Ласковые жернова -26

Гипс Пеньтюхову сняли, с палочкой ходит. Больничный лист закрыли. На работе определили заниматься «легким трудом». Ходит, как путний, Пеньтюхов каждый день в контору. До шести часов вечера сидит – мается. Материалы полевых наблюдений обрабатывает. Геоэлектрические разрезы строит. Иногда это увлекает. Но больше мысли о вечерних преферансных баталиях заняты. Асом в этом деле стал. Компания постоянная – действия каждого в игре предсказать можно. Петька приноровился к игрокам, но не рискует без нужды. Главное для него – не проиграть. А то жалованье, которое за работу в конторе идет, малое. «Северные» надбавки не заработал, районный коэффициент невелик. А окладишко всего сто двадцать рублей – на еду хватает, но на картежный проигрыш и копейку жалко. Да еще и за общагу дерут – больше, чем за двухкомнатную квартиру, считается, что общежитие «гостиничного» типа (вот где истоки нынешнего «оскала капитализма» - обзови ночлежку гостиницей и дери с жильцов семь шкур – чем не пресловутая ныне «реформа ЖКХ»). Поэтому приходится играть Пеньтюхову с оглядкой на свои "финансы". Проигрывать не проигрывал, но «стол» - водку и нехитрую закусь - оплатить выигрыша хватало. Во время игры мозги в постоянном напряжении находятся, а водка лишь излишнее отшибает, а не дурит, как в обычной пьянке. Даже вдохновляет на авантюры, которые, бывает, заканчиваются вполне успешно, подтверждая поговорку о тех, кто пьет шампанское.
В октябре полевики стали выбираться из тайги. Жизнь и вовсе развеселая пошла. Покурить в коридор вышел – там бичарки тусуются-кучкуются. Молодого специалиста угостить и дружбу с возможным будущим начальником наметить этим всегда готовы и рады мужики Пеньтюхову, этот закутковый почет приятен. К обеду глазенки уже блестят. А часа в четыре и вовсе смывается с работы с какой-нибудь веселой компашкой.

Начальник Петькин из полевиков, все понимает - сам рад затихариться куда-нибудь с обеда. Утром приходит первым делом за бокал свой хватается. На 23 Февраля все мужчинам ИТР – овцам дамы-камеральщицы подарили по бокалу большущему, чтоб чай водохлебничали, а не крепкие зелья употребляли в рабочее время. Чтобы всяк знал свой бокал, на каждой посудине красным лаком для ногтей инициалы владельца накарябали. У начальника инициалы знатные – «ОХ» - что значит Олег Харитонович, но давно уже продлены заглазно, а иногда и в открытое – ОХ-ломон.

Придет Харитоныч поутру на работу, а у него уже бокал холодного чаю стоит до верху наполненный. Не подумайте, что это некий подхалим подсуетился пред начальником. Все гораздо прозаичней и проще. Харитоныч целый день на месте не сидит – где-то бегает, что-то утрясает, даже чаю попить некогда. Бокал пустой стоит. Те же, кто чай не один раз на дню пьют, нашли посудине начальника применение: чтоб не бежать в туалет (бокал либо чашку ополаскивать) – сливают остатки питья в сиротскую начальникову посудинку. К вечеру он заполняется до краев. Харитоныч утром первым делом, после «здрасте», за него хватается. Его остановить пытаются.

- Олег Харитоныч, там же нифеля сливные…

- И что? Зато холодненький чаек… И сахар класть не надо…

Забулыжит Охламон чайку холодненького и за работу. Сначала что-то вроде планерки проведет. Потом прочие «партийные» дела ладит. А в «межсезонку» какие дела, бичей из конторы разогнать – чтоб не маячили да не смущали своим опойно-расхристаным видом начальство. А с обеда, глядишь, и сам куда то пропал. Бывало, и к Коте на «огонек» заглядывал. А преферансист Харитоныч знатный. Как против играющего на вистах в открытую все по полочкам разложит – засмотришься – поэма с песней да и только. Если есть хоть маленькая зацепка «без лапы» (без взятки, объявленной играющим) оставить соперника – не упустит. Будто насквозь все карты видит. Но не Господь Бог – бывает, увлечется. Что за игрок, если ни разу на «мизере» «паровоз» не зацепил. И Харитоныч было и не единожды – «горел».

