Старший брат

«Мы в жизни всегдашние дети.
Когда мы научимся жить!
Земля нам расставила сети,
Мы сети привыкли любить…»
(Н.Щербина)

Дым от локомотива влетал в окно вагона. Виктор встал и сильным рывком закрыл его.
Вагон жил своей собственной дорожной жизнью. Очаровательная белокурая девушка, проводница в синем берете и такого же цвета костюме с «крылышками на пиджаке», приветливо улыбаясь пассажирам, разносила по купе чай с «цикорием». Туда-сюда, сталкиваясь, проходили пассажиры поезда: несколько ярко одетых спортсменов, молоденький, со строгим взглядом, курсант военного училища.
«У этого все тяготы военной жизни ещё впереди, - подумал Виктор, глядя ему вслед, - а моей службе конец, совсем конец…».
Всего лишь четыре дня тому назад он стоял у трапа родного эсминца «Безудержный», который возвышался серой громадой у стенки Севастопольской военно-морской базы. Прощался с корешами, и ему не терпелось, как можно  быстрее вырваться на свободу после семи лет службы. «Уже двадцать пять, и лучшие годы пролетели в духоте машинного отделения с турбинами – вечно жужжащими под ухом «подружками». Хватит!»
Но сейчас ему почему-то грустно, даже тревожно, хотя до встречи с родными осталось совсем немного – часа два, не больше.
«Еду, словно снег на голову – никто не ждёт! У сестёр, - а их четверо, - свои семьи и проблемы. Нужна им такая «головная боль», как я? Ближе всех – младший брат Юрка. Тоже одинок, как я, хотя и рядом с сёстрами».
Юрию уже девятнадцать, совсем мужик. Прошло два года, как они виделись с ним последний раз.
Тогда, по приезде в свой город, его тоже тянуло не к сёстрам, а к Юрке. Он снимал комнату недалеко от железнодорожного вокзала в Канавино. Район не престижный, криминальный, всегда полный всякой шпаны, будь то воры, пьянчужки, не желающие честно трудиться, сбивающиеся в сомнительные компании.
Среднего роста, ладно скроенный, Виктор шёл в то утро упругой, чуть вразвалочку походкой. Стояла приветливая, ласковая осень, деревья задумчиво шелестели чуть пожелтевшими листьями. А он шёл – голубоглазый, с густым чубом светло-русых кудрявых волос, в ладно подогнанной по фигуре «форменке», в брюках клёш и начищенных до блеска ботинках. На голове – бескозырка с надписью «золотом» «Черноморский флот». Его чуть широковатый нос совсем не портил его лица, даже наоборот – придавал ему мужественную простоту и обаяние, отчего попадавшие на его пути девушки не упускали случая заглядеться на старшину, оценить его по десятибалльной системе. А ноги его бежали сами по знакомым улицам, ведь здесь прошли незабываемые годы его неспокойной юности – военные годы…
Вот он, дом, где живёт Юрий. Рядом – кинотеатр «Прогресс». Сейчас он войдёт в подворотню, скажет: «Здравствуйте, родные места!» Именно здесь собирались они с ребятами неподалёку от сидящих на лавочке старушек, играли в карты, потихоньку выпивали, разбирали междусобойчики.
Он вошел во двор, где столкнулся с небольшой кучкой молодых людей, мирно беседующих и с наслаждением потягивающих дешёвый портвейн. Парней было пятеро. Из них выделялся блондин, который увлечённо вёл рассказ, активно жестикулируя руками. В голове пронеслась мысль: «Если что, справимся!»
Он подошёл, по-свойски обратился:
- Здорово, братишки!
- Здравствуй, коли не шутишь! - с неподдельной ехидцей ответил рыжий паренёк, за что тут же получил от блондина воспитательную «затрещину»:
- Молчи, «Сопля»! Это же Виктор! Меня не узнаёшь?! – блондин явно обрадовался этой неожиданной встрече.
- «Тайга»? Сашка? Да тебя не узнать, возмужал! – не остался в долгу Виктор.
- А ты, наоборот, здорово изменился, вон какой стал, да и форма – все девки твои будут!
Сашка по прозвищу «Тайга» был старым приятелем Виктора. До призыва в Армию время проводили вместе: пили, играли в карты, влюблялись в девчонок…
- Ну, давай за встречу! – «Тайга» протянул Виктору стакан портвейна. Виктор не отказался – выпил.
- А Юрик дома? – спросил он.
- Да вон он стоит! - показал «Тайга» на тех двух парней, которые стояли поодаль.
Виктор тут же направился к ним, шурша опавшими листьями. Подошёл, и вдруг почувствовал, как что-то горячее ёкнуло в груди, коснулось сердца, растеклось по всему телу, когда увидел радостные глаза брата.
- Здравствуй, братик! – только и смог произнести он.
- Витёк! - закричал счастливым голосом Юрка.
