Много смерти в холодной воде

«У кого ни спроси про Вэйхай, все в первую очередь говорят о море: здесь, мол, оно просто чудное. Тёпленькое и чистое, всегда. Как будто нырнули в зелёный чай.» Из рунета. 

***

У меня в Петропавловске-Камчатском есть друг. Познакомились мы с ним в Сиане, когда одноклассник моей младшей сестры приехал сюда для встречи с настоятелями буддийских монастырей. Я помогал - переводить. Приехал он сюда не один, а - с группой, они списались по нету - человек двадцать пять - и, оказалось, там были люди со всех мест России.
Сначала мы поехали в «Монастырь Дхармы» - самое известное буддийское место в Азии, да и, пожалуй, во всём мире - там хранятся оставшиеся после ухода Будды Шакьямуни в нирвану его мощи, на санскрите называются «шарира», чудодейственные - если увидишь, следующие три жизни будут три вагона счастья, потом по - плану, шоппинг - как я устал!..- потом, обменявшись телефонами, расстались. Они поехали из Сианя - кто в Шанхай, кто в Тибет.
Моя краткая миссия помощи на этом закончилась, и я занялся путешествиями по стране,также, как и чаепитием, фехтованием на странных мечах, каллиграфией.
...интересно, что кроме моего друга детства из всей группы потом позвонил мне только один, а именно некий часто приезжающий на Восток в религиозные поездки камчадал Вадим, года на три младше меня. Его кармическая связь с Азией была очевидна – и интересна! - еще маленьким он часто убегал из дома в сопки, там подолгу любовался дикими лотосами в пруду и пытался писать на больших листьях папоротника короткие хайку. Возможно, когда его карма, как говорят в Китае, созрела, он и вправду увидел своими глазами настоящие мощи Будды... Мы подружились, и потом в своих частых путешествиях по Китаю он всегда приезжал к нам  Сиань гости, постоянно привозя мне русское кино, софты и часто слетавшую камчатскую пиратскую винду - от Камчатки до Азии не так далеко - воровать не разрешают, он говорил так, а денег - нема.

***

Прошлым летом рано утром я пришел домой, и тут - звонок. Жара была страшная, воздух 40,
земля, как в Индии, прогрелась до 60.Определитель номер не берет, значит, Россия.
- Здорово, Грант, не разбудил? - это он.
Узнаю. Камчатка - одно из немногих мест, где встают еще раньше, чем у нас.
- Да. - Смахнул со лба пот. Плохо себя чувствуешь, пей больше горячей воды.
- Привет! Это Вадик. Слушай, я тебе скину на мыло наши данные, попроси Лилю забронировать нам на неделю гостиницу, Вэйхай, вывожу маму с подругой, блин, на курорт. Недельку - там. Закончим отжиг, к вам потом.
Лиля – это моя жена. Вэйхай – хороший город, курортный. Один из самых популярных и экологически чистых китайских, как Пицунда в совке. Расположен в провинции Шаньдун, на востоке - Корея-Япония. Первый раз в китайской литературе о нем упоминалось пять тысяч лет назад, а в колониальный период этот большой морской санаторий назывался еще более гордо – «Порт-Эдвард». Ни больше, ни меньше. Но надолго это не прошло.
...на тысячи километров вдоль береговой линии огромное количество заливов и островов, на берегу - сотни старых пагод. Парки, дорожки. Его еще так называют на местном сленге - «город-парк». 
...столетние изогнутые сосны, морской ветер и мягкие скалы - пористые... - поросшие синим древним мхом. В общем, все как на гравюрах Хокуса. Лучшее место восточных территорий. Ещё там - подземные горячие источники, микроклимат, целебный воздух и морепродукты, повар может приготовить невиданное из неведомого. Да и народ - приличный: шаньдунцы славятся на всю страну своим прямым характером, смелостью. И гостеприимством, кстати сказать. В общем, поезжай - не пожалеешь, дорогой джан. И мама твоя не пожалеют тоже, слушай, какая у тебя мать! Такой большой сын и такая молодая мама! Красавица! Лучше Вэйхая только Северный Кавказ, точнее, - Пятигорск.
- Усёк, братан,- говорю я. – Не забудь черный бородинский, «СволОчей» и музыкалку для жены.
Китаянки обожают смотреть «Фабрику звезд», для них это - высшей пробы - экзотика. «Братан» - это по-бандитски «брат». Хорошее слово.
- Хорошо, - говорит, - я тогда, как мы закончим тут зависать, тебе оттуда позвоню, скажу, когда прилетим в Сяньян.
Сяньян, это город-спутник Сианя. Сиань слишком древний для постройки аэропорта, здесь и метро-то боятся проводить - копнул, внизу все тринадцать династий, императорским духом пахнет. Желтая земля, как здесь говорят, высокого цвета. Её мать. Так многие крестьяне и стали - миллионерами: копали огороды, свои-чужие, и продавали - антиквариат. За бешеные деньги. В Японию или куда-там-ещё. Так что здесь пол провинции черные следопыты, вооружённые. Чуть что не так, достанут японскую трёхлинейку, шмальнут в живот... Звонок, однако, раздался ровно через три дня.
- Гггрант, привет, - как обычно, немного заикаясь и - как всегда -по-интеллигентски неловко, начал он, - ттут у ннас тут небольшие ппперемены... мы уже в сссамолёте. Как сссядем, я тттебе позвоню, оббъясни, ппожалуйста ттаксисту, как доехать до твоего дома. Ххлеб я привез.
Ну, думаю, отжиг у них там, наверное ацкий, раз так быстро запал прошёл. Наверное, трепангов готовят плохо. Бум встречать.
- Ара, слушай, -говорю я ему, - Какой таксист?! Ты мне друг или нет?! Да? Будем на месте, так что стойте у выхода, и все дела.
Работать с людьми надо-то по понятиям. Что себя ставить выше другого. Рвностоность надо соблюдать, эли.
Он с каким-то странным облегчением вздохнул. Оказалось, дело было не в трепанге.

