affectio

affectio (лат) 
1) влияние, впечатление, воздействие (praesentis m;li C)
2) отношение (ad res aliquas C)
3) состояние, взаимное положение (caeli, astrorum C)
firma corporis a. C — телесная крепость (физическое здоровье)
a. animi C — духовный склад, душевные свойства, характер
4) (тж. a. animi C) настроение, душевное движение, чувство,
аффект, переживание (affectiones amoris atque odii AG)
5) склонность, благоволение, нежность, любовь (erga aliquem PM)


- Хочешь, я научу тебя летать?
Я тогда рассмеялся.
А она рассмеялась в ответ и швырнула в меня охапку нежно-розовых тюльпанов, только-только торжественно врученных мною.
Почему-то я вспоминаю ее именно так – запутавшееся в рыжих волосах солнце, смех и одуряющий запах тюльпанов.

Наверное, стоило копнуть глубже в прошлое в то майское утро, когда я проснулся от запаха цветов, являющихся символом одновременно и Турции и Голландии и страстно ненавидимых мною именно за их характерную вонь. Я, не открывая глаз, перевернулся на другой бок и окунулся в следующую волну аромата. На этот раз это был специфический запах дорогого шампуня, настолько непривычный с утра для закоренелого холостяка, что от удивления я даже открыл глаза. Остатки сна позорно бежали, оставив меня один на один с рассыпанными по соседней подушке каштановыми, с рыжеватым отливом, волосами.
Первое, что я тогда почувствовал, было паникой. Да-да, самая настоящая, трусливая, детская паника вплоть до желания спрятаться под одеялом, накрыть голову подушкой и считать себя спасенным от всех страхов.

Пожалуй, все-таки стоит вернуться еще сильнее, в промокший и продрогший от осенних туманов городок на карельском озере за два года до этого.
Я приехал туда не один. Карена обиженно молчала всю дорогу, отказываясь простить мне решение заказать два одноместных номера. Меня же, в свою очередь, выводили из себя ее планы на мою скромную персону, которые Карена совершенно забыла согласовать со мной. В общем, чаяния о хорошем отдыхе были обречены с самого начала, как я понял позже. Никогда не стоит ехать в длительную поездку с любовницей, мнящей себя женой, при отсутствии у вас на оную планов по производству ее в супружницу.
Карена была эффектной, интересной и далеко неглупой женщиной, в которую я без памяти влюбился полгода назад и с которой мы провели немало счастливых часов, подпорченных лишь ее собственническим отношением ко мне. Впрочем, красивым женщинам прощали и не такое.
Аду я впервые увидел на второй день командировки во время обеда с деловым партнером, который приходился ей отцом.
Я придержал дверь перед Кареной и вошел следом за ней в полутемный зал ресторана. Ярослав помахал нам рукой из-за столика и я еще успел удивиться, почему сорокалетнего женатого бизнесмена на деловой обед сопровождает до неприличия молоденькая симпатичная девушка.
- Моя дочь, Ада. – Ярослав поздоровался с нами и представил девушку. Она улыбнулась и пожала нам руки.
- Карена. – Моя спутница едва заметно, снисходительно улыбнулась.
- Тимур.
Наверное, стоило бы вспомнить про «не соврешь – красиво не расскажешь» и упомянуть, что мое сердце прекратило биться на тот миг, что меня коснулись девичьи пальчики. Глупо.
Тогда я совсем ничего не почувствовал.

