7 - Вдали

Стоило встрепанному, с едва мокрыми волосами, Малису вернуться из ванной, как Риса мгновенно выскочила из комнаты, не желая даже видеть его.
Струи горячего душа, ударившие по её плечам через минуту, заставили девушку вздрогнуть, и лишь потом расслабиться. Бессильно осев на пол, она прикрыла глаза, пытаясь разобраться с кавардаком мыслей, бесившихся в голове. Они же, как растревоженные муравьи, вовсе не собирались выстраиваться в логические цепочки. Действительно, больше походя на разъяренных насекомых, они по одиночке, а то и все вместе, жалили свою хозяйку своей неожиданностью и невыговоренностью.
Малис. Все мысли снова были лишь о нем. Уже который месяц… Нет, который год это продолжалось. Но будучи пятнадцатилетней легкомысленной девчонкой Риса и не подозревала, что её стычка с зеленоглазым механиком выльется для Рисы восемнадцатилетней в сумасшедшей в своей непостоянности любви.
Она так и не смогла разобраться, что же влекло её к нему, и что отталкивало, что заставляло её оставаться рядом с ним и проклинать его на все лады. Слишком неоднозначным он был человеком. Он мог постоянно орать на всех, язвить, хохотать над кем угодно, перечить самому Ней-Даль О’Риетте и не являться на собрания. Малис, подобая своему имени, являлся едва ли не символом ярости в столице, а уж про его участие в военных операциях все предпочитают отмалчиваться, а слабонервные вовсе не вспоминать – судя по многочисленным байкам, врагов он едва ли не на куски рвал.
Но никто, похоже никто не догадывался, что вся эта злость и все это презрение, которое он выливал ушатами на публику, это была лишь своеобразная реакция на всех. Малис не умел и не любил жалеть кого-либо. Он не умел и не хотел учиться говорить какие-то ласковые, поддерживающие слова. Не мог – и не требовал от других, пытаясь показать, что не нуждается в этом. Сколько раз Риса видела, как он молча возвращается с военных операций и запирается в комнате? Или же уходит сюда, в душ, садится под горячие струи и беззвучно рыдает? Рыдать… Он всегда говорил, что проявление чувств для мужчины не должно быть постыдным. И самые сильные имеют право на слезы. Но вот только и речи не шло о том, чтоб Малис показал кому-то своё перекошенное от боли лицо, по которому стекают прозрачные солоноватые капли.
Но было и такое, когда он давал себе волю. Тот треклятый день в пустыне, когда произошла самая жестокая на данный момент битва. Тот треклятый день, когда умер Вален Термон, отец Малиса. Тот самый день, когда умер Амек Баярд-Шан, отец Рисы. И когда Малис ввалился на аванпост с двумя трупами на руках, никто не осмелился подойти к нему – слишком все боялись посмотреть ему в лицо. Искаженное отчаяньем, злостью, болью потери и невыразимой яростью на себя самого – что не смог защитить тех, кто был ему дорог, кто воспитал его, кто дал ему его мечту и жизнь – жизнь одного из лучших механиков федерации. Это невыносимая боль, изнутри сжегшая все, что могла, бросалась в глаза всем, кто находился рядом с ним, и все понимали, что никто не в состоянии хоть как-то успокоить его. Риса очень хорошо запомнила ту ужасную ночь, с неестественно-желтым небом, когда они с Малисом стояли посредине площади и глухо рыдали – с хрипом, истеричными нотками и выражением безысходности, рыдали, прижимаясь друг к другу, боясь отпустить хоть на секунду. Боясь потерять последнее, что у них осталось. И то, что они судорожно сжимали друг друга едва ли не до хруста костей, пытаясь болью физической заглушить боль душевную, не было ни для кого удивлением.
Но это было лишь один раз… Больше Риса никогда не выдела в нем такого сильного проявления сожаления и понимания к ней или к кому-либо еще. Малис снова замкнулся в себе, не подавая виду, оставаясь все тем же злорадным ежом с тучей иголок, не ломающихся ни при каких обстоятельствах.
