Знак свыше

Поутру Таня, как обычно, проснулась первой и беспрепятственно покинула постель, не потревожив мужа, поскольку спал он в обнимку с подушкой. Не было слышно и мальчишек. За окном не торопясь, начиналось солнечное  утро мягкого в этом году бабьего лета. 

Накинув халатик, она скользнула на кухню, передвинув мимоходом, ползунок календаря, и отметив про себя, что истекает предпраздничная неделя, обещающая вместе с выходными целых четыре дня желанного отдыха.

- Самое время съездить за дарами природы в деревню к родителям, - подумала она, и  тут же стала  подбирать в уме  убедительные доводы  в том, что зима  уже на носу, и если не сейчас, то до самой весны на лысых покрышках их  старенького «москвича» за город  будет уже не выбраться, и значит  не получить ко времени  родительского подспорья домашних заготовок.

Между прочим, далеко не лишних  для  семейного   бюджета, в городских условиях при их двух  детях.
Она готова была  поспорить, приводя всё более и более убедительные доводы в том, насколько всё это разумно, хотя прекрасно знала, что  спорить будет не с кем, поскольку заранее  известно, что  никто не станет ей возражать, и муж с сыновьями примут любое её решение, как всегда с отвратительным послушанием.
Достаточно было об этом подумать, чтобы наградить  себя с утра дурным расположением духа.

Её энергичная натура, жаждущая активных действий, что по Ньютону невозможны были без столь же активного им  противодействия, в условиях, когда ей никто и  ни в чём не перечил, оставалась  неудовлетворённой.

Стараясь не давать воли раздражению, Таня долила чайник, затеплив под ним конфорку, зажгла вторую, под  большой глубокой сковородой, на которой растопила масло и поставила жариться  нарезанные кружками помидоры с репчатым луком.
- Мальчики, подъём! Завтрак на столе! Опаздываем! – привычным речитативом заторопила  она  своих мужчин, задолго до того, как завтрак будет готов на самом деле, предполагая, что пока они будут возиться с разминкой и гантелями, она  поспеет со  своим  утренним туалетом.

Однако, когда она вернулась  на кухню, они, опередив её уже  дружно жевали бутерброды в ожидание горячего.
Таня залила аппетитно шваркающие на сковороде помидоры и лук несколькими яйцами, посолив, посыпала их накрошенной свежей зеленью, после чего разделила всё это  на четыре части и выложила каждому на тарелку его долю.

Поев, свою чашку с  чаем, она забирала  с собой к туалетному столику, предоставив  по заведенному порядку, завершать утреннюю трапезу и убирать со стола супругу с сыновьями самостоятельно.
Сама же она, пока они  этим занимались, наводила в спальне свой нехитрый макияж, прихлёбывая чай и продолжая  без нужды их   поторапливать, хотя и без того они управлялись  раньше неё,  и к тому времени, когда она выходила из дома, давно уже ожидали свою предводительницу, сидя  в машине.

Предписанные ею, обязанности и на этот раз были,  выполнены  ими  безропотно и безупречно, что больше всего её раздражало.
Очень уж хотелось к чему-нибудь придраться и хотя бы слегка поскандалить с мужем и сыновьями по поводу их эгоизма, но придраться было не к чему, и поэтому разъезжались по своим делам  молча, как всегда на всякий случай  заряженные с утра её беспричинным негативом.

Лёва первыми, как всегда, высаживал у школы сыновей, потом завозил Таню в её НИИ, после чего  отправлялся налаживать станки на  свой завод.
Вечером он собирал их в обратном порядке. Сначала  жену, а затем уже  со  школьной «продлёнки» мальчишек.
Продуктовые  покупки Таня ухитрялась делать днём, урвав, как и многие женщины их НИИ, частичку обеденного перерыва, чтобы избавить себя от вечерней толчеи в магазинах.
Благоразумные сыновья делали свои уроки в школе. Обедали все днём в своих учреждениях самостоятельно, поэтому на вечер мужчинам оставалось прибраться в доме, пока она приготовит им лёгкий ужин, после которого всё оставшееся до сна время, как правило, занимал у них телевизор.

Всё это изо дня в день было одинаково до тошноты.
Время от времени, в попытке разрушить стереотип и спровоцировать хотя бы небольшую сору, Таня пыталась вызвать раздражение мужа каким-либо заведомо вздорным требованием.
Например, просьбой в разгар кубковой футбольной передачи  оторваться от телевизора  и достать с антресоли заваленный хламом никому не нужный чемодан.