Летели дни, недели, я работал, изучал окрестности, ужинал с Кареной в кафе, узнавал и выучивал наизусть схему улиц и неблагозвучные для русского уха финские названия. Сентябрь стремительно таял, городок целыми днями был окутан туманом и по утрам все тяжелее было заставить себя выйти в продирающий до костей промозглый холод, по сравнению с которым капризная и мокрая питерская погода покажется образчиком сухости и тепла.
Как-то, придя-таки к консенсусу после долгого и эмоционального спора с Ярославом касательно нового, исправленного чертежа, я остался в офисе. Домой идти совершенно не хотелось, желание гулять по городу от одного взгляда в окно смущалось своего появления и стремительно исчезало, словно его и не было, так что я тянул время, медленно смакуя не слишком вкусный напиток из автомата.
Ярослав вначале шуршал документами за стенкой, затем заглянул ко мне и сообщил, что отъедет ненадолго, но скоро вернется, оставив меня в полной тишине, нарушаемой лишь негромким тиканьем часов.
Сделав себе третью по счету чашку кофе, я как раз прислушивался к зарождающейся в голове мысли о том, что идиллию следует искать не дома, а на работе, когда хлопнула входная дверь.
Ярослав что-то забыл или кого-то принесло в офис в нерабочее время?..
Легкие, едва слышные шаги раздались в коридоре, потом за стенкой, в кабинете Ярослава, затем снова в коридоре и в «курилку», где сидел я, заглянула Ада.
Девушку, которая, судя по всему, изнывала от скуки в провинциальном «чухонском» городке, довольно часто можно было увидеть у отца на работе, где она отчаянно пыталась придумать себе занятие. Сейчас на ее лице застыло выражение крайней растерянности.
- А где папа? – Видимо, она настолько не ожидала не найти тут своего отца, что забыла поздороваться, обратиться ко мне полным именем и, спрашивая про отца, назвать его по имени-отчеству, как всегда делала.
- Он куда-то отъехал. Скоро вернется. – Я на мгновенье задумался, не отправить ли ее в соседнюю комнату в Интернет, но потом решил, что пусть сидит тут, раз уж нарушила едва-едва зародившуюся идиллию. – Кофе?
Она со смущенной улыбкой кивнула, поспешно подошла к машине и налила себе темно-коричневой дряни, которую, я подозревал, я не смогу пить еще пару месяцев. Села в кресло напротив и уставилась на лежащие на коленях руки, сжимающие чашку. Мне же было искренне интересно, когда она первая начнет разговор, поэтому я молчал и от нечего делать разглядывал девушку. Ярослав как-то говорил, что она студентка не то второго, не то третьего курса, но утверждать точно я не рискнул бы – память на сказанные вскользь и не жизненно важные для меня вещи, у меня была отвратительная. Ну, если даже и так, она в любом случае выглядела младше своих лет и при желании могла бы сойти за школьницу. Впрочем, возможно, дело было в грустно-испуганном выражении лица, которое, как я понял, появлялось у нее, когда рядом не было ни одного знакомого лица.
- Вы художник? – Наконец-то решилась она, поднимая на меня взгляд. Первое, что я заметил, так это то, что она всегда смотрела прямо в глаза при разговоре и, честно говоря, мне от этого прямого взгляда становилось немного не по себе.
- Нет, я архитектор. – Улыбнулся я в ответ, вспоминая студенческие годы, когда мне прочили славу великого художника и отправляли торговать своими картинами у ЦДХ, вместо того, чтобы учить законы архитектуры.
- Ну вы же все равно умеете рисовать. – Она тоже заулыбалась в ответ.
- Да… Когда-то я был неплохим художником, но потом забросил это дело. – «Когда-то». Вот так и понимаешь, что юность уже давным-давно ускользнула и теперь молодость, просачиваясь сквозь пальцы как песок, утекает прочь.
- Я всегда мечтала научиться рисовать… - Пробормотала себе под нос девушка, совсем грустно.
- А где ты учишься? – Мне было совершенно неинтересно, какой именно из столичных ВУЗов она посещает, но нужно же было поменять тему, чтобы не дать ей совсем раскиснуть.
- Торгово-экономический… - Она произнесла это так, будто жевала что-то на редкость мерзкое и протухшее. – Хотела поступать в ветеринарный, литературный, в итоге запуталась и поступила в первый попавшийся. – Она виновато улыбнулась, словно извиняясь за такой бездарный выбор альма-матер.
Подобные разговоры ни о чем хороши тем, что помогают скоротать время. Вот и сейчас я совсем не заметил, как прошел час и хлопнула входная дверь, прерывая мое красочное описание защиты диплома. С лица Ады, оттаявшей до того, что даже смеялась вместе со мной в особо смешных местах, моментально сползла улыбка, сменившаяся тем самым выражением, которое было у нее, когда девушка заглянула в курилку с глупым вопросом «где папа?»
- Тимур, вы еще тут? – Ярослав, расстегивая куртку, заглянул к нам и тут же нахмурился при виде дочери. – Пойдем ко мне в кабинет. – Недобро бросил он съежившейся девушке и тут же скрылся в дверном проеме.
Потупившись и не глядя на меня, Ада молча шмыгнула за ним.
Я пожал плечами, отнес чашку в раковину и отправился на свое рабочее место собираться домой.
Однако уйти мне не дали. Когда за стенкой стих голос Ярослава, на повышенных тонах что-то выговаривавший Аде, хлопнула дверь его кабинета и мой заказчик возник на пороге моей комнатушки.
Он был сильно зол, похоже, на Аду – за шесть лет тесной работы я научился угадывать настроение заказчика так хорошо, что эмпатам и психологам было до меня далеко – и сдержанно попросил меня проводить девушку до дома. Я согласился, потому как домой не торопился по-прежнему, да и жили они недалеко, нужно было всего лишь пройти до конца набережной и подняться на холм.