***

И вот они нырнули, солнце бьет под воду, все несказанно светящееся и голубое, красиво, как в детских снах. Красный коралл и чистый, белый подводный песок, невообразимые рыбы, чудесные, большие  и маленькие, похожие на старинную китайскую монетку с дырочками посредине, прозрачные медузы. Выныривать не хочется – на берегу делать нечего, там все плоско и мутно, и ветер еще. Жить надо тут, восточными ихтиандрами, вода теплая-теплая, как парное молоко, только испускает яркий, почти режущий глаза свет. Свет востока, свет правды, свет истины. Это сначала, а ближе ко дну краски сгущаются, как и свет, звук со светом ведь есть одно, как будто какой-нибудь вечный Будда навел резкость своего старого объектива, и море вдруг внезапно становится трезвящи им прохладным, ободряющим, очищая и снимая усталость всех прошлых жизней, в которых мы делали незнамо что, и чувствуется течение этого холодного катарсиса, голубого проекта, который начинается с ямочек на груди между набрякшими от напряжения сосками, спускается вниз и - бурлящими потоками, потоками жизни и света - обвивает ступни, заставляя совсем забыть непреходящую усталость от продолжпющейся наверху с безначальных времён постоянной крысиной гонки.
Небо не там, а - да! - именно тут, на дне - Желтого моря - там, наверху, только изматывающая репродукция, настоящего покоя и счастья, в лучшем случае, авторская копия, совсем не те цвета и запахи, и ветер это там, а здесь - осталось только найти драконий дворец, вплыть туда, скорее, к  большой круглой ступе, окруженной бодхисаттвами шестого пути, открыть вон ту тяжелую бронзовую дверь с чеканным орнаментом из змеиных капюшонов, увидеть внутри - еще одну, точно такую же, решиться найти самую первую, исходную, обнаружить, открыть её, войти внутрь, потом открыть ту, вторую, что поменьше, снова увидеть внутри такую же - третью, в ней - четвертую и далее - до бесконечности; и тогда понять, что никакой первой ступы, иначе говоря, первоосновы, нет и быть не могло, и - достать оттуда фолианты о запредельной премудрости, спасущие мир, а потом подарить их человечеству и - спасти, мир, и все. И, закончив спасение, - не возвращаться. Так, в этом мире и застыть - и ныне, и присно, и во веки веков, аминь.

