Катастрофа

           Конечно, это не было катастрофой, но всё-же, жутко неприятно. Да и от себя я такого не ожидал. Воспитанный, интеллигентный человек, а тут такое… ну, хоть не вспоминай!
Да теперь, чего уж. Что было, то было. Не вычеркнешь. И не забудешь.
И ведь, что обидно! Только устроился на новую работу, планов громадьё, мечты… и всё под откос.
       Утро начиналось с репетиции. Я играл на гитаре в одном из ансамблей Ленконцерта.
Туда меня пригласил знакомый барабанщик, Серёга Топорков. В бас играл Мишка, а наш руководитель, с громкой фамилией Садовников, был пианистом. В то, незапамятное время, фамилия директора Ленконцерта звучала так же, как у нашего Коли. Однако, нашему Коле это никогда не помогало.
      Вечером мы должны были аккомпанировать одному известному певцу, на концерте в Доме офицеров, к тому же, Заслуженному артисту, если не путаю.
      Коля был немного сутулый, с выдвинутой вперёд нижней губой, довольно флегматичный, но добрый парень. Аккомпаниатор он был отменный и все это знали и ценили.
       - Ну, что чувачки, с первой цифры и до четвёртой, поехали… Раз, два - раз, два, три…
      Голос у него был немного гнусавый и при этом он ещё и шепелявил.
       - Стоп, стоп чувачки! Чё это за грохот! Серёга, тарелки оставь в покое, задолбал ты меня с утра! И так башка разламывается, имей понятие, на вчерашних дрожжах держусь. Видишь, терплю, с вами тут… а ты, Саня! Ну, чего ты скребёшь по струнам, поменьше старайся. Песня-то, не про фашистов, а про тех, кого они собираются грохнуть! Усёк разницу, Шура? Давай поласковей, да и мне полегче будет. Поехали… раз, два - раз, два, три…
Господи, когда ж это кончится! Ладно, хрен с вами. Я сам всё сыграю. Да, там и играть нечего. Вы мне просто по цифрам подыграйте, я отмахну. В общем, ботва всё это. Пошли отсюда.
         И мы, довольные благополучным концом репетиции, всей бригадой выкатились на Невский. До концерта оставалось  ещё часов шесть. Делать было нечего. Пацаны убежали. Остались только мы с Колей.
        - Ну, чего Шура, куда лапти навострил? Может, со мной до конторы пройдёмся?
Мне там кое-какие бабки должны, да и познакомимся поближе. Ну, как ты?
  Статус подчинённого не позволил мне отказаться от столь любезного предложения. Хотя я и догадывался о причине его интересе к моей скромной персоне. Мы довольно быстро дотопали до здания Ленконцерта, где мой Коля выцарапал некую сумму денег, и пошли в сторону Загородного.
        - Пожалуй, стоит нам в столь промозглый день согреть душу нахлынувшим винишком!
Ты как относишься к духовной пище?
        - Да я, Коля, как-то не очень расположен, вечером-то концерт. К тому же, как ты понимаешь, для меня первый. Волнуюсь немного.
        - Ты чё Шура! Ты, который семь лет оттрубил в театре, профессионал, да для тебя это семечки! Да тебе и делать-то ничего не надо. Стой себе, шкрябай по струнам и смотри на меня. Я ж сказал – всё сыграю! Да пацаны поддержат. Ты думаешь, они сейчас куда рванули? Ноты учить? Нет, брат, они прямиком к Пяти углам полетели, а знаешь, почему?
Там, разлюбезный мой Шура, портвейн разливают недорого и качественно! Тебе знакомо это святое место? Нет? Ну, вот давай и познакомимся. Всё будет путём! Беру ответственность, а также оплату нашего возникшего праздника на себя. Идёт?
            - Идёт, скромно ответил я, испытывая некоторое волнение.
         У Пяти углов народ кучковался неторопливый, с философским складом ума и проникновенными глазами. Мы протиснулись между столиками и устроились в дальнем углу.
         - Сюда наши музыковеды любят наведываться, поэтому светиться нам, дорогой Шура, ни к чему. Вот здесь, в скромном уголочке, мы и устроим наш скромный профессиональный праздник. Как я понимаю, любезный Шура, нас интересует по двести граммов замечательного напитка, с незабываемым названием – «Три семёрки»! Ты, только вслушайся! Как звучит! Это ж опера, симфония, Пушкин, в конце концов! Ты готов?
         - Коль, может по сто и хватит?
         - Шура! Не позорь мои седины! Ты на время-то глядел? Мы ещё двести раз успеем протрезветь!
         - Ну, давай, промямлил я и вздохнул тяжело.
         - Да не кисни ты, не порть праздник. Скоро на гастроли поедем, представляешь Сочи, Ялта, Сухуми. Эх, Шура, всё у нас с тобой впереди…
        Надо признать, что напиток с этим замечательным названием подействовал на меня своеобразно. Сначала появилась необыкновенная лёгкость, и по всему молодому организму разлилось веселье и тепло. Правда, это продолжалось недолго. Потом наступило отупение и полная потеря памяти. Но тогда я ещё этого не знал.
