Сказка. ч2. гл. 5. раздел 2. cлеза иуды

РАЗДЕЛ 2. CЛЕЗА ИУДЫ

  Мы жили в Раю, вернее сказать, существовали, ибо ничего общего с привычным нам пониманием земной жизни тут не было. Каждый из нас занимался, чем хотел, но желаний почему-то почти не возникало. Подобное существование смахивало на пресловутую Нирвану, но все-таки разительно отличалось от представлений Будды о пределе совершенства. Каждый мог что-то вспоминать, переживать, делиться впечатлениями с друзьями, вкушать нектар и амброзию.
  В этот день апостолу Иуде почему-то не спалось после обеда. Он лежал под кроной апельсинового дерева и  тихо грустил. Ему вспомнились далекие дни тридцать третьего года Новой Эры, а, если точнее – еврейский праздник кущ, или шалашей, позже получивший название Пасхи.
- Эх, люди, люди! – вздыхал он. – Живете вы в вечном грехе; среди вас праведников – раз, два, да и обчелся, да и те, как правило, из числа вчерашних грешников. Зачем же на других-то все валить, скажите на милость? Что за нелепую легенду сочинили вы обо мне?!  Объявили меня предателем, приписали мне гибель Учителя, а я, между прочим, совсем здесь не при чем. Да разве бы я на это пошел даже под страхом распятия или растерзания тиграми?! Все ведь было совсем не так, как описано в выдуманных лет сто спустя после событий Евангелиях.
- - Что, Иудушка, не спится? – участливо спросил подсевший к дереву с другой стороны Бука. – Поделился бы своим горем со старыми друзьями, если, конечно, есть желание. Мы ведь, между прочим, такие же серафимы, как и ты, и нам не безразлично, в каком настроении пребывает наш товарищ!
Но Иуда молча отвернулся от Пришельца и продолжал хандрить, что-то бормоча себе под нос.
Подошел Дух, поздоровался со всеми (и когда только успел научиться хорошим манерам, старый грубиян и хулиган!), и попросил закурить. Бука молча протянул ему портсигар, и Азазелл затянулся дымом “Гаваны”.
- Так о чем речь? – спросил  бывший дьявол, а теперь серафим шестого класса.
Иуда, сообразив, что теперь, пожалуй, уже не отмолчаться, поведал друзьям по Раю свое давнее горе.
- Всем вам известен старинный новозаветный миф о страстях Господних, - начал он свой рассказ, - но в действительности все это выглядело, мягко говоря, совсем иначе...
В Иудее закипали страсти. По городам были расставлены римские гарнизоны, то есть мы в очередной раз утратили независимость. Что ж, такова печальная участь всех маленьких, пусть и злых, народов. Но мои соотечественники, упорно не желая мириться с действительностью, денно и нощно мечтали, как бы избавиться от иностранного военного присутствия. Положа руку на сердце, должен вам сказать, что как под гнетом оккупационных войск, так и при “своих” царях жизни евреям не было. И в самом деле, какая разница висельнику, на каком языке разговаривает палач? Разве родная веревка милее, или мыльнее зарубежной? Но евреи, особенно из числа левитов и простонародья, столь искренне ненавидели римских легионеров и представителей власти, что свои деспоты стали казаться им чуть ли не отцами родными, ангелами-хранителями. Спроси у них, чем же так плохи потомки Энея и Ромула, они бы сразу и не ответили, а, подумав, ляпнули бы что-то вроде: “а зачем они свинину жрут?”. А римляне, между прочим, в отличие от таких наших сограждан, как раввины, мытари и прочие коллаборационисты, вели себя почти по-божески. Случалось, конечно, что и грабили, и наших девушек щипали, но в целом дисциплина в их рядах была крепка, а воинские начальники суровы и справедливы. Дань они драли с нас умеренную, молодежь на работы не угоняли, и в армию не забирали. Своих вояк хватало за глаза. Но, несмотря ни на что, евреи тихо ненавидели злосчастных  италийцев, и никогда не упускали повода приколоть какого-нибудь отставшего от своей центурии солдатика. Ситуация медленно, но верно съезжала к будущей, уже не далекой, иудейской войне. По стране бродили странствующие фанатики-проповедники и призывали изгнать захватчиков с их свиньями, а еще лучше – вырезать их раз и навсегда к чертовой матери.
