Серьга

(Весенняя сказка-круговорот)



            Серьга сорвалась – и вниз с балкона!
Была она продолговатая, прозрачная, как слеза.
Горный хрусталь, бабушкино наследство.
Серьги-сестрицы - похожие, как две капли воды - хранились в старинной шкатулке, обитой бархатом, и дополняли наряд своей новой молодой хозяйки только по праздникам. А теперь вот одна взяла - да и выскользнула из уха хохочущей Лёли, юркнула сквозь перила, несколько раз сверкнула на лету - и вонзилась в жидкую весеннюю грязь. Так глубоко ушла, что лишь кончик дужки торчал.
Сколько ни искали пропажу – не нашли.

Каркалия Каркловна с интересом наблюдала за происходящим. Люди внизу казались маленькими, беспомощными: топчутся, вглядываются в лужи, ковыряют палкой раскисшую тропу.
Пошумели, повздыхали – ушли.
Каркалия Каркловна взлетела, покружилась, устроилась веткой ниже, потом – ещё ниже; затем перебралась на самый последний обломанный сук, как раз над местом недавнего происшествия. Моргнула, каркнула для порядка, глянула туда-сюда: тихо. Порхнула на землю, покачала крыльями, сделала шажок-другой-третий…
– Смотрите – ворона! – донеслось сверху. – Никак за серьгой пожаловала, зараза? Кыш-кыш! Чем бы кинуть?
Чем кинут, Каркалия Каркловна выяснять не стала. Она ловко ухватила клювом серебряную дужку – и взвилась с добычей в мгновение ока.
– Смотри, смотри – понесла! – восторженно завопили с балкона весёленькие гости. – Смотри, Лёлька, ворона твою серьгу нацепила! Эге-гей! Зиме конец!
Хрустальная капля пронзила весенний воздух – и поминай как звали!

В большом гнезде на высоком тополе шли приготовления: заселялись. Зять Каркашкин и дочка Кариша утыкивали сучки и щепки в прошлогодние плетушки, чтобы стало покрепче и поуютнее – ожидалось потомство.
Каркалия Каркловна важно опустилась на соседнюю ветку, слегка помахивая-подразнивая блескучей добычей.
– Кар-Кар-Каркловна, что это за ерунда у вас? – подивился зять Каркашкин. – Не тёща, а карррикатура! Вы бы лучше чего полезного притащили, каррркас укреплять, о внуках подумали, о кар-кар-каррапузиках!
Но Кариша была другого мнения.
– Ой, мама! Кра-кра-крррасота! – завопила она, подлетая к матери. – Пррросто каррртинка! Дайте покрррасоваться!
Каркалия Каркловна возражать не стала, тем более что у неё был занят клюв. И отдала серьгу Карише.
А зять – что с него взять? – болван.
Карррлик.
Кариша и думать забыла о потомстве. Серьга полностью поглотила её внимание. Она играла с ней, любуясь заманчивым блеском; безуспешно пыталась прицепить к перьям, к хвосту.
– Кар-кар-карракатица! – сердился на неё Каркашкин. – Вся в свою мамашу, старую карргу! Работай-ка, каррр!
Никакого внимания к птичьей красоте.

На толстой ветви старого дуба по вечерам собирался высший слёт. Самый высший - выше уж точно некуда. Сидели, вниз таращились, обсуждали видимое: как дуры-собаки лаются, как ненавистные кошки по помойкам шастают, как люди суматошно носятся - туда-сюда, туда-сюда!
Беспокойные создания.
А вот и гордая Кариша показалась: серьга в клюве – красотища!
– Очень вам идёт, – похвалил облезлый старичок Каркыч, известный своим редким умением лаять по-собачьи. – На каррамель похоже.
– Это карррбункул? – поинтересовалась толстая Карла, живущая над ломбардом. – Сколько карррат?
Но Кариша лишь помотала головой: что ответишь с серьгой в клюве?
– Посмотрите-ка вон на тот каррниз! – завопил вдруг молоденький взъерошенный Карик. – Вон кот голубей подкарррауливает, сейчас вцепится – и крранты!
– Кар-кар-карраул! – дружно закричали вороны.
И Кариша с ними. Ну как тут удержишься?
Только серьга-то из клюва и выпала. И прямо на бродячего пса Шкелета, что пригрелся на солнышке у подножия дуба. Упала, зацепилась дужкой за колтун под левым ухом.
Шкелет вскочил, башкой затряс – а серьга крепко сидит.
Кариша всполошилась, налетела на Шкелета, закаркала.
Старичок Каркыч тоже полаял для порядка – да что уж теперь?
Облаять Шкелет и сам может.

Стал Шкелет жить-поживать с серьгой под ухом. Вреда от неё никакого – так, звякнет иногда. Зато стильно. Дамы это сразу оценили: и помойная лайка Таська, и ларёчная овчариха Жулька.
И даже Оля, болонка из многоэтажки.
– Какой это вы с серьгой элегантный, – говорит, – тяв! Прямо мастино-неаполитано!
– Да, – отвечает Шкелет, – не гав-гав-говядина, конечно. А тоже – вещь.
Но вредная Олина хозяйка подскочила, зафукала-закышкала, всю куртуазность беседы расстроила.
Потащился Шкелет пропитания искать. На помойки поздновато уже: там бомжи всё повымели. Потрусил к ларькам.
На задворках ларька мужик сидит на ящике, шаверму уплетает. Шкелет носом потянул: вкуснотища! Тихонько слева прошёл, потом – справа протиснулся.
– Э-э, – говорит мужик, – собачатина! Иди, брат Собакин, угощу.
Шкелет осторожно подобрался поближе, замер на безопасном расстоянии: если мужик за шерсть ухватит – выдраться, пожалуй, можно.
Тут мужик серьгу-то и углядел.
– Ого, – говорит, – золото-брильянты! Давай, брат-мохнат, меняться. Ты мне – побрякушку с уха, я тебе – полжратвы.
Пришлось Шкелету рискнуть. А без риска – что ж?
Кто не рискует, тому шавермы не видать.
Зажал мужик серьгу пальцами, а Шкелет шаверму – голодными зубами. Дёрнулись в разные стороны. Остался мужик с серьгой, а Шкелет со жратвой убежал. Никто не в обиде.
Повертел мужик серьгу, поразглядывал. Не брильянты, конечно.
Но дочке подарить можно. Дочка его, Маечка, очень всё блестящее любила. Маленькая ещё такая.
Пошёл мужик к дочке в гости.

