивать, пока никто не видит. Саблей по шляпе плашмя, почти ласково, отдохни, смятенная душа. Так, вышли на простор, трубу сюда и на стремена повыше.
Я прав, так почему я не рад? Королевские всадники по четверо в ряд красиво, без суеты уходят по мосту за Лех… Значит, через считанные минуты австрийские офицеры очухаются от нашей наглости, перестроят задние стороны карэ, сомкнут ряды. И наши весьма поредевшие эскадроны на усталых лошадях вновь окажутся перед колюче-стреляющей стеной. И может получиться того хуже.
Самое разумное с точки зрения имперцев – направить сюда ещё немного кавалерии. С полтысячи всадников хватит. Тогда нам даже не уйти в тыл противника. И вот то облако пыли меж «здесь и там» портит настроение окончательно…
– Гдин ктан! – А, вахмистр Зелк. – Остальные эскадроны поскакали через квадрат к дальним австриякам… – Мнётся, потому, что стесняется назвать чужих офицеров идиотами.
– Всё правильно понимаешь, Зелк. Собрать и построить наших. Скакать никуда не надо.
Героический порыв наших товарищей по оружию хоть чего-то стоил бы, донимай австрийцев снаружи другие наши товарищи. А при нынешнем раскладе ряды пикинеров просто повернутся внутрь квадрата и пропустят туда же мушкетёров. Ну почему я опять прав?!
Залп! Другой, третий… Ржанье, крик, звон. Это «огневой мешок», господа, и благодаренье господу и дьяволу, что без картечи…
Теперь только мои «каторжане». Рожи шальные, кони шальные, мундиры непонятно какого цвета… А строй держат.
– Певый, второй взвод направо, третий, четвёртый налево. Не давать австрийцам сомкнуться! Продержаться, пока не откатятся наши. Бей-руби-и!!
И опять – солнце на клинках, солнце на касках, солнце на пиках, на стволах, на небе, на реке, в глазах…
– Мать-занага!
– Ёлочки…
– … в дупло!
 Ага, соседние эскадроны в «мешке» решили не задерживаться. Вон уже накатились очумелой кучей, рванули обратно в брешь, теряя подковы и шляпы.
– Гайер…  Спасибо, Гайер! – Надо же, Вельстрём жив. Хотя кровь на руке явно его. – Отходим все! – Весьма разумно.
– Горнист, труби «всем выйти из боя», отходим.
Если б ещё было куда отходить… Ну, на пару сотен ярдов отъехали. Соседи возвращаются к жизни, мои капралы уже матерятся, строят взвода. Глянем, что в мире творится.
Ещё сотни ярдов за спиной у нас уже нет: скопление нашей кавалерии перед мостом – вот оно, сразу окажется под огнём. Не то, чтобы прицельным, но залпами, да по такой толпе беды наделают. Конников наших осталось здесь не так много, но четверть, часа, если не больше,  чтоб на мост вошли последние – возьми, где хочешь.
Ну-ка, ну-ка, а  что это за пешие в зелёном суетятся под опорами? Таскают что-то… Режьте меня тупым палашом, начиная с… Минёры. «Приговор трибунала обжалованию не подлежит».
Вот казалось бы: зачем кавалерии мост? В этом месте Лех ярдов 70, течение не быстрое. Но вот именно в этом месте правый берег – сплошная круча. Просто мечта моего Сволоча. Нормальным лошадям здесь в воду не спуститься. И тянется эта круча вниз по течению аж до самого места переправы наших войск. Только там раньше своих тебя встретят чужие: улыбкой и картечью.
А выше моста круча кончается почти сразу. И начинаются плавни. Кавалерии в них и картечь не потребуется. Насколько тянутся – сказать трудно, во всяком случае, далеко.
Вообще, нежелание его превосходительства графа Стуре остаться на этом берегу понять можно. Но как перед богом, остался бы я сам? Обязательно! Мост – в дым, пехота пусть топчется, где топчется, и ушёл бы от берега в полную неизвестность для врага. И стал для него постоянным гвоздём в башмаке, пока идёт переправа. Не говоря про то, что десять минут назад и пехоту можно было так обидеть!
