Брусныцин и расизм

    Однажды вечером Брусныцин смотрел по телевизору футбол. Ну, не совсем, конечно, футбол: транслировался матч чемпионата России, но давно подсевший на детективные сериалы Брусныцин и от такого зрелища несколько перевозбудился нервами и полночи размышлял по поводу увиденного.
    Часам к двум он, наконец, понял, что же его так потрясло. В обеих командах, несмотря на их явно пророссийский характер, играли… темнокожие кудесники мяча! Брусныцин углубился в сопоставление подобных фактов в прочих отраслях телевизионной промышленности и к трём часам был ошарашен новым культурным изумлением: оказывается, в отечественном кинематографе, особенно в его советском периоде, попахивало откровенным расизмом! Брусныцин с трудом, но всё-таки уснул и до утра бредил чёрным Чапаевым, который с упоением линчевал в присутствии всей честной африканской деревни Штирлица откровенно арабской наружности…
    На утро Брусныцин уже стоял почему-то возле Института Культуры на Левобережной и держал в руках гневный, но небольшой плакат, на котором гремело следующее: «Свободу самовыражения афроамериканцам в российском кино!». Народ, в большинстве своём культурные студенты, вяло реагировал на брусныцинский крик души. Несколько прыщавых юношей даже попытались угостить Брусныцина пивом, а одна сердобольная уборщица одарила его полтора рублями, правда, мелочью…
    Вдруг явно со стороны Юго-Западной, затаив в синих джинсах что-то неприлично огромное, к Брусныцину подошёл откровенно чёрный негр, вырвал из рук плакат, порвал его об голову одинокого демонстранта и внятно пробубнил:
    - Моя ни афрамириканес! Моя – негор!
    После чего, оставив недоумённого Брусныцина с обрывками плаката на плечах, чёрный негр гордо удалился, затаив в синих джинсах что-то неприлично огромное.