Это  могло возмутить кого угодно, однако, против её ожидания, ни отказа, ни попытки повременить с выполнением её просьбы хотя бы на пол часа не следовало, и Лёва, молча, отложив бутылочку с пивом, и бросив сыновьям: «потом расскажете», безропотно налаживал стремянку и лез на антресоль доставать, непонятно по какой нужде понадобившуюся  жене утварь.

- Нет, всё же мама права, - сокрушалась по поводу своей судьбы Таня, повторяя мысленно покаянную фразу столь распространённую в среде замужних дочерей.

 А в чём, собственно говоря, была права мама? Зять был послушный,  не пьющий и не гулящий. Какие,  претензии могли быть к нему у тёщи?
- Всем хорош мужик, но тебе он  не пара, - говаривала она дочери, видимо имея в виду её карьерные успехи в НИИ, где она  после окончания института  дослужилась до зам заведующего плановым отделом, в то время как муженёк по-прежнему продолжал на своём заводе числиться в наладчиках.
- У Лёвы, между прочим,  высшее образование и  диплом, и он не глупее меня, - защищала она перед матерью своего  мужа.
- Что ж вы с дипломом, да всё в наладчиках? – иронизировала родительница,
употребляя по привычке оборот речи принятый у жён военнослужащих. Они по поводу карьеры  своих мужей  всегда говорят: «мы служили», «нас повысили» и т. д.
- Лёве нравится его работа, - объясняла Таня.
- Зачем же ему был нужен  институт?
- Чтобы глубже знать  своё дело.
- И плестись в хвосте у жены?
- Между прочим, он зарабатывает больше меня.
- А положение? С положением он мог бы, между прочим,  распоряжаться людьми, а не железками.
- К твоему сведению, на производстве зарплата руководителей ниже, чем у квалифицированных рабочих. К тому же руководителям приходится постоянно считаться с самыми неожиданными выходками  подчинённых им  людей,  в то время как  поведение бессловесных  механизмов, с которыми   имеет дело мой муж, вполне предсказуемо. Если хочешь знать,я иногда завидую ему.
- Но, что ни говори, он всё же Лев (хотя бы по имени), - не унималась мамаша, - и, хотя бы поэтому, должен быть более озабочен вопросами пропитания своей семьи, а твой муженёк, что-то не очень похож на льва-кормильца.
- Мама, твоё сравнение со львом неудачно, - усмехнулась Таня, - в львином прайде, как раз, охотиться и добывать корм для пропитания  льва-супруга, обязанность  львицы.
- Ладно, вас не переспоришь,  живите, как знаете, - уступала, в конце концов, мать, хотя  при каждом удобном случае заводила эту пластинку по-новой.

Таня ловила себя на том, что, обсуждая с родительницей своего мужа, находила веские доводы в его пользу и защищала его не менее убедительно, чем, если бы он делал это сам. Однако стоило ей браться за его оценку в своих собственных глазах, как с её уст готовы были сорваться те же мамины доводы.

- Стерва я, - жаловалась она своей лучшей подруге, - сама не знаю, чего хочу.
- Да твоему мужику цены нет, - отвечала та, - мой совет - не гневи Бога, пока у тебя его не подобрали.

В этот их приезд в деревню  восторг  встречи её родителей с внуками, как всегда отбросил прочь всё сомнения и явил собой искреннее радушие близких людей обрадованных  друг другу.
Неугомонные сыновья за выпавшие на их долю счастливые денёчки сумели заново  облазить и обследовать все давно знакомые им закоулки  крестьянской усадьбы, обшарить многочисленные чердаки дворовых построек и накувыркаться  на душистом сеновале, не забывая прикладываться к вываленным в густой сметане бабушкиным оладьям.

Глядя на них и мирно беседующих после удачной рыбалки взрослых мужчин, Таня стала подмечать в себе признаки несвойственного ей ранее душевного умиротворения, в котором боялась себе признаться.

Удерживал её от этого инстинкт самосохранения.
Ей казалось, что стоит только впустить в себя ощущение счастья, как следом обязательно появиться страх его утратить, и, что лучший способ  избегнуть этого - уверять постоянно себя, что  у тебя изначально нет того, чего бы ты боялась потерять.

