Петля на карте

- «Значит так,- сказала мама,- чтоб завтра тебя дома не было. Раз в отпуске, уезжай…. ГОд был для тебя трудный...… Давай-ка  в отпуск..»

Работал я тогда на должности невысокой.
Денег получал мало.
Но это не смущало.
Когда только за двадцать пять  , измерения другие потому , что другие потребности.
Нет желания жить в номерах с обслугой, питаться с выбором меню , а хватает рюкзака и спальника.
А на пропитание  , что бог пошлёт.
Год был на самом деле трудный ,ибо  в тот год исполнилась моя мечта- поступил в Мухинское.
Поэтому ко всем уже обычным атрибутам туриста добавился ещё этюдник, с пачкой грунтованного картона.
Желание тащить подрамники отпало сразу по двум причинам :

Во-первых, при транспортировке холста на подрамнике можно холст промять , и потом с ним уже ничего не сделаешь и он будет с выпуклостью, как с флюсом.

Во-вторых , всё это увеличение транспортного места.
Главное  же в походе –мобильность бойца.
OMNIA MEA MECUM PORTE!- Всё своё ношу с собой!

Так и у меня - -- ложка,котелок, спальник и этюдник.
Куда ехать понятия не имел , но решил поеду туда , куда в ближайшие сорок минут пойдёт поезд.
Им оказался 657й -«Карелия», Ленинград-Петрозаводск.
Подумалось ,там и Кижи недалеко.
Давно хотелось побывать.
    
Петрозаводск

Петрозаводск  встретил дождём – мороситиком.
Так похожим на ленинградский , что город сразу же понравился, хотя был в нём впервые,  но  почувствовал себя в нём, как в родном.
В тот год на Онеге  впервые появились «Кометы» , но даже с их быстрым ходом дойти до Кижей можно было часа за полтора.
Старые пароходики уже не ходили.
 
Пристань представляла собой потрёпанный с облупившейся темно-зеленой краской дебаркадер.
Такие долго были на плаву на Оке и Волге, в других не столичных городах ,где тоже были речушки по-местному значимые, своим обликом располагая к себе своей человечностью – стёртыми ,заглаженными руками, перилами, повешанными на оконца вахтенного сторожа незатейливыми занавесочками, «летучей мышью» на его подоконнике и  спасательными  кругами в редком количестве развешанными по периметру незатейливой пристани.
 
Она напоминал любимый старый свитер или стоптанные старые башмаки , в которых уже нет лоска ,но каждая складочка и промятость создаёт ощущение уюта и удобства.
И сразу же к себе располагала.
Желающих в такую погоду тронуться в Кижи не было.
И капитан «Кометы» со скукой смотрел не нескольких пассажиров ,которых явно для его корабля было маловато.
 
Ему делать пустой рейс ох как не хотелось.
И им было принято решение- пропустить штатное расписание и отход сделать часа через 4е.
Была первая половина дня, и по его расчёту и мнению одного рейса в Кижи при такой погоде было бы достаточно.
О чём и известил меня и тех  нескольких пассажиров, также скрывающихся под навесом дебаркадера.
Пассажирами оказались студентами из архитектурного института.
Ехали набирать материал  по деревянному зодчеству.
И Кижи , как образец северного зодчества, представляли для них интерес. Познакомились.
Решили трогаться вместе. Так было бы веселей.
Оставив вахтенному сторожу свои нехитрые пожитки и этюдники, пообещав притащить из города ему три бутылки пива, пошли в город , когда-то заложенный и отстроенным Петром и прежде называемым Петрозаводом.
В нём не было архитектурных красот.
Был небольшим.
С застройкой ,включающей в себя двух и даже одноэтажные  дома.
И , как во многих провинциальных городках , имел главную улицу, которая упиралась в железнодорожный вокзал.
В местном кинотеатре, тоже деревянном , шёл «Фантомас».
На фильме  и решили скоротать время.

У входа на перилах размахивая ногами, сидели восьми-девятилетние мальчишки.
Увидев , что берём в  кино билеты , бросились попрошайничать, - «Дядиньки ,купите билетик!».
Но один из них не просил.
И с презрением смотрел на приятелей,  не предпринимая никаких попыток  билет приобрести таким образом….
Ему-то билет  и купил.
    
Кижи
 
В непогоду Онега  была наждачно-серой.
Это ощущение дополняла вода, матовая  от дождя , который продолжался не переставая.
Всё напоминало монотипию.
Однотонно серую.
Каменные острова,  заросшие соснами с  вертикальными  гранитными обрывами  в воду, смотрелись отдельно стоящими крепостями. 
На подступах к ним мокрыми спинами бегемотов выступали отполированные волнами Онеги глянцево-серые катыши валунов.
Буфет на «Комете» не работал  и ничего не оставалось , как смотреть на камни, воду  и неповторяемую сменяемость  островов..
Пассажирами на «Комете» были единственными.
Наконец в пелене дождя градом Китежом всплыл  контур Кижей.
Отбитый от воды низким туманом или водяной взвесью церковь Кижей ,казалось, висела в воздухе.
Дождь стал стихать и небо пробилось желтизной спрятанного в тучах послеобеденного солнца.
Директор заповедника , увидев наши рюкзаки, несколько осатанел, подумав, что мы туристы.
Но разглядев этюдники , смилостивился и  сказал,-
«Разрешаю на острове остановиться, но с условием – на дальнем его конце.
Воду сможете брать из озера.
Рыба тоже там.
Хлеба , если не хватит можно подкупить в лабазе под горой с северной стороны в вепской деревне.
К собору и строениям с сигаретами не подходить.
Увижу с острова выкину! Сразу же! К чёртовой матери.!. Художники же, должны понимать ,что бережём……Да под ноги смотрите.. змей немерено.»

По хребту острова тронулись на на его западный выступ, где разрешено было ставиться с палаткой.
На самом верху хребта  серыми старыми крестами с навершиями встретило старое кладбище.
Оно не вызывало уныния.
А было и частью неба , а  выбеленными ветрами и дождями крестами по цвету казалось частью озера ,которое отсюда было всюду по горизонту..
Невольно подумалось, чего  стоят все надгробия из мрамора и камня, фигурные , резные и отлитые по  городам и весям, и как они  ничтожны сравнению с этой вечностью.
Сколько столетий прошло.
Сколько голов поседело ,а всё стоит так , как было столетиями назад.
И нет ничего могущественнее, этого величия тишины ,наполненной  шумом ветра в ушах и доносящимся сюда прибрежным всплеском волн, седых окружающих погост разбросанных и видимых отсюда церквей, каменной тропы по хребту, зализанного ветрами холма с жухлой и жёсткой травой, способной выдерживать нехватку солнца и суровость мороза.