Они обнялись, сколько было сил, и всё сжимали  и сжимали друг друга, изливая свою братскую любовь. Вот радость так радость, ведь не виделись целых пять лет!
«Как быстро летит время! Был мальчишка, а теперь – взрослый парень!» - вспыхнуло в голове старшего брата.
В комнате, где жил Юрий, было чисто, опрятно, ухожено, даже уютно. Обувь – на своём месте, у двери, кровать заправлена.
«Аккуратист! - отметил про себя Виктор. - Наша порода!»
Однако внешнего сходства, прямо скажем, у братьев было мало. Только большими голубыми глазами и походили друг на друга. По росту Юрка почти такой же, как брат – курносый, со стрижкой под бокс. Но выглядел франтом: в начищенных до блеска хромовых сапогах, в которые были заправлены синие брюки из бостона; поверх светлой кремовой рубашки с длинным рукавом – замшевая безрукавка на меху. Всё это придавало его виду изысканную элегантность.
Вскоре к ним пришёл тот паренёк, с которым Юрий разговаривал во дворе – Колюня. Принес, как положено, водки, краковской колбасы, фруктов. Приняв полстакана «на грудь» за прибытие Виктора, незаметно удалился, чтобы не мешать встрече братьев.
- Кучеряво живёшь! - немного удивлённо отметил старший.
- А что нам, молодым и неженатым? -  лихо, и как-то немного горделиво ответил младший.
Сели, выпили, закурили, да ни что-нибудь, а «Казбек» - признак достатка и авторитета хозяина дома.
Из разговора Виктор узнал, что дела у сестёр идут неплохо, все довольно удачно вышли замуж, более-менее устроены. Лида работает кладовщиком на складе универмага. Галя - в гостинице «Москва», дежурной по этажу. Всех лучше живёт ставшая в семье за мать, когда та умерла, Настя – архитектор. Зина первый год работает в музыкальной школе преподавателем.
- А ты где работаешь, Юрок? – испытующе, глядя прямо в глаза брату  спросил Виктор. - Видно, денежки у тебя водятся, и немалые!
Он знал: брат никогда не врал, ничего не скрывал, был прямым и честным, поэтому настороженно ожидал, что сейчас тот ответит ему.
- Нигде, - односложно, но с подчёркнутой самовлюблённостью, ответил Юрка. - А деньги беру у тех, кто у порядочных людей в двадцать восьмом году их силой отнимал, и должен нам, пострадавшим от них. А долг, как ты знаешь, платежом красен. Теперь вот пришла моя очередь. Сам видишь: сейчас хорошо живут только начальнички, которые воруют у государства, а я беру у них. Да, не боись ты, в мокруху не лезу!
- Я и не боюсь, - тихо, спокойно, не волнуясь, ответил Виктор, почесав затылок. Привычка детства.
- А ты хочешь, чтобы я на заводе гнил за гроши, и всякое мурло на мне жир наживало, гоняя меня, как сявку, туда - сюда? Этому не бывать! Сейчас я свободный человек, меня каждый или уважает, или боится, и здесь, в Канавине, я – авторитет! Один на один никто со мной в драку не полезет, любого сломаю!  - Юрка показал внушительный кулак, похожий на уличный булыжник. - Ты забыл, кто мы!? Мы –  Лугачёвы! Дед Степан большое хозяйство оставил нашему отцу: двухэтажный дом, пахотные земли, мыловаренный завод. Отец тогда всё отдал, чтобы сохранить нас, потом честно работал, дорос до главбуха Сормовского завода. Но и тут достали. Посчитали помощь, которую он оказал многодетной женщине за растрату. Не мог отказывать людям в нужде, доброе сердце имел. Где он, никто не знает, и отыскать нельзя – архивы под замком. Вот она, власть!
Юрка ходил по комнате, разгорячённый, готовый возместить свою досаду на всех, кто встанет на его пути.
«Вот это встреча! - подумал Виктор. – Да и водка делает свое дело – кружит голову парню».
- У нас в семье воров никогда не было и не будет! – резко поднимаясь из-за стола, заявил он. - И работать ты будешь как все, если не хочешь загреметь туда, где сгинул наш с тобой отец!
Юрка замер, о чём-то подумал, ответил:
- Ну, ты мне не указ! А встанешь на пути, берегись! – снова показал увесистый кулак.
Виктор правой рукой перехватил руку брата, крепко сжал её, да так, что кость хрустнула. И у него силы было не занимать, да ещё кровь ударила в голову. Юрий дёрнулся, выдернул руку, замахнулся на Виктора, но тот увернулся, и, резко завернув брату кисть, толкнул его на сундук, стоявший в углу комнаты.
- Остынь! - сдерживая себя от нарастающего гнева, сказал он.
Но остывать Юрка не думал. Приблатнённая уличная среда, в которой он жил, приучила его к правилу: «или ты, или тебя». И наплевать, брат перед тобой или…
Неожиданно в руке у Юрки мелькнула опасная бритва.
