Меч-Ты Взлетающего Человека

Мне бы безумно хотелось, собрав все силы,
сконцентрировав свои мысли лишь на одном,
каком-то чистом, но ярком, важном
деле, месте, событии,
взлететь, поджав ноги.
Я бы напоследок оттолкнулся сильнее от горячего асфальта,
как будто поцеловав его знойную корочку,
поднял бы голову и, конечно, закрыл глаза.
Потом я бы взлетал с небольшой скоростью,
руками ловя улетающий воздух,
подставив лицо палящему солнцу и взволнованному ветру...
Я бы парил, ни о чем не думая,
оставляя наполненную жаром землю.
Вокруг я бы чувствовал только свежесть,
а легкий, разряженный воздух вдыхал бы с упоением.
И только, может быть, на мгновенье
меня настигла какая-то чуждая этой свежести мысль,
и я бы с неохотой открыл глаза и глянул вниз.
Увидел бы испуганное и слегка удивленное лицо женщины...
а потом вновь закрыл глаза
и продолжил лететь.

Как-то так случилось, что то утро решило всю мою судьбу. Почему оно меня об этом не предупредило заранее — непонятно. Просто в одну секунду ослепило яркой вспышкой и отправило отдыхать на тот свет. Никакого намека, каких-то противоречивых чувств, спотыканий, разбитой посуды, колющих болей в животе, негодующих взглядов, звонков и смс. Даже небо не хмурилось, наоборот, залилось прямо с утра золотым светом и с преувеличенной энергией изливало отражение через окно прямиком на мою подушку. Тогда я сладко потянулся, подумал о предстоящем дне и улыбнулся. В последнее время с улыбкой на лице я просыпался довольно часто — может, это и был знак?

В любом случае, утренние сборы прошли весьма обыденно. Чайник вскипел, напоследок смачно цокнув кнопкой, поделился со мной кипящей водой. Телефон залился весенними трелями, как всегда взбудораженный неспящими коллегами. Я надел пальто, солнцезащитные очки, с большим удовольствием — новые облегченные угги, посмотрел в зеркало, снова улыбнулся и вышел на площадку. Лифт приехал сразу, открыл свои двери и пустил меня погостить на пару минут. Синий грязный пакет лишь на мгновенье привлек мое внимание, потом я уже разглядывал свежий блок рекламы на стене. А за пару секунд до остановки лифта раздался тот самый взрыв.

Так как в тот момент лифт находился между первым и вторым этажом, особо катастрофических разрушений не произошло: выбило лестничный пролет, бетонные куски полетели вниз, а сама кабина лифта вместе с длинным тросом рухнула, продырявленная. Я так и остался в кабине лифта — да так, что остатки мои собирали довольно долго.

Конечно же, не такой смертью я хотел закончить свою жизнь. В 22-летнем возрасте я, в принципе, и не собирался этого делать. Как-то глупо получилось. За два дня до происшествия мне предложили должность редактора в «Комсомольской правде» регионального масштаба, месяц назад я с большими усилиями создал свою студию танцев. Да, в конце концов, я еще слишком молод и никаким образом не обижен на жизнь, а она, должно быть, не обижена на меня. В начале весны она потекла у меня по проложенной канавке так резво и настолько интересно, что искрилась прямо в глазах. Я шел по улице с высоко поднятым подбородком, подставив лицо светящему солнцу, а гордая ухмылка не сходила с моих губ. Мое новое короткое пальто, дорогущие очки, первоклассные угги, огонек в подкладном кармане, искрящийся уголек в зубе, бьющееся в весеннем ритме сердце, мой взгляд и мое солнечное счастье убедили меня лишь в том, что все будет, на самом деле, хорошо. Но никак не в том, что меня размозжит одним прекрасным утром о стены грязного лифта.

Как ни прискорбно, но это случилось. Вы скажите, что я слишком весело рассказываю о таком ужасном происшествии? Да, может быть, но в данный момент мне нечего бояться и нечему удивляться. Страх соскользнул с моего тела и улетел прочь. А вместе с ним и все живое, что когда-то искрилось и плясало.

Первые дни я сам пребывал в шоковом состоянии. Я гладил белую стену и думал об этой странной несправедливости. Вокруг все приятно пахло и окутывало меня. Я не должен был волноваться и переживать, однако ни ватные облака, ни низлежащий пух, ни белоснежные прозрачные одеяла, занавеси и шторки не могли успокоить меня. Иногда я резко поднимался и бежал к краю площадки, покрытой пухом. Тогда я разглядывал свою квартиру: вон моя книжная полка, забитая русской классикой, вон диван, который мне так и не удалось сложить обратно, старенький компьютер, который я уже давно не включал... И все блистает невообразимой чистотой... Мать протирает тряпкой мое денежное дерево и, конечно, плачет. Плачет она постоянно. 

Тогда, смотря на нее, я понимаю, что меня на самом деле тревожит. Мне хочется окликнуть ее, позвать. Тогда я бы указал на компьютер, она бы его включила... Тогда я бы указал на скрытую папку, названную в честь одного из персонажей Толстой, она бы щелкнула два раза по ней... Тогда бы она поняла, чего я на самом деле хочу.

Именно это чувство осталось у меня от прошлой жизни. Все убито, но чувство жажды осталось. В темной комнате я отыскал это серенькое чувство, обтер его локтем от пыли, посмотрел внимательно и уже больше не расставался с ним. Да и как расстаться? Я оставил там, внизу, что-то настолько важное и ясное, что даже здесь, в белом раю мне не до покоя. Нет покоя!!!