Я в те дни занимал почетный  пост фарисея, то есть профессионального бездельника, моралиста  и зануды. Абстрактная должность раввина, то есть инструктора по вопросам веры, была, по существу, синекурой: деньги платят, кормят-поят, а делать, собственно, ничего не надо, – ходи по храмам  с умным видом, да перебирай четки. Впрочем, надо было знать иврит, уметь читать и писать на нем, и разбираться в тонкостях иудейских религиозных догматов. Все это удавалось мне легко, так что времени для досуга хватало. А избыток свободного времени, как известно, никого еще до добра не доводил.
Однажды вечером я сидел на веранде своей виллы и читал сочинения Аристотеля, потому что больше и заняться-то было нечем. По дороге мимо моего дома прошли четверо странников, один из которых выделялся умным выражением лица. Особых примет у него я не приметил, - так себе, бродяга, которых тысячи, но во взгляде бродяги было нечто такое, что я тут же забыл о чтении и окликнул квартет клошаров:
- Куда спешите, люди добрые, зашли бы в гости, перекусили бы, чем Адонаи пошлет…
Они не заставили себя долго упрашивать. За разговором при свете лампад я забыл обо всем на свете. Иисус, как назвался тот самый странник с проницательным взглядом, как бы вскользь коснулся чуть ли не всех вопросов устройства мироздания сразу, и на все мои вопросы у него был готов ответ. Поначалу я скептически отнесся к его утверждениям о том, что независимость, или оккупация – не суть важно, а главное в другом. Вот об этом “другом” мы спорили до хрипоты, и оказалось, что я не мог убедить его ни в чем, а он меня – в чем угодно. То-то его молчаливые спутники ловили каждое слово учителя, а один из них, судя по всему, самый грамотный, все записывал. Так ведь, Матфей?
- Верно, - подтвердил подошедший евангелист, - только я все и зафиксировал, а все остальные не удосужились, оттого и выдумали бог весть что. А у меня все записано верно, впрочем, с поправкой на те фальшивки, которые в последующие века умудрились вставить в текст монахи-переписчики. Слава Богу, что Гуттенберг книгопечатный станок изобрел, а то и дальше бы перевирали.
- Так вот, - продолжа Иуда, закуривая, - к утру я был, что называется, готов, созрел, одним словом.
- Возьмете меня с собой? – спросил я в упор “Учителя”.
- Ты хорошо все обдумал? – вопросом на вопрос отозвался он. – Неприятностей будет у нас больше, чем достаточно, а о спокойной сытой жизни можно тогда забыть. Не исключено, что на тебя падет всеобщее проклятие, может быть, придется даже принять мученическую кончину.
- Плевать, - воскликнул я, - постижение Истины во всей ее полноте того стоит.
В тот же день, распродав все имущество, я отправился, что называется, в поисках приключений на свою… скажем так, шею, и они были найдены быстрее, чем ожидалось. Далее последовали всем уже известные события. Не успели мы тогда наговориться вволю, я так и не узнал, что же такое Истина. Мало того, пришлось мне послужить чем-то вроде громоотвода. Когда Пасха была в разгаре, Учитель отослал всех учеников, а меня попросил остаться.
- Сейчас случится то, что и должно было произойти, - грустно, но твердо заключил он. – Меня постигнет печальная участь всех великих пророков, не понятых современниками, но и на твою долю достанется кое-что. Ты на все готов?
- Для тебя – абсолютно на все, - отозвался я, - прикажешь кого-то зарезать?
- Да нет же, - поморщился Учитель, - разве я к этому призываю? Тут речь совсем о другом. Меня принесут в жертву во имя всеобщего спасения… вернее сказать, лишь для того, чтобы у людей появилась надежда на выход из замкнутого порочного круга ненормального Бытия со всеми его атрибутами – болезнями, горестями, и, наконец, физической смертью.  Разве ради этого не стоило жить и принять мученическую кончину?
- Если бы это сказал кто-нибудь другой, пусть даже верховный жрец храма Яхве, я бы ответил “нет”, но тебе почему-то хочется верить. Раз ты так утверждаешь, значит, так оно и есть.
- А пожертвовать своей пожизненной и посмертной репутацией можешь ради меня?