- Зарежу, паскуда!, - бросился тот на брата.
Виктор сделал шаг в сторону, мощным ударом справа попал Юрке в голову – только ноги его мелькнули в воздухе. Сокрушив на своем пути стулья и этажерку с книгами, Юрка врезался в напольные часы, и там, в углу, затих. Удар оказался сильным, словно были они не родными братьями, а злейшими врагами, возжелавшими убить друг друга.
Виктор не на шутку испугался, схватил графин, стоящий на столе, стал лить воду на голову брата. «Неужели я убил его?» - мелькнуло в голове. «Слава богу, нет! Открыл глаза и почему-то улыбается, плачет?!».
- Прости меня, Витя,! – тихо проговорил тот, протягивая руку брату, чтобы пожать её. - Мы ведь братья, а я бросился на тебя, словно… Да пошли они все к чёрту!
Виктор видел, как сползала пелена с глаз взбешённого брата, и он становился прежним мальчишкой - добрым, умным, покладистым… Обнял его, как маленького, крепко прижал к груди, почувствовав, как скатывается по его щеке жгучая мужская слеза.
На следующий день они пошли к сестре «в ярмарку» - район, где в начале века бурлила знаменитая на всю Европу многоголосая Нижегородская ярмарка. За её большим торговым домом, во вписавшейся сюда новостройке, жила их старшая сестра Настя, в квартире на две семьи с большими просторными комнатами; не так как в «муравейниках» - у других сестёр, ютившихся в квартирах на семь, девять и более семей.
Настроение у встретившихся было приподнятым, - ведь собрался весь семейный клан! Мужья сестёр оказались ребятами в порядке. Конечно, все выпивающие, поэтому общий язык нашёлся быстро. Юрке с ними было легко. Он шутил, балагурил, как будто рядом были ещё живые отец и мать, а ему всего – лет пять.
О той тёмной осенней ночи, когда забрали из дома отца, у него ничего не сохранилось в памяти, кроме неприятных, сердитых мужчин в чёрных хромовых пальто и кепках.
Сейчас присутствие любимого и серьёзного старшего брата меняло его на глазах у всех, и Виктор понял, что Юрка видел в нём ещё и отца, крепкую опору в жизни.
Было весело, но в воздухе иногда нависало какое-то чувство недоговорённости, недосказанности. И  Виктор чувствовал причину: сёстры все живут с мужьями, у каждой по комнате, а он в эту схему не вписывается; поэтому сразу объявил:
- Пока Юрик в отпуске, он будет жить у меня. Так удобней, а к вам будем ходить с ним в гости, не заскучаете!.
Обстановка сразу разрядилась, стало легче, сестры заулыбались, что Виктору и нужно было.
Прошло три дня. Виктор успел навестить бывших друзей и подружек. Многие из девчонок вышли замуж, но некоторые остались свободными, поэтому были приветливы, не отказывая ему во внимании. Отпуск складывался как нельзя лучше. Сумел сходить и на родной завод, выпускавший во время войны артиллерийские снаряды и такие необходимые фронту – санитарные машины. Поступив работать на этот завод в лихие военные годы мальчишкой-подростком, Виктор проработал там всю войну, с тринадцати лет до своего призыва в армию в сорок шестом году по комсомольскому набору.
Сейчас завод стал совсем мирным, и автофургоны, на нём сделанные, охотно развозят по городу свежеиспечённый, душистый, всеми любимый хлеб. В родном механическом цехе, таком знакомом до мелочей, Виктора встретили, конечно же, очень хорошо и сердечно. И люди были те же, с которыми он начинал работать ещё в войну. До сих пор явственно слышит: «Внимание! Воздушная тревога! Воздушная тревога!»  И то, как трогательная, заботливая мать невозмутимым голосом, стараясь сохранить покой и порядок, собирает детей в убежище.
- Настя, не суетись! – слышит он голос матери оттуда, из глубин прошлого. - Лида, забери продукты, они уложены в мешок на кухонном столе! Зина, налей кипяченую воду!
В такие тревожные минуты Виктору приходилось брать на себя заботу о заплаканном после сна шестилетнем, ничего непонимающем Юрике. А мамин голос продолжал:
- Ребята, не волнуйтесь! Это обычная бомбёжка, ничего страшного! - успокаивала она, не позволяя детям теряться, не давая паническому безумию овладеть их чувствами. Быстро провожала их до дверей, целовала, и незаметно вкладывала в руку Насти узелок со своими вечнохранимыми, заветными обручальными кольцами. А сама оставалась дома, говоря, как бы на прощанье:
- Никуда я отсюда не пойду. Если суждено умереть, то умру в родном доме.
Она садилась за стол в большой комнате, устало уронив руки на колени и, поглаживая фартук, оставалась в этой позе на время всей бомбёжки, пока дети не возвращались обратно. Такая была у них мама: простая русская женщина, добрая, хрупкая, но, одновременно, смелая, твёрдая, мудрая.