Обогнув на дальнем уступе церквушку святого Георгия, спустились вниз.
И уже в августовском вечере стали ставить палатку,   
предварительно сделав под неё подушку из веток от росших поблизости ольшаника и малорослого ельника.
Неделя пролетела незаметно.
Рыба ловилась хорошо.
И  озеро кормило ухой ежедневно.
Хотя и приходилось уловы делить с котом  ,но это было не в убыток ,а в удовольствие, ибо этот кошачий парень с ободранным ухом был особенным.
Он жил в доме на соседнем с Кижами островом .
Там все живут на островах.
И , если школьники  на моторках ездят в школу, то кот этот не владея моторкой, просто со своего острова в Кижи около полукилометра переплывал , делал это регулярно и ,похоже, сразу же ,как только  со своего острова видел людей с удочками на этом.
Кликуха была его « Пират» .
Плавательную особенность кота все на острове знали , любили , баловали.
Кот к баловству относился снисходительно, и  больше доверял себе.
Садился рядом с рыбаком и раньше рыбака в прыжке срывал рыбу с крючка, оправдывая   своим бандитским налётом данную ему кличку.
 
Если Кижи в солнечную погоду казались из старого фамильного серебра, то стоило чуть заморосить, становились чёрными ,как вороненая сталь , чтобы при первых лучах в облаке испарений, заново  вспыхнуть восхитительным серебром высыхающих маковок, укрытых осиновыми лемехами.
Русский север не Африка.
Дожди здесь часты.
И смена погоды в смене этих чередований вызывала ощущение размерности дыхания.
Надо было двигаться дальше.
Этюды написаны.
Даже сейчас просматривая их  ,опрокидываешься в то время, и вспоминаешь и погоду, и состояние и своё, и природы.
Должно быть нет давно старых пирсов.
И нет «Пирата».
Да и Кижи укрыты давно строительными предохранительными лесами.
И дышат на ладан, готовые рухнуть вместе с собором.
И становится грустно, что в стране  с закромами денег  деньгами от высосанных из её недр нефтью, нет желания и средств ,чтобы сохранить колдовство наших пращуров сотворивших  северное чудо - простых плотницких мастеровых людей , взглянувших на сотворённое их руками и забросивших свои топоры в Онегу со словами: « Более такого…. не сотворить!».
И честь им за это.
И благодарная людская память…..

Снимая палатку, отпрыгнули в сторону.
Под её нейлоновым дном в укрытии подсохших еловых веток клубком лежали змеи.
Под нашими спальниками им было тепло и они ,чуя приближение холодов, под нами спасались от ночных холодов,  которые в августе уже в этих местах не редкость…….

Путь лежал к Полярному кругу .
На Соловки в Белом море.
Но туда можно было попасть только через Кемь – город лежащий на полпути между Ленинградом и Мурманском.             
 
Кемь

Кемь. Когда-то точка Кареллага.
Она производила странное впечатление.
Город окружали гранитные сопки опутанные колючей  проволокой с вышками.
И трудно было понять  действующие они  или уже брошены прежними их хозяевами.
Город  состоял из куцых  двухэтажных бараков-домов.
Улицы   напоминали направления раздолбанные грузовиками и давно не ремонтируемыми.
Попалась единственная столовая.
Заполненная людьми в рабочих бушлатах.
Потом стало понятно , то были те , для кого прозвенел последний звонок и в карманах которых лежали справки ГУИН об освобождении из заключения.
В  их глазах не было радости и казалось ,что все бушлатники вышли из своих зон на минутку и сделав дела ,снова туда вернуться..
Было как-то неуютно и захотелось побыстрее добраться до пирса, от которого  на Соловки по рассказам ходил пароход «Лермонтов».
Такой старый ,что о его существовании помнили и знали все старожилы кемяки ещё со своей юности.
Жёлто серый автобус на базе ГАЗ-51 повёз нас к морю.
Было странно ехать очень плавно и мягко.
И не было понятно ,что же за рессоры?
И только вырулив на берег моря, и просматривая береговую линию, с удивлением увидели, что мягкость поездки объяснялась только одним.
Срез опилок на береговым сбросом достигал метров 10-12.
На нём, как на срезе плато,  были видны слои, возраст которых казался неустановимыми.
Распиловка и торговля лесом была единственным занятием горожан и города на протяжении  веков.
Для всей Кеми, построек, домов, улиц –опилки были основой и основанием.
Все его улицы были проложены по опилкам.
Весь город.
Мы ехали по дороге, промятой ногами тысяч заключённых 20х-30х годов направляемых в СЛОНЫ-Соловецкие лагерь особого назначения..
Белое море штормило.
У открытого причала покачивался не  пароход, пароходик.
Было ему лет 40.
Это и был знаменитый «Лермонтов».
Он оказался средним между речным трамвайчиком и пароходами ,которые в далёком моём детстве ходили из Петергофа в Ленинград.
Носовой большой салон отделанный  когда-то красным деревом с большим протёртым , кожаным , круговым по носу диваном с промятыми сидениями, был отделён от коридора и пассажирского салона дверьми распашонками, которые от качки судна на прибереговой волне дёргались в разные стороны, но сохранили в себе толстые, зеркальные с широким фацетом стёкла.
С двух сторон расположение сидений в основном салоне чем-то напоминало плацкартный вагон железной дороги.
И судя по всему « Лермонтов» не собирался отчаливать.
-  Сегодня штормит. Шесть баллов. На Соловки не пойдём,- сказал капитан.
Палуба раскачивалась и он качался тоже.

Уже позднее выяснилось , что его качка  будет ещё три дня, пока не закончиться заначка от жены ,сделанная от получки ,которая пришлась на день нашего приезда.
- Вещи –то можно в салоне бросить.? – спросили его.,
- Да хоть живите!- только и был ответ.
Застревать в Кеми не хотелось ,но и деваться было некуда.
Единственным развлечением оставался  местный Дом Офицеров с фильмом « Три мушкетёра», с пьяными офицерами в мятой, заляпанной  форме и грязными подворотничками, прожженным папиросами биллиардным столом, буфетом с водкой и единственной закуской – хлебом с селёдкой, и  поддатой медсестрой из местного гарнизона.
 