***

И тут, по левую руку, если обернуться лицом к пляжу, на дне они одновременно видят два трупа, мужчины и женщины. На каждом трупе лакированный черный железный обруч вокруг талии, с замком, и скованы они большой и страшной чугунной цепью. А внизу – стальная плита.
Мужчина находится снизу, и из центра плиты идет короткая, но толстая цепь прямо к поясу, в который мужчина замотан, а женщина наверху над ним, неимоверной красоты, смотрит прямо ему в глаза, и прикована такой же короткой толстой цепью, но уже к поясу мужчины. Эти два пояса, словно некие смертельные гигантские железные очки, внутри которых вставлены он и она, любившие друг друга при жизни - до смерти. И очки эти приварены к плите, основанию. Которое весит, наверное, несколько тонн, и лежит - мёртво. И, возможно, всегда тут лежало.
Мужчина, труп его уже раздут, он опух, как бы просит о чем-то убийцу или с укором что-то ему говорит. Его правая рука с открытой ладонью протянута вверх и вперед, красивым жестом, тонкими аристократическими пальцами по направлению к поверхностной линии, к свету. Женщина парит лицом вниз, вода пощадила её, и она лучше сохранена, с по-детски протянутыми к любимому в последнем прощаньи руками, как бы стараясь прижать его к себе, тоже в последний раз и спрятать - от всего мира, от всех врагов, от себя самого - на груди, скорбной и мучительной материнской любовью.
Мужчина интересный, видный, чем-то похож на голливудскую кинозвезду шестидесятых годов, когда Америка ещё была сама по себе, в кости широкий, высокого роста, атлетический, в дорогом костюме и тяжелых ботинках, таких тяжелых, что его ноги спокойно и расслабленно касаются лакированными носками стальной плиты, в отличие от рук - бешеных, взволнованных. На женщине  шикарное вечернее белое платье, и она похожа на невесту, не вышедшую к жениху, а только собравшуюся на брак, и так же - взволнована. Да и  сама она - как с картинки, посмотришь - падают династии: большие длинные глаза, миндалевидное лицо, и вся такая, словно выточена из мраморной слоновой кости, как шамаханская царица. Только белая вся, как лиса, как будто мелом затушевала лицо. Подведенные сурьмой глаза, ровное-ровное каре и  мраморно-белый лоб, как у яшмы, когда она уже стылая.
И - все. Вокруг ничего нет, очень холодно, и только прозрачная синева, цветом один в один в растущий на берегу у тоненьких, повернувшихся лицом к России, сосенок - мох, а ведь прикованы они совсем неглубоко, метра два, самое большее, три, не больше. Почему так холодно?
И пробивающееся сверху оранжевое солнце и салатово-зеленое дно добавляет - жуть, доводя её до предела, - от этого сине-красно-белого контраста у троих камчатских ныряльщиков едет крыша. Через стекло аквалангов видно лучше, на пляже.
Черный смокинг мужчины, "Ролекс" и какие-то золотые украшения на ней яркие-яркие, а стальная плита, действительно, вв несколько тонн. Мама Вадима ныряет еще глубже и трогает её - абсолютно гладкая, первоклассного сорта, оружейная  сталь - крупповская? - настоящая. Одна она стоит очень много. У мужчины волосы тоже длинные, как у оперного певца, такие носил Григорий Лепс, и он какой-то странно-спокойный, как будто с укором всё ёщё объясняя что-то топившим их заживо.
А чуть выше – жизнь, солнце и свет.
И они, уже местами прилично раздутые, всё-таки молодые-молодые, звезда-мужчина и эта принцесса, в золоте и изумрудах, лица - совершенно как живые, даже еще краше. Яркие-яркие, нежные-нежные. И, если достать, её бархатные туфельки, итальянские, можно носить хоть сейчас, без проблем.
Он - в черном, она - в белом, как на свадьбе - китайские мужчины, когда разбогатеют, носят чёрные костюмы и белые рубашки, как якудза, зачем?..- он с вытянутой для какого-то последнего возражения рукой, она - в попытке дотянутся до него, сохранить навсегда, сберечь, как мать, потерявшая и нашедшая сына. Навсегда, насовсем, сейчас. Лютая смерть.
Вот. Так они ныряли.

***

Мой друг с Камчатки, его мама и мамина подруга, увидев это, вынырнули за время, как говорится в писании, необходимое, чтобы взрослый мужчина смог сделать пальцами один щелчок. Акваланги все оставили там, от испуга. Как они сказали, не до аквалангов было.
Не говоря ни слова, с окаменевшими губами. Вынырнув, моментально - и не сговариваясь - с огромной скоростью доплыли до пляжа, как акулы. Или почти трассирующие глиссеры из фильмов про Джеймса, Бонда.
Также не сговариваясь они сорвали ласты, сослужившие службу для этого адского дайвинга, кинули их на подержанный облупившийся пляжный бамбуковый настил, и десять юаней - с председателем Мао на чай смуглому азиатскому юноше в одних шортах под пальмой.
Потом они очень быстрым шагом, одновременно в шоке, но старясь не привлекать к себе внимания, направились в номер. В номере Вадим тут же достал из морозилки и мгновенно влил в себя, предварительно закрутив по часовой стрелке, чтобы лучше шло, из горла 0.5 предусмотрительно купленной во Владике ледяной "Столичной", "Столичная" водка пьётся отменно, мягко вливаясь в утробу мою, но если водка мешает работе то брось её на фиг, работу свою, а мама и ее лучшая подруга за пять минут - уложили все вещи. Еще через три они были в лобби для экспресс-выписки, а через пятнадцать в аэропорту. За все это время все трое практически не произнесли ни слова, а перед глазами у них все время ярким чётким стоп-кадром стояло морское дно.
Двое в праздничных костюмах, жест мужчины, плита, цепь, синева, вверху - солнце и чайки.
Много смерти в холодной воде.