Так повторялось всегда, когда немцы бомбили город: она оставалась дома, а дети спускались в подвалы. Потом было слышно, как стучали зенитки. Виктору по его малолетству не терпелось быть в это время на улице, в гуще событий, воевать с ненавистными фашистами всеми доступными средствами. Как и чем, он не знал, но рвался сбивать вражеские самолеты, хотя бы из обыкновенных рогаток.
Однажды, уловив момент, когда большинство женщин и детей вошли в убежище, а Настя стала поить незасыпающего Юрика чаем, подросток незаметно направился к выходу.
Поднявшись по ступенькам, он увидел ответственную по гражданской обороне - мужеподобную женщину, стоящую на выходе из глубокого подвала и пропускающую вновь подходящих жителей этого района. В подвал пускали, а из подвала не разрешали выходить до окончания тревоги.
Виктор незаметно просочился за широкой спиной женщины. Не заметили! Что было сил, побежал к четырехэтажному кирпичному флигелю, что рядом с убежищем. Влетел в его двор, словно ветер, где возле пожарной лестницы его ждал друг-сверстник, Мишка Панков, чёрный, как смоль, брюнет с раскосыми глазами, блестящими от предвкушения ожидавшего их великого дела – отмщения фашистам.
Рядом с ним увидел другого приятеля – Петра Иванченко, который вздрагивал и испуганно озирался по сторонам от близко разрывающихся авиационных бомб в соседнем квартале. Этот пошёл с Мишкой за компанию - не усмотрела мать.
Витёк подбежал к ним, и с криком – «Вперёд!», первым ловко вцепился в пожарную лестницу, стал подниматься наверх. Вслед последовал не менее храбрый, чем он, Мишка, а замыкать «войско» пришлось робкому, нерешительному Петру.
Вскоре они были на крыше, где видна была, как на ладони, вся развернувшаяся картина происходящего:
Ночное небо пронзали прожекторы, пытаясь зацепить, поймать, взять в крест какой-нибудь смертоносный немецкий «Юнкерс». Белым бурунам, возникающим в небе то там, то там от стрельбы надсаживающихся зениток, казалось, не будет конца. Немцы набросали на парашютах огромное количество осветительных фонарей, поэтому весь город был виден почти, как днём. Кое-где возникали пожары, от попадания бомб рушились стены зданий.
Летая по кругу, то спускаясь ниже, почти над крышами домов, то поднимаясь стремительно вверх, несмотря на лающие зенитки, немцы методично бомбили автозавод, окский мост и нередко сбрасывали бомбы на жилые кварталы  затемнённого города.
- Здорово! - зачаровано воскликнул Виктор.
- Это не то, что с бабами в подвалах прятаться! Тоже мне – бомбоубежище! - вторил ему Мишка.
 И у Петра теперь тоже храбро на душе – зажглись глаза мальчишки:
- Хоть газету читай – так светло!
- Смотри! - дёрнул его Виктор, показывая рукой на чёрную приближающуюся точку, которая постепенно стала угрожающей громадиной и которая быстро, с нарастающим оглушительным рёвом со стороны Оки, приближалась к ним. Это был немецкий бомбардировщик с чёрными крестами на крыльях. Самолёт летел, едва не задевая антенны на крышах затаившихся домов. Мальчишки даже увидели в кабине самолёта немецкого лётчика, с насмешкой махнувшего им рукой. Ну, разве можно простить такое нахальство?!
- Щас, домашешься! - зло заорал Виктор, стреляя из рогатки тяжелой гайкой, стараясь попасть в кабину самолета. То же самое повторили Мишка с Петром, стреляя вновь и вновь, пока стервятник, ухнув моторами, не скрылся за близко стоящим шестиэтажным домом.
А в небе всё шло к торжественной для наших, но драматичной для врага, развязке. В крест сверкающих лучей прожекторов попал одинокий немецкий бомбардировщик. Он, пытаясь уйти из ловушки, то менял высоту, пикируя, то вновь взлетал вверх, натужно ревя моторами. Но лучи прожекторов, крепко вцепившись в «Юнкерс», уже не отпускали его. Сразу три зенитки сосредоточились на нём и прицельно закладывали во врага снаряд за снарядом. Наконец, бомбардировщик взревел, словно раненный зверь, стал терять высоту. Из него повалил густой чёрный дым, рельефно  вырисовываясь в сером ночном небе.
- Попали, попали, так их! Фашисты проклятые, наелись! - кричали, сколько было сил, в упоении этой воздушной победой дети, чувствуя и свою причастность к сбитому самолету. Горящий «Юнкерс», заваливаясь на правое крыло, стремительно уходил далеко за город, и взрыва от его падения мальчишки уже не слышали.
Через полчаса объявили отбой воздушной тревоги. Ребята спустились с крыши через пыльный, но хорошо знакомый чердак, и, громыхая тяжёлыми ботинками по ступенькам лестницы подъезда. Выбежав во двор, увидели, как из убежища возвращаются жильцы дома, громко перекидываясь фразами и делясь эмоциональными впечатлениями от прошедшего налёта стервятников.