Три дня проведёнными в вынужденном ожидании окончания качки  опрокинули нас в во времена Куприна, и если бы там задержались ,то в литературе появилась бы новая волна повестей и рассказов о русском офицерстве.
Наконец «Лермонтов « отчалил.

Но ,когда он вышел в море,  все из круглого салона ,захватив рюкзаки ,перебрались на корму ,открытую ветру.
Сказать что корабль болтало , значит ничего не сказать.
Внутри его просто стало страшно оставаться.
С открытой палубе можно было хоть  как-то спастись.
Но капитан ,в расстегнутой фуфайке и сдвинутой набекрень капитанке , залихватски вёл посудину навстречу волне всем своим видом показывая ,что ему море по колено.
Ничего не оставалось , как ему довериться.
Вода была белого цвета, отсюда наверное пошло название моря – Белое,  скорее всего  от суглинистого дна  взбаламученного волнением.
Через два часа хода, или правильней сказать прыжков с волны на волну. показался длинный силуэт Соловецкого монастыря. С высокой центровой башней.

Соловки

Соловецкий монастырь , или проще Соловки, возник чуть ли не во времена Иоанна Грозного.
И был выбран для постановки, и как  удобной оборонной точки  и как для  монастыря из-за исключительных условий  климата.
Вроде бы окружён со всех сторон морем.
Недалеко от Полярного Круга.
Но Господь так распорядился ,что температура здесь была выше ,чем на континенте, и значительно до такой степени ,что монахам удавалось даже выращивать здесь арбузы,а позднее и ананасы.
Оторванный от земли  в три четверти года монастырь существовал на полном внутреннем обеспечении.
Монахи ловили рыбу, строили , шили свою нехитрую одежду, точали сапоги , столярили , обороняли рубежи Беломорья, печатали  церковные книги ,имели мельницу и пасеку , богомазную мастерскую, и содержали тюрьму и ямы для провинившихся государственных преступников  и вероотступников.
Многое было сотворено на острове не только монахами, но и пришлыми людьми временно сюда прибывшими для замаливания грехов, такие назывались трудовиками.
Трудовики обустроили каналы соединяющие озера с родниковой водой исключительной чистоты, трудовики из валунов, величиной с письменный стол, построили сторожевые башни монастыря и его крепостные стены.
Сколько же грехов должны сотворить человек и за какой период ,чтобы сотворить такую мощь? 
На прилегающих к основному архипелагу островах жили отшельники.
Самым значимым из них был Анзерский скит на острове Анзер.
Но туда было не добраться.
 
Народ островной готовился к зимней изоляции, в которую попадёт остров после того ,как встанет море.
Мы ,пришлые для местных, казались обузой и никто ради нашей «потехи» не хотел туда идти на вёслах.
Разбили палатку на Святом озере напротив монастыря на его противоположном берегу. Сухого  стояка было много.
Грибов и  брусники немеренно и поняли ,что постой будет для нашего студенческого кармана экономным и по питанию витаминным и обильным.
Развели костёр- таёжник, завалив сухостой северным подрубом, так когда-то рубили кондовые сосны для Кижей.
Северный подруб, когда первый удар топора идёт перпендикулярно стволу, а второй снизу вверх.
Тогда пенёк остаётся ,точно  обгрызанный бобром, остро заточенным карандашом.
А поваленное бревно имеет срез почти  под прямым углом к сердцевине.
Так рубили кондовую сосну под Кижи для  сплава туда Онегой. .
Подруб перекрывал капилляры дерева и вода не проникала внутрь сосен, обеспечивая  сохранность  от гниения.
Может и стоят Кижи поэтому почти триста лет.
Можно было часами сидеть вечером перед палаткой глядя, как за силуэтом монастыря в море опускается солнце ,превращая его  в жёсткий чёрный контур.
Со сторожевыми башнями , высокими оборонными стенами набранными из гигантских валунов. Сколько стонов они слышали, криков , молитв, мата , мольбы и отчаяния .
Сколько вытерпели и свидетелями чего были.

На территории монастыря царило запустение.
И разгром.
В башнях провалы на высоту в 12-15 метров.
Полов  не было.
Перекрытия сторожевых башен с уровнями по  5 -6 метров были перекрыты полусгнившими остатками брёвен и напоминали  скелеты.   
Не было настилов и  и вдоль крепостных стен.
Белое море просматривалось отсюда далеко и в необъятном просторе.
У пристани качались последние сторожевые катера , покидающей остров военно-морской базы.
От прежней налаженной жизни монастыря ничего почти не осталось.
Всё было перебито и испоганено.
Приход  сюда после революции ЧК и НКВД , сделавшими остров самой суровой  по тем временам тюрьмой,  многое изменил.
Им любы  были только монашеские кельи.
Ибо легко переделывались под камеры.
Да и монастырские засовы оказались сделанными на славу.
Они тоже оказались полезны и надёжны.
Тюрьмы всегда имеют привкус.
И хотя СЛОНЫ давно были упразднены, и   их заменила в войну школа Соловецких юнг, прообраз позднее нахимовских училищ, а потом база ВМФ, но суровость прошлого отпечаталась всё же ,как фотокарточка.
Она просто висела в воздухе.
Стоило было на стене, в башне, в монастырском тупике остаться одному. 
20е для  Соловков грозное время.
Путешествуя в один из дней по ожерелью Соловецких озёр ,соединённых каналами на ширину двух лодок, для расхода при встрече, и построенных монахами –трудовиками, и изредка вылезая на берег, наткнулись на старый монастырский сад с уже дикими бахчевыми , и на сгнившую и брошенную контору НКВД со старым телефоном с металлическим диском и рогулькой поддерживающей прихотливо изогнутую трубку, мебель – столы и ломанные стулья, с инвентарными номерами «Н.К.В.Д.СЛОН. Инв №…», старые амбарные книги.
Здесь застыло время.
И похоже за последние сорок лет никто сюда не входил.
Отодрав половицу в одной из комнат нашли то ,что заставило просто замолчать.
И надолго.
Мы потом молча сидели и курили, глядя перед собой.
В щели пола были затолкнуты записки тех ,кто понимал ,что в лагерь отсюда на нары они уже не вернуться.
Это были записки тех ,кого уводили на расстрел.
Письма прощания со своими родными.
В никуда.
С призывом о помощи и сознанием полной беззащитности и бесполезности попытки .
Письма человеческого,  животного Страха.
И  Безумия .
Ожерелье озёр заканчивалось.
Впереди было последнее.
Недалеко от Вороньей горы.
Самого страшного места Соловков- гора Казни.
Она стояла в зарослях ольшаника,  рослых цикут, подлеска.
Перила ,ведущие вверх и обрамляющие лестницу, искрошились от времени  и имели грязно зелёный гнилой цвет.
Ступени давно сгнили,и их  почти не было.
Костями торчали опорные несущие под ними лаги.
И останки лестницы вели  и исчезали в зарослях где-то там …в направлении вершины. По высоте гора равнялась Исаакиевскому собору и была метров 120.
Гора вошла в историю Соловков ,как Голгофа.
Среди зэков она и звалась Голгофой.
Провинившегося заключённого заводили на её верх.
Сажали в деревянную бочку.
Со вбитыми в её бока десяти сантиметровыми гвоздями .
Заколачивали дно.
И …..сбрасывали вниз по лестнице ..
Что оказывалось в бочке внизу лучше не представлять.
До какой же степени омертвения сердца, озверения и сознания безнаказанности должны были дойти славные приверженцы Железного Феликса, с горячим сердцем и холодной головой?
И какая же поросль пошла от них  в  МГБ и потом в  КГБ?
Мы молча уходили от этого места.
 
