Злой Огонек

     Огонек плавно снижался к земле, подобно семени одуванчика. Он был свободен как никогда, свобода переполняла его гораздо больше, чем потоки ветра держат тонкие волокна пушинок, которых еще недавно было хоть нос на лугу затыкай. Он мог бы взмыть вверх, рассечь ветряные вихри и туман облаков, обогнуть землю и погрузиться в безвоздушную тьму. Но эти пустые шалости не прельщали его. Он снова был свободен. Его отпустили из заточения, наверно самого долго и мучительного. Он слишком соскучился по воле и настоящему покою и теперь готов был сложить крылья и зажмурить глаза, погружаясь в воздушный океан… если бы, конечно, у него были глаза и крылья.

     Огонек уже отчетливо видел узоры светотени на поверхности земли. Рассвет не спешил заявлять о себе. Горные вершины еще растворялись в небе, выплывая из дымки. Неторопливый июльский ветерок перемешивал массы мелких водяных капелек у самой земли. Стояла тишина. Огонек полетел туда, где среди городских домов намечались первые признаки пробуждения. Там плавали еще несколько его собратьев, привлеченных очагами жизни. Какое-то блаженство было в этом полете над крышами и тропами, над улочками и готическими башенками. Словно огонь, что может обжечь, но греет и запускает ввысь воздушный шар. Его предостерегали: нехорошо летать так низко. Можно обжечься. Но Огонек не слушался чужих наставлений. Он был уверен в себе как никто другой. Ему хотелось окропить эту землю снопами злорадного издевательского смеха. Ему слишком долго не хватало свободы делать то, что ему нравится.

     Неожиданно грубая, необузданная сила дернула его вниз. Если бы у него был голос, он бы немедленно выкрикнул ругательство. Черт бы всех побрал! Это ловушка. То, чего он так боялся, настигло его на самом апогее блаженства. В этом был поистине вселенский цинизм высших сил. Нет. Конечно, не цинизм — сам виноват, слишком низко зашел. Слишком рано. Но злоба охватила его, подобно удавке. Огонек перепугал всех собратьев своим гневом, опускаясь к земле с нарастающей скоростью. Он уже видел тонкий рельеф фасада, угловатую пасть окна и темный интерьер дома. Удавка и в самом деле присутствовала. Она была похожа на полупрозрачную леску и на язык хамелеона. Если бы он мог перегрызть эту нить! Он бы перегрыз ее, а за одно и все, что его окружало. Потому что он был зол. Он чувствовал себя преданным всем миром.

     Между тем интерьер комнаты, будь она не ладна, проявлялся из полумрака. Там, в полумраке, в полусонном состоянии лежали супруги, жители этого дома. Огонек без удивления заметил, что нить настойчиво тянет его к глубоко дышащему телу женщины. Самые худшие его опасения подтвердились, отобрав последнюю надежду и вогнав в него такую порцию злобы, что, будь она массой, Огонек пробил бы Землю до самого центра. Но, не имея даже килограмма веса, он тащился на привязи к своему новому заточению и с ужасом видел, как проносит его через голову женщины, через нервную массу и волокнистую шею, мимо сердца и легких, мимо желудка и кишечника. Последним же рывком его впечатало прямиком в матку. Там, внутри, покоился комочек. Совсем новый, совсем молодой, его клетки можно было пересчитать, не сбившись. Именно эти безликие стволовые клетки посылали ввысь невидимый и необычайно злой язычок. Эволюция научила их захватывать даже те огоньки, которые совсем не желали многолетнего заточения. Потому что добровольцев уже явно не хватало. Огонек плюхнулся в центр этого, надо сказать, весьма паршивого сгустка, попахивающего инцестом. Его словно пригвоздили, распяли, раздавили, выжав всякие остатки воли и памяти. Как же это было ужасно! «Нет! — грозился Огонек, — Не дамся, будьте вы все прокляты, я вам покажу, я изведу и загрызу вас всех!». Но привязь больше не давала ему свободы. Огонек застыл и стал тускнеть. Он тускнел день ото дня по мере того, как вокруг на него нагромождались новые клетки. Но он не погас. В том месте, куда он попал, образовался ганглий, а затем и головной мозг, вполне обычный, несмотря на паршивость материала. Его нити были подобны продолжениям лучиков, что некогда излучал Огонек, будучи свободным…

     — …Клара, что с тобой? — спросил под утро муж, высокий, несколько полноватый усатый австриец.
     — Ничего, Алоис, все в порядке, — ответила Клара шепотом, наполненным искренностью, словно только теперь она увидела рядом с собой супруга, а не просто домовладельца. —  Ничего. Я просто… Мне приснилось, как пушинку одуванчика захватили брызги фонтана, и она грустит, что из нее никогда не вырастет цветок…

     Клара, в девичестве Пёльцль, а теперь законная супруга Алоиса Гитлера еще не знала, что снова беременна.

2009.