Межсезонка будоражила поселок. По конторе шатались разбойного обличья осоловелые от непробудной пьяни бичи; кучковались и громко обсуждали какие то геологические проблемы опохмелившиеся ИТР – овцы. Последние отработали сезон в «поле» и теперь тоже «брали свое» - гуляли.

Пеньтюхов нет-нет да и окажется то в «интеллигентной» компании инженеров и техников, то в «бывшей интеллигентной» работяг. Бичи при близком рассмотрении оказывались людьми интересными – всяк со своей изюминкой, не укладывающейся в рамки пропагандирующейся жизни, в которой все надо было понимать наоборот, с чем не всяк человек согласен. Потому и происходил сдвиг в умах людей от этого противоречия. Можно, конечно, ко всему привыкнуть да приспособиться, но не всякому это по душе. Вот и убегает не глупый работящий мужик от двуликой житейщины в леса – «на волю», где, как ему кажется (так на самом деле и было), сможет он найти приемлемую какую то гармонию или подобие ее…

Витя Семин – мореман из Мурманска. По морям-океанам ходил. Но проштрафился – и в загранку его больше не пустили. Отправился в «хождение по Земле». Под свитером застиранным непременная тельняшка. Походка вразвалочку, как и подобает моряку….

Паша Гончаров – это «внук» писателя русского. Если приглядеться, то в его запущенной бичевской внешности видятся отдаленные проблески чего-то благородного. Петька это сразу отметил. Так и подмывало расспросить – кем же на самом деле приходится писатель Паше. Но что-то удерживало. Может, то, что, выпив, становился «внучок» буйным и непредсказуемым – не в том смысле, что побить может, а в том, что начинал ругать начальников. Больше всего он поминал при этом какого-то Степана Пантейлемоныча, который лишил его премии за квартал, найдя в его работе какой-то брак.

- После этого, - начинал заводиться Паша, – вся моя жись под откос.

И далее следовал рассказ, как он с обиды напился, залез на заводскую трубу кирпичную «в засамое заподнибесье» с кувалдой за поясом, чтоб с высот тех заоблачных швырнуть ее на «злодея Степашку» на его «лысый кумпол». После упоминания про «кумпол» следовал удар со всего маху по столу и дальнейшее повествование сопровождалось размахиванием руками, угрозами в адрес «Степашки», Харитоныча и в последнее время Равиля, у которого он проработал месячишко и за что-то невзлюбил парня, как «Степашку». Иногда даже приходилось его урезонивать чуть не зуботычиной, на которые мужик, имея кулаки по гире пудовой каждый, даже не пытался ответить тем же, а начинал хлюпать носом, как малое дитя. И приходилось его уже успокаивать – а кому это хочется делать – у каждого, как сказал Витя Семин, свое «кораблекрушение» в жизни…

Серж Дудинский – этот и вовсе не разберешь из какого сословья. Утверждает, что из амурских казаков. Он подолгу в одном месте не обитался. На Север он «прикочевал», поработав во многих уголках Сибири и Дальнего Востока после окончания школы на Сахалине. По пьянке поведал Петьке, что пишет дилогию про бичей. Одна часть будет называться – «Ветры», другая – «Волки». Что в бичах «ветреного» Пеньтюхов и без писателя знал, но «волчьего» ни до того, ни после особо не замечал в этой непутевой братии…