Сели в лодку и оттолкнувшись от мрачного берега пошли обратно, ориентируясь по установленным среди озёрной прибрежной зелени сигнальным вешкам ,которые указывали на вход в  проходные каналы в следующее озеро.
 
В вечерней тьме отдали хозяину лодку, добавив ему на водку за поздний свой причал.. Голодные и усталые добрались до своей стоянки уже совсем затемно..
Особенность вечернего неба в яркости звёзд.
 
Если на юге небе бархатно-чёрное, на севере оно сине-чёрное и холодное.
То ли сказывается прилегание боком Заполярья ,то ли  уже просто начало потягивать северной осенью ,хотя и стоял август.

Мы лежали на спальниках и смотрели на небо.
И вдруг….. на нём стало происходить  для нас необъяснимое.
Мы оказались под нижней кромкой какого-то гигантского занавеса
Он уходил куда-то ввысь теряясь.
Дышал изгибаясь, извивался.
Менял форму.
Возникло ощущение страха.
Этот гигантский подол ,который занял всё небо от края до края менял цвет.
То был лимонно-жёлтым ,то белым .то бледно-зелёным , то всеми цветами вместе….
Только потом дошло ,что видим северное сияние .
Очень редкое даже для этих мест в августе.   

Сегодня мы пошли в монастырь прощаться .
Ещё раз прошлись по его плитам ,булыжнику площади.
Постояли перед  могилой последнего Кошевого Запорожской Сечи, положив собранные по пути полевые цветы.
Власть всегда подла.
По велению Екатерины Второй,желающей покончить с казачьей вольницей, Потёмкин отправился в Сечь и поступил в неё под именем «Гришка», жил ,рубился с казаками против поляков, вошёл в доверие к Кошевому . посулами и обещаниями благ заманил того в Петербург, а потом и…отправил на Соловки в кандалах.
И …в яму перед входом в Соловецкий храм.
Только исподнее всех входящих в храм тот  и видел.
И так почти тридцать лет.
Еду на верёвке туда спускали.
Без права выхода из ямы .
Померла Катя .
И выпустили Кошевого. 
Ничего у того уже не было.
И никого.
И ,когда приехал новый патриарх, бросился к нему ослепший Кошевой с одной просьбой –« разрешить остаться ему дожить на Соловках».
И услышал в ответ: «Уйди ,старик. Древен ты. И землёй пахнешь».
Через некоторое время тот и помер.
Никто не помнит, как того патриарха звали.
А могильный камень Кошевого  Запорожской Сечи  стоит.
И стоял и во времена монастыря.
И ЧК.
И ВМФ.
И теперь во времена  разорения бывшего монастыря, безвременья и  пустоши.
И ни у кого рука не поднялась его сковырнуть.
Вот тебе и римское « Слава проходит».
За обедом у палатки решили ,что надо перебираться на другую сторону Белого моря.
Но как?

Пароходы туда не ходили.
Почтовый прилетал раз в месяц.
Пассажиров он не брал.
Ехать путём возврата в Кемь, потом в мурманском направлении и огибать Белое по северному побережью представлялось и времязатратным и дорогим.
Денег ни у кого  не было.
Нужно было искать нештатный выход.
И он был найден.
 
Был последний лень и последний обед.
Из ведра сваренных белых грибов, отвара брусники, и двух буханок свежего с поджаристой корочкой хлеба испечённого в местной пекарне.
Стояла тёплая погода.
«На морского» бросили кому мыть посуду и миски.
Выпало на меня и одного парня.
Пошли к озеру ,сбросив на песок миски и ведро, наклонились, чтобы мыть и вдруг … перестали видеть свои руки.
Вообще видеть что-либо.
Всё стало белым, как молоко.
Не видел даже кончиков пальцев вытянутой руки.
Ни озера.
Ни воды .
Ни мисок на берегу .
Вообще ничего.
Голос стал глухим и тихим.
Крик тонул в этом молоке.
Это НЕЧТО длилось около получаса.
Возникло состояние ,которое бывает у аквалангиста, которое возникает при ночных погружениях с  фонарём ,если тот гаснет..   
Потом, как на фотографии, медленно стало рассветляться.
И всё встало на свои места.
Позднее выяснилось, виной всему стал прорыв ледяного воздуха из Арктики, с моментальной конденсацией его в местном тёплом..
Такое бывает на Соловках часто и зовётся   «хмарем».

Переход.

Единственным вариантом   выбраться с острова оставалась надежда перехватить на пирсе какую-нибудь  посудину.
И договориться с капитаном о подбросе в Архангельск, если посудина туда отправлялась.
Договориться удалось.
МР- морской буксир на следующий день должен был тащить на север малотоннажный плавдок для ремонта судов, встретиться в Белом с другим буксиром шедшим из Кандалакши , только и нужно было перепрыгнуть на другой борт и с ним дочапать до усть Северной Двины.
- Сколько это будет по деньгам ?
- Да несколько. Подкупите побольше команде чая, и весь разговор.
- Двадцать пачек  хватит?
- Да  за глаза !
Мы в последней раз шли по пыльной грунтовой дороге мимо монастыря. Стоял солнечный день. Пыль под ногами казалась цементной по цвету.