– Гайер, что скажешь? – Вельстрём, наскоро перевязанный. Можно, конечно, напомнить, что командование возложено на него. Зачем? Он – не Стуре, а почти такой же смертник… Почему «почти»? Опять предчувствия?
– Строй они уже восстановили, сейчас тронутся. В лоб их не остановить. Мы уже на дистанции залпа. Будут баранами переть к мосту и правильно сделают.
– Значит, только геройская смерть на пиках? Жаль. Я думал, мало ли… Ну вдруг ты что-нибудь придумаешь. – Аж усы гвардейские повисли – плохо дело. Ну вот как такого разочаруешь?
– Но нам ведь никто и не приказывал их уничтожить? Только задержать до завершения доблестного отхода генерала Стуре. – Смотри-ка, даже улыбнулся. Не ошибся я в нём. – Обозначим повторение моего манёвра: фланговые отряды опять вынесены.
– А ведь точно! Они нынче пуганые, под крыло к пикинерам побегут. А на ходу-то «вливаться» несподручно, встанут! – Усы опять торчком. – Только ведь.. ненадолго встанут-то, а? Поймут, что мы на строй и с флангов не полезем и опять замаршируют, гоблины прямоногие… – Усы опять повисли. А смотрит-то с надеждой!
– Верно. Вот тогда мы на задний угол квадрата поскачем. Им там придётся ощетиниваться. А поскольку задом наперёд они вряд ли маршируют, встанут, как миленькие. Передние строй разорвать не рискнут. Потому, как пуганые.
– Так-так-так! Век в борделе не бывать – проскочит! И что, так и будут стоять? – Однако, мой авторитет растёт как на дрожжах.
– Нет, конечно. Перестроятся в колонны и снова пойдут. Только нам этого времени вполне хватит. – Хорошая у него улыбка, у меня такая уже не получится.
– Гайер, ну если каким-то дьяволом выживем, с меня добрая пьянка в лучшем кабаке Аугсберга! – Где-то я сегодня это слышал…
Вельстрём поскакал к остальным, отдавать приказ. Вовремя. У австрийцев загрохотали барабаны, «марш-атака». Пора и нам.
Вот он, мой эскадрон. Теперь уже точно мой. Вот только, похоже, совсм ненадолго. А линии поредели. Нет капралов Свансена, Эдда-кирасира. Лейтенантов Шмутца и Колля. Только их, прости Господь, не так жалко. Стариков поубавилось: не вижу Линдтквиста, Дитриха Краузе. Новичков и вовсе через одного выбило: и Швансена, и Вилансена…
Но вот откинулись в сёдлах Зелк с Ларсоном, собранные, злые. Вот Егерь, улыбается дурашливо – хоть конец света. Что-то шепчет ему Студент. Пучит глаза Ворчун. Бык Гендольф, украдкой жуёт, правильно, война-войной… И лейтенант Юсефсон, Оскар. Смотрит прямо, с прищуром. И все они смотрят… правильно.
– Господа, наш манёвр таков… – Ниже по реке перекатывается пушечный гром. За моей спиной трещат барабаны. У моста заливаются горны покидающих нас эскадронов. Наверно, ещё поют в отдалении птицы, шумит трава… А они слышат только меня. На прощанье сухие, казённые слова приказа. –  …Всё. И постарайтесь не умереть, друзья. – Ух ты, Гендольф перестал жевать, а Егерь скалиться.
И пошли, пошли! 13-й с 15-м на левый фланг, мы с 11-м опять на правый. Парни, свистите, войте, улюлюкайте, крутите палашами для страху! Сработало: мушкетёры отдельного отряда уходят. Каре стоит! Теперь отскочить, уйти из-под залпа. Успели…
Пехота снова двинулась: тяжело, размеренно, в ногу. Этим летом тут трава не вырастет. На этом фланге мы сделали всё, что требовалось, скачем дальше, в обход. А вон и 13-й с 15-м навстречу. Салют клинком! Сходимся в общий строй, сотни три нас ещё будет. Нацеливаемся на задний угол карэ.
