недолгие занятия фотографией

Подчас  меня пугало  то,  что  происходило со мной. Для того чтобы,  как я выражалась, «убить субботнее и воскресное время», я занялась фотографией.  Фотоаппарат  уводил меня из  дома и из гаража, где вечно  копался Санька, и приводил в поля и перелески близ небольшой деревни.  Аппарат уводил меня также от разговоров сожителя, от его вечных проектов будущих  улучшений  в жизни.

Другие мужчины не проводили  свободные часы субботы и воскресное  утро за ремонтом своих автомобилей. По воскресеньям они катались с  семьями,  молча  и  прямо  сидя за рулем. День проходил в быстрой езде по загородным  дорогам.  Автомобиль пожирал  время.  В  конце  пути ждало утро понедельника,  ждала  работа. Они, как сумасшедшие, мчались к этой цели.
 
Блуждая  с фотоаппаратом, некоторое время я была почти  счастлива. Я следила  за игрой света на стволе дерева или на луговой траве,   и  это  удовлетворяло  какой-то  живший  во мне инстинкт.  Занятие фотографией  было  делом  неверным,  тонким. Дома я устроила себе  темный уголок  и  проводила там вечера. Надо было погрузить пленку в проявитель, затем  поднести к свету, затем погрузить еще раз. Мелкие нервы, управляющие  глазами,  были  напряжены.  Жизнь казалась обогащенной, хоть не намного...

Однажды  в  воскресенье  я отправилась погулять в небольшой лес  и  вышла  на  склон  низкого  холма.  В местных краеведческих журналах я читала, что слегка холмистая  местность к юго-западу от нашего города когда-то была  берегом  озера.  Низкие  холмы,  поднимавшиеся  над равниной, поросли   лесом.   За   ними   снова  начиналась  равнина.

Степь, казалось, тянулась беспредельно,  уходя  в  бесконечность. Так же шла и жизнь людей. Жизнь была слишком  длинной. Ее приходилось проводить в бесконечной, все одной и той же работе,  не  приносившей удовлетворения.
 
Я сидела на склоне холма и смотрела на расстилавшийся перед мною ландшафт.  Думала о Саньке. Он остался там, в своем гараже, занятый уходом за разбитыми древними Жигулями. Это было благородное дело. Мне не следовало бы раздражаться.

Что  ж,  я сошлась с Санькой, рассчитывая, что у меня будут свои деньги. Тогда я занималась бы чем-нибудь другим. Денежный вопрос не играл бы роли, и  ничто не вынуждало меня стремиться к успеху. Я надеялась, что моя жизнь будет  иметь  смысл.  Правда,  как  бы много и как бы усердно я ни работала, больших успехов мне не добиться. Но какое это имеет значение? Можно жить так, вести  такой  образ  жизни,  при котором это не имеет значения. Нужно искать тончайшие  оттенки.  Здесь, на траве, покрывавшей равнину, перед моими глазами играл  свет  послеполуденного  солнца. Он напоминал дыхание, цветное облачко пара,  внезапно  слетевшее  с  алых губ на серую и мертвую, спаленную траву. Моя жизнь  тоже  могла  быть  такой. Красота могла возникнуть из меня самой, из моего собственного существа.

     Я  снова  подумала о Саньке, и притаившийся в моих глазах огонек вспыхнул, стал  пламенем.  Я почувствовала  себя низкой, несправедливой. Все равно! В чем  истина? Не был ли мой сожитель, копавшийся в своем гараже, гордившийся рядом мелких  побед, в своей работе сообразующийся с временами года... что ж, не начал ли  он  слегка  стареть,  не  становился ли  тощим  и  угловатым, несколько вульгарным?


     Так  мне казалось.  Было  какое-то  самодовольство  в  том,  как он разбрасывал  запчасти по бетонному полу гаража. Конечно, этим можно  было  заниматься  и, делая это, можно было испытывать удовлетворение. В  самой  сути  всего  этого  было что-то вульгарное. Санька копался руками в закопченном моторе. Они ощупывали, ласкали металлические части. Саня обхватывал мотор как-то особенно, жестом владельца. Нельзя было отрицать,   что  одновременно  происходило  уничтожение прекрасного. В  салоне торчали когда-то изящные детали. Санька отрывал их, не задумываясь, я сама видела.

Что  до  меня,  я также  была откуда-то вырвана. Разве я не должна была примириться  с  фактом  существования  Саньки и наших возможных детей? Не проводила  ли  я  свои  дни  за работой, которую ненавидела? Во мне разгорался гнев.  Пламя  ворвалось в моё сознательное Я.

Я встала и пошла по склону холма, продолжая наблюдать за игрой теней внизу,  на  равнине. Ночью, когда я лежала в постели с Санькой, не вел ли он себя  со мной так, как вел себя в гараже? Что-то как бы выдергивалось из него, и  взамен  вырастало что-то другое - то, что он хотел исправить. Наша любовь напоминала  его  возню с разбитым авто:  лишь  бы  как-нибудь провести   свободное   от  работы  время. Саня обходился со мной слишком решительно,  слишком  уверенно.  Любовь - это аромат, это оттенок  звука  на  устах.  Она как послеполуденный свет на спаленной траве. Уход за драндулетом и ремонт мотора не имеют с любовью ничего общего.

Мои пальцы  судорожно  сжимались. Фотоаппарат висел  на  ремешке через  плечо,  я ухватилась  за  ремень и подошла к дереву.  Занесла аппарат над головой и с размаху ударила им о ствол дерева. Резкий  треск  -  сломались  хрупкие  детали  -  прозвучал в моих ушах нежной музыкой.  Как  будто  с моих уст внезапно слетела песня. Я снова размахнулась аппаратом и снова ударила им о ствол дерева.