Солнце в бутылке

Вокруг ворочалась темнота. Беспокойная душная пугливая, она тяжёлыми чёрными тенями перекатывалась по стенам, недовольная редкими лучами тусклого жёлтого света. «Она похожа на осьминога. Тучного склизкого осьминога, выброшенного на берег волнами. Нелепо развалившегося на колючем песке и безнадёжно бьющего тонкими гадкими щупальцами», - подумалось мне. Я облизнула губы, осторожно отряхнула пыль со штанов.
За дверью кто-то переминался с ноги на ногу, кто-то очень толстый, или больной. Я слышала его отрывистое хриплое дыхание, от него пахло потом и сигаретным дымом. Он не решался войти, а я не торопилась выйти. Мне было так спокойно, так уютно лежать на мягком горячем полу… Не хотелось шевелиться, не хотелось говорить, не хотелось думать. Я зажмурилась, неуклюже перевернулась на спину. У затёкших ног тут же собрались надоедливые ежи. Они подмигивали мне из темноты злобными глазёнками и тёрлись колючими спинами о мои пятки. Но я не обратила на них никакого внимания. Пусть себе колются, надоест – разбегутся.
Время больше, наверное, не имело никакого значения. Или имело – но только не для меня. Оно стало похожим на липкий сладкий густой кисель, утекало медленно-медленно, оставляя на губах сладкую пыль.
Существо за дверью закашлялось. Это был очень страшный громкий мокрый кашель, я вздрогнула. Поднялась на локтях и стала наблюдать за бледным огоньком замочной скважины. Наконец он потух – существо подошло вплотную к двери и со скрежетом отворило её. Темнота утробно зарычала, втянула жирное брюхо и забилась в угол, нехотя уступая место бесцеремонно ворвавшемуся свету.
- Просыпайся, милая, просыпайся, - голос вошедшего грузного дрожащего человека эхом отдавался в пустой голове. Ласковый голос, раздражающе ласковый.
Я ничего не ответила. Села на колени и долго разглядывала своего нового знакомого. Он был довольно высокий, и весь какой-то нескладный, нелепый, всклокоченный. Он не мог спокойно стоять на месте – постоянно теребил руками карманы своего зелёного грязного комбинезона, приплясывал на месте, кусал губы, вертелся и щупал второй подбородок. Длинные сальные русые волосы он попытался забрать в высокий хвост на затылке, но выронил резинку, растеряно ойкнул, пожал плечами и поглядел на меня серыми печальными холодными глазами.
- Меня зовут Хуммель. Я, я…. Я очень хочу показать тебе одну потрясающую невероятно забавную штуку… Она просто обязана тебе понравиться, очень в твоём духе, надо сказать! – толстый человек говорил очень быстро, активно жестикулируя пухлыми руками и неестественно широко улыбаясь. Я безразлично кивнула.
- Подождём минутку? Я так хочу полежать ещё немного. Тут темно. И мягко. И не так заметно угрей на носу, и голова не так сильно болит… Подождём, хорошо?
Хуммель насупился, нервно дёрнулся.
- А я так надеялся… Думал – открою дверь, проснёшься и сразу пойдём! А ты вот… Что ты, в самом деле? Потом поваляешься, нельзя всё время валяться… На грязном полу валяешься, хоть бы, не знаю… хоть бы дверь мне потрудилась открыть, вот что! Ну, так ты идёшь? Нет? Не идёшь? Будешь дальше спать? Как хочешь, спи, я же не настаиваю… Я и без тебя пойду. Хотя одному конечно не так интересно… Но я кого-нибудь ещё позову. Они не откажутся…
Мой новый знакомый двинулся обратно к двери, дрожа всем телом, отчаянно пытаясь заставить себя не оборачиваться. Скрючившаяся темнота раздражённо зашипела. Ей хотелось остаться в одиночестве, вытянуться на всю комнату, широко зевнуть и зарыться мокрым липким носом в горячую пустоту.
