Зеркала

                Когда-нибудь я разобью их все...
                Павел Лобанов

Первое, что она увидела, когда появилась на свет, было лицо. Большое, обмякшее, отливающее искристым солнечным светом на фоне белесой косынки. “Это девочка,” - сказало лицо, улыбнулось и растворилось в тумане таких же потускневших белых стен. “Непонятно...” - подумала она и закрыла глаза. За долгие месяцы, проведенные в темноте, она привыкла так делать, если чего-то не понимала. Тогда это сразу переставало ее волновать...
Когда она снова очнулась, вокруг было уже множество лиц, что было еще непонятнее. Но снова закрывать глаза она не решилась: вдруг потом их станет еще больше? Поэтому сочла нужным разобраться с лицами сейчас же.  А те мельтешили, исчезали и появлялись  снова, сменяя друг друга, как бумажные обрывки дней в перкидном календаре.
Постепенно она начала их различать. Огромное, неизменно колючее и источающее призрачный сероватый дым, был папа.  Он сам себя так называл - “папа”. Время от времени он склонялся над люлькой и монотонно бубнил:
- Па-па. Кто к нам пришел? Папа. Да, Виля? Па-па.
- Па-а-а... па-а-а... - слабо выдавливала она из себя, вызывая призывный восторг отца, на который из кухни всегда прибегало другое лицо, маленькое, бледное с огромными голубыми глазами, в которых постоянно отсвечивала не то грустная радость, не то радостная грусть.
- Ма-а-а... ма-а-а...
Мама привычным движением склонялась над кроваткой и повторяла одни и те же слова:
- Мама, мама. Спи, мое солнышко. Спи, моя сладенькая. Спи, Виленька.
А Виленька - это уже она сама. Она даже знала, как выглядит эта Виленька. Вчера утром, когда папа по привычке пытался срезать со щек непослушные черные чешуйки, он поставил напротив нее зеркало:
- Видишь, Виля, это зеркало. Зер-ка-ло... А в нем кто? Виля. Видишь Вилю?
И правда, в  маленьком отсвечивающем непонятным, а потому и неприятным, светом зеркале мелькало крошечное, пухленькое личико и каким-то пустым, поблескивающим взглядом сверлило ее.
- Это ты, Виля. Твое отражение, понимаешь?
Нет, не понимала она. Ничтожно малое зеркало беспардонно копировало весь большой мир, окружающий Вилю, и мало того наглым образом повторяло ее саму. Девочка с усилием протянула руку к ненавистному предмету и осторожно положила пальчик на невозмутимое стекло... С обратной стороны нахальная рожица тоже выпятила пухлый розовый палец и ткнула им в Вилю. “Неужели там тоже я?.. - подумала она, отдергивая пальчик.- Какое холодное! Разве живое может быть таким гладким и таким холодным? Вот у папы на щеках пупырышки. Они горячие. У мамы кожа в трещинках, и они тоже горячие... А это... не понимаю...” Виля резко отвернулась, закрыла глаза и неожиданно для самой себя заплакала. С тех пор она возненавидела зеркала...
А те, как назло, высвечивались на каждом шагу и то прямо, то косвенно требовали к себе внимания... В детском саду молоденькая, постоянно чем-то благоухающая воспитательница Инна Исламовна попыталась зародить в Виле “рефлекс, присущий любой порядочной девушке”: как минимум раз 15 в день озадачиваться фразой “свет мой, зеркальце, скажи...”. Банальные домашние обязанности для нее начались с протирания зеркал и привели к тому, что мать ежедневно водила сплющенным пальцем по стеклу, собирая дохлые клочки пыли, и с молчаливым упреком демонстрировала их дочери. Виля опускала глаза и отворачивалась. Ну, не любила она зеркала, не любила...
Куда больше Виле нравилась жизнь, такая кипучая, непредсказуемая и неоднородная. Вокруг нее всегда кишели друзья, бурлили события, разворачивались драмы. Неуловимый сумбурный круговорот новых лиц то и дело ударял ей в голову, и веселая, энергичная суета зажигала в сердце бешеный адреналин. Она жила и любила жизнь, потому что к ней можно было прикоснуться и ощутить ее каждой клеточкой своего тела. Каждый день приносил пестрый фейерверк чего-то нового, неясного и таинственного, и яркими финтифлюшками конфетти летели по воздуху бумажные обрывки календарных дней...
Он нагрянул внезапно, когда на праздничном, лоснящемся от кремов, торте погасли 13 именинных свечек. В мудреных научных книгах его обычно называют переходным возрастом, пубернатым периодом и прочими замысловатыми словечками. Однако для Вили он стал просто кризисом, подростковым, если хотите. Когда погасли заветные свечки и легкий серебристый дымок унес с собою только что загаданное желание, вошла мама с традиционной коробкой, укутанной вызывающе яркими атласными лентами. За столом загалдели ребята, и Виля моментально очутилась у коробки, целуя мягкую и горячую щеку мамы. Бант, еще бант, узелок... В нос ударяет интригующий запах свежего дерева... Какая-то ненужная тряпка... Расписная узорчатая рама, а в ней тот самый мертвенный холод... Зеркало... Виля ошарашенно шарит по углам коробки в надежде найти еще хоть какую-то маленькую деталь, но пальцы натыкаются на безжизненную прохладу стекла... А вокруг радостно улыбаются лица...