Вдоль всей улицы на широко расставленных рогульками шестах сохли  ламинарии – морская капуста.
В воздухе от них висел запах йода.
И он, смешиваясь с запахом окрепших и перезрелых за лето трав  созвызывал воспоминая ,ссадин детства.
И аптеки.
Сбор морской капусты , её сушка, переработка и сдача в медицину высушенных, и было  единственным  ремеслом, смыслом жизни , добычей небольшого населения острова.
Вот и на борту.
Разместили в трёхугольной носовой каюте.
Грязный иллюминатор.
Серозелёной краской покрашенные стены кубрика.
Два рундука, для нехитрого нашего походного  имущества.
Двухярусные койки.
Отправились в кают-компанию.

Морской малокаботажный грузовой флот -  стать особенная.
Формы никакой.
Обращения –«Послушай,Федя , кончай травить !».
Еда?
Общий котёл, макароны и тушёнка.Чивир.
Переходы короткие.
И жизнь временная.
Это не кругосветка.
В кают компании на клеёнке стола валялись недоеденные куски хлеба, под ногами стеклом похрустывал кем-то рассыпанный сахарный песок.
За столом сидел сдавший вахту , и ел похлёбку, для сытости накрошив в неё хлеб.

Белое открывалось с выходом в него широким ,необозримым простором. Даже при солнце оно было белом.
Волнения не было.
Среди его белизны  возникали темные острова зарослей морской капусты.
Её десятиметровые косы тянулись ,покачиваясь по волнам, и море при этом оказывалось в пятнах тёмной охры.
Становилось тёмным.
Эти пятна удаляясь к горизонту становились меньше, превращая водную гладь  издали в распятую шкуру рыси.
Буксир был   небольшим.
Знакомство с ним прошло быстро.
Команда кликуху дала нам сразу и мы стали для неё « мазилами-студентами»,что никак не отразилось на их северном морском гостеприимстве.
Истосковавшиеся по новостям от замкнутости своей жизни, мужики заводили разговор на разные темы, спрашивали о том ,что думаем по тому или иному поводу, твёрдо определив сразу же ,что абстракционизм им не по нутру.
Нас он тоже не волновал.
Точек противостояния не обнаружилось и приветливость стала нашей спутницей по всему морскому переходу.
   
Стоя на носу и наблюдая ,как форштевень режет волну, слушая мерный рокот  двигателя , ощущая дрожь судна, думалось о том ,что это и есть жизнь.
Незатейливая по узору.
С крепкими руками, привыкшими к тяжёлой и грубой мужской работе.
Рядом с буксиром выныривали на полтуловища тюлени,с боцманскими усами. Застывая в любопытстве .
Долго провожая нас взглядом.
Их мокрые головы казались чёрными, как начищенные хромовые сапоги.
И зализанные водой напоминали отполированность  крышки рояля.
Покачиваясь на волнах ладьями, белели  стаи диких гусей.
Они внимательно провожали буксир поворот головы, но держались вдалеке.
   
Ночь, опустившаяся над морем, преподнесла новые впечатления.
Звёзды яркими галогенками перекрыли весь свод, превращая  небо в  перевёрнутую 
миску.
Под которой почувствовал себя пойманным муравьём.
Море то тут ,то там вспыхивало мерцающим флюорисцентным светом.
Создавая ощущение в присутствия нём другой ,неведомой для осмысления  жизни.
   
Буксир спал.
Бодрствовали только вахтенные.
На капитанском мостике были двое.
Старпом ,он же штурман, и рулевой.
Горела настольная лампа над раскрытой картой с простым транспортиром и линейкой. Карта эта напоминала звёздное небо.
Но всмотревшись в неё вызвала вопросы.
Очень во многих местах целые поля были обозначены пунктиром и крестами.
- А чего это обозначает? Кладбища какие-то ?!
- Это не кладбища. Минные поля . Ещё с гражданской. Видишь пунктиром   
  границы обозначены? Обходить надо.
- Снаряды что-ли ?
- Да нет. Мины донные. На якорях.
- А чего их не тралили что-ли ?
- Да тралили на  курсах. Но до чёрта их. Всех не перетралишь.Всё Белое что-ли   
   перепахивать?
- А если оторвуться? Перержавеют?
-  Ну оторвутся значит оторвутся. Кто-то напорется.На то и планида.

Заваливаться в кубрике спать как-то расхотелось.
Но сон взял своё .
И был коротким.
- Вставай ,студенты! Чалимся. Собирай манатки. И вяжите покрепче. С борта на борт прыгать будете!

Рядом с МБ стоял почти такой же ,он шёл из Кандалакши на Архангельск.
По рации его капитан уже знал ,что студентов нужно перехватить в море  и забросить их к Двине в Соломболу Архангельска.

Борта качались на расстоянии метра-полутора.
Было небольшое волнение открытого моря.
Борта стояли почти вровень.
Но страшновато между ними плескалась в узком просвете на глубине четырёх метров вода.
Делать было нечего.
МБ только нас ждал в обговорённой точке.
Мы попрощались с командой, подарили им какие-то сделанные на Соловках этюды и …..стали по очереди прыгать на другой борт .
Закинув на соседний буксир заранее рюкзаки и этюдники.

Архангельск.      

    Северная Двина – главная артерия города. Грузовой порт. Лесной порт. Тёмнозелёная вода с месивом щепы от постоянной разгрузки и погрузки леса на суда. Город- лесовик. Город-труженник.
     Предпортовый район - Соломбола. Улицы с деревянным настилом вместо тротуаров. Старыми половицами поскрипывающими под ногами.Город без архитектурных изысков и главной примечательностью, памятником гражданской войны – английским танком того времени ,на память о боях. На улице Павлина Виноградова. Интересным оказался местный музей с любовью собранными, оберегаемыми, представляющими и человеческую, и историческую и  изобразительную ценность иконами северного письма.
     Была середина дня . Задерживаться в городе не имело смысла. Останавливаться на ночёвку было негде. Тронулись на вокзал. По карте прикинув ,что следующей точкой должен стать Каргополь ,хранящий отсвет времён Ивана Грозного ,и зодчества XVI века. Попасть туда можно было через Няндому. Куда поезд отправлялся через 6 часов.
Вокзал был пуст. Расстелив на пустом перроне спальники , решили до его прихода вздремнуть после долгого  и наполненным впечатлениями морского путешествия дня.
     При посадке договорились с проводником общего вагона ,что за полцены впустит нас на третьи полки. И тронулись в дальнейшее путешествие.