На четвёртый день, отдохнув и наговорившись с родителями,  они засобирались домой.
Им приготовили  с собой  столько деревенских  гостинцев, что увезти всё это можно было разве что на трех машинах.
Закатанными в банки продуктами забили все пустоты кузова и багажника. Дед настоял даже на том, чтобы перелив запас бензина в бак, оставить у них пустые канистры, а высвобожденное  место дополнительно занять домашними консервами.
Небьющуюся часть груза, что полегче, закрепили  на крыше.

С отъездом припозднились и отправились в путь уже в наступивших сумерках.
 Ехали, на этот раз,  в молчании. Таня не включала музыку, чтобы не мешать уснувшим после беготни сыновьям и собственным мыслям.

Лёва, не любивший ночную езду, пристально вглядывался в слабо подсвеченную фарами наступившую тьму, сожалея, что затянул  с отъездом, и к тому же, кажется,  переел перед дорогой, отчего боялся не совладать с опасной за рулём дремотой.
В одном английском путеводителе он, как-то, вычитал, что сонливость в этом случае надёжно прогоняет лёгкая сора с женой.

Покосившись  на примолкнувшую супругу, он  подумал, что она, как раз, не прочь была бы отогнать его дремоту семейной перепалкой, но, зная за ней такое желание, он  давно приучил себя  не давать ей для этого лишнего повода.

В этот раз, одолевая в кромешной тьме, едва различимую в свете слабых  фар  старенького «москвича» лесную дорогу, они молча общались только со своими собственными мыслями, и очень удивились бы, узнав, что,  не сговариваясь, думают в это время  об одном и том же

С недавних пор Лёва стал задаваться вопросом - почему без всякого очевидного повода в их семье нет лада?
Раньше он об этом никогда не задумывался, объясняя постоянное недовольство супруги просто свойственной женщинам ворчливостью.
Он старался тщательно следить за собой, чтобы не давать жене объективных поводов для раздражения, принимая её саму такой, какова она есть.

Его размышлениям изначально всегда была свойственна рациональность, поэтому, задаваясь вопросом, в чём могла быть причина постоянного недовольства жены,  он не находил для этого  каких-либо  понятных для себя объяснений.

Ему было непонятно, почему  женщина, имеющая преданную ей семью (где все, слава Богу, здоровы) и благоустроенный быт, терзает себя склонностью к постоянным упрёкам. Он стал невольно подумывать о том, что, не имея претензий к мужу, свои беспричинные недовольства она невольно адресует Богу, от которого в ответ на необоснованные к нему  упрёки, в конце концов, может последовать не удовлетворение, а кара.

Лёва покосился  на жену, и даже при слабой подсветке от приборов различил следы  глубокой задумчивости на её лице. Он очень удивился бы узнав, что её в это время
одолевают его собственные мысли.

Думала ли она о том, что ей  лучше бы не раздражать себя постоянным недовольством, а благодарить Бога за его повседневную милость, не обделившую её  любящим супругом, благонравными детьми и благополучными родителями?

Не зариться на то, что могло быть у неё лучше, чем есть, а думать о том,  сколько миллионов людей были бы счастливы, иметь то, чем она была постоянно недовольна.
Не тешить себя надеждой на то, что Бог, в ответ на её претензии воздаст ей большее, а страшиться того, что в результате своей чудовищной неблагодарности она  может лишиться  того, что есть.

Лично он с некоторых пор  стал  предчувствовать, что терпение Божье иссякает и кара, им назначенная, уже в пути.
От постоянного напряжения  дорога стала  ещё хуже различимой.
В какой-то момент ему показалось, что чья-то громадная тень мелькнула тёмным крылом перед глазами, и в тот же миг машину сотряс и закрутил сокрушительный удар.

Вот оно, наказание Божье!

Избегая пожара, он инстинктивно обесточил зажигание, одновременно изо всех сил упёршись ногами в педали.
Отчаянно заскрипели тормоза, и забарабанил по днищу гравий обочины. Машина  дёрнувшись, остановилась.

В наступившей кромешной тьме и тишине никто не произнёс ни звука, и Лёва, ещё не сознавая, может ли он сам пошевелиться, с ужасом представил себе самое худшее, что могло случиться с женой и детьми в результате страшного удара.