– Явился! – фыркнула бывшая тёща, открывая дверь. – Эй, Анжелка, там твой секондхенд пришёл – га-га-га!
– Руки мыть! – рявкнула бывшая жена Анжела, медицинский работник. – В микробах к ребёнку не допущу!
Мужик скинул куртку, ботинки и в носках прохлюпал в ванную, оставляя на вылизанном до блеска линолеуме мокрые следы.
– Господи, – пыхтела Анжела, глядя на стекающую с его рук мыльную воду, – грязи-то, грязи!
Зато дочка Маечка очень обрадовалась.
– Папуся! – зажурчала она, тычась носом в его колючую небритую щёку. – Ты совсем пришёл? Совсем-совсем-совсем?
Мужик только вздохнул и уронил в дочкину ладошку хрустальную слезинку.
– Ой, капелька! – обрадовалась Маечка. – Капелька-капелька! Твёрдая капелька!
– Спать пора! – прогнусавила в дверную щель вездесущая тёща. – У ребёнка режим! Понимать надо!
Пока она ворчала, в Маечкину комнату прошмыгнул полосатый котишка в красном, против блох, ошейнике – и юркнул под кровать.
Мужик поцеловал дочку, ушёл.
А котишка вылез из-под кровати и призадумался: чего бы здесь такое устроить? Как бы побезобразничать?
– Котя! – обрадовалась Маечка. – Иди сюда, у меня подарок!
Она схватила котишку за бока самым бесцеремонным образом и прицепила к его ошейнику серьгу-капельку.
В это время явилась строгая бабушка и стала Маечку укладывать спать.
А котишку из комнаты выдворили – антисанитария!
Тут-то он и обнаружил, что входная дверь приоткрыта. Выглянул любопытный котишка на лестницу, потянул воздух розовым носом – и назад: страшно! Но и интересно же...
Опять просунул котишка голову в щель, потом лапу выставил, потрогал холодный бетонный пол; потом сделал осторожненько шажок-другой-третий…
Внизу что-то застучало, наверху что-то зашумело, по лестнице рвануло сквозняком – и квартирная дверь захлопнулась. Так громко, так страшно!
Котишка подскочил от ужаса – и хвост трубой припустил вниз по ступенькам.
Р-раз! – и он в подъезде. Два! – и уже на улице.
А там – весна. Грязь под ногами чавкает, с крыши капель капает, в синем небе звёздочки мельтешат.
И вороны полоумные каркают.
Ну как тут домашнему котишке не обалдеть?
– Ты хто? – услышал он вдруг сиплый голос. – Не местный?
Котишка вздрогнул, оглянулся.
Ободранный дворовый кот Кыша навис над ним чумазой образиной, с подозрением обнюхивая.
– Фу! Мыло, нафталин, йогурты! Ты квартирный, что ли? – презрительно поморщился Кыша. – Арестант?
Слыть арестантом котишке не хотелось: стыдно чего-то.
– Нет, – небрежно муркнул он, – я так… беглый.
Кыша уважительно кивнул:
– Тогда – другое дело. Тогда бить, наверно, не будем. Тогда – добро пожаловать в наш свободный двор, товарищ! И от оков тебя избавим…
Кыша ловко вцепился зубами в красный котишкин ошейничек: р-раз! – и свобода.
Серьга-капелька скатилась с разорванной ленты и затерялась в целой луже таких же весенних капель.

– Безобразие! – ворчал, открывая дверь, старый почтальон Филин. – Лужа у самого подъезда! Не пройти – не проехать! На телевидение, что ли, каждый раз звонить…
Наутро угрюмая дворничиха Раиса взяла метлу и стала разметать лужу: шур-шур, шур-шур! Влево-вправо, влево-вправо.
– Мокро им, – бурчала Раиса, – избаловались! Весна им не ндравится! Разве ж весной сухо бывает? Оттого и мокро, что тает. Простых вещей понять не могут. Учат их, учат, мозги буквами-цифирями набивают – и всё без толку, всё без толку. Наступит лето – будет сухо вам, дождётесь.
Так ворчала-бурчала – всю лужу и размела.
Осталась на асфальте одна лишь серьга-капелька.
Подхватила её метла, подбросила. И повисла капелька на голой ветке. В чаще дремлющего сиреневого куста.
Месяц прошёл. Другой пролетел. Третий подкрался, дохнул на город забытыми ароматами. Распустились на сиреневом кусте нежные цветочные гроздья.

Шла Лёля домой, остановилась возле подъезда, вдохнула влажный, с горчинкой, запах. А потом поднялась на цыпочки, нагнула ветви и сорвала душистую сиреневую кисть.
Стала счастливые цветики искать – пятилистнички.
И к ней на ладонь вдруг скатилась хрустальная капелька.
Её серьга.


.