- Это всё игрушки! – кидая с силой в песочницу свою боевую рогатку, воскликнул Виктор. - А что, если махнуть на фронт, под Москву?
- На фронт! – поддержал эту идею Мишка, твёрдо сжимая руку другу.
- На фронт! – клятвенно, с серьёзностью взрослого человека, заверил Пётр, кладя свою руку поверх рук своих товарищей «по оружию».
Но полностью планам их не суждено было сбыться. Петина семья вскоре была эвакуирована на Урал, и тот расстался с приятелями навсегда. Они же предприняли героическую попытку побега в огненное горнило – на линию фронта, проходящую в то время под Москвой, только вдвоём.
Сейчас, когда Виктор пришёл в свой родной цех, то далёкое время словно вернулось к нему, пошли воспоминания.
- Молодец, что не забыл наш завод! - неожиданно подходя к Виктору, начал разговор седой, невысокого роста, с добрыми глазами и располагающей улыбкой, слегка располневший начальник второго механического цеха Григорий Евдокимович Бусыгин, однофамилец знаменитого автозаводца-стахановца кузнеца Бусыгина. – Ведь вы с Мишкой были моими любимчиками.
Виктор и Мишка с начала войны работали на заводе в механическом цехе учениками токаря, и, оказавшись способными, старательными ребятами, выполняли работу квалифицированного токаря, вытачивая стаканы и боевые головки к артиллерийским снарядам. Очень часто после рабочей смены они оставались в цехе, так как сильно уставали. После ужина в заводской столовой с горячим супом и свежим ржаным хлебом мальчишки расслаблялись - уходили спать на деревянные топчаны, подстилая под себя тёплые, уютные телогрейки и укрываясь ими же.
В те тревожные дни Витя, приходя домой после смены, приносил младшему брату хрустящие, аппетитные сухарики из ржаного хлеба, высушенные на цеховом коллекторе, а тот, получая вкусный подарок, с горящими глазами прыгал от радости, обнимая ручонками старшего брата.
- А помнишь, как вы с Мишкой Панковым в конце января сорок второго после второй рабочей смены решили сбежать на фронт под Москву? Зачем, не расскажешь? – подзадорил Виктора Бусыгин.
Пришлось рассказывать, как они не просто сбежали, а на новенькой санитарной машине. Завели и поехали. Выбрались с двора по пустырям. За рулём – Виктор, научили его этому делу бывалые шофёры, возле которых он в свободное время от работы, крутился. Быстро набрался опыта, даже труда не составило. Да и Мишка не отстал от него – постиг и он эту нехитрую премудрость.
Однако попытка побега оказалась неудачной. Задержали их – отчаянных, бесстрашных друзей – на ближнем армейском посту московского шоссе. Заметили, что за рулем подростки, а не взрослые люди. На вопрос промерзшего насквозь молоденького лейтенанта:
- Куда едете? Ваши документы? Кто старший? - мальчишки в один голос уверенно ответили:
- Под Москву, раненых возить, там сейчас тяжело, надо нашим помочь!
Беглецов вернули домой, а санитарную машину – на завод. Сильно их не ругали, за всё досталось сторожам, а над ними потом громко смеялись и приговаривали, качая головой:
- Ай да ребята! Боевые хлопцы! Но больше этого не делайте. Надо сначала подрасти, а потом  воевать!
- А где сейчас Мишка, не слышали? - обращаясь к начальнику цеха, спросил Виктор: - Моя переписка с ним прервалась два года назад, - наш экипаж переводили с Балтики на Чёрное море, а он, закончив службу в Хабаровске шофёром в автобате, остался на Дальнем Востоке, и нового своего адреса не сообщил.
- А здесь, в городе, его родная сестра, Катерина, живёт, у неё можно узнать адрес, - ответил Бусыгин.
- Уже ходил к ней, соседи сказали: вышла замуж, уехала к мужу на его родину, в Ярославскую область, и адреса её нет. Что делать, не знаю.
- И я, к сожалению, не знаю, - с грустью, но по-доброму ответил Григорий Евдокимович.
Затем поговорили о Юрии. Надо помочь ему с работой. На что заботливый начальник цеха дал согласие,  сказав:
- Нам рабочие нужны, а если ещё и свои, то – тем более…
На этом они расстались.
По пути Виктор зашёл в столярный цех, где работал дядя Федя Кудинов. Лет ему было за шестьдесят, но на голове у него – лысина, да пара седых волосинок на ней. Маленького роста, в кепке, постоянно сидевшей набок, и, сколько его помнили, всегда был слегка «под градусом» - и дома, и в столярке. Но никогда не терял хорошей рабочей формы, выполнял задания превосходно. Одним словом, «золотой» мужик!