- Только ради тебя, - помедлив секунду, откликнулся я, - не хотелось бы остаться на скрижалях истории ив качестве мерзавца или болвана, но, если того требуешь ты…
- Отнюдь не  в образе негодяя и не олуха царя небесного, - печально заметил учитель, - а в качестве предателя суждено тебе остаться в памяти неблагодарного рода человеческого. Но так записано в книге Судеб, и ничего изменить уже нельзя. Но в мире ином все будет обстоять иначе, и заслуженная награда найдет тебя, героя-мученика. Это я тебе обещаю, товарищ Иуда из городка Кариота.
Он помолчал, а затем что-то быстро начертал на кусочке пергамента.
- Сегодня ночью отправишься в Храм, - быстро сказал Учитель, - вызовешь Первосвященника… забыл, как его там зовут,  и вручишь ему вот это. То, что здесь написано, тебе лучше не читать. Затем тебе выдадут какую-то премию, вознаграждение – тридцать серебряных тетрадрахм, если не ошибаюсь, так ты их не выбрасывай, сколько бы гнусным и унизительным не показалось подобное подношение. Затем тебя приведут опознавать меня, так будь добр, не делай вида, будто ты с таким озорником совершенно не знаком. Дальше все покатится в нужном направлении. Не вздумай вешаться на осине, что бы ни случилось: самоубийство – великий грех. Потом все узнаешь и поймешь. Лети же на крыльях к Храму!
- А что произошло потом, всем давно известно, - закончил Иуда свой печальный рассказ. – Я выполнил все его распоряжения, бежал из Иудеи, долго бродил неприкаянным по всей Империи, пока не понял, что слух обо мне не прошел по всему Риму великому, и обозвал меня всякий живущий в ней самым скверным словом. Хоть вешайся, ей-богу! И стал я тогда взывать к небесам, - что же мне делать? И ответил мне Голос свыше:
- Плюнь ты на них, претензии невежественного сброда нелепы и смешны. Не обращай никакого внимания на обидные клички, проклятия и угрозы, помни лишь о том, что тебе было сказано. Продолжай странствовать, ибо будешь жить вечно под прозвищем Вечный Жид. А там поглядим!
- Я послушался совета, то есть, приказа, и не пожалел об этом. Сами знаете, что Бог не обманул, не обидел меня, недостойного, доверив пост адъютанта. Но иногда наваливается такая хандра, что так и тянет удавиться, хотя это теперь и невозможно по техническим причинам.
- Ну и правильно сказал Господь, - воскликнул грубиян Бука, - плюнь ты на них всех!
- Верно, - добавил святой Петр, - я ведь тоже, между прочим, три раза отрекся от Господа, ну и что? Он все равно меня простил и даже назначил на высокий пост вратаря… виноват, стража райских врат. Так что и тебе можно не грустить, все забыв. Все будет хорошо, тьфу-тьфу-тьфу, как бы не сглазить!
И Петр постучал по какому-то дереву, кажется Познания Добра и Зла.
Тут же прозвучал Глас Божий:
- Кто стучит? Открыто, товарищи! Заходите, выпьем по чашечке чая. Входите, Иуда из этого… корыта? Кариота! Петя, Паша, Парамоша, Дух, Жора, Маша Магдалина, Кирюша и Коля, Илюша и все остальные. Поиграете мне на арфе да мандолине, споете что-нибудь… давненько я вас не слушал!
Богу отказать было невозможно, и мы ввалились толпой в Атриум Господень.
- А что бы нам спеть такого, что было бы достойно твоего внимания? – спросил я, – мы ведь народ грубый, невоспитанный, безо всякого музыкального образования, кое-кто без слуха и голоса.
- О море что-нибудь, - внезапно попросил Бог, - почему-то люблю морскую тематику.
Тут вперед выступил неустрашимый Азазелл и грубым голосом проблеял:
- Хоть и записан я в дьяволы, и никогда даже не думал о музыке, но ради Бога могу спеть “Санта-Лючию”, а могу и “Буги-Вуги”
- Нет уж, - замахал на Духа руками Бог, - от этого увольте! Такие дьявольские ритмы проходят лишь в африканских странах, где-нибудь в Верхней Вольте! От них одна мигрень, падучая и пояска святого Витта! Лучше “Аве Марию” Шуберта… можно Баха.
Дух откашлялся, набрал полную грудь воздуха, и диким волчьим голосом невпопад затянул:
- Аве, Мария!  Ностр патер Деус!
- Замолчи, проклятая ехидна! – закричал Бог, затыкая уши! – Ах, ты ж еретик, библейская ослица! Да как тебе, проклятый Дух, не стыдно! Разве так можно фальшивить и пускать волчьего петуха!