- Ладно. Подожди меня, - пробормотала я, поднялась на ноги – тихонечко вскрикнула от боли (наверное, это ещё не зажила ушибленная коленка) и поспешила следом за своим толстым проводником. Тот уже успел выйти из комнаты и медленно шагал по длинному узкому белому коридору.
Коридор освещали широкие неоновые лампы. Длинные прямоугольные абажуры практически не пропускали света, до того много внутри них покоилось дохлых мошек. На полу кто-то пролил ведро хлорки. Хуммель угрюмо шлёпал по луже. Противно чавкали мокрые кроссовки. Я на цыпочках семенила за ним, не отрывая взгляда от его сутулой спины.
«О чём он думает? Этот суетливый мрачный человек… У него такой плоский взгляд… Не знаю, наверное так не говорят, но ему подходит это слово. Плоский. А ещё мне он кажется несчастным. Хотя это только потому, что он некрасивый. Так глупо», - злые мысли беспорядочно копошились у меня в голове. Я нахмурилась. Потом взвизгнула, случайно наступив на мёртвого мотылька (это был очень большой красивый мотылёк, и он застрял у меня между большим и указательным пальцами), поскользнулась, с шумом упала на холодный мокрый пол. Хуммель тут же бросился ко мне на помощь. Он бесполезно охал, наклонялся, что-то тараторил. Я холодно покачала головой, подняла мотылька, и какое-то время его разглядывала. Каждую линию узора на его помятых крылышках, каждую ворсинку. Было в этом мотыльке что-то родное. Такое же ощущение испытываешь, когда слышишь на улице до боли знакомую песню, но никак не можешь припомнить её название. Я сунула трупик в карман. Раздражённо оттолкнула потянутую мне руку помощи – Хуммель испуганно дернулся, встала, поёжилась.
- Сквозняк, - заметила я.
- Это из труб дует. Ты мёрзнешь? А я ведь говорил птицам – нужно было захватить девочке перчаток! Там были такие классные тёплые перчатки. А ещё – шерстяные носки.
- По мокрому полу самое оно ходить в шерстяных носках.
- Ну что ты придираешься к словам? Помолчи-ка. Видишь, вся дрожишь… Эх, могли же ведь главное взять, поленились. Вот так оно всегда бывает, самые нужные вещи – ничего нету под рукой! Хотя знаешь… Хочешь я тебе свой шарф отдам?
- Спасибо, мне ничего не нужно.
- Точно? Как пожелаешь. Моё дело предложить – твоё дело отказаться. Сильно ушиблась? Головой не ударилась? Подожди-подожди, не шевелись, дай-ка я посмотрю. У-у, какой синяк на коленке! Это ты где так? Кто это с тобой так?
- Я играла в футбол, случайно ударилась ногой о железный столб. Потом долго-долго не могла наступать на ногу вообще, и меня три дня подряд носил на руках один чудесный человек с бородой, - я гордо выпрямилась, и улыбнулась уголками губ.
Хуммель искусственно рассмеялся.
- Ладно, коленка заживёт, а это откуда? Да-а, подруга, милая моя, тебе крупно повезло, что ты до сих пор жива! Это же какое жуткое зрелище, наверное, было! Всё продезинфицировали? Перевязали? С этим делом, знаешь, нужно быть очень осторожным, мало ли какая дрянь в кровь попадёт. А там уж, как пить дать, жди беды.
- Это я себя ножиком. Столько крови было… У неё такой противный металлический привкус! А мои родители носились вокруг и ругались, и всё с таким видом, как будто бы я умерла, или если не умерла, то уже умираю. А потом мы залепили ранку пластырем. Но вообще это всё ерунда. Я в порядке. Ты хотел показать мне какую-то классную штуку.
- Ах, да… Точно! Штука! Я как раз пытался вспомнить, что же мы тут забыли… Чёртовы трубы, дурацкий сквозняк. Я тоже замёрз, - Хуммель улыбнулся. – Идём.
