Как меня учили жить

Отец был строгий, как собака. Хотя, конечно же, случалось, что он меня и баловал, и жалел, но что касалось воспитания, он превращался в зверя.  Приглянулась мне однажды блестящая такая штучка, что лежала под крыльцом в грязи и курином пуху у моего приятеля Юрки Дикого. Несколько раз я нарочно ползал на четвереньках по сооружению из толстых бревен без перил, и ступенек из половинок таких же бревен, что бы разглядеть ее и убедиться в полезности. Очень уж заманчиво блестели ее волнистые бока среди тамошнего хлама. Лежала она без дела, а нам, как я решил, могла пригодиться. Эта семейка вороватая была, так что и огороды деревенские были для них как свои, и во дворе чужом могли они присвоить какую-нибудь мелочь. Могли молоток спереть, или топор, да и та пластмассовая крышка от мыльницы, наверняка была украдена. Вот и я решил ее переместить. Постарался вытащить ее прямо со ступенек, но не дотянулся. Пришлось обойти крылец, и подлезть под него. Для этого требовалось немало мужества. Ведь если бы меня увидели, то влетело бы как от Юрки, так и его сестры, братьев, а уже если бы отец его уличил меня в воровстве, тут бы вся деревня узнала, и быть бы мне битым до полусмерти. И вот, осознавая опасность, я все-таки достал эту заветную штучку, с нею выполз из под крыльца, сунул ее под майку и, как ни в чем ни бывало, прошел мимо окон их дома. Конечно же я не смотрел на них, и боялся, что увидят, спросят, что я делал в их дворе, но ведь для воровства всегда требуется некоторое мужество и отвага. Сельские дома наши тогда все стояли без заборов, не отгороженные от дороги. Маленький заулок между огородом и избой, тут же крылечко. А за ним ворота в хлев. Вот я уже и на дороге, никто не видел. Что почувствовал- облегчение и радость. Мне тогда невдомек совершенно было, что самое страшное, все-таки еще впереди. День прошел, вот и вечер, поужинали. Я вышел из дома, взял находку свою, и с нею показался "пред отцовы очи". Сидел он у окна, глядел на реку, как обычно, смолил самосад. Я, конечно же не был уверен, что он одобрит мой поступок, но была надежда и на положительную реакцию. Ему  и самому приходилось приворовывать. Ведь в хозяйстве же ничего не было. Ржавого напильника не найдешь, инструмента никакого. Гвозди он использовал по несколько раз. Ну и видел я что как-то появлялись то буравчик, то брусок для косы, то сама коса, вилы. Да и солому, или сена клок, бывало, что он заныкивал из колхозного стога. Ну и почему было не одобрить меня в таком смелом начинании, однако, случилось самое ужасное. Сам он не научился воровать, и  меня запугал так, что после этого я и думать не смел о чужом. И вот следствия: Как он прожил в бедности, и я повторил его судьбу. Видит он меня с этою экзотической вещичкой, и зовет в избу. Стукнул по стеклу пальцем своим толстым и потрескавшимся, строго глядит и манит. Все во мне упало, поднимаюсь по крыльцу, вхожу в прихожую понуро, а лицо уже загорается. "Что это у тебя там?",-спрашивает. Я пожимаю плечами, говорю, "Да, нашел." Ну и, конечно, будто миллион какой украл, оробел я, стою ни жив ни мертв, а он рявкнул только "пойди, и полож, где взял". Я думаю: "как это отнеси и положи, они же меня там порвут на части, если увидят, что я у них украл. Мать у печки слышит, строгие тона, спрашивает: "Чево там?". Думаю: " может она хоть его образумит, но нет, отец неумолим, глядит, и взглядом, будто вышвыривает меня за дверь. Пришлось толкать ее тяжелое полотно, и выходить вон. А дальше, ноги, как ватные, не хотят меня нести по сеням, на крылец, а я все равно удаляюсь, лишая себя возможности отговориться,  как-то доказать, что это же бросовый предмет, никому не нужный, выхожу на берег. Идти можно по дороге, а можно и у реки. Дом наш на высоком косогоре, я иду вдоль огорода к бане, потом спускаюсь к самой воде, иду по тропинке. На спине своей чувствую взгляды моих домашних. Мне кажется, что за мною следят и мать с отцом и сестра. Дойти надо до глубокого оврага, и там свернуть в деревню, чтобы оказаться в точке преступления. Но это выше моих сил. Я перехожу канаву с красною болотною водой, взбираюсь на противоположный склон оврага , где расположен огород Диких. Последние метры я уже преодолеваю на четвереньках, пригинаясь к выеденному овцами лугу.Мне хочется превратиться в букашку, чтобы меня никто не мог увидеть здесь у чужого огорода одного в вечерних сумерках. Но летний день еще не оставил деревенские пределы, и я виден ото всюду, как из за реки, так и от нашего дома. я, не распрямляясь, подползаю к яме, которую когда-то выкопал Юркин отец для силоса, бросаю в нее свой трофей, торопливо скатываюсь вниз опять к реке. Мне не ведомо, видел ли отец, куда я ее положил, как и то, что он знает ее начальное место нахождения, тем не менее, дальше уже хоть стреляй меня, я нести не готов, по сему, возвращаюсь домой. Отец, вроде как доволен, смягчен, спрашивает: "Отнес?" Я коротко, и не без облегчения киваю, и говорю "Да". Обидно? Я точно знал, что он пожалеет о своем упорстве, и уповал на небеса, потому, наверное и не плакал.