Когда мне было лет семь, я клеил альбомы с придуманными эскизами платьев и костюмов, в восемь – рисовал Мадонн в разных ракурсах дешевой акварелью с обязательным грязно-желтым нимбом, но в девять я случайным образом выиграл какой-то российский конкурс по бальным танцам и тогда понял, что к деятельности нужно относиться серьезно. А потому забросил недорисованных манекенов, Мадонн, других пафосных знаменитостей и занялся… сочинительством. С тех пор прошел все грани любительского графоманства: конечно же, создал свою страницу на Проза.ру, еще ряде литературных интернет-проектах, с успехом поучаствовал в городских конкурсах, без успеха – во всероссийских и международных. Пока не стал зарабатывать количеством тыков пальца в клавиатуру. Тогда-то я и забросил все свои любительские наброски и недописанные романы. Они собрались в черно-белую кучку и заняли достойное место в самом углу жесткого диска.

Иногда они подавали оттуда сигналы прямо мне в мозг, отчего становилось невероятно грустно. Со временем я научился блокировать и пресекать эти сентиментальные атаки. Однако, в последнюю зиму, невероятно холодную и дикую, мне довелось в самые пасмурные и морозно-беспощадные дни сесть за свой домашний компьютер, открыть те заветные папки и, прочитав свои недоделанные работы, мигом обзавестись коварной музой и провести всю оставшуюся ночь за написанием продолжений. В счастливые дни, в дни без особых забот и хороших новостей мне не было дела до них… в дни сумерек и страшных неприятностей меня влекло к ним…

Такой творчески наполненной зимой я, в конце концов, остался доволен – лежащие без малого три года рассказы, наконец, обрели форму, а два моих заветных романа вылились в нечто, по моему мнению, художественное. У первого было невероятно пафосное название – «Твои слезы мне всего дороже», но менять его я не стал: как-никак лет пять этот роман так назывался, будет невероятно жестоко его переименовать в столь зрелом возрасте. Второй имел название не пафосное, а, простите, чуть-чуть дебильное – «Пионы Гоба». Но и его переименовывать я бы не отважился – роман сам придумал себе имя, я тут не причем… Вообще, я их очень боялся, хоть и не подавал вида. Щелкая мышкой на текстовом документе, врывался в беспощадный бой, где проигрывал всегда Я, а одерживал победу какой-нибудь придуманной мною же стервец.

Так или иначе, полностью готовые произведения, скопированные и размещенные на бесплатных сайтах, дабы не потерялись невзначай, грели мою душу, настолько же сильно, насколько долгожданное весеннее солнце…

Я уже приготовил некую сумму денег для того, чтобы поиграть в писателя и издать сборник своих рассказов в 100 экземпляров. Друг дорисовывал обложку, типография цокала языком в ожидании денег, а погода все только улыбалась. Расцелованный и польщенный, обогретый и довольный, я так сладко потягивался по утрам в кровати, с таким кайфом прикрывал глаза в конце дня, а тут…

А тут меня взяло и разнесло. На куски. И все, что казалось мне важным, улетело прочь в темную трубу, сожглось в пепел и развеялось. А вот то, что казалось не очень важным, даже скорее шуточным и необязательным – стало невероятно важным. Самым важным. Архиважным!

Шуток моих уже никто не заценит, выбивающих газетных статеек – тоже, да и мои танцевальные преподавательские па вряд ли кто-то еще увидит. Осталось только то, сумрачное и страшное, сладкое и, что самое главное, исключительно мое – мои мысли, записанные на виртуальной бумаге.

Все мои литературные труды (те, за которые не платили денег) валялись в глубоко упавшей папке. Как же сейчас бы мне хотелось, чтобы их нашли… Кто-нибудь, вспомните о них!

Друг! Хватит смотреть стеклянными глазами на проезжающие автомобили. Вспомни, о чем я тебя просил, пошевели мозгами – найди их!

Товарищ менеджер! Хватит пить свое теплое кофе…, вспомни о том звонке провинциального чудака, который хотел напечатать в твоей типографии свои претенциозные произведения, сделай усилие, под напрягом корыстных мыслей – найди их!

Мои бесчисленные подруги! Хватит обсуждать приятное сочетание цвета гроба и моего галстука, вспомните, чем я донимал вас всю весну – найдите их!

Мама! Ты проделаешь дыру в журнальном столике, если будешь и дальше так усердно тереть ее тряпкой. Включи компьютер, поинтересуйся, чем я жил последнее время – найди их!

Долгое-долгое время я смотрел на каждого персонажа, сжимая губы, я надеялся, что кто-то все-таки вспомнит о том, что Этот человек был не просто любимым сыном, преданным другом, посредственным журналистом, и просто хорошим человеком… вспомните о том, что я сидел ночами и рассказывал компьютеру о своих фантазиях! Вспомните о том, что я был каким-никаким, но все-таки Писателем. Найдите их! Это все, о чем я вас так страстно прошу! Я хочу, и это единственное, чего я так яростно жажду, чтобы мои произведения Читали!


…...
Тогда я извел себя мыслями и надеждами. Я мечтал о том, что моя книга разошлась крупным тиражом, ее артхаусная обложка мелькала в метро и сумочках растроганных барышень. Ведь умершему человеку больше не хочется ни красоты, ни удобств, ему хочется лишь памяти, доброй и чистой. И это единственное, что мне было нужно, и чем я, по моему мнению, был незаслуженно обделен… И все из-за того, что самые близкие мне люди не сделали такую мелочь – не нашли мои произведения.

Ни друг, который плакал по ночам, ни подруги, которые плакали по ночам, не мать, которая плакала по ночам… Они не сделали ничего, чтобы помочь мне обрести память и любовь…

Они лишь вспоминали и любили меня…. Так! Постойте!!! Вспоминали и любили?...