Виктора встретил радостно; даже прослезился, увидев ладную, сильную фигуру моряка, узнавая во взрослых чертах его лица того шестнадцатилетнего паренька военных лет, когда они виделись последний раз. И, конечно, заулыбался - есть повод  выпить. Куда от этого денешься!? Пришлось, как он говорил, «раздавить полбанки» прямо тут, в цеху.
Захмелев и раскрасневшись, дядя Федя, как обычно, стал хвалиться, что он – лучший гробовщик, и что похоронил уже четырёх директоров завода в своих добротно и ладно скроенных гробах.
- Вот такая у меня работа! — неоднократно повторял он, поднимая к верху большой палец правой руки, и, немного подумав, добавлял:
- Если что надо, обращайся, всё для тебя сделаю!
Виктор, чтобы его не обижать, отвечал:
- Если надо будет, непременно обращусь…

Дома о разговоре на заводе Виктор поделился с братом. Тот эту весть воспринял без эмоций, но с пониманием, что надо работать. И тут же решили, что свою трудовую деятельность Юрий начнёт с понедельника.
- А сегодня, в субботу, - мой день! – хлопнув ладонью по карману брюк, бойко произнёс Юрий. - Пойдём, гульнём, деньги – вот они!
«Ну что ж, эта партия моя! – в душе согласился Виктор. – Можно и погулять! Что мы, монахи, что ли?» Утвердительно ответил:
- Пойдем!
Зная, что Виктор очень любит кино, Виктор в кинотеатре «Прогресс», что находится на Советской улице, недалеко от просторной набережной реки Оки, купил весь полуденный сеанс, весь зал, все четыреста мест! Но Виктору об это он, конечно, не сказал ни слова.
И вот они, в назначенное время, в хороших, дорогих костюмах, в модных лилово-бежевых галстуках и начищенных до блеска туфлях, сидят в зале, в котором кроме них только один человек – директор кинотеатра. Он прислуживает, разливая армянский коньяк по хрустальным рюмкам, а братья, закусывая после каждого глотка напитка тоненькими дольками лимона под сахаром и трюфелями, смотрят популярную американскую картину «Серенада солнечной долины» с потрясающей музыкой Глена Миллера и с прекрасной фигуристкой – Соней Хейли.
Юрка шепчет на ухо Виктору:
- Сидим не хуже нашего деда Степана, который покупал чайную на весь вечер, когда приезжал с товаром на Нижегородскую ярмарку, и после удачной коммерческой сделки гулял до утра.
«Вот откуда у него такое обострённое чувство самообольщения, желание делать только то, что хочешь! И такое равнодушное отношение к тому, что происходит вокруг!» - подумалось Виктору. Но вслух он этого не произнёс. Потому что вдруг почувствовал, что на душе у него – тревога. Вот, только откуда она – сейчас этого понять было невозможно. Хмель делал своё «чёрное» дело…
А вечером они сидели за столиком, на самом лучшем месте ресторана «Волга», что на улице Маяковского, недалеко от речного вокзала.
В ресторане было шумно, людно, громко пели и играли цыгане в цветастых одеждах, с бубнами, придавая  питейному заведению неповторимый колорит.
«Как они оказались здесь? Будто пришли из начала века, присланные на потеху нам дедом Степаном», - переливалось в голове захмелевшего Виктора.
Юрку все хорошо знали и здесь. Официанты, высокий, похожий на вышибалу метрдотель, все другие, кто был тут, обращались к братьям с подчёркнутым уважением, а кое-кто и подобострастно, стараясь уловить их настроение, желание. Приятно, чёрт побери, чувствовать себя барином, хоть на минутку, когда тебя ценят даже незнакомые люди!
«Вот это отпуск! Будет, что вспомнить и рассказать «кентам» там, в Севастополе! А ведь всё это брат организовал, вот молодец!», - восторгался в душе Виктор.
А Юрка «был на коне», пел и плясал в компании подошедших к нему знакомых молодых мужчин и женщин. И чувствовал себя, как «рыба в воде», был раскован и развязан, но без хамства, как и следовало благородному «господину»!
Обнявшись, братья возвращались домой далеко за полночь. Шли пешком через окский мост, напевая любимую песню Виктора: «Споёмте, друзья, ведь завтра в поход…» Перепели весь репертуар Бернеса, даже блатные песни не забыли, и всё – от души.
Отпуск пролетел, как один день. Наступило время отъезда. Расстались по-мужски, сдержанно. Утром младший собрался в первую смену на работу, а старший - на утренний поезд. Выйдя из дома, крепко обнялись. Виктор пошёл в сторону Московского железнодорожного вокзала, а Юрка – в сторону завода. Немного пройдя, тот обернулся, крикнул:
- Витя, я очень тебя буду ждать! Счастливо, брат!
- До свидания, братишка!» – махнув рукой, ответил ему Виктор.

Прошло время, и вот он снова едет домой после долгой матросской службы. А в памяти – тот самый отпуск, который оставил в душе то ли тревогу, то ли смятение – не понять.