Бичи к Пеньтюхову отнеслись, как к ровне. Хотя повода такого он им вроде и не давал. Но что удивительно – и его тянуло в это «кодло отверженных». Может, оттого это притяженье возникло в Петьке, что в этом придонно-осадочном отеребье было такое же бесхитростье во всем, как и в самом Пеньтюхове. Если дурак – скажут в глаза; если сволочное в тебе гнездо свило вороньему наподобие – не только скажут о том, но и в зенки заедут кулаком, а то и чем покрепче. Немало пробичевал Петька по Северу и по жизни. И делил с бичами кров да «последний сухарь», и перепил с ними немало зелий одурительных, и ругался-лаялся с ними до хрипоты, но упреком словесным либо «кулаковым» его никто не попрекнул никогда. И что удивительно – подлого да сволочного ему ни один самый забубенный ухарь не сотворил за все годы его мыканий по весям экспедишным. Обиды, неприязнь – были. И по отношению к нему, и у него. А подлого – нет. «Дно» житейское и «дно» духовное – категории разные и несовместимые…

Жила упомянутая троица у бабки с дочкой «на хате». Обе – законченные алкоголички. Обитали они в самом закутье барачного поселка. Летом и осенью особенно пробраться к бараку трудно – из-за грязи непролазной; зимой сугробы такие наметает, что только трубы покосившиеся означают среди белоснежных холмов жилье людское. Милиция туда не заглядывала по указанным причинам. Поэтому можно гулеванить на полную катушку, не боясь и не оглядываясь на «тылы». Тетки нигде не работали. Пенсию единственную, которую получала старшая из хозяек, пропивали в день получения. И до следующей жили тем, что загулявшие бичарки принесут.

Однажды на эту «хату» забрел и Пеньтюхов. Пили-гуляли до полного бездыхания. Проснулись под утро – водки немерено. Опять за стаканы. Час попили – снова «трупы» валяются по всему бараку – кто харей на стол; кто ею же, но под стол, кто до топчана, называемого «диваном», стоящего у стены в «зале», сил нашел в себе, дополз.

Уже следующим утром Пеньтюхов проснулся от криков. Ничего понять не может. Глаза не открываются. Чувствует – трясет его кто-то со всей силой и приподнять пытается. А у Петьки ноги подкашиваются. Все же собрался с силами, встал. Еще поднатужился, глаза открыл. Пред ним Паша стоит. И Витя что-то втолковывает. Дочка у бабки что-то кудахтает.

- Померла ведь мама-то… Померла мама… - и по киношному пытается руки заламывать. Но спьяну и сама, видимо, мало что понимает.

"Будто восточный танец выплясывает", – подумал Петька, глядя, как та брюхом вокруг оси своей крутит. И еще отметил, вперившись взглядом в бабенку, что фигура у нее ладная, и, кабы не бичевское обличье, то еще и согрешить с ней не грех.

Но Паша с Витьком не дают на фигурке ладной взглядом задержаться. Чуть не силком обоих с Сержем из барака выталкивают.

- Еще, не дай Бог, скажут, что придушили бабку, - лопочут упирающимся мужикам, которые вдруг вспомнили, что водка должна оставаться где-то под столом на кухне.

Но Витя не унимается.

- На кой хрен эта водка, если упекут за убийство…

Подействовало. Поняли, что произошло и чем грозит случившееся, если милиция начнет в оборот брать мужичков. Ломанулись по грязи – брызги в разные стороны, как от мчащегося по бездорожью ГТТ.

До экспедиции неслись, будто стадо диких мустангов, вырвавшихся из загона, на одном дыхании, забыв про похмельную болезнь. Возле конторы в «скверике» - две березки, пенек и куча бутылок пустых да пузырьков от одеколона россыпь – остановились. Тут и про дыхалку организм напомнил – сдавливает грудь, как тисками, ком в горле доступ воздуха перекрывает. Все же продышались чуть. Закурили. Постояли. Бичарки на другую хату отправились; Петька в общагу – отмыться в душе после «хождения по хатам» и на работу пойти.

После душа чаю попил, успокоился, Идти на работу надо, но левая ломанная нога подгибается. Тут только и вспомнил, что на «хате» палку оставил, на которую опирался при ходьбе после того, как гипс сняли и костыли забросил.