Каргополь.

    Няндома- даже не городок. А станция. Какие-то постройки были. Но главное, что осталось в памяти, синие ватники  отбывших свой срок зеков. Тюремный сленг ,который всплесками доноситься то тут,то там. Столовая, тоже заполненная ватниками. И предупреждение дежурного по станции:
- Пойдёте в сортир. Все вещи с собой. По одному не ходить.Народец здесь   
   стрёмный.
В этом пришлось убедиться разу же. Мужики с «разговорами» на руках- татуировками, стали тихо предлагать и уже где-то стянутое бельё. И партию колготок в  сто штук/ очевидно увидённую от зазевавшегося продавца торговая упаковка/, ножи с наборными ручками. Были заискивающе вежливыми и как-бы всем видом показывали свою значимость и  умение в понимании жизни.
    Перед посадкой в автобус началась проверка документов патрулём. Как оказалось из какого-то лагеря ушла группа зеков в 19 человек, убив двух из охраны лагеря . Район поднят на ноги. Предупреждение всем- « в одиночку не ходить. Ни с кем не разговаривать.Увидев в бушлатах и робах  немедленно известить  милицию.»
За два  часа поездки патруль с собаками перекрывал для проверки документов дорогу раза три. Но перед самым Каргополем ,минут за 20 , из леса на шоссе вышли пятеро в робах,у одного был « калаш». С дороги не ушли ,молча проводив взглядом  прибавивший скорость автобус.
     В Каргополе на видных местах автобусных останвок, в магазинах, на деревянных столбах .везде висели предупреждения о побеге из лагеря. Особенно предупреждались жители крайних городских домов. Накануне уже был налёт на один из них.и убита проживающая в нём учительница.
     Погода стояла прекрасная. И была не по-августовски жаркой.Градусов под 25.
Каргополь – город старорусской архитектуры и каргопольской игрушки.
Храмы белые . Парадные в белизне. Чистые, с обликом и простоты ,и  изящества ,с  нехитрым ,повторяющимся орнаментом в обрамлении  узких,  зарешёченных храмовых  окон.С парадным ,выдвинутым боярским входом.

Прекрасный материал для написания этюдов для работ по старой, Годуновской Руси.
Храмы и колокольни стоя на высоком берегу смотрелись ,как маяки на дороге к богу. Виделись издали . И парили в воздухе в своей визуальной лёгкости.
В райсовете , на первом этаже  ЗАГС. Окна раскрыты настежь. Облеплены любопытными. Детьми. Тётками. Кто-то играет на баяне. Какая-то тётка криком в толпу комментирует происходящее внутри него. –Во! Она первая подошла…Во … наклонилась… расписывается. …. Витька чего- то мешкается..Тоже пишет…
Целуются…Считай бабы.. раз…два… три… нуууууу.
- Ничего .Катьк,  на свадьбе досчитаешь… чего здеся –то ..?
Всё искренне .Просто.И весело.
Какой-то мужичок ,увидев нас и сразу оценив,что иногородние , проявляет интерес и предпринимает попытку нас осувенирить.
- Как же в нашем городе без подарков?! Лапти плету. Любого размеру.   
   Сувенир.. задёшево отдам. Червонец   за пару. Лучше меня не найдёшь.
-  Да мы проездом.
-  Ну это ничего… Я здесь рядом. Видишь тот дом с белым узором. Я там .   
    если хочешь…. постой. Я мигом….
-  Ладно. Давай. ….
Лапти я купил. Они сохранились до сих пор. Висят на стене в мастерской и в них стоят кисти.
     День переваливал на послеобеденную половину. Останавливаться в городе не хотелось. На постой значило тратить деньги ,а их было немного. А ставить палатку на ночь на окраине было опасно. Надо было сдвигаться дальше в другой пункт. Раскрыли карту и прикинув расстояние и время ,решили двинуть в Ошевенск.
Прелесть путешествия в том и заключается.,что жизнь  в движении, и не знаешь где будешь вечером или через час.
Маршрут автобуса был длинным .Ожидающих на остановке его было много. 
Особенно среди будущих пассажиров выделялась старушка. С аккуратным свёрнутым пучком седых волос. Белым кружевным отложным воротничком
На чёрном шёлковом платье. Тёмными чулками и лакированными туфельками. Она привлекала внимание многих из стоящих ,своим необычным для буден обликом , и тщательностью в одежде.
Привлекла она внимание и старичка тоже лет за семьдесят. Чуть хмельного.  Маленького. С глазками голубыми горошинками. Бойкого на язык, качества которого уже проявил ,пытаясь со многими завести  беседу, чтобы скрасить скуку в ожидании автобуса.
- А куда это ты,краля,  собралась?
- А куда надо ,туда и собралась .
-  А что?Секрет таишь ?
-   А  чего докладывать-то  каждому?
-  А может я беседу завязать хочу?
-  Да уж вижу.
-  А может я приударить за тобой хочу?
-  А зачем ?
-  А затем !
-  Ишь какой ретивый кавалер нашёлся. Буду я с каждым разговаривать.
-  Ну и не надо. У меня всё равно уже давно в крючок согнулся.
-   Спасибо ,милок, что предупредил. А то бы в срам попала!- завершила разговор аккуратная старушка под хохот всех рядом стоящих невольных слушателей.
     Наконец разбитый грунтовыми дорогами автобус  подошёл . Салон  был забит пассажирами намертво.
Свободных мест не было.
Автобус  тронулся, мы сели в проходе салона на рюкзаки .