Продолжительный гудок локомотива прервал его воспоминания. Посмотрел в окно. Поезд шёл в черте родного города, скоро вокзал. Начал приводить себя в порядок, заправляя в брюки форменку, поправляя ремень.
Поезд подошел к перрону Московского вокзала минута в минуту. Выйдя из вагона и поблагодарив проводницу, Виктор с наслаждением вдохнул свежий осенний воздух. Утро было солнечное, тёплое, и вообще – осень удалась, в отличие от холодного и дождливого лета.
Оглядевшись и сдвинув бескозырку на затылок так, чтобы был виден кудрявый чуб красивых русых волос, взяв в руку чемодан, он неторопливо зашагал привычной дорогой от привокзальной площади, по улице Советской.
«Всё прекрасно, я дома! - рассуждал Виктор, - но ощущения радости почему-то в нём не было. Почему? Ведь семь лет нелегкой службы позади – должен прыгать, как мячик, что свободен, а радости нет».
Свернул в знакомую тёмную подворотню, открыл деревянную дверь, вошёл во двор. На двери квартиры, где жил брат, висел замок, ключа в условном месте не оказалось.
- Ну, ничего, скоро придёт, - подбадривая себя, вслух проговорил Виктор. И тут услышал, как кто-то ответил:
- Не придёт он, служивый. Два месяца, как в тюрьме…
Это была хозяйка квартиры, комнату у которой снимал Юрий.
- За что? Какая тюрьма, ведь он же на заводе работал!? – не мог поверить Виктор.
- Ты лучше у дружков его спроси, что околачиваются возле дома! - недовольно посоветовала она ему, и, не дождавшись ответа Виктора, зашагала прочь.
Недобрая весть тяжело ударила, потрясла Виктора своей наглой откровенностью. Он и не заметил, как дошёл до дома, где жила сестра Настя. Она, открыв дверь квартиры, сразу упала на его грудь, причитая:
- Здравствуй, Витенька! А братика твоего, Юрика, нет, забрали, в тюрьме он!
- Ничего, разберёмся, не волнуйся! - прижимая сестру, успокаивал её Виктор.

На другой день собрались у Насти все родственники. Оказалось, что Юрка не в тюрьме, а в зоне, что на северо-востоке Горьковской области, в поселке Буреполом, и осужден он был месяц назад на шесть лет, за ограбление квартиры директора магазина «Одежда», что на «Дзержинске», в верхней части города.
Решили, что Виктор поедет к младшему поговорить, разузнать, отвезти передачу. Собрали денег на дорогу. Не успев ещё толком отдохнуть, тот  отправился в путь.
«Чудесные осенние дни стоят, ни одного дождя, солнце, тепло, несмотря на середину октября, гуляй, влюбляйся. Жизнь прекрасна! А я еду к Юрику, который в тюрьме. Хитрец, пожалел он меня тогда, устроился на работу, хотел, чтобы я не переживал за него. А как я за порог – он за своё! Эх, брат, братишка!»
На душе было больно. Но ещё больнее страдала память о времени детства, когда он, старший, был ему, младшему, за отца.
Автобус, на котором ехал Виктор, остановился на автостанции посёлка Буреполом. Место было невесёлое: старый пыльный деревянный автовокзал, около которого гуляли козы; напротив него – пивной ларёк и традиционный магазин «Продукты», тоже  покрытые дорожной пылью.
От привокзальной площади в сторону зоны шла главная улица - «734 километр», и вообще она была тут единственная. Так что место заключения долго искать не приходиться: если его нет на этом конце улицы, значит, оно на другом.
Виктор застегнул бушлат, поправил бескозырку, в правую руку взял авоську с продуктами для Юрки и бодрым шагом пошёл вперёд. Пройдя около километра, с правой стороны улицы, увидел четыре вышки с находящимися на них солдатами, КПП, чёрные ворота и длинный, высокий зелёный забор с колючей проволокой над ним. Около КПП работало несколько зэков: они мели опавшие листья, сваливая их в большую кучу. За ними присматривал старшина лет тридцати, вооружённый автоматом, висевшим у него на плече.
- Здорово, старшина! - сказал доброжелательно Виктор, подойдя к проходной.
- Здорово, старшина! - взглянув на погоны у Виктора на бушлате, не менее доброжелательно ответил тот.
- Здесь служишь? - начал разговор моряк.
- Да, здесь, на сверхсрочной. А ты демобилизованный?
- Да, хватит по свету болтаться, пора и для себя пожить. Приехал вот братишку младшего, обалдуя, навестить, – поделился с коллегой Виктор.
- Это хорошо, что не забываешь брата. Иди обратно на КПП, к дежурному лейтенанту, он всё расскажет, – участливо посоветовал сверхсрочник.