           - В конце концов, в этой вредной профессии есть счастливые моменты, уткнувшись мне в ухо, шепелявил Коля. И знаешь, какие?  Время между репетицией и концертом!
     Теперь я уже не вспомню, сколько же мы выпили этого чудесного напитка, впрочем, также я не помню, как мы покинули этот уютный дом. Очнулся я уже в Доме Офицеров.
До концерта оставалось минут двадцать. Открыв глаза, я увидел лица моих закалённых товарищей, Серёги и Мишки.
           - Вы где гады так нажрались? – шипел Серёга мне в лицо. Очумели совсем? Народу полный зал! Матусов уже здесь, хотел пройти пару песен, а с кем, извините, прикажете? Вас-то, нету с Колей!
           - А где он? – простонал я.
           - В туалете, к концерту готовится наш маэстро.
           - Ладно, не злись, сыграем как-нибудь…
           - Как-нибудь здесь никому не надо, здесь тебе не театр!
           - А причём здесь театр? Чего ты завёлся? Я уже почти в норме.
           - Ты-то в норме, да вот Колюнюшка наш в глубокой заморозке, а играть-то ему.
Все вступления, проигрыши, всё на нём. Мы-то чайники!
         Колю я увидел минут за пять до начала концерта. Он уже сидел за роялем. Видно, кто-то привёл его туда и оставил в безжизненном, статичном состоянии. Смотреть на него без боли, было не реально. Я подошёл и спросил – Ну, как ты, брат?
             - Хршо. Не бзди, всё слабаем, как надо. Смри на меня. Конец связи.
     Глаз у него не было, как и выражения лица. Он потихонечку раскачивался из стороны в сторону и периодически, негромко постанывал. На Серёгу я не смотрел, понимая, что подвёл не только себя, но и коллектив. А Мишке было всё равно, он уходил в отдел варьете, в ресторан «Тройка». Очень популярное и денежное в те времена место.
      То, что происходило дальше, без содрогания вспоминать невозможно. Концерт вёл популярный конферансье Григорий Баскин. Он вышел, как всегда элегантно поклонился и объявил о начале этого грандиозного зрелища и слышища. Уходя со сцены, благожелательно посмотрел на нас, ещё не подозревая, с кем он находится на этой сцене.
         Надо сказать, что Серёга с Мишкой тоже не теряли время зря и попотчевали себя определённым количеством огненной воды. Но опыт! Вот, что имело огромное значение!
Они стояли на сцене и мило улыбались ничего не подозревающей публике, с лицами успевающих учеников, аккуратно причёсанными головами, с глазами, отметающими всякие сомнения в их трезвом образе жизни. Я же был угрюм и зол на самого себя, на Колю с его чудесным портвейном, а потом и на шипящего конферансье.
         С первого же прозвучавшего аккорда стало окончательно ясно – концерт мы не доиграем. Вопрос был, только в том, когда это случится. Я имею ввиду, когда взбешённый артист набросится на нас всей, своей авторитетной и немаленькой фигурой и начнёт оббивать сцену нашими головами.                                Совсем позабыв сыграть вступление, наш Коля, как то задумчиво, играл одному ему известную и тихую мелодию. Он был поглощён этой волшебной музыкой и ничто на свете не могло остановить этот, посетивший его, порыв. На Матусова было страшно смотреть. Наверное, он заслуживал такого тонкого понимания нашим Колей его творчества. Но не сейчас и не здесь. Зал замерев, смотрел на знаменитого певца, а тот тянул свою патриотическую песню под немыслимо печальный и, какой-то отрешённый аккомпанемент скорбящего пианиста.               
     Улыбки не сползали с лиц наших зубров Серёги и Мишки. Они, тонко понимая момент, всем своим видом показывали – всё в порядке! Мы здесь! Давай, давай дальше. Не бзди, прорвёмся. 
      Но спина популярного певца говорила об обратном. Он пел сквозь стиснутые зубы и мечтал. Ах, как же он мечтал убраться со сцены, обернувшейся для него местом позора и скорби. Гриша тоже от него не отставал и тряс из-за кулис своими, ухоженными руками, сжатыми в неубедительные кулаки.
        А закончилось всё просто. Надоела нашему Колюне вся эта тягомотина и он, вдруг, как-то весело улыбнувшись и глядя в какие-то, заветные для него дали, со всей своей молодецкой удалью ударил по клавишам, как бы призывая испуганную публику обратить, наконец, внимание и на талантливых музыкантов. Этот аккорд прозвучал залпом Авроры.
Матусов обернулся к нам. Слёзы стояли в его честных глазах. Слёзы благодарности и всепрощения. Он медленно двинулся в кулисы и уже никогда из них не появился. Гриша чёртом выскочил на сцену и объявил об окончании концерта по техническим причинам, при этом выразительно оборачиваясь в нашу сторону.
           Но мы были суровы. Собирали инструменты, сворачивали шнуры, и высоко подняв головы, покидали сцену под стук собственных копыт.
Подскочивший Гриша зашипел мне в ухо – И где ж это, молодой человек, Вас учили уходить со сцены, засунув руки в карманы!!?
        - В театре!… огрызнулся я.

                20.04.09
20.04.09