***               

Когда мы их встретили, все трое почему-то были со странными широко раскрытыми застывшими глазами, как у деревянного Пиноккио в итальянском передвижном. 
Мы сразу поселили маму с подругой в отеле рядом с лучшей в городе пиццерией - настоящей - и банальным туристским видом на увешанную красными фонариками серую крепостную стену старого города, а самого потрясённого Вадима, как же, ссъездил, всё говорил он - у нас дома, в комнате с алтарем, головой к стоящей на нем наполненной индийским рисом мандале, цветной,и ночью - через стенку - потом было долго слышно, как Вадим во сне стонет и с кем-то разговаривает, то ли с ним, то ли с ней. Слов было не разобрать, но у меня было четкое впечатление, что это не был русский язык. И, конечно, не китайский.

***

Тогда я, естественно, не спросил причину этого, и постарался организовать, как мог, отдых на месте, там, прогулки по городу, гимнастику, пассажи, туда-сюда, и только перед самым отъездом, в предпоследний вечер, когда пар китайского самовара, в котором сам заказываешь, сам и готовишь все сырое, чего душа ни захочет, душа, которой у нас нет, наверное, вечной, расслабил наше тело и сознание, Вадик, наконец, не спеша сказал.
- Знаешь, Грант, - медленно-медленно и оглядываясь по сторонам, сказал он  –  У меня такое впечатление, что это был просто очень страшный сон. Но это было, точно. Спроси.
Он махнул рукой в направлении своей матери. Потом подцепил палочками уже почти сваренный корень лотоса и добавил.
- Они, как у Грина, были счастливы и умерли вместе в один день. Вернее, их убили. Наверное, муж той, невесты. Или отец. Утопили живьём. Такое впечатление было, они ещё долго там дышали. После того, как их приковали к плите.
Жена внезапно подняла брови.
Я перевел. Объяснил, кто такой Грин.
Она помолчала.
- Как на сновидение, иллюзию, отражение, пузыри на воде, как на росу и молнию, так следует смотреть на всё происходящее, - ответила моя жена, цитируя Будду. В этой провинции это вообще принято.
- Не держись ни за какое представление, и тогда истинная реальность, как она есть, не поколеблется, - закончила Лиля.
Я перевёл опять.
- А они как? - спросил Вадим. - Найдут?
Слушающий наш разговор и, особенно, последние фразы высокий холёный официант с двойным подбородком, по виду, сильный как Лао Цзы - запомнилось, он с невероятной скоростью менял чашечки с кунжутным соусом - вдруг улыбнулся и, кивнув моему другу, сказал:
- Любовь - это очень опасное состояние. Люби, люби, да не теряй головы. За измену здесь убивают.
- А если человек не схватывает знаки, то и таковость так и остаётся непоколебимой, - сказала моя жена.
Потом все опять надолго замолчали и попросили счёт. Сам я ничего не произнёс за тот вечер. Это же другая страна.

***

Когда они уехали домой, через Харбин, я хотел позвонить в полицию, сообщить об этом. Адрес отеля я знал, сам заказывал, да и пляж там всего один, гостиница три звезды. Какой там может быть второй пляж.
- Нельзя, - категорически-строго, как всегда, сказала жена. – Пусть идёт, как идёт. Да их и нашли уже, наверное.
А я вспомнил слова одного старого азербайджанца в Москве, он продавал такие полные солнечной энергией чудесные помидоры, сейчас таких уже не бывает, как свет, слова, сказанные им мне как-то много лет назад поздней ночью, или, вернее, ранним утром в одном из московских казино, куда мы иногда по выходным ездили с ним играть, он одновременно держал этот рынок.
- Любой женщины можно добиться, - сказал он мне тогда, на русском языке. Потом подумал, помолчал и снова, на бакинском, сказал.
- Любой. Просто надо - вложить. Иногда эта цена этого вложения – собственная жизнь, дорогой.

© Copyright: Грант Грантов, 2009