Мы в молчании брели по затянутой туманом набережной. Над озером садилось солнце, окрасив воду в тревожные багрово-рыжие тона, что было не лишено привлекательности, несмотря на общее ощущение чего-то неотвратимого и не слишком благоприятного. Скосив глаза на шагавшую рядом девушку, я увидел, что Ада практически не отрывает от заката взгляда, лишь изредка бросая взгляд себе под ноги. Странный вечер, странная девочка, странные ощущения.
- Вы научите меня рисовать? – С обезоруживающей улыбкой оборачиваясь ко мне, вдруг попросила Ада. Наверное, виновато было распаленное красивым закатом воображение, но мне показалось, что ее глаза не просто сияют – в них продолжает плясать пламя заходящего солнца. Я растерялся от неожиданной просьбы.
- Я не художник.
- Значит, нет? – Она как-то моментально потухла и разочарованно повернулась обратно в сторону озера. Солнце практически скрылось за лесом, выглядывая самым краем из-за острых верхушек.
- Ну, почему сразу нет. Я этого не говорил. – Поймав снова загоревшийся взгляд моментально обернувшейся девушки, я хитро улыбнулся. В ответ на ее лице медленно расползлась широкая счастливая улыбка.

Ада еле-еле меня отпустила, взяв клятвенное обещание провести первый урок уже завтра. Хмыкнув, я заявил, что буду ждать ее там, где ее улица упирается в набережную, завтра в семь тридцать утра. Со счастливой улыбкой покивав, Ада попрощалась и скрылась в двухэтажном кирпичном домике, который Ярослав снимал каждый раз, приезжая сюда. Я же, безуспешно пытаясь стереть с лица глупую ухмылку, развернулся и зашагал по направлению к отелю. Судя по тому, что к вечеру Ада все еще полна энергии, она относится к типу сов и в шесть утра не встанет, даже заведя под ухом будильник. Знаю, сам такой.
В принципе, завтра можно не вставать в такую рань, все равно она не придет. Придя к такой мысли, я облегченно вздохнул и зашагал быстрее. Настроение стремительно улучшалось, я поймал себя на мысли, что дико хочу оказаться рядом с Кареной и вообще… Жизнь-то, ведь, штука неплохая.
Насвистывая себе под нос что-то из современной эстрады, донельзя глупое, но прилипчивое, я бодро шел по темнеющей набережной и наблюдал за медленно разгорающимися фонарями. Почему с утра мне казалось, что Лаперанта – отвратительный, промозглый и неприветливый город? Он очарователен, особенно сейчас укутанный туманом, сквозь который просвечивают мягкие желтые фонари. Такие хорошо рисовать маслом…
Я улыбнулся своим мыслям. Боже, как давно я не брал в руки краски!