Он не хотел никого ценить. Не хотел возможно потому, что боялся, как боятся все, потерять тех, кого ценит. Но впрочем, такая причина не была ни странной, ни достаточной для Малиса. Почему-то он просто в упор не хотел замечать всего того, что делают для него.
Когда-то он сказал Рисе, что сделает из неё пилота лучше, чем её отец. Но в безудержной погоне за опытом и славой Риса как-то незаметно для самой себя вдруг начала отказываться от заданий, все больше и больше проводить времени в доме Малиса, дожидаясь его… А он, как-то точно так же незаметно, постепенно пресек почти все возможности для Рисы идти на передовую, сражаться и испытывать боль, которую испытывает любой солдат. Никогда не заботясь о том, как чувствует себя Риса, он оберегал её таким нехитрым методом, не давая ни единой возможности для неё хоть как-то пострадать. Но уж лучше бы он разрешал ей идти на амбразуру, нежели чем держал в стенах столицы. Причем, Риса даже не могла понять, как ему это удалось – усмирить её. С детства Риса была знакома достаточно многим своим сварливым и резким характером, не хуже чем у Малиса. Но постепенно, как-то непонятно для себя, она растеряла всю столь дорогую независимость и ершистость, став едва ли не покорной домохозяйкой и верной женой.
И это удивляло и бесило больше всего. Впрочем нет, не бесило. Просто доставляло неудобство. Она уже привыкла к этому.
Риса понимала, что не может сопротивляться против того, что он говорит, и уже почему-то почти никогда не могла ответить такой же резкостью как он. Боялась причинить ему боль? Но почему же она тогда позволяла делать с ней все, что угодно? Почему этот чертов Малис Шелдон, этот грубый и заносчивый монстр, как многие его называли, внезапно обрел такое влияние над ней? Эта сволочь, с чрезмерно развитым собственническим инстинктом, стала для Рисы действительно всем.
Девушка устало потерла виски и выключила воду, давая ей утечь. Как бы она хотела так же, как и вода – взять и утечь куда-то далеко, но ведь не выйдет… Девушка неторопливо вытерлась, одела свободную рубашку и вышла из ванной.
-Ты слишком много времени тратишь на него, забывая о себе. – Донесся до неё задумчивый голос Лили, сидящей в кресле в гостиной. Риса ошеломленно посмотрела на неё.
-Что?... – неуверенно переспросила Риса.
Ответа не последовало.
Риса ошеломленно отвернулась и поспешила в комнату. Малис уже спал, раскинувшись по кровати, но девушка не спешила пододвигать его и ложиться рядом – она бесшумно поставила стул рядом с окном, через которое были видны все три луны и уставилась на них.
Она и раньше знала это, знала, и как-то пыталась забыть, не обращать внимания, считая, что он уже сделал очень много для неё, и теперь настал черед расплачиваться. Но лишь после слов Лили в голове как-то прояснилось. И вправду – последние полгода Риса посвятила исключительно Малису. Даже брата она стала видеть так редко, что даже начала забывать его голос и его черты лица и характера. И уж не стоит говорить про остальных друзей. Дома Малис их не хотел видеть, особенно Балсиера и Лайсе, считая, что в любой момент Риса может уйти вслед за ними.
Тогда, значит ей нужно на время уйти от него. Как-то действительно скрыться от этой пугающей опеки. У брата? Нет, найдет. Друзья? Тоже не выйдет. Командировка?... Подойдет, да и разрешение на поездку не так уж и сложно достать – добровольцев всегда мало, а уровень Рисы позволит ей не умереть на задании.
Тогда нужно с утра бежать к Ней-Даль О’Риетте . Затем собирать вещи. Пока Малис не увидел. Если так и не заметит – Риса оставит записку, или попросит сказать Клода. Заметит – главное выдержать скандал. Что бы он не делал, она не должна сломаться.
А ключи? Те самые злосчастные ключи? Взять с собой? Он может подумать, что она обязательно вернется, а этого не хотелось бы. Оставить ему? Подумает, что дела с ним иметь больше не хочет или же что она снова оставляет их ему для ожидания?