В темноте он почувствовал чьё-то  шевеление.  Поняв, что может двигаться сам, он дрожащими  руками  нащупал в «бардачке» переноску и подсоединил её к гнезду прикуривателя.

Яркая лампочка высветила обращённые к нему перепуганные безмолвные лица жены и детей. Ещё мгновение и они заговорили наперебой, недоумевая, что же с ними произошло.
Лёва, не веря глазам, видел их невредимыми, и столь же невредимым  салон, в котором они находились. Это было невероятно, но это было так.

Оставалось только предположить каковы непоправимые последствия удара у наружной части машины.

Ещё не веря, что с женой и детьми чудесным образом всё обошлось, он, не сожалея о том, что старенькая машина вряд ли подлежит восстановлению, подумал с тоской, каково теперь (задолго до наступления эры мобильных телефонов) будет вызволить их из ночного леса и доставить домой.

О том, чтобы эвакуировать саму машину, напичканную несуразным грузом тёщиных заготовок, Лев не помышлял вовсе.
Немного придя в себя, он тронул внутреннею запорную ручку, приготовившись к тому, что дверь наверняка заклинило.
Однако она послушно и без усилий отворилась и он, выпростав, сколько это было возможно шнур переноски, решил при её свете осмотреть последствия от полученного удара.

То, что предстало его глазам, было столь невероятно, что он несколько раз обошёл машину сам, после чего так же беспрепятственно открыл правую дверцу и попросил жену в свидетели того, что увидел.
Скорее того, чего не увидел, потому что при свете переноски им преставилась стоящая  у обочины  их машина без единой вмятины и царапины.
Предмета, о который они ударились, не было в помине.

Не в силах поверить в случившееся (скорее в неслучившееся), они робко заняли свои места в машине и Лёва с замиранием сердца повернул ключ зажигания.
Теплый двигатель легко завёлся и послушно принял обороты. Включив передачу, он тронул машину с места и очень осторожно  и благополучно преодолел   оставшуюся часть пути.

Въехав в город, они остановились под первым же уличным фонарём и, выйдя из машины, ещё раз тщательно  её осмотрели. Машина была цела и невредима.

Осторожно пробравшись по улицам ночного города, они подъехали к  своему дому и стали деловито освобождаться от привезённых запасов.
Подтянув к лифту сгруженные продукты, Лёва, отправив с ними жену и сыновей, вернулся к машине, чтобы разгрузить ту часть груза, которая была закреплена на крыше.

Каково же было его изумление, когда он не обнаружил на крыше «москвича» ни груза, ни самого багажника, к которому он был закреплён.

Уложив детей, они лежали с Таней без сна, глубоко задумавшись над тем, что же случилось с ними в лесу.
В своих предположениях супруги  склонялись к тому, что это мог быть удар молнии, хотя совершенно непонятно было, как могло случиться, что молния,  уничтожив их багажник,  ничуть не повредила ни  самой машины, ни их самих.

Подавленные мистикой случившегося, они, в конце концов, сошлись на том, что в лесу они стали, безусловно, свидетелями  чуда, объяснение которому надо было искать на небесах.
Обращаясь к мыслям, занимавшим их обоих перед тем, как это случилось, они восприняли его, как знак Всевышнего, предостерегающий их от дальнейшего ропота и пренебрежения Божьей милостью. 
Как указание на то, что дарованная им судьба должна быть принята ими впредь  без гордыни и раболепия, но  с бесконечной  благодарностью Создателю за то, что  им даровано.

Они не могли объяснить себе чудо спасения, которое они пережили в ночном лесу иначе, как исключительную милость, которой заготовленная для них  кара Господня была в последний момент ограничена  строгим предупреждением, и знали лишь, что из их памяти никогда не исчезнет пережитое в  той, погружённой в темноту машине, когда за мгновение до вспышки света они готовы были  увидеть перед собой самое страшное и непоправимое.   

    А в то самое время, когда  умиротворённые богоугодными помыслами супруги отходили ко сну, на месте случившегося с ними  чуда, в кромешной тьме ночного леса, панически устремляясь, прочь от автотрассы, продирался сквозь чащу, круша окружающий кустарник  и ревя от страха, ничего не понимающий огромный испуганный  лось, мотавший в отчаянии головой в тщетной попытке  освободиться от застрявшего в его  рогах автомобильного багажника.

Москва, апрель 2009 г.