Как шибануло той палкой по голове – про ментов вспомнил, которые будут убийц бабки искать и на его «клюку» наткнутся. Даже незабвенного Раскольникова вспомнил и прочих убийц старух. Испугался – а ну как в «Преступлении и наказании» или в «Пиковой даме» все обернется. Не жизнь, а мука. Вот тебе и «молодой специалист», вот и новая жизнь в светлом будущем – год шел, как раз тот, про который говорили, что в нем «будут жить при коммунизме».

В контору приплелся, как пришибленный чем. В коридоре Харитоныча встретил.

- Что с тобой, Петр? – лишь глянул на парня начальник, сразу разглядел в нем неладное.

А Пеньтюхов и сказать не знает что.

- Опять с бичами водку пил? – допытывается Харитоныч.

Молчит.

- Пропадешь так то, парень…

- Уже пропал, - выдохнул Пеньтюхов.

- Это как?

Рассказал Харитонычу все, как было. Тот и ухом не повел. Лишь хмыкнул и спросил.

- Дочка-то жива осталась?

- Жива…

- Ну, значит, еще побичует грешная душа…

Недоуменно смотрит Петька на шефа своего. Про смертоубийство ему рассказал, а ему все до лампочки будто. Начальник недоумение парня понял.

- В милиции обрадуются только, что на одну бедовую голову меньше стало…

Так все и случилось. А спустя некоторое время бичи рассказывали, как хоронили бабку. Могилу сладили, гроб заказали – все, как и полагается. Потом помянуть сели – чуть-чуть хотели выпить за упокой да с устатку после хлопот печальных. И три дня сидели пока деньги, выделенные на погребение, не кончились. Может, еще бы керосинили, но сторож кладбищенский кипеж поднял: что такое, как так – могила выкопана и третий день покойника не везут. Участковому о том сообщил. Тот поутру «на хату» заявился. Попенял бичарам на их бесчеловечность и условие поставил.

- Если через час не определите покойную на положенное место, наряд вызову. И «дело» заведу о надругательстве над умершей…

Бичарки не стали уточнять, что имеет в виду под слов «надругательство» участковый – всяк понимал, что ничего не может скрываться за ним хорошего, а скорее самое ужасное – некро… - и как ее там далее, лешак разберет….

Вмиг машину нашли, лопаты в кунг покидали. Туда же и гроб погрузили. После кладбища в контору зашли – денег просить на «горячий стол».

Петька их в то время и увидал. Мужики Володю Лапкова «раскручивали», работающего с топографами. Имел он в отличие от прочих работяг третий разряд, за что его звали «Бугорком» - то есть малым бугром. Лапкову причитались еще какие то деньги. Он и пришел в контору, чтоб получить их. Но деньги выдают с двух часов, а до того еще времени преизрядно. Похмелиться же хочется, как можно быстрее. На Володю мужики наседают.

- Володя, ты же – Бугорок. Займи у кого-нибудь до трех-то часов. Хотя бы пару «червонцев» на раскумар.

Володя тоже с похмелья мучался. Но идти и попрошайничать отказывался, ссылаясь на свой одичалый вид. Петьку увидали. К нему.

- Петро, может, выручишь чем?

Пеньтюхов, конечно, знал, какая нелегкая пригнала мужиков в контору экспедиции. Дело близилось к одиннадцати часам – значит, скоро магазин откроют и бичам нужны деньги. В кармане у него была «десятка» и «трояк». Хотел только одну купюру отделить просителям, вторую оставить – чтоб в обед сходить в столовую и на вечер чего-нибудь к чаю купить. Но мужики ему и опомниться не дали – сразили арифметическим ударом.

- Надо, Петь на четверых (Бугорка тоже посчитали в свою компашку в надежде, что в два часа он деньги в кассе получит и отблагодарит их за утрешнее «благородство» ) четыре «бомбы» «Агдама». Они стоят шестнадцать рублей восемьдесят копеек. У нас всего рубль. С твоими тринадцатью только четырнадцать получается. Но трояк мы у магазина «настреляем».

Остался Пеньтюхов без копейки. В обед, подумал, схожу в общагу, чайку попью. А к вечеру, может, и подвалит какая деньга. Как в студенческие годы – утром нищий, в обед голодный, вечером пьяный…