“Почему же я так не люблю зеркала? - Виля безнадежно уперлась взглядом в холодную бесконечность глаз за стеклом. - Да-да, я уже сто раз говорила себе, что в них нет жизни, а есть гладкая, отполированная банальщина и стандартность. Но это не то или, во всяком случае, не совсем то. Ведь есть в них и блеск, и яркость, которые окружают меня со всех сторон...” Подобные размышления все чаще и чаще начинали занимать Вилю, и по вечерам вместо привычной инстинктивной радости она начала впадать в унылую тягостную задумчивость. Традиционные телефонные сплетни и романтические вечерние прогулки постепенно ушли на второй план, и Виля до полуночи осоловело вглядывалась в зеркало. И страннные, загадочные, пугающие мысли вселялись в ее голову. Ей все чаще казалось, что все, что ее окружает, ненатурально, неестественно и нереально...
- Что если весь этот мир просто одно сплошное зеркало, отражающее меня. Что если нет ни любви, ни ненависти, ни людей, ни жизни - ничего. А есть единственное глобальное отражение всего того, что есть во мне: моих чувств, моих мыслей, моих выдуманных героев. - Нет, это не правда! - тут же перебивала она сама себя. - Жизнь есть хотя бы потому, что ее можно потрогать, как Алешкины маслянистые губы, или ощутить, как тепло солнца.
А Алешка в это время под ослепшим фонарем целовал совсем другую девчонку и радовался тому, что солнца уже нет. Виля как-то сказала ему:
- Мне кажется, мы больше не нужны друг другу.
- Как хочешь, - эхом отозвался он.
- Наверное... я больше не люблю тебя?..
- Наверное... я тоже.
- Тогда значит надо сказать “прощай”?
- Выходит, что так.
Виля растерянно подняла глаза. В тонком вечернем полумраке его глаза светились каким-то странным, равнодушно стеклянным блеском.
- Ну... Прощай... тогда... спасибо... что ли... - бессмысленно и бессвязно выдавила она.
- Прощай, - повторил Алешка и как-то быстро и неряшливо прикоснулся губами к ее щеке. Вилю передернуло от прикосновения холодных и гладких губ... Она моментально вспомнила свое зеркало...
“Да, да! - стремительно пронеслось в голове. - Все это неправда, мираж, иллюзия, галлюцинация, визуальный обман...” Она бежала по улице в равнодушных отблесках стеклянных фонарей, играющих сотнями цветастых отражений. Лужи ловили ее отражение в себе и тотчас снова пропадали во тьме. Дома блестели глянцевыми окнами и тоже отражали, отражали... Она вглядывалась в лица прохожих и видела только безразличные стеклянные глаза, в которых маячили такие же холодные отражения...
Дома не было никого. Странно, но в такой поздний час квартира была абсолютно пустой. Где-то отдаленно зазвенел телефон, и Виля сорвала трубку.
- Алло, Вилька? Привет!
- Машка..? Привет... - она остановилась в прихожей с трубкой в руке, беспомощно глядя в расползшееся по стене громадное зеркало, - ты чего звонишь... так поздно?
- Ты что, забыла, что ли? Сама ж перезвонить просила...
- Так ты значит пе-ре-званиваешь?
- Ага!..
Где-то в глубине зеркала злорадно усмехнулись глаза. Виля отпрянула и уронила трубку. Вся ее жизнь разом промелькнула перед ней. Где-то в глубине души отозвалось однажды сказанное мамой “возлюби ближнего своего, как самого себя” и тупою болью прошлось по сердцу. Вспомнилась и любимая фраза Машки “Я тебя понимаю, потому что я человек-зеркало...” Виля прислонилась к стене и сжалась... “Зеркало, все это зеркало, одно сплошное зеркало...” - мысли тугими веревочными узлами сдавливали дыхание...
“Весь этот мир неправда!.. Все мы и каждый из нас - зеркало. Зеркало - мама, зеркало - папа, зеркало - Машка, Алешка... Все зеркало... И я... я тоже зеркало! - холодея от ужаса, Виля запрокинула голову и увидела там, в зеркале, теплый блеск живых глаз... Она вскочила в исступлении:
- Значит там и есть настоящая жизнь, живая и теплая! Тогда я найду выход туда...!
Виля схватила со стола какой-то металлический флакончик и со всего размаху запустила в зеркало... Послышался громкий переливающийся звон, и сотни осколков посыпались на пол, оголяя облупленную стену.
- Выхода не-ет... - послышался “Сплин” откуда-то из-за стены.
- Есть!!! - в истерике вскрикнула Виля. Хватая все, что попадалось под руку, она громила ненавистные, блестевшие вокруг нее отражения, натыкаясь на стену... Вдруг она увидела стекло, которое было много тоньше других и помимо отражения таило в себе голубую бесконечность неба.
- Вот оно! - вскрикнула Виля и со всего размаху вдарила по нему кулаком... На мгновение ее оглушил заливистый перезвон, а потом из освободившейся пустоты на нее ласково повеял свежий ветер. “Нашла... - подумала Виля. - Нашла!”
- Я нашла! - таким же заливистым звоном забренчало внутри. - Нашла! Да здравствует жизнь!.. - и Вавилия шагнула в таинственную пропасть зазеркалья...


* * *

- И чего это она сиганула? Девятый этаж...
- У, сектонисты-шизофреники проклятые. А моя Машка к ней еще бегала каждый день!
- Вся в осколках ты погляди. Должно, об окно зацепилась...
- А из груди-то зеркальный осколок торчит. Он-то как попал?
- А точно из нее выпал... Ты присмотрись...
- Да ничего он не зеркальный Смотри, не отражает ничего!
- А по виду - зеркальный... Просто не отражает почему-то!
- Где же ты такое зеркало видел?..
- А ты взгляни!...
- И точно. Просто мистика какая-то...