Ошевенск
      
    В какую-либо северную деревню не попадёшь ,оказываешься в избе и замираешь от чистоты и разумности окружения.
     Тяжёлые брёвна сруба, надёжные в своей массе говорят об основательности жизни и готовности  защитить в студёную  зиму.
     Широкие половицы из лиственницы ,которые выбеливаются временем и при кажутся розовыми при мытье, когда хозяйка заткнув за пояс подол, старательно их драит ,словно хочет дойти до самой сути и основы.
       Двери в дом ,массивностью соответствующие основательности жизни в этом суровом краю и уверенности его хозяина в своём ощущении жизни.
Всё основательно и неторопливо.
    Может и тянет поэтому вернуться на русский север ещё, раз там побывав.
    Ошевенск  был ни городом ,ни райцентром ,а просто русской северной деревней.
Возможно это был старый Ошевенск , так как  позже ,путешествуя мы вышли на райцентр со школой ,поликлиникой и другими прелестями цивилизации,и место тоже называлось Ошевенск. Автобус в своём маршруте мог затрагивать старый,  ,делать петлю,а уже потом
приходить в новый посёлок, именуемый   прежним именем. 
В этом первом, седом и по возрасту более полутаростолетним когда-то жил  народ зажиточный. О чём говорила каменная ,основательная ,но теперь полуразрушенная каменная церковь, построенная либо купцом-лесопромышленником , или  хозяином промысловой артели. В глазницах окон проглядывался расписной свод , и остатки убранства алтаря. Никаких чинных иконных рядов не было ,а от алтаря осталась только обрешётка ,на которой всё убранство когда-то видать и крепилось.
И поросший подорожником  квадратный пустырь посредине  деревни ,то-ли площадь, то-ли прежнее ярмарочное или торговое место.   
   Церковь когда-то окружала решётка с претензией на каслинское литьё, но время и её не пощадило и теперь она только на опорных , серых, гранитных столбах у входа торчала не довырванными чугунными обломками , как клочки когда-то густой шевелюры.
    Деревня  представляла одну улицу окружённую двухэтажными домами. Первый предназначался для скота в летнее время. С него проще выгонять скотину. И ухаживать за ней ,когда первый пробой заморозков серебряным инеем утренних подморозков схватит траву и как бы предупредит хозяев ,что скотину на выпас больше водить нельзя. Выгонишь её ? Одолеет её хворь от простуды. В нём она и зимовала. Он был скотным.
    На второй этаж в домах вёл широкий съезд. В зимнее время при глубоком снеге он использовался для увода на него лошадь с санями. Не бросать же  имущество  во дворе.
И не оставлять же животину на прокорм волкам или медведям ,которые здесь не редкость.
Так и жила крестьянская семья бок о бок со скотиной и запасами сена на зиму. Способная в своей автономии выдержать и лютый мороз и долгодневную непогоду, не выходя из дому, топя печь, ухаживая за детьми ,скотиной, коротая вечера при свечах, читая Евангелие, или старообрядческий Псалтырь при патриархальной и тихой жизни.
     Но давно прошло то время. Был тёплый солнечный вечер. Берёзы и ели окружающие седые, выбеленные дождями  и снегами дома , накрывали зелёную траву кружевом тени.
И они узорной ,северной, устюжской сканью ложились на яркую при заходящем  солнце, августовскую траву.
     Окна были распахнуты на улицу. Старухи и старики выставив на подоконник самовары ,прихлёбывая по старинке с блюдца, пили чай с сахаром вприкуску. И завидев нас, начали переговариваясь через улицу высказывать свои размышления -Кто мы ?Зачем прибыли и откуда? И чего за ящики несём? Мастеровые ли  люди?
    Видно было ,что прибытие в деревню новых людей для них событие. Некоторые старухи были в платочках ,с распаренными лицами . Была суббота. Банный день. 
      Начинало темнеть и темнеть как-то не по-северному быстро. Пора было подумать о стоянке и ночлеге. Обременять в деревне просьбами никого не хотелось и решили ставить палатку на окраине деревне в поле, развести костерок,  сготовить нехитрую еду  из макаронов с тушёнкой и чаем, и залечь. Планов набралось на следующий день много. Хотелось пройтись по другим деревням и посмотреть крестьянский северный быт.
И старые дома с северной резьбой. Даже по тому что увидели проходя деревню ,похоже что путешествие ожидалось познавательным и увлекательным.
     В темноте палатка не ставилась. Всё место было в кочках. Палатка кособочилась. Спальники корявились. То голова ,то ноги оказывались то на бугре ,то в спаде между ними.
   Утро наступило неожиданно рано и мы проснулись от крика. Высунувшись из палатки, и ничего не понимая ,мы увидели ,что к нам по полю  несутся с разных концов деревни с криками старухи.
Они окружили нас стаей птиц, и в гомоне и встревоженности их ничего нельзя было понять.
- Стоп, стоп, стоп. Давайте не все сразу. Чего переполошились-то  ? Бабоньки?!
- Да как же ? Как же? И хде легли-то ? У нас же это поле сызмальства для покойников- самоубивцев предназначено Здесь мы и их и хороним.
По- христиански-то их на общем  кладбище –то нельзяааа..Мы думали ,вас уже и в живых-то  нету…
- Да живы вроде. Испугались значит нас ваши самоубийцы.
- А кто ж будете?
- Художники!