У нас всё стало получаться! Австрийцы опять встали, ждут. Не будем обманывать ожидания, пошли. Только не спеша, рысью. Назад, из-под залпа! У соседей кого-то зацепило, но немного, немного... Интересно, сколько раз удастся повторить этот цирк?
Три раза – совсем неплохо. Имперцы перестраиваются в батальонные колонны. А нам, видимо, пора. Опять двумя потоками в обход, только уже вперёд. Ну, что там? Преред мостом почти никого! Вельстрём навстречу, зубы из под усов белеют.
– Ну, ты стратег! Говорили мне… – Замялся, но всё равно спросит. Потому, что без задней мысли. – От одного полковника слыхал, ты после польской кампании самым молодым капитаном в армии был. Прочили до тридцати лет в генералы. Правда что ль? – Он бы и сам скрытничать не стал. Просто кивну. – Так поломалось-то что?
– Дуэль. Со столичным хлыщом. Надменный скот. И мнил себя великим фехтовальщиком.
– Но… Ведь всё с соблюдением?
– Безусловно. Только этот покойный дуэлянт оказался племянником генерала… Фамилию угадаешь? Генерал добился моего перевода к себе. Так с тех пор дуэль и  продолжается… – Зря, зря дьявол побери! Не о том…   
   А это что?!
Это то самое облачко пыли со стороны австрийской армии. Кавалерия. 4-5 сотен. Здесь будут через несколько минут.
– Господа офицеры! Приказ от его превосходительства! – Вестовой, давешний корнетик. – 11-й, 13-й, 15-й эскадроны могут отходить. 16-й – замыкающий. Приказ: не допустить преследования противником трёх первых эскадронов по мосту. – Как я не люблю свои предчувствия…
Вельстрём ещё не понимает. Да ему и не надо. Мне всё предельно ясно. Мост будут подрывать, когда по нему пойдут австрийцы. Надо, чтоб они там были одни. Или с теми, кого не жалко.
– Гайер!.. – Не знает, что сказать, простая душа. –  Ты не забудь: с меня пьянка в Аугсберге…
– Если провёдёшь своих по 5 в ряд и карьером – гуляем.
И снова лица моих парней: совсем юные и почти старые, хмурые и азартные. Усталые. С надеждой в глазах. Меня генерал ненавидит, а их просто никому не жаль. Никому, кроме меня.
– Господа. Надо выполнить приказ и… выжить!
Пехота просто подавит нас огнём. Значит, прикроемся от неё конницей. Вот она уже и подоспела.
– Эскадрон! Атакуем конницу на левом фланге противника. В две линии. Стреляет по команде только задняя, перестраиваемся и уходим. Удачи всем нам! Рысью, марш-марш!
Скачем мимо австрийских колонн. Вовремя мы их перестроили: линейным огнём нас бы на такой дистанции поспешивали. А передний австрийский эскадрон уже разворачивается навстречу. Кирасиры – снова повезло! Эти в сечу лезут охотней, и пистолеты – не карабины.
– Первая шеренга, палаши вон! Вторая – ружья к бою! В намёт!
Поверят-не поверят? Захотят-не захотят? Захотели! А как же: пятью сотнями обстругать одну – святое дело. Тоже засверкали палашами, разгоняют коней. Ещё… Ещё… Хватит!
– Стой! Вторая шеренга вперёд! Цельсь, пли! – Ох, как напоролись кирасиры. – Кру-гом! Вторая шеренга вперёд, уходим! – Рвём, рвём! Всё, из пистолетов не достанут. Но озверели, а кто от такого хамства не озвереет? Объезжают упавших и толпой за нами. И довольно скоро догонят. Их лошадки с марша тоже не свежие, но над нашими плакать хочется. Но главное: они уже входят меж нами и своей пехотой. И нельзя им дать поразмыслить.
