3

                О мудрость – Время в двух слогах
                и сжатый опыт,
                попытки во спасенье лгать,
                болезнь циклопов,
               
                боязнь  циклонов, сквозняков…
                И где решимость?
                И неприятие оков?
                Непогрешимость?..
               
                В. Карпов


     Серов Эдуард Тимофеевич, уважаемый ученый, психолог и микробиолог, облокотился на спинку шершавого деревянного стула и негромко выругался. Девушка, сидевшая напротив него за письменным столом, закрыла синюю пластиковую папку и удивленно вскинула на него свои большие серые глаза. Девушка была очень молодая, с длинными серовато-пепельными волосами и милым лицом. Слева, прямо над сердцем, к небольшому карману ее голубой блузки был прикреплен бейдж с  загадочной надписью «Л.И.Н., ассистент». Звали ее Ирина.
- В чем дело, Эдуард Тимофеевич? – спросила Ирина.
- Ни в чем, - рассеянно отозвался он, - ни в чем… Ирочка, вы бы не могли еще раз повторить данные этих детей из 214-ой и 516-ой?
     Ира поморщилась:
- Какие же они дети, Эдуард Тимофеевич?
- Ну, вы не забывайте, что я их с раннего детства наблюдаю, - небрежно заметил он. – Так, давайте, прочтите еще раз. Мне нужны только сухие факты.
     Ира вздохнула и снова открыла лежащую на столе папку.
- Ну, вы же и так сто раз все это знаете, - тихо проворчала она, и принялась рассказывать, иногда заглядывая в записи. – В комнате номер 516: Коротко Алиса Викторовна, 19 лет, студентка третьего курса колледжа связи. Интуитик, логик, способна предугадывать поступки людей, различает, когда ей говорят неправду и легко разбирается в причинно-следственных связях. Поступила два дня назад. Общий показатель – 23-26 процентов. Розенштерн Евгений  Маркович,  23 года, студент пятого курса, физик. Психокинез (пиро- и телекинез) в зачаточном состоянии; может останавливать время до двух секунд (резервная возможность не стабильна). Поступил три дня назад. Общий показатель 21-22 процента. Комната номер 214: Коэл Дениэл, 21 год, приехал в Минск почти десять лет назад, закончил два курса по специальности психологии. Резервные возможности смешанного типа: интуитик,  психокинетик. В возрасте девяти лет был отмечен английскими учеными, как феномен, семья сменила место жительства несколько раз, чтобы избежать… так, ну здесь все понятно. Общий показатель – 27-28 процентов. И поступил он к нам вчера. Так… и Олейник Валерия Николаевна, 19 лет, студентка второго курса факультета журналистики. Ярко выраженный интуитик, может предугадывать события (неконтролируемо), видит сны о реальных событиях, которых еще не произошло или о прошлом, которое было ей неизвестно; тонко улавливает настроения людей и направления их мыслей. Наблюдался единичный случай телекинеза. Поступила сегодня, общий показатель – около 25 процентов. Контакт в комнате 214 налажен гораздо лучше, чем в 516-ой,  несмотря на невероятно короткие сроки… Это все, Эдуард Тимофеевич… что-то не так?
     Профессор Серов, закрыв глаза, сидел, без сил откинувшись на спинку стула. Лицо его было еще более серым, чем обычно.
- Эдуард Тимофеевич?
     Он медленно открыл глаза и тяжело вздохнул.
- Родители Олейник уже предупреждены? – спросил он шершавым, немного надтреснутым голосом.
- Еще днем у них был ДИН… то есть этот…  Иван Никитич. Теперь они считают, что их дочь уехала в Англию по студенческому обмену, и что сообщила она им об этом полгода назад.
- Чемодан Ваня собрал? – спросил Серов со странным выражением отвращения на лице.
- Что? А, ее сумка! Стоит в 301 комнате, все вещи, которые ей могут понадобиться…
     Эдуард Тимофеевич жестом прервал свою ассистентку и слабо кивнул.
- Это все. Спасибо, Ира, вы свободны. В восемь утра переведете Коэла и Олейник в 301-ую, у вас еще есть несколько часов, чтобы поспать.
- Коэл все еще отказывается признавать свое настоящее имя? - снова закрывая папку, уточнила Ирина. Эдуард Тимофеевич кивнул, и девушка чуть разочарованно покачала головой. Ну что за беда с этим парнем! А что, если вы ошиблись с установлением личности, и он – не знаменитый чудо-мальчик? Вслух, она этого, конечно же, не сказала.
      Профессор Серов дождался, пока Ира соберет бумаги, встанет из-за стола, и, наконец, выйдет из кабинета. Всего лишь молоденькая девушка… И, каким бы хорошим ассистентом она ни была, она ничего не понимает, не чувствует этой ужасной дилеммы. Но это приходит с возрастом. Когда-то он сам думал, что все просто и ясно, был уверен, что то, чем он занимается – дело благое безо всяких «но» (так что на всякие «но», если они находились, он с легкостью закрывал глаза), был до одержимости увлечен своей работой, мечтал создать центр изучения резервных возможностей человека. Создал вместе с другими учеными. Наблюдал, многое изучил, убедился в своей правоте… И вот тут-то и закончилось «просто и ясно». Вместе с ответами появились новые, гораздо более сложные вопросы: можем ли мы? Имеем ли мы право? Должны ли? Но он продолжал закрывать на них глаза по привычке – до тех пор, пока не это не становилось  слишком сложно.
