Седой Пушкин и другие

(из внутреннего диалога)

- Набоков, конечно, очень глубок…

- Не скажите. Местами Набоков поверхностен, проницательность ему изменяет. Можно привести, например, такой сюжетец из «Дара»: геройчик (Годунов-Чердынцев) пытается представить, каким был бы Пушкин, доживи он лет до семидесяти, что будто бы его можно было встретить в театре, седеньким,  бешено аплодирующим игре артистов в пьесе «Отелло и Дездемона». На деле, судя по отзывам, Пушкин весьма скептически относился к игре актеров и аплодировал разве что издевательски. Когда по причине тифа, налысо постриженный, носил парик,  в театре во время спектакля снял его и принялся обмахиваться, отвлекая внимание от настоящего спектакля на сцене и вызывая смешки. В театре же задирался, а встретив замечание, устраивал историю, и если не давал пощечины обидчикам прямо там, в ложе, то лишь из соображений того, чтобы окружающие не приняли это за аплодисменты.

- Рекомендую вам, батенька, почаще читать "Дневник писателя" Достоевского за 1877 год.

-  Это где он говорит о назначении России, о ее призвании как объединителя славянского, и даже более того – арийского племени? А потом вы отошлете меня к Набокову, у которого геройчик в «Даре» с удовольствием замечает, что англичане млеют от Чехова, а немцы от Достоевского, как бы применяя несостоявшееся арийское мессианство России к Германии, и что ее миссия теперь в походе на восток, к Волге и далее, за Урал, к Монголии и Тибету, истокам арийского духа. Полноте, сэр. Все это уже устарело, и как смешны  «достоевскофилы» и им подобные, пытающиеся реанимировать мертвечину.

2003