– Палаши убрать, ружья к бою! –  У моей шеренги мушкеты не разряжены. Последний козырь в рукаве.
Всё, как по кругу: рано, рано… пора… поворот, залп, рывок. Пальба вдогон. И кой- кого из наших достало.
Что впереди? Мост. Чистый! Добряга Вельстрём гнал своих в 6 рядов и в 3 этажа. Неужто спасены? Ненавижу свои предчувствия. Что сзади? То, что и должно: кирасиры императора. У моста они нас настигнут, и когда влетят на него, кусая нас за пятки, генерал Стуре примет тяжёлое, но необходимое решение. А сапёры честно выполнят приказ.
Мы просто неизбежные, при столь решительных действиях, потери. Генерал выиграл-таки дуэль с капитаном. Да плевать! Но этот эскадрон в размен не пойдёт. Догнать Юсефсона. Мой Сволочь, хоть и сволочь, но что догонять, что убегать…
– Оскар! Лети через мост первым, с кем-то из стариков. На той стороне не дай перекрыть съезд рогатками, пока не выведешь всех. – Удивлён, естественно.
– Какими рогатками?! – Некогда рассказывать о своих предчувствиях.
– Увидишь! Удачи тебе, Оскар! – А мне пора назад. Обернулся, лицо перекошено.
– Командир!..– Всё сделает, как надо…
Вот и Зелк, всегда там, где нужен.
– Гони отставших, старина! И, не в службу… Дай мне твою саблю. – Глаза затвердели: понял.
– Никак нет, командир, я с вами! – И ведь плетью не прогонишь.
– Без тебя Юсефсон не справится! – Это я честно вру. – Мост перекроют и ребят –  в дым. Ну!.. – Не знает; верить, или нет, но саблю протянул. – Вперёд, вахмистр, береги наш эскадрон!
Вот теперь за моей спиной только кирасиры, все пять сотен. Грохот копыт, свист, крики вот-вот накроют с головой. Кажется, стреляют. Тише, Сволочь, тише, нельзя нам вперёд. Всё, мост: подковы звенят по камню, справа-слева низкий, широкий парапет, а за ним серебристое, в искрах полотно реки. Поворачиваем, Сволочь!
Лихая погоня – рукой достать, лица весёлые, глаза из-под касок светят. Какой жеребец под передним! Прости, доброе животное. Пистолет из правой кобуры – и в широкую буланую грудь. Выстрела не слышу, вижу, как валится прекрасный, ни в чём не повинный конь. Пистолет из левой кобуры, и такой же подлый выстрел во второго скакуна. Ради себя бы такого не сделал, лошадки…
Но два упавших коня почти перегородили въезд на мост. Кавалеристов это не остановит, так, на секунду-другую придержит. Мне больше и не надо, лишь бы не смели с разгону.
Звон, высверк – две руки, две сабли! Ничего на душе, ничего за душой! Река, солнце, ветер –  всё здесь, а я уже нет. Вот первый: яростный, с палашом. Рубит мощно, без затей. Палаш на левую саблю. Правой коротко, от локтя, под челюсть. С этим всё. Тем же клинком принять сёкущий удар справа и левым, взмахом от плеча, достать меж каской и кирасой. Второй.
Я бьюсь двумя клинками, как древние герои! Я так этого хотел, но раньше, хоть убей, не получалось. «Ножницы» – третий. Не успеваю, не… Мой конь успел: вывел поворотом из-под удара, только свистнуло возле уха, и ударил задними копытами. Ржанье, грохот – там всё хорошо. Сразу двоих, наотмашь – получилось!
Пистолет! Мой конь сделал свечку, пуля прошла стороной. На с левой! Ведь опять меня спас. Кто посмел назвать тебя Сволочем, брат мой?!