Лейтенант проводил Виктора в комнату для посетителей, велел подождать. Время затягивалось, а лейтенанта всё не было. Наконец, дверь открылась, и в комнату вошёл майор с полным красным лицом, рыжими бровями и маленькими, заплывшими от пьянки глазами, в сопровождении такого же вида капитана и уже знакомого лейтенанта.
«Всё, амба! Добра не жди!» - мелькнуло молнией в голове у Виктора. Встал, чтобы приветствовать старших по званию.
- Товарищ Лугачёв Виктор? -  начал майор.
- Так точно, старшина Лугачёв! - быстро, по военному, ответил Виктор.
- Вы кто осуждённому Лугачёву Юрию?
 - Так точно, я - старший брат Юрия!
- Тогда крепись, старшина. Ты человек служивый, а потому говорю прямо: брат твой, Лугачёв Юрий Ерастович, скоропостижно скончался от кровоизлияния в мозг неделю назад. Ни тебе, ни другим родственникам не успели сообщить. Вот заключение врача.
Майор сунул в руку Виктора лист бумаги. Тот взглянул на медицинское заключение, прочитал: «Смерть наступила от внутреннего кровоизлияния в головной мозг».
- Какое кровоизлияние? - как можно спокойнее хотел ответить он, но не мог – волнение нарастало, словно снежный ком. – Ведь ему всего лишь девятнадцать! Ничего не понимаю…
- Покажите ему, где похоронили его брата, - пряча глаза, тихо сказал майор лейтенанту, и, развернувшись, вместе с капитаном вышел из комнаты.
Виктор сел на стул, закурил. Не хватало воздуха, комок стоял в горле, глаза налились слезами.
- Как же так? Как же так? – удивлялся он. Стало жарко, вышел на воздух, расстегнул бушлат, но прилива чистого, свежего воздуха даже не почувствовал. К глазам всё время невольно подступали слёзы, душило.
Подошёл старшина, подозвал старика, одного из убирающих опавшие листья зэков, сказал:
- Вот, он, Степаныч, и покажет, где могила, сам копал.
Когда отошли на несколько десятков метров от КПП и скрылись за деревьями небольшой берёзовой рощи, старый зэк, оглядываясь, стал шёпотом рассказывать:
- Знали мы Вашего брата, из четвёртого отряда, - сильный, но горячий хлопец был. Убили они его здесь, на вахте: бутылками забили, отбили всё, что можно, фашисты. Только ты к начальникам не суйся, всё равно ничего не изменишь, а беду на себя накликать можешь.
Сказав эти слова, старичок пошёл вперёд, а Виктор – тихим шагом следом за ним.
- Вот она, могилка, - показал рукой Степаныч на бугорок земли с деревянной табличкой, на которой, будто в спешке, неровными цифрами и чёрной краской было подписано: № 502.
Виктор  вложил в старческие руки авоську, сказав:
- Здесь продукты. Подели на всех! И, если можно, помяните его. Теперь иди, а я побудут тут, возле…
Старый зэк, озираясь по сторонам, будто боясь чего-то, удалился. А Виктор, наклонившись над холмиком, тихо, почти неслышно,  произнёс:
- Здравствуй, братик! Вот я и вернулся. А как ты? Лежишь, отдыхаешь? Толком не поработал, не потрудился, а уже отдыхаешь…
Он поднял голову к небу. Ветер шевельнул его русые кудри, по лицу потекли слёзы, а сердце сжалось от щемящей боли так, что ему ничего не осталось, как только крикнуть:
- Господи! Где ты, Господи? За что нас наказываешь? За что так больно бьёшь? Где ответ?
Он бессильно опустился на колени перед могилой, упал на неё грудью, теребя и перебирая руками влажную землю, зарыдал надрывно, во весь голос.
Очнулся он от шума листвы, которая под порывами набегающего ветра играла на деревьях, переливаясь волнами желтых, багровых и зелёных красок в лучах заходящего солнца. Голубое, безоблачное небо и дивная красота осеннего леса своей неповторимой безмятежностью слегка расслабили, коснулись  нежными нотами безмолвной мелодии его разбитого сердца. Неожиданно пронзила мысль: «Только в такую тяжёлую минуту мы, оказывается, и вспоминаем о Боге, просим его защиты, говорим: сотвори Чудо! А как ведём себя в остальное время? Мы проводим его, как придётся, не задумываясь ни о своих поступках, ни о смысле своей короткой жизни».
Виктор поднялся, отряхнул одежду от земляной пыли, взял в руку бескозырку, медленно зашагал по дороге. Ласковые лучи вечернего солнышка заботливо старались согреть его душу, и он чувствовал эту заботу. Пройдя несколько метров, он остановился, обернулся, тихо-тихо произнёс:
- До свидания, братишка! Прощай, младшенький!
Начинались сумерки, стало холодать. Поёжившись, он застегнул бушлат на все пуговицы, поправил на голове непослушную бескозырку, уверенной походкой зашагал дальше – в осенний вечер, прочь от надвигающегося в душе чувства предательского одиночества, к людям.