   Из деревни в лес её окружающий  вело несколько когда-то дорог. «Когда-то» определение в данном случае было уместное. От них ничего не осталось. В зимнюю пору по ним похоже по ним ездили на дровнях, так как перегороживающего  дорогу обвалившегося сухостоя не было, и вдоль пробоев  леса дорога просматривалась определённо, но её затопленность болотной водой, с редкими кочками как бы предупреждало, что путешествие по ней в летнюю пору  будет не простым. Из разговора с местными знали ,что попасть в «центер» где поликлиника и « магазин»  можно , но летом по той дороге никто не ходит ,так как «зверьём опасна и дюже грязна».
Мы же тронулись.
      Есть правило прохода лесом на русском севере и в тайге. Увидишь человека – обходи. Не встречайся. Лес большой и сторон  обхода много.Встречный может быть «лихим». Об этом вспомнилось ,когда где-то  на повороте дороги метрах в шестистах, заметили всадника в синем бушлате. Ушли с просвета дороги в лес. Всадник остановился. Видно нас заметил и он. Покрутился на месте , и ,пришпорив лошадь, резким  галопом по грязи помчался в обратную сторону.
       Прыгая с кочки на кочку, часа через полтора подошли к первой деревне. Да и деревней-то её назвать было нельзя. Это определение следовало отнести к её прошлому. Отсюда давно ушли люди. Дома стояли чёрные ,выжженные многолетним  солнцем, застывшими коробами. С прогнутыми от времени ,как у старой собаки хребтом, коньками крыш.
      Крыши , подступы к крыльцам, когда-то дороги ,тропы к домам, нижние венцы брёвен  были , как ватой, укрыты рослым ,густым ,яркозелёным мхом- кукушкиным льном. Подступая к дому ,он пружинил под ногами и казалось что идёшь по перине. Топко  и мягко. Дома были открыты. Без замков и запоров. Словно ушедшие хозяева как бы говорили: «Милости просим. Живите ,если хотите».   
    Поклонившись на пороге домовому, вошли.
В домах было прибрано. Остатки медной посуды ,расставлены по самодельным полкам. И расписным стойкам и буфету в большой горнице. Но выбеленном и стеклом чищенном столе  в одной из изб стоял двухведёрный самовар. Сквозь прозелень меди просматривалось- « Тульский самоварный завод купца 1й гильдии Перепёлкина.. Поставщика Двора его Императорского Величества.»У дверей на бечеве висел красномедный чайник  в форме чугунка, с носиком- старый рукомойник северного быта. Хочешь помыться. Ткни подбородком в его широкую горловину, нажимая  на его ближний к себе борт , и он, будучи наполненным, выдаст тогда из носика порцию воды для обмыва. Красный угол избы был пуст. Иконы сняты. По старорусскому обычаю севера ,если хозяева покидали дом ,иконы снимались и складывались в широкую пасть русской печи ,в широкую ,холодную топку. Заглянув в горловину печи, там их и нашли. Они лежали аккуратно выравненной  стопкой.
      А вот ,чтобы понять возраст дома нужно было приподнять порог дома. При постройке дома под первое бревно стены ,у входа по обычаю всегда подкладывалась икона. Дом должен быть опираться на бога. И бог должен быть в душе живущих в доме и первым его жителем. Икона оказалась маленьким литым латунным образком  Святой Троицы в ковчежке –окладе из лиственницы, завернутый в два слоя бересты. Под сухим порогом береста не сгнила.
     Другой давно оставленный деревенский дом принадлежал человеку промысловому. Предметов быта было меньше , Зато оказалось много берестовых полуведёрных туесов наполненных чёрным дымным порохом. И войлочными пыжами.
     Всё напоминало путешествие во времени. Располагая к философии и размышлениям о жизни ,и её движению , росту ,подъёму и увяданию.
     Следущая  деревня несла другой характер. И была менее древней. Там  уже  кое-где торчали столбы  с обрывками проводов.На домах висели ржавые замки.. Окна были забиты крест –накрест. Но всюду тот же кукушкин лён. Неприятно удивило то, что около домов стали попадаться  разбитые в щепу иконы. Чёрные от дождей и опалённые солнцем.
Видно было, что дома бросили те ,кто ближе к нам по времени , кому прошлое не важно и не нужно. Найденные в траве и бурьяне мы их собирали, бережно очистив от грязи.
    В конце деревне ,перед выходом из неё, в поле косила серпом траву, видать для малой своей живности, пасущейся рядом козы,  одинокая старуха. На спине её был закреплён большой берестовый короб от плеч до поясницы, она наклонялась ,собирала  в пучок захватом траву ,подсекала серпом и лихо забрасывала её через плечо в короб. Больше никого в деревне не было видно. Некрасов в действии ,да и только.
Её лицо было подсушено солнцем , в сетке мелких морщин ,напоминая кору  дерево.
- Бабушка, а до райцентра отсюда далеко?
- Бабушка ?! Милок ,да у меня сынок во втором классе учится. В райцентре. Сюда раз в неделю наведывается ,когда машина бывает.
Стало неловко. Какой же была её жизнь, если она так отметила её лицо?
-А что, машина сюда ходит?
- Изредка. Раньше-то чаще было. А сейчас в деревне-то я одна и осталась. Все в центральную усадьбу перебрались. Уже поди лет двадцать. А остальные те дальние,- она махнула рукой в сторону из которой мы шли, - те вообще уже с   гражданской пустые. К ним же не пройти ,топь одна стала. Гиблые места.
- Не подскажите, где хлеба купить можно ?
- Чего не подсказать . Лабаз только на центральной усадьбе.
- А далеко это?
- Нет ,если по этой ,-она показала  на ту, вдоль которой стояли столбы без проводов,-то километров десять – двенадцать.
Прикинув время и расстояние ,поняли что надо возвращаться в лагерь.
Возвращаться  по топи в темноте представлялось малоприятным.
Оставалась надежда успеть, чтобы  в деревне ,рядом с которой стояла палатка, отовариться хлебом там.
    Дошли до места с последними лучами солнца. Ребята пошли разжигать костёр. Я отправился в деревню раздобывать хлеб.
Постучал в избу ,которая показалась хозяйственной и крепкой. Услышав хозяйский ответ приоткрыл дверь. Горница светилась свеженамытыми розовыми толстыми половицами. Аккуратная старушка по-хозяйски строго сказала ,- обувку сними и иди только по половику, видишь полы мыла.
Деревенский полосатый половик гостеприимно был расстелен от дверей до самых окон по горнице.
-  С чем пожаловал ?
- Не подскажите ,где хотя бы буханку хлеба купить можно? Пробовали до центральной 
   усадьбы дойти ,там взять, да силы переоценили . Не дошли .
- Ишь чего захотели. Туда не дойдёшь. А здесь в деревне сами его печём.Кем будете –то?   
   Художники, что с самоубивцами ночевали?
- Да . Студенты.Не продадите буханку?
- Не продам.  Дам. Не божье дело за хлеб деньги брать.
- Да как-то неловко.
- Чего зря говорить? Всё уже сказала. Деньги не возьму.
- Вижу у вас корова есть.
- Есть.
- А молоко купить можно?
- А вот за него деньги возьму.
    Незаметно прошли за этюдами две недели. Отпуск заканчивался. Пора было думать о возвращении в город.

     Возвращались тем же маршрутом- Ошевенск- Каргополь- Няндома. Через Плесецк.По дороге в Ленинград  думалось  ещё побывать в Кирилло-Белозерском монастыре и посмотреть фрески. И заскочить на Бесов Нос ,чтобы осмотреть петроглифы неолита.
Сделав это петля путешествия отпуска была замкнутой и полной.
 
Но на посещение   времени почти не оставалось. Надо было  ещё привести в порядок сделанные за маршрут этюды  и наброски, чтобы  восстановить и зафиксировать то, что пока помнилось и оставалось в памяти.

Вышел с Московского на привокзальную площадь.
И пошёл по Невскому.
С рюкзаком  и набитой папкой  зарисовок и набросков, пристёгнутой к этюднику.

Немногие деньги за путешествие были потрачены все.   ....
Оставалась мелочь.копеек 10.

Только на трамвай……

Апрель.2008.

============
работа автора