Нельзя позволить им стрелять, ближе к передним, грудь в грудь. Раскидать саблями нависшие палаши и рубить самому. Конечно, всё равно откатываемся по мосту звенящим, орущим, фыркающим клубком. Но это не разбег погони. Только сабли всё тяжелеют. Почти не успеваю рубить сам. Уже чиркнули по левой руке. И по груди. И по плечу. Липко, горячо и мокро…
Нырнул под летящее лезвие и одним глазком назад. Мы уже на середине, но за спиной – ни души. Мы смогли, Брат!

123-й. (Рядовой Олавссон, ветеран, 34 года. Давно рекрутированный крестьянин. Переведён в эскадрон за избиение жулика-маркитанта.) Жив. Быть того не может, но жив. Пресвятая дева… А, чего молиться, теперь-то уж? На мосту, когда увидел, как сапёры рогатки поперёк съезда тащут, понял – трындец, отыгрался дурень на свирели…  Пресвятая… а чего уж!
Как Юсефсон своего гнедого послал! Солдатики только в стороны брызнули – стопчет к тролльей матери! А Егерь на их сержанта прямо с коня сиганул, чтоб шибко-то не командовал. А там и Бык Гендольф, наконец, с Жёрнова слез. Всю изгородь поднял и унёс. Сапёришки, не шелохнувшись, на него смотрели.
Вопщем, выскочили мы, всем эскадроном. Верней, всема, кто от него остался. Хотя, прикинуть, не так и мало – рыл семесят  вокруг меня толкутся и шибче коней дышут. В 15-м, к примеру, или 11-м, столько не вернулось. А всё наш капитан… Капитан!
Вонде он, голова забубённая: со своим коньком супротив всего папского войска стоит. Пресвятая Дева, заступница наша, спаси…
124-й. Что ж он, зачем?! Хоть к нему возвращайся! А Егерь, и правда, в седло прыгнул, коня толкнул, и Тощик, и Карсон… Да пропадай всё! Но, мёртвая!
 – Стоять, гнусные карлики! – Вахмистр дорогу заступил. Глаза бешеные. У нас не хуже! Помягчел лицом. – Парни, он для того и остался, чтоб вы жили, мне ж самому…–  И отвернулся.
А сапёры рогатки свои таки поставили. Сержант, Егерем помятый, руками машет:
– Уходите, разбойники чёртовы, рванёт сейчас – всех в клочья!
И мы пятимся. И смотрим, смотрим. Туда, где на сером камне красная кровь брызжет. Не может человек так биться! Сабли как одна стальная лента вкруг него текут. Красивая лента до смерти. И страшная, как смерть. По чему не пройдётся: палаш ли, каска, плоть живая – всё враз гибнет. Только конь его с этой сталью в мире, где она не доспеет, он копытом ударит, зубами рванёт…
– Это наш командир! Командир наш, мать-занага! – Милле кричит. И плачет. У меня-то что всё в глазах плывёт?
Порвалась стальная лента, одна уже сабля вспыхивает. А палаши так и замелькали.
– Держи коней, разбойнички! – Это саперный сержант …
БАМ!!! ГАР-РРАХ!!! – По ушам-то врезало!. Коняшки бедные с ума сошли, забились, закричали. В морды как тёплой ладонью толкнуло. Что ж это: где мост только вот был – грязное облако до неба…
Только я за миг до того видел: Упал наш капитан своему коню на шею. И конь метнулся, от клинков хозяина унося…
125-й. Река под камнепадом откипела, опять спокойная течёт. Дым унесло, пыль оседать стала. И сил нет отвернуться… «Тыг-дык, тыг-дык» - конные сзади, много.
– Лейтенант! Как посмели нарушить приказ? Почему помешали сапёрам выставлять загражденье? – Ети ш ты с перегибом – взвод «павлинов» с целым лейтенантом. Вклинились промеж нас, гарцуют, держиморды. Кони гладкие, сами тоже.
Юсефсон на этого галантерея едва глянул:
– Приказа «непременно умереть» не поступало, лейтенант. Забыли, в суете, отдать. Все остальные приказы выполнены. «От и до».