- А чего мне стыдиться, Господи? – невозмутимо отозвался Азазелл. – Ты сам меня наградил  такими вокальными талантами, не сам же я себя таким сотворил! Мне медведи в детстве все уши оттоптали. К тому же, на новостройках Ада не станешь отдавать команды ангельским голосочком, верно? Там ведь, по большому счету, ни голоса, ни слуха, в музыкальном, конечно же, смысле, и не требуется.
- Свободен! – воскликнул Бог, - что с тобой разговаривать! А ну-ка, Парамоша, твоя очередь! Спой нам что-нибудь светлое и приятное, заполни мировой эфир звуками божественных мелодий. Ты же, говорят, в молодости бардом был? Так что, смею надеяться, обойдемся безо всяких тяжелых роков, репа, и прочего авангарда, которые лишь унижают достоинство слушателей и исполнителя. Раз, два!
Не зная, о чем бы и запеть, я вдохнул побольше воздуха, набрался наглости, и грубым хамским голосом затянул старинную и соответствующую, как мне показалось, песенку “Боже, царя храни”. Но, едва прозвучала первая строчка, Бог затопал ногами и воскликнул:
- Что?! Я – царя?! Да такие шутки экстремистско-дьявольского толка могут родиться лишь в желудке пьяного, да к тому же взбесившегося волка! Нет, за подобные выходки полагается канделябром! Нет, на ужин сегодня ты заработал не нектар с амброзией, а восемь дюжин розог и полсотни ударов пучком свежей крапивы! Увести его!
Меня тотчас же поволокли на конюшню, и профосы Вурдалак с помощниками добросовестно отсчитали положенное число шлепков. Лежа на лавке, я услышал голос Бога:
- Андрюша, Иудушка!  Спойте, ради бога, что-нибудь щемящее душу, чтобы она наполнилась светлой печалью и радостью одновременно.
Андрей Первозванный и Иуда поклонились Господу, забренчали на струнах гитар, и нежными ангельскими голосами запели известную песню Александра Городницкого “Предательство, предательство, души незаживающий ожог”. Бог, хоть и не выносил репертуара современных музыкантов и исполнителей, растрогался:
- Птички вы мои, соловьи сладкоголосые, орлы, соколы, пчелки медоточивые! Молодцы, ангелочки, так держать! Уж вас-то я не высеку крапивой, напротив, осыплю милостями и дарами. Получите ордена от “Золотого Руна” до  “Анны третьей степени”, а, может быть, даже по георгиевскому кресту подарю. Там видно будет. Отпуск на три месяца вы уже заработали, а там, глядишь, еще добавлю.
Интересно, - почему-то подумал я, - какой такой в Раю может быть отпуск? Тут и так не жизнь, а курорт. В Ад, что ли?
Послышались рыдания: это расчувствовавшийся и почти утративший человеческий облик от нахлынувшего умиления Иуда  заливался счастливыми слезами. Бог повернулся к напряженно слушавшим серафимам, и воскликнул:
- Вытрите слезы на этом лике! И всегда помните, что он был и остается одним из моих любимцев. Что бы ни говорили о нем там, на Земле, Иуда давно и честно заслужил вечное блаженство. Ради меня он пошел на такие жертвы, что вам и не снилось. Это не какая-нибудь мученическая кончина, прославляющая память мученика, а полное забвение и вечное проклятие всех поколений. Кроме почетного поста божьего адъютанта, Иудушка теперь еще и мой личный трубадур, лучший кенарь Рая. Теперь пусть он обучит своему искусству Парамона, и они будут петь для Господа дуэтом. Привести Парамошу!
  Меня выволокли на свет божий, и выставили под прожекторы пристального взгляда  божественных очей.
- Хоть я крайне недоволен вашим вокалом, не говоря уже о репертуаре, - строго сказал Бог, - но, будучи миротворцем и самой милостивой сущностью во Вселенной, не только прощаю тебе все музыкальные прегрешения, но и повелеваю трудиться на ниве сочинительства текстов ораторий вместе с Иудушкой, этим душкой и орлом желтоглазым. Даю вам три месяца на сочинение цикла песен “Иудины слезы”, чтоб за душу брало. Все!
Так я стал композитором, и музыкантом, заодно. И стали мы с апостолом Иудой сочинять райские песни, фуги, арии, и прочую шелуху.