Ладно, с ключами разберемся позже…
Риса с трудом дождалась рассвета и убежала к Ней-Даль О’Риетте . К её счастью, остался лишь один билет, на полдень этого дня. Обрадованная девушка кинулась домой, собирать вещи.
Малис заметил не сразу, что происходит, но ближе к времени отлета он все же заглянул в комнату, чтоб увидеть, как Риса складывает последние вещи.
-Что ты делаешь?
Голос можно было бы назвать ледяным, если бы не целая гамма плохо скрываемых чувств. Раздражение, недоумение, недовольство, даже легкий испуг.
-Вещи собираю, а что, не видно? – будничным, едва ли не смеющимся голосом ответила Риса, продолжая складывать вещи в походную сумку.
-Что это значит?! – рыкнул Малис, одним рывком переворачивая сумку, заставляя вещи рассыпаться обратно по кровати. Теперь в его голосе были лишь едва сдерживаемая ярость и недовольство. Риса цокнула языком и вновь терпеливо начала складывать вещи, избегая смотреть ему в лицо.
-Это значит, что я уезжаю.
-Куда?!
-Командировка. – Равнодушно бросила Риса, поправляя сумку и внезапно решительно глядя Малису в глаза.
-Ты никуда не поедешь. – Зловещим глухим голосом ответил механик.
-Да ладно. – Усмехнулась девушка. Немного бледная, с слегка опухшими от бессонной ночи и множества слез глазами, она тем не менее была решительна в своих намерениях. – И кто это меня туда не пустит?
-Ты никуда не едешь!
-Ой, не надо. Что ты мне сделаешь? Я уже подписала договор на два месяца, и не в одном экземпляре, так что уничтожить ты его не можешь. Билет куплен, и он уже у контролера. И что же ты теперь сделаешь, чтобы не пустить меня? – воинственно спросила Риса. – Не дашь вывести машину из гаража? Ну-ну, я возьму ту, что стоит в моём домашнем гараже.
-Я поеду с тобой.
-Не выйдет. – Пожала плечами Риса. – Билет был последним, точно, а меняться с тобой никто не захочет. Тем более, не дай бог тебе приехать на следующий месяц. Я уеду в пустыню и не буду возвращаться до тех пор, пока ты не окажешься в столице. А мало ли, что случится со мной во время такого ожидания…
-Да ты!... – Малис занес руку чтоб ударить девушку по щеке, но остановился, его глаза пылали от ненависти и отчаянья. Риса смотрела ему в глаза, не отворачиваясь, не уводя взгляда, не подчиняясь беззвучному злобному воплю «Не смей».
-Да. Я. Уезжаю. И точка.
-Ну и катись! – вспылил Малис, выходя из комнаты. И тут, он сделал самое страшное, что только могли представить все обитатели дома – он от души разъяренно хлопнул дверью. Дом содрогнулся и застонал, жалостливо, недоуменно, словно спрашивая – за что? Но хозяин не ответил, стыдливо пряча глаза и скрываясь в гараже.
Через полчаса Риса стояла перед дверью гаража, рядом со своей машиной, подкидывая на ладони легкий ключ с незатейливым брелком из разъема. Подкидывала, и не знала – куда же все-таки девать этот ключ. Неизвестно, сколько бы она так стояла, если бы перед ней не оказалась белая ладошка Лили, которая с молчаливым предложением стояла перед Рисой. И Риса, с надеждой глядя на спокойное, чуть улыбающееся самоуверенное лицо, отдала ей ключ, а потом молча залезла в кабину и отправилась к порту.
Она стояла на причале до последнего, с какой-то непонятной надеждой оглядываясь на широкую улицу, ведущую к порту. А потом, когда громкий голос динамика оповестил о минуте до отлета, вспрыгнула наконец-таки в корабль и забилась в дальний угол салона, сжавшись в тугой клубок с нервно подрагивающими от едва сдерживаемых рыданий плечами.
Он не пришел.
Может, это к счастью.
Но впереди два месяца жизни без него. И она плохо представляла эту жизнь…