Ишь, ротешником воздух хватает: не приучен, хлюст, что отвечают по-мужски. Рядовые-то «павлины» зашипели:
– Что, гниды арестантские, вперились? Ошмётки своего капитанишки ищете? – Давешний бугай с бакенбардами. Бочком, как в креслице сидит, нога на ногу.
Роднуля – он ближе всех – в седле повернулся и, худого слова не говоря, да в рыло. Только сапоги надраенные сверкнули. И у него ж из седельной кобуры пистоль по-шустрому вытащил. И все мы так по-доброму на пернатых этих смотрим. О, румяный вроде пасть открыл. Закрыл.
– Слышь, петухи крашеные, ща всех здесь положим. – Правильно, Михельссон. – Нам что колбасников, что таких засранцев, как вы, крошить. Стойте смирненько, фазаны, пока наш лейтенант с вашим говорит.
Лейтёха их совсем пятнами пошёл. Всю спину Юсефссону обрызгал:
– Господин лейтенант! Я… Мы… Вы… – Наш и обернуться-то побрезговал. Так, за плечо бросил:
– Разберитесь как-нибудь с местоимениями, подчинённых запутаете. – Ни лешего не понятно, но всё равно по-нашенски!
Правильно, летите, откуда прилетели. Бакенбардец в седло забрался и мнётся, как девка на сеновале.
 – Драгун, а драгун! Пистоль отдай, на мне записан…
Роднуля «пушку», не глядя, бросил:
– На, роднуля, больше не теряй.
И опять стоим, смотрим на реку. Юсефсон к нам обернулся, улыбнулся каждому.
– Надо ехать,…господа.

Эпилог   

Опустив подзорную трубу, его величество Гюстав-Родольф, продолжал смотреть на разрушенный мост невидящим взглядом. На рубленном скандинавском лице застыло странное мечтательное выражение. Фельдмаршал Левел погладил по шее буланого, ещё нервничающего после недавнего взрыва, не зная, что подумать. Король, по всему, должен быть взбешён. А вот, поди ж ты…
Они поспешили сюда сразу вслед за сапёрами. На замечание старого военачальника, что основные события разворачиваются несколько ниже по течению, монарх ответил, что там всё пойдёт без неожиданностей. По крайней мере, сегодня. Переправа идёт под прикрытием тяжёлой артиллерии, которой командует сам генерал-инспектор Торстенсон. Захват и удержание плацдармов проходят успешно. Главное сраженье развернётся завтра. А вот мост таит в себе разные возможности. Как для одних, так и для других. И на это стоит посмотреть.
С этого прибрежного холма мост и оба берега открывались во всей красе. Они видели, как генерал Стуре начал совсем не обязательное отступление. Любой толковый командир мог попытаться сделать ещё многое. Например, взломать каре австрийцев четырьмя приданными орудиями. И ворваться несколькими эскадронами в брешь. Если бы не получилось, увезти пушки на свой берег, поставить у съезда с моста. Хватило б, чтоб сапёры закончили работу. А всей кавалерии, оставить в покое карэ и уйти в тыл вражеской армии. 
Генерал Стуре, не мудрствуя бросился на свой берег. Король не вмешался. Фельдмаршалу пояснил: в тылу противника чего-нибудь стоит лишь предприимчивый и решительный командир. Посылать туда соединение во главе со Стуре – в лучшем случае бесполезно.
Выдержка изменила Гюставу-Родольфу только раз. Когда один из четырёх эскадронов прикрытия вдруг повернул на фланговый отряд австрийских мушкетёров, по дороге в пух и прах расколотил вражеский эскадрон, затем хитро вклинился в строй пикинеров и взломал карэ изнутри. Поверни все оставшиеся на этом берегу кавалеристы в атаку, противник потерял бы пехотную бригаду, прикрывающую фланг всей армии.