Я внезапно снова почувствовала себя лёгкой и абсолютно счастливой. Мне жутко захотелось любить кого-нибудь. Здесь и сейчас, и непременно сильно-сильно. Я взяла Хуммеля за руку.

Бесконечное число узких крутых лестниц, переходов, площадок, туннелей и ни одного окна. «Наверное, мы где-то очень глубоко под землёй», - подумала я, и мне стало жутко. Мы шли уже довольно долго. Часа два или три. Сперва я рассказывала Хуммелю какую-то историю про человека с электрочайником в затылке, которую придумывала на ходу, от нечего делать. Но потом я заметила, что он меня совершенно не слушает, расстроилась, и мы продолжили путь в абсолютной тишине.
Это было ни на что ни похоже. Злобный ветер, скрежещущий ржавыми трубами, рассыпающий по спине кусачие мурашки, бледный болезненный электрический свет, неясные силуэты мёртвых насекомых. Я шагала рядом с Хуммелем, стиснув его потную горячую ладонь, смущённая царящими вокруг унынием, холодом и одиночеством. «Как в церкви», - подумала я. – «Не знаешь, что делать. Боишься заговорить. Или не то подумать». Но Хуммель не чувствовал моей тревоги. Он думал о чём-то своём, изредка рассеяно улыбался.
«Как будто огромная невидимая паучиха сплела кокон вокруг его головы. И вот он смотрит на неё, и больше ничего не видит», - я внимательно разглядывала его обрюзглое лицо. – «Иногда паучиха щекочет ему нос, тогда он смешно улыбается».
Мы поднялись ещё на один этаж выше, свернули направо, открыли какую-то железную дверь. А за дверью пряталась тесная каморка, абсолютно пустая. На стенах жалко повисли серыми лохмотьями выцветшие обои, с облупившегося потолка капала бурая вода.
- Вот тут, это должно быть где-то тут. Сейчас, откроооем… - Хуммель нервно откинул волосы со лба, опустился на колени, прижался ухом к холодному прогнившему полу. – Закрой глаза и прислушайся!
Я крепко зажмурилась - перед глазами, в черноте, замигали разноцветные пятна. Стало вдруг невероятно холодно, щёки и грудь пронзила острая боль. Я рухнула на пол, ноги и руки не слушались меня, и это было самое страшное из всех ощущений, которые я когда либо испытывала. Как будто из тебя вынули все внутренности, а вместо них набили кожу бессмысленной серой ватой. Я лежала на спине, беспомощная, до смерти перепуганная.
- Хуммель! – простонала я. – Хуммель!
Но Хуммеля нигде не было. Только разъезжающиеся в стороны стены, тысячи танцующих фигур, похожих одновременно на языки пламени – и на тени. Я смогла поймать на себе взгляды случайных знакомых, спешащих куда-то в распахнувшееся небо, а потом передо мной мелькнула пасть циклопической зелёной рыбы, и собственные руки, обрастающие фантастическими цветущими деревьями, и падающие в пропасть московские улицы, и киты, и огромные звери, с прозрачными животами, в которых беспорядочно бултыхаются мёртвые детёныши, и всё это было со мной, вокруг меня и во мне, и я вопила от ужаса.

А потом всё стихло. Меня нежно накрыла своим тёплым одеялом ворчливая темнота. Она ласково прильнула ко мне, и я улыбнулась ей. Я чувствовала себя бесконечно счастливой. Каждое движение доставляло мне невероятное удовольствие. Каждый вдох, каждый поворот головы. «Как всё-таки здорово быть живой!», - про себя рассмеялась я. А потом рассмеялась вслух. Звонко, весело рассмеялась, и ещё раз, чтобы порадоваться звукам собственного голоса. Темнота радовалась вместе со мной, она перевернулась на спину и забавно задрыгала чёрными лапами. Я долго наблюдала за ней, а потом вдруг вспомнила про Хуммеля.
