Как меня учили жить

Отец был строгий, как собака. Хотя, конечно же, случалось, что он меня и баловал, и жалел, но что касалось воспитания, он превращался в зверя. 

 Приглянулась мне однажды блестящая такая штучка, что лежала под крыльцом в грязи и курином пуху у моего приятеля Юрки Дикого. Крылечки тогда в нашей деревне у всех были одинаковы, это бревенчатый сруб примерно в высоту человеческого роста шириной метра два, и столько же в длину. Небольшая площадка сверху, перед входом в сени, обитая с боков досками по пояс, несколько ступеней во всю ширину его. Помню себя таким, что не стыдно было подниматься по ним не стоя, а на коленках и локтях.
  Эта вещица гладкая и лежащая среди сора меня сильно заинтересовала так что я несколько раз на четвереньках нарочно не только поднимался но и спускался, чтобы угадать, что же это такое.
Захаживал я в этот дом запросто, и однажды осмелился достать ее и взять себе. Ведь им она была явно не нужна, а у нас в доме ничего такого красивого не водилось вообще. Дикие же, наверняка сами откуда-то сперли, ибо из было три брата озорные и вороватые. Они и огороды чужие обирали, как свои, и во дворах могли что-то прихватить.
 В тот день Юрка не пошел со мной гулять, и уходил я от них один. Как обычно спускаясь, пригляделся я к блестящей вещице, попробовал достать со ступенек, но не дотануться было. Пришлось обойти крыльцо и подлезть под него с тыльной стороны. Я увидел, что это крышка от мыльницы, каких может быть видел в жизни одну или две где-то. Ну, уж коли залез в такую грязь, осмелился взять ее и задом вылезти. Надо было проходить мимо их окон, и я чтобы не видели, положил краденое под майку, и  не глядя на окна прошел на дорогу. Для этого требовалось немало мужества. Ведь если бы меня заметили за кражей, то изрядно бы высмеяли, отобрали, и влетело бы как от Юрки, так и его братьев, а уже если бы отец его уличил меня в воровстве, тут бы вся деревня узнала, и быть бы мне битым дома.

 И вот, осознавая опасность, я все-таки доставил ее к нашему дому, и положил за поленницами дров. Мне тогда  совершенно было невдомек, что самое страшное, все-таки еще впереди. День прошел, вот и вечер, поужинали. Я вышел из дома, взял находку свою, и с нею показался "пред отцовы очи". Сидел он у окна, глядел на реку, как обычно, смолил самосад. Я, конечно же не был уверен, что он одобрит мой поступок, но была надежда и на положительную реакцию. Ему  и самому приходилось приворовывать. Ведь в хозяйстве же ничего не было. Ржавого напильника не найдешь, инструмента никакого. Гвозди он использовал по несколько раз. Ну и видел я что как-то появлялись то буравчик, то брусок для косы, то сама коса, вилы. Да и солому, или сена клок, бывало, что он заныкивал из колхозного стога. Ну и почему было не одобрить меня в таком смелом начинании, однако, случилось самое ужасное. Сам он не научился воровать, и  меня запугал так, что после этого я и думать не смел ни о чем чужом.
  И вот следствия: Как он прожил в бедности, и я повторил его судьбу. Видит он меня с этою экзотической вещичкой, и зовет в избу. Стукнул по стеклу пальцем своим толстым и потрескавшимся, строго глядит и манит. Все во мне упало, поднимаюсь по крыльцу, вхожу в прихожую понуро, а лицо уже загорается. "Что это у тебя там?",-спрашивает. Я пожимаю плечами, говорю, "Да, нашел." Ну и, конечно, будто миллион какой украл, оробел я, стою ни жив ни мертв, а он рявкнул только "пойди, и положи, где взял". Я думаю: "как это отнеси и положи, они же меня там порвут на части, если увидят, что я у них украл.
  Мать еще у печки, как обычно прибирается, слышит, строгие тона, спрашивает: "Чево там?". Думаю: " может она хоть его образумит, но нет, отец неумолим, глядит, и взглядом, будто вышвыривает меня за дверь. Пришлось толкать ее тяжелое полотно, и выходить вон. А дальше, ноги, как ватные, не хотят меня нести по сеням, на крыльцо, а шагаю по сеням, перелезаю через высокий порог, и спускаюсь во двор, стараюсь что-то придумать в оправдание, или соврать бы, что за деревней в поле нашел, но нет, все-таки пошел в сторону деревни. Я подумал, что отец видел эту крышку у Диких и считал бесполезным исхитряться. Однако, пошел я к ним не по дороге, а по берегу реки.
  Дом наш на высоком косогоре, я иду вдоль огорода к бане, потом спускаюсь к самой воде, иду по тропинке. На спине своей чувствую взгляды моих домашних. Мне кажется, что за мною следят и мать с отцом и сестра. Дойти надо до глубокого оврага, и там свернуть в деревню, чтобы оказаться в точке преступления. Но это выше моих сил. Я перехожу канаву с красною болотною водой, взбираюсь на противоположный склон оврага , где расположен огород Диких. Последние метры я уже преодолеваю на четвереньках, пригибаясь к выеденному овцами лугу. Мне хочется превратиться в букашку, чтобы меня никто не мог увидеть здесь у чужого огорода одного в этот злополучный вечер. Но к счастью на на нашем берегу, ни на противоположном я никого не заметил. я, не распрямляясь, подползаю к яме, которую когда-то выкопал Юркин отец для силоса, бросаю в нее свой трофей, торопливо скатываюсь вниз опять к реке. Мне не ведомо, видел ли отец, куда я ее положил, как и то, что он знает ее начальное место нахождения, тем не менее, дальше уже хоть стреляй меня, я нести не готов, по сему, возвращаюсь домой. Отец, вроде как доволен, смягчен, спрашивает: "Отнес?" Я коротко, и не без облегчения киваю, и говорю "Да". Обидно? Я точно знал, что он пожалеет о своем упорстве, и уповал на небеса, потому, наверное и не плакал.