Всегда сдержанный, король чуть не сорвался в галоп с холма. Но вовремя справился с собой. Всё решали минуты, и если генерал-аристократ ничего не предпринял на месте, приказ отсюда безнадёжно запоздает. Его величество лишь печально сказал Левелу:
– Когда-то семья Стуре поставляла государству блестящих военных, царедворцев, дипломатов… Нам следует пересмотреть в армии ещё кое-что: чинопроизводство по знатности рода. – И, созерцая дальнейший ход операции на мосту, был вновь невозмутим.
Что же сейчас заставляет короля почти улыбаться? Драгунский офицер на мосту, безусловно, герой, и смерть его была – хоть сейчас в сагу. Но Гюстав-Родольф чужд романтики. Вот он послал вестового за офицером, командовавшим эскадронами прикрытия при отходе. И продолжает спокойно размышлять. Свите тоже остаётся только ждать. Благо солнце уже не столь и жаркое, прохладный ветерок, овевая холм, треплет плюмажи и конские хвосты, а гул пушек ниже по течению вселяет в душу оптимизм.
Первым прибыл не требуемый офицер, а генерал Стуре, в сопровождении полусотни бравых кирасир с павлиньими перьями на касках. Генерал остановился у подножия холма, ожидая разрешения подняться. Король выслушал доклад адьютанта, с вялым интересом глянул на экзотические перья и обронил:
– Генерала я не вызывал. – Свитские за спиной монарха переглянулись. Пояснений не требовалось. Звезда аристократа закатилась навсегда.
Капитан с перевязанной рукой и осунувшимся веснушчатым лицом прибыл следом. Оказавшись перед королём, он чувствовал себя не в своей тарелке, но рыжие усы воинственно топорщились, жёлтые глаза смотрели прямо.
– Капитан Вельстрём, – спросил монарх, выслушав рапорт, – атака флангового отряда и дальнейший маневр – ваша инициатива?
Лицо капитана осунулось ещё больше. Волнуясь, запинаясь, он рассказывал о другом капитане – некоем Гайере, принявшем четыре месяца назад «штрафной» эскадрон.
Гюстав-Родольф не поверил:
– Кавалеристы со столь отличной выучкой – зелёные новички, или нерадивые солдаты со всей бригады?!
– Ваше величество, он учил их… по-своему. И ездить и рубить… – В этот момент фельдмаршал Левел понял.
Не рассеянная вовремя бригада имперцев – один эпизод одного сражения. Сегодня король увидел то, что давно неосознанно искал. НОВУЮ ТАКТИКУ КАВАЛЕРИИ.
– И этот эскадрон был обречён умереть. – всё так же спокойно констатировал король.
Рыжий капитан опустил голову.       
– Командир пав… ну, генеральских кирасиров сказал, что оставили в прикрытие, кого не жалко.
Король ещё раз глянул туда, где до сих пор чего-то ожидал генерал со своими красавцами.
– Но ведь кто-то из этого эскадрона уцелел?
Вельстрём вскинулся:
– Конечно, ваше величество! Гайер вывел их больше, чем мы. Я хотел просить их к себе…
– Вот с этим, боюсь, не получится, капитан. – Улыбнулся Гюстав-Родольф. – Вынужден забрать их к себе. Жаль, что командир… Что там происходит?

  По берегу, мимо «королевского» холма, с оглушительным рёвом неслась ватага потрёпанных кавалеристов. А навстречу ей, снизу по течению, осторожно ступая, шёл мокрый, насмерть измученный конь. Конь, которого больше никто не назовёт Сволочем. Бережно несущий на спине бесчувственное тело хозяина, намертво вцепившегося в конскую гриву и в жизнь.

***

Истории нужны великие имена. Македонская фаланга, боевые повозки Жижки, кавалерия Густава-Адольфа… Они перекраивали военную науку и мир, их цели поднимали целые народы.
Кто запомнил имена оружейников, изменивших кривизну клинка, или калибр мушкета? Имена капитанов и капралов, впервые рванувшихся в атаку новым строем, в нарушение устоявшихся регламентов и правил? Ими двигали другие цели. Не столь великие. Гораздо более великие.