Для души и для выгоды

Моя неуёмная вера в окружающих меня людей не даёт сбоя, не смотря на постоянные попытки вывести её из строя. В детстве и юности слишком толстокожая, чтобы подозревать, я была доверчива до тупости. Если слово вложено в уста, значит, оно свято и не надо клятв и обещаний. Они только портят общую гармонию. Первый удар я помню отлично, и связан он был с вопросом, откуда берутся дети. В детском садике в средней группе мне шепотом поведал об этом мой друг Андрюха. Я немедленно воспылала справедливым гневом, мотивируя гнев тем, что если бы это было так, то детей бы ни у кого не было, а если бы и были, то родители меня наверняка бы предупредили о таком безобразии. Придя домой я гневно сообщила папе, что Андрюха заблуждается, раз такие гадости говорит. Реакции родителей я не помню, но им удалось меня убедить, что всё не так. И вера моя не пошатнулась, даже не дрогнула. Каково же было изумление, когда лет через шесть я поняла, что прав был детсадовский друг, а родители ошибались. У меня и мысли не возникло – что обманывали. Постепенно я для себя разделила враньё на две принципиально разные группы: «для выгоды» и «Для души». Я врала только для выгоды. А моя лучшая подруга была мастером вранья «Для души». Я слушала её истории и верила. Верила каждому слову и не хотела усомниться, просто не могла себе позволить. Она врала самозабвенно, веря в своё вранье. А я, чем старше становилась, тем искусней врала для выгоды. Меня отучали. Упорно и целеустремленно. Хотя это наверно одно и то же? Лучший способ сделать человека уязвимым это отучить его врать. Для этой цели годится одно очень сложное средство, но действенное. Бойкот. Почему сложное? Если вы любите своих детей, очень сложно сделать вид, что они не существуют. Но моим родителям это удалось, правда, не надолго. И моё умение врать сменилось умением претворяться. Бойкот мне пришлось испытать лишь однажды, но я никогда не смогу повторить подобный опыт со своими детьми, хотя иногда и грожусь. Иногда, придумывая отговорки, и выкручиваясь из сложных ситуаций я слышу мамин спокойный голос предвещавший мне это неслыханное и потому вдвойне страшное наказание. И тогда я отвожу глаза, мысленно посылаю всех подальше и говорю правду. Если человек хочет правды – он её заслуживает. И последствия – это его проблемы, а не мои. Если мне всё же очень не хочется огорчать ложью собеседника, я ему нежно сообщаю, что не намерена делиться с ним своими мыслями. Не хочет слушать колкости – пусть не спрашивает. Так вот бойкот:
В шесть лет я подружилась с девочкой из "неблагонадёжной" семьи. Она и сейчас моя лучшая подруга, вот уже тридцать лет. Но папа у неё работал в органах, мама-кандидат вела лекции в институте. А я, как Павлик Морозов всё время дневала там и ночевала. Родители моей подруги тоже испытывали резкий дискомфорт от присутствия в доме наглой еврейской девчонки, но никогда не вмешивались. Теперь я понимаю, что они относились ко мне совсем неплохо. Меня брали с собой в семейные поездки к бабушке и на дачу. А мои родители возили нас вдвоём в летние отпуска. Теперь понятно, как им приходилось изворачиваться  врать, чтобы мы не слышали «взрослые разговоры». И тем и другим. Вдвоём с ней мы были чемпионами вранья. Однажды папа застукал меня в окне напротив ( наши квартиры были видны из окон друг друга), и позвонил моей подруге по телефону. Она сказала, что не видела меня с утра. Дома мне был выписан счёт и обещано страшное наказание - если солгу ещё раз. Но ровно через неделю родители узнали, что целую четверть я прогуливала музыкальную школу! ЧЕТВЕРТЬ! При этом я красиво рассказывала об удачных академических концертах, о похвалах преподавателей и других своих талантах и достоинствах. Выведя меня на чистую воду, родители, посовещавшись, объявили мне бойкот. Три дня я блаженствовала, на четвертый - решила помириться - не тут-то было. Семья меня не замечала и проходила мимо, будто меня не существовало в принципе. Тогда я стала искать выход. Как сейчас помню то страшное чувство безразличия, которое я испытала, найдя решение. Напротив нашего много-подъездного дома находилось рабочее общежитие. Мы часто проводили время под его окнами, жадно впитывая родной неприкрашенный язык и «честные беседы» рабочих семей, На четвертый день бойкота из окна общежития выбросилась беременная женщина, разбившись насмерть. Выкинулась она со второго этажа, прямо мне под ноги. Упала на живот и больше не шевелилась. А я замерев стояла над ней разглядывая внимательно кровавое месиво расползающееся по мокрой земле. А думала я тогда только об одном, как сыграть. Я пришла домой, за мной прибежали соседи, чтобы сообщить родителям пикантную новость. Бойкот был отменен, я сыграла шок, и это была моя последняя ложь родителям. Теперь понимаю, что не сыграла, что шок был, но меня защитило враньё моей подруги. Мне удалось убедить себя, что это была игра. Вспоминается ещё один случай. Однажды, в средней школе, мы разработали с ней операцию. Я для выгоды. Она для души. Обоим хотелось прогулять школу, но я к тому времени уже разучилась врать своим близким, и поэтому сообщила, что собираюсь прогулять школу, и папа написал объяснительную, не помню, какую причину он указал, но меня просто отпустили с уроков. Мы договорились, что моя подруга тоже уйдет после второго урока, только не обсудили как. И я решила ей помочь. Позвонив в школу и назвавшись соседкой, я сообщила, что она заливает мою квартиру, и нужно срочно отправить её домой с ключами. Она к этому времени разыграла жалостную сцену растяжения шейных позвонков и была отпущена домой. Причём, провожать несчастную было поручено нескольким одноклассникам. Получив звонок от «соседки» директор школы решил, что его ученица со свернутой шеей вдобавок потеряла сознание и заливает соседей, заткнув слив в ванной собственным бесчувственным телом. На спасение мнимой соседки – меня, и несчастной больной – моей подруги, был снаряжен целый отряд тимуровцев. Убедив её одноклассников, что потоп уже устранён, мы засели за написание нашего детского романа. Я обратила внимание, что горе-больная неестественно выворачивает шею.
- Расслабься, ты уже не в школе. Поверни голову.
- Не могу, - со стоном сказала она. Кажется, пока я притворялась, я её действительно свернула.
До сих пор помню её рассказ об огромной птице, которую она случайно увидела на задворках кинотеатра ночью. А потом долго выбирала другую дорогу.
Несколько лет после школы мы врали по отдельности. Я уехала с мужем в другой район. Встретиться никак не удавалось.
Проболтавшись по сьемным квартирам, мы вернулись в родные пенаты. И вот, соорудив целую пирамиду из экзаменов, курсовых и лабораторных я отправилась в соседний подъезд. Сочиняя очередной рассказ, я вдруг спохватилась, что теперь уже обманываю не родителей, а мужа. И зачем? Я же обещала себе никому не врать. Я позвонила ему, и в последний момент не смогла сказать, что прогуливаю институт. Но он – бывший разведчик, всё понял. Передавай привет нашей соседке, хмыкнул он., и нам стало понятно, что врать я разучилась окончательно.
Теперь своих детей я учу врать. По необходимости. Чтобы не застывали в ступоре, как их мать, когда надо выкручиваться, а умели промолчать, дать отпор, и если надо выдумать красивую историю. Наверно это непедагогично, зато полезно.