     Сейчас был как раз такой момент. Как только дверь за Ириной закрылась, непроницаемый Эдуард Тимофеевич дал волю собственным мыслям и чувствам и испытал глубокое отвращение к себе и своим исследованиям. А если выражаться точнее   –  к методам этих исследований. Из тех четверых, что находились сейчас здесь, один только Розенштерн согласился принять в них участие, но и он не до конца понимал, на что идет, ведь для него все было смягчено и приукрашено, все спорные моменты благополучно обошли, а на сложные вопросы ответили уклончивой полуправдой. Профессор Серов сам разговаривал с мальчиком, обещал, что в центре  ему помогут научиться  управлять своими способностями (почему-то слово «способности» молодым людям кажется более уместным, чем «возможности»), он думал больше двух месяцев, но все же согласился и сам приехал сюда. А  потом к нему подселили эту девочку, Коротко, и, конечно, у нее началась истерика, а Розенштерн тоже стал сомневаться в правильности собственного решения. Они до сих пор не нашли общий язык, хотя по всем показателям должны были… Но стоп, о чем я думаю! Разве это главное?
     Разве мы имеем право забирать их сюда без их согласия? Разве это, и правда, для их же блага?  Да что мы знаем о них и о том, в чем должно быть их благо? Да, почти за десять лет наблюдений мы убедились, что возможности мозга таких ребят во многом превосходят возможности большинства, нам удалось выяснить, как именно проявляются их возможности. Но что мы знаем об их чувствах, об их стремлениях, их желаниях?..
     И разве это важно для нас?
     Эдуард Тимофеевич снова поморщился. Он испытывал отвращение не только к собственным действиям, но и к собственным чувствам, которые он приписывал скорее к слабости, чем к совести. Отвратительно было поступать так, это было… наверное, подло; но отвратительно было и сомневаться в том пути, с которого – он это знал – он не станет сворачивать.
     И, если уж он собирается продолжать исследования, то пора прекращать распускать нюни и подумать о другом. Итак, какие у нас тут реальные проблемы?
     Во-первых,  тот факт, что первая реакция на блоки почти у всех напрямую связана со страхом, сильно усложняет дело. Это совершенно не опасно для здоровья, и страх постепенно проходит, но
он приводит к неадекватной реакции ребят. Алиса Коротко совершенно не ладит с Розенштерном, и это не только вторая проблема, но, кажется, и следствие первой.  Коротко всегда проявляла себя необыкновенно спокойной и уравновешенной, так что, было полной неожиданностью, что она так сорвалось, когда включили ультразвуковое поле, почти полностью блокирующее резервные возможности мозга. Хотя, конечно, к этому добавился еще и естественный стресс. Но факт остается фактом: теперь Коротко подсознательно связывает своего соседа с этим страхом и стрессом, и чувствует к нему резкую неприязнь. Поселить их по-отдельности  - еще более жестоко, каждому из них сейчас необходима поддержка другого. Да… ситуация!
     Ну, и в третьих, Олейник. Безусловно, ее реакция на блоки и стресс была вполне приемлемой, но она не была нормальной. Ей удалось преодолеть ощущение страха быстрее, чем это возможно для остальных, учитывая то, что ее дополнительные возможности  были заблокированы. Значит ли это, что человек способен снимать блоки, обходясь своими обычными, «регламентированными» 12-13 активными процентами мозга?..
     От этой мысли Эдуарда Тимофеевича бросило в жар, но он тут же успокоил себя тем, что такие выводы были бы слишком поспешны, да и вряд ли такое в принципе возможно.   Вот только эта Олейник… что-то было неправильное в ее реакции на происходящее. В отличие от Коэла, который ожидал чего-то подобного (или, по крайней мере, должен был ожидать) девочка даже не предполагала, что в ее жизни может случиться такое. Ведь она так старалась быть, или хотя бы казаться обычной. И, тем не менее, она держалась, чуть ли не спокойнее всех, не устроила скандал, не пыталась сломать дверь, не кричала. Конечно, ее поведение нельзя назвать логичным, но что вообще может быть логичного в том, что ты просыпаешься в незнакомом месте, и тебе невыносимо страшно?..
     Профессор Серов вдруг вспомнил, как   девочка поняла, что Коэл, которого она видела впервые в жизни, напуган больше ее, и обняла его так тепло, как мать, сестра, подруга. Вспомнив эту картину, он внезапно ощутил прилив  грусти, смешанной с нежностью, жалостью и почти раскаяньем.  И тут же поморщился – как от боли. Такие чувства были непозволительными и лишними, это было атавизмом его человечности, а он не человек, он – ученый. Но и от этой мысли стало не менее гадко.
     Чувствуя себя загнанным в ловушку собственных противоречий, Эдуард Тимофеевич достал из шкафчика бутылку с золотисто-коричневой жидкостью и небольшую стеклянную рюмку. Белорусский коньяк отдавал бензином, но это было не страшно, ведь он обладал замечательным целебным качеством: немного приглушал совесть и позволял ненадолго забыть и снова запрятать на антресоли разума  идеалы далекой юности…