Почта и дедушка

Дедушка и бабушка

Калмык имел несколько учреждений: станцию с  вокзалом, почту, мельницу, которая получала, помимо прочего, электричество (для себя!), заготзерно, медпункт, хозяином которого был фельдшер по фамилии Помогайбо,  а также имелась столовая, куда мы приходили есть картофельные котлеты. Котлеты - был праздник души. Но сюда же приходил старик-сифилитик с проваленным носом, от которого дурно пахло. И хотя говорили, что в таком состоянии сифилис не заразен, я боялся старика, как огня.
Основой почты, в которой жило переменное число людей, был сруб пятистенка. К нему были пристроены прихожая почты с крыльцом, а с противоположной стороны – чулан, в котором зимой располагались корова и теленок. Из неслужебной части дома был выход рядом с чуланом. Имелся также проход из жилой части дома на почту.


Антонина Константиновна  Белова (Браслина) и Николай Белов – ко-мандир эскадрилии истребителей, погибший под Витебском в самом начале войны.
9

Помогайбо со своим медпунктом находились поблизости от вокзала; к нему часто приходили станичники, и  все называли его благо-звучно - Помогай Бог.
Нашими соседями были Ульяновы и орусевший немец Беккер с семьей. Далее был дом, в котором жила бабка Марфута. Я боялся ее, т.к. как-то на Новый Год со своей бабушкой, я посетил Марфуту, но с ней случился громкий казус, заставивший меня разреветься, а всех рассмеяться. С тех пор я обходил дом Марфуты стороной.
Рядом с почтой росли громадные ясень и клен, а может они только казались громадными, как и все в детстве. Я любил ясень, считая  его живым. Здесь же  был огород, на котором выращивались помидоры и капуста. Картошку же сажали, как и косили сено в специальных местах: сено - в займище почти у Хопра в районе станицы Михайловская, а картошку намного ближе - по пути в Поворино.
Самое волшебное время было время покоса. Дед не брал на косьбу никого, кроме меня. Похоже, что этот угрюмый латыш, хотя не го-ворил, но по-своему любил меня. Я отвечал ему тем же: не мешал, был послушен и скор на зов. Я уходил далеко по займищу до лес-ков, где находил простор своим фантазиям. Особенно мне нравилась не та трава, которую любят коровы, а полынь-трава.
Я собирал птичьи яйца, а дед говорил потом, какие из них свежие и их можно есть, а какие уже с птенцом (болтуны). Эти я относил обратно, не понимая, что потревожил птичью жизнь навсегда. Обыч-но изымание яиц сопровождалось тревожным свистом обитателей.
Навек запомнился мне один покос, когда меня усталого, дед раз-местил наверху арбы с сеном, и привязал, чтобы  не свалился во сне. Я плыл, качаясь под звездами в душистой траве, постепенно уходя куда-то в райское забытье. Звезды росли и росли, а я плыл и плыл среди них, купаясь в какой-то неизвестной музыке. Такое случилось только раз в жизни, когда я был непорочен и чуть ли не свят, ибо единственным моим грехом было то, что я родился от грешной женщины.
Как я оказался на кровати в горнице, и почему я проспал до “вто-рой” темноты, когда от жары закрывают ставни окон - не знал, но только чувствовал радость и счастье.