«Где же он? Всё ли с ним в порядке? А вдруг он умер? Вдруг потерял сознание и провалился куда-нибудь? Куда же мне идти его искать? Я даже не знаю что это такое за шахта, что это такое за лестницы и комнаты», - мне стало грустно. Хуммель был некрасивым, толстым, суетливым, но он так забавно переминался с ноги на ногу, он так искренне волновался, не ушиблась ли я ненароком, так нелепо тянул ко мне свои руки, так смешно поправлял лямки комбинезона! И ещё это его несчастное выражение лица…
- Я должна открыть дверь и пойти поискать его, понимаешь? – тихо шепнула я темноте. Та спокойно булькнула. Я кивнула ей на прощание, вытерла о брюки пыльные руки, глубоко вздохнула и вышла из комнаты.
Пахло газом – резкий холодный неприятный запах. Я поморщилась, огляделась, пытаясь сообразить куда было бы правильнее пойти с самого начала. Но коридоры вокруг – все были похожи друг на друга, как будто это вовсе один и тот же коридор, просто повторяется. Я наугад выбрала один. «Я побегу, и буду громко топать, и звать его, он услышит. Он обязательно услышит», - решила я. Раз… Два… Три… Бежим! Босые ноги больно стучат по ледяному полу, стук, скрежет, мой голос подхватывают лестницы и туннели.
- Хуммель! – кричу я изо всех сил.
- Хуммель! Хуммель! – повторяют за мною стены, широко разевая заштукатуренные рты. Мне одиноко, мне страшно, но я бегу! Бегу так, словно за мною гонится кто-то, размахивая полосатым полотенцем и срывая на ходу куски подгнивающей плоти с искажённого безумной гримасой лица. Я задыхаюсь, я захлёбываюсь в собственном крике, вместо «Хуммель», получается «хмель», а потом и вовсе ничего не получается, только тихий отрывистый стон. Я больше не могу. Я медленно останавливаюсь, вокруг опять эта беспокойная звенящая тишина. Слышно только, как барабанит в груди бешеный ритм перепуганное сердце.
«Кап-кап-кап! Кап-кап-кап, ты тоже слышишь это?», - спрашиваю я сама у себя. –«Это всего лишь вода стекает с потолка… А может быть….?» Слёзы. Там, за стенкой, кто-то плачет. И ворочается с боку на бок. Я открываю дверь. Темнота вежливо жмется, пропуская меня к нему, к Хуммелю. К моему милому Хуммелю, потрёпанному, забитому, несчастному Хуммелю. Я бросаюсь ему на шею, я целую его, бормочу ему на ухо что-то невнятное и счастливое. Долгие липкие минуты стекают по стенам и скатываются тёплым мёдом за шиворот. Я не помню точно, сколько времени прошло, пока я наконец не нашлась, что сказать.
- Больше не уходи так, ладно? – весело прошептала я.
Хуммель кивнул, но смотрел он вовсе не на меня, а куда-то в строну. Смотрел, и слёзы катились у него из глаз, стекали по щекам мокрыми грязными дорожками.
- Я… я не знаю что это было… я хотел показать тебе солнце в бутылке… я прятал его под половицей, чтобы темнота не скушала…. Я достал его, и хотел позвенеть им, знаешь… Такая приятная звонкая мелодия! И тут… ты упала… Я не знал, что мне делать… Я же тут совсем один… Ни одного человека больше… И я убежал, я спрятался…
Он посмотрел на меня преданными собачьими глазами, он весь дрожал, рыдал и кашлял, прижимался ко мне, потому что ещё не до конца был уверен, что я действительно живая здоровая и настоящая. А я обнимала его, гладила по спине, запускала руки в его длинные сальные волосы. Когда Хуммель немножко успокоился, он заглянул мне в глаза и серьёзно сказал:
- Я обещаю тебе – всё будет хорошо.
И я поверила. И весь мир поверил. И я почувствовала, как у меня в кармане зашевелился мотылёк. А потом всё вокруг залил тёплый ласковый свет. Это темнота выпустила из бутылки весеннее солнце.