Я не подаю

«...я с детства не любила,
что бы меня жалели...»
А. Ахматова.



Двери полупустого автобуса с негромким гулом начинают сдвигаться, закрываясь.
Мальчик, замахавший руками шофёру, говорил что-то неслышное, с извиняющейся улыбкой. Быстро посмотрела на шофёра в зеркало салона: худощавый, слегка серебристые виски, смуглая кожа. Кивнув мальчику головой, словно знакомому, он вновь открыл двери.
Где-то я видела этого мальчика... Показалось, наверное.
Такими темпами, дорогая моя, скоро тебе все прохожие будут казаться знакомыми. «Здравствуйте, кажется, я вас помню!» - «Здравствуйте... а я вас – нет!». Как старенькая мама когда-то...

Остановка, качнувшись, двинулась назад, а в салоне зазвучал тонкий, немного гнусавый голосок мальчишки.
- Извините, пожалуйста, люди добрые. Помогите, кто чем может, я инвалид детства, у меня удостоверение есть. Спасибо, люди добрые за помощь...
Я не ошиблась: знакомый мальчик.
Я уже видела его, так же, в автобусе, с просьбой о милостыне.
Бледненько-конопатый, лет 13-14-ти. И рыжие прямые волосинки из-под кепки. И зауженные к носу блёкло-голубые глаза. И торчащие лопушками бледные уши.
Вот он суетливо достаёт из кармана пенсионную книжку, пытается показать кому-то в салоне... мужчина отмахивается и протягивает мальчику десятку.
- Спасибо, пусть у вас всё будет хорошо, - скороговОрит мальчик, а мужчина встаёт с сиденья и торопливо отходит в сторону, к двери. И сразу же, с какой-то неловкостью, отворачивается от мальчика.
Женщина рядом со мной уже шуршит бумажками в потрёпанном кошельке; приготовив «денежку», старательно прячет потрёпанный кошелёк в глубинах набитой хозяйственной сумки и ждёт.
- Спасибо, люди добрые, - звучит на весь автобус.

Я не подаю.
Отворачиваюсь, смотрю в окно, ничего в нём не вижу из-за солнца, но... делаю вид, что смотрю. В окно.
Чувствую взгляд мальчика на себе, спокойный, нет, не настырно-просящий... он останавливается на мне на мгновение. В этот момент я поворачиваюсь, и мы смотрим друг другу в глаза. Мальчик быстро отводит взгляд и проходит дальше. Что он увидел в моих глазах?...
Вот он остановился где-то за моим плечом, развернулся и пошёл обратно. На площадке у двери, молча, прячет деньги в карман куртки и ждёт остановки, чтобы сойти.
Я разглядываю его: чистые шерстяные брюки, немоднячая, но опрятная куртка. Хорошие ботинки, всё ещё зимние, на толстой подошве. Значит, не бедствует. А в инвалидность твою, мальчик, я верю – вон она, на лице и в разрезе глаз...
Чувствую на себе взгляд женщины с хозяйственной сумкой: а она разглядывает меня. Интересно, что она видит?...

Да, я не подаю.
Ни этому мальчику, ни той девочке, которую с 14-ти лет мать заставляла просить милостыню у «Перекрёстка». Она стояла, прижавшись к стене у входа в магазин, вытянув руку и опустив глаза в бетон ступенек, час за часом:
- Подайте Христа ради, люди добрые...
Подавала. И плакала – а что с меня взять?
Подавала. Пока не увидела однажды, как толстая неопрятная мамаша с тощим грязным хвостиком на голове, воняя перегаром, забирала у девочки собранные деньги.
- Почему так мало?! – и забитая девочка пригнулась от подзатыльника.
Шла до дому, шипя сквозь слёзы: «...ненавижу... сволочь...»
Подавать перестала. Не смогла.
Сейчас той девочке уже лет двадцать. Она уже не стоит у «Перекрёстка», она шляется по всему городу. И зарабатывает свои копейки, нагло-торопливо бормоча заученные слова, стреляя глазами по сторонам. Говорят, она пользуется спросом у бомжей... что у неё впереди?...
Я не подаю ей.

Я не подаю женщинам, сидящим на ступеньках переходов с детьми.
Проходя мимо них, сцепляю зубы и прошу прощения у господа за слова, которые рвутся из меня – «...сволочи... у них надо отбирать детей...»
Не понимаю, почему в нашей стране им позволяют пользоваться детьми? Девочка лет 4-х сидит на картоне в ледяном переходе и под приглядом мамаши твердит:
- Подайте, Христа ради...
Отберите у них детей, люди.
И не подавайте.
Не подавайте. Лучше – заберите детей...

Прости меня, мальчик, собирающий милостыню в автобусах.
Я не подаю.

Моя большая девочка не ориентируется в транспорте. Она знает только ближайший к дому райончик.
Она самостоятельно ходит в ближайшие магазины, в которых её знают продавцы и встречают её с доброжелательной улыбкой.
Она не умеет считать. И её – не обманывают.
Она не умеет попрошайничать. Но очень любит магазины, особенно супермаркеты, в которые мы её возим: она гордо ведёт тележку и набирает продукты. И гордо платит – из своего кошелька.
Она любит играть в карты. И обыгрывает, иногда. Даже гостей. Которые с удовольствием проигрывают.
Она любит играть в компьютерные игры. Не логикой, а упорством, повторяя и повторяя, она проходит то, что у меня не всегда получается.
Она умеет раскладывать компьютерные пасьянсы. Но не умеет писать... только переписывать.
Она любит читать сказки. Но с трудом их пересказывает.
Она добрая. И носит газеты соседям из почтового ящика – ей говорят спасибо, и она счастлива.
Она очень боится белых халатов. Но позволяет делать уколы, держась за мою руку.
Она не умеет мыть полы и стирать. Но строго следит за порядком в доме и ворчит, увидев непогашенный свет или брошенную не на месте вещь.
Она не знает времени, для не существует вчера-сегодня-завтра. Есть лишь «было» и «будет».
Она... моя любимая, навсегда маленькая-большая дочка.

И, скорее, я сама поползу на четвереньках за куском хлеба, чем позволю ей просить милостыню.
Прости меня, мальчик.
Я – не подаю.
И... ненавижу эту воду, текущую из моих глаз.