- Поехали завтра в Хельсинки! – Ада подняла голову и отбросила со лба мешающие волосы. Я сделал вид, что слишком увлекся карандашным наброском и не замечаю ее взгляда. – Ну, поехали.
Когда я все-таки поднял на нее глаза, Ада отплатила мне той же монетой, мгновенно уткнувшись в свой альбом и увлеченно стирая что-то ластиком.
- Ну, поехали. А как же работа?
- Выходной попросишь. – С безмятежной улыбкой ответствовала девушка, для которой проблем, кажется, не существовало в принципе. – Хочешь, я сама попрошу отца.
Отлично! Вот еще этого не хватало. Догадываюсь, какие лестные и какой именно направленности мысли посетят голову Ярослава, когда к нему заявится дочь с подобной просьбой. Всегда мечтал о славе стареющего повесы, соблазняющего молоденьких девочек.
- Нет, спасибо, я сам. Уж справлюсь как-нибудь. – Не менее безмятежно улыбнулся я в ответ. Ада удовлетворенно кивнула и вернулась к рисованию.
- Покажи. – Потребовал я, вспомнив о своей роли преподавателя. Девушка послушно протянула альбом, в котором красовалась на удивление приличная лодка. Сегодня мы выбрали для урока небольшую кофейню, выходящую окнами прямо на набережную, а, значит, и на вытащенные на зимовку на берег лодки.
- Молодец. – Заметил я, забирая у нее ластик, стирая пару кривоватых линий и исправляя их. Ада, заметив, что я собираюсь воспользоваться ластиком, моментально вскочила, оббежала столик и встала у меня за плечом, внимательно наблюдая за «исправительной работой».
Девушка продолжала носить маску тихой серой мышки, однако я уже выяснил, что она обладает просто ослиным упрямством, когда идет к желаемой цели. Наутро после нашего первого разговора, когда я, зевая, плелся по набережной, Ада уже стояла на назначенном месте. Сказать, что я удивился, значило бы ничего не сказать.
Признаться, меня тогда неприятно кольнула мыслишка, что эта девочка еще не раз и не два удивит меня.
Как ни странно, я не ошибся…

Ее родители разводились долго, болезненно и мучительно для Ады. Нет, она не страдала от того, что разваливается счастливая ячейка общества – с ее слов я составил некоторое представление о семейной жизни своего заказчика, которая была далеко не безоблачной – просто что Ярослав, что его жена, казалось, приложили все усилия для превращения жизни девочки в ад. Разрывавшаяся между ними Ада жаловалась довольно редко, но она была слишком похожа на отца, которого я читал как открытую книгу, поэтому мне было отлично видно, как ей тяжело. Так получилось, что сам момент развода я пропустил, уехав на месяц по делам.
Когда я вернулся и мы встретились, Ада и не подумала ничего скрывать, небрежно выдавая одну подробность за другой. Она все чаще откровенничала, делясь своими мыслями, переживаниями и мечтами, да и я раз за разом выдавал ей что-нибудь такое, что бы мне и в голову не пришло говорить посторонним людям.
За тот год, что прошел с нашей встречи в Финляндии, мы успели подружиться и крепко прикипеть друг к другу, поэтому раз за разом я набирал ее номер, когда появлялось свободное время. Иногда мне казалось, что Ада влюблена в меня по уши, а иногда – что все наоборот, это она испытывает ко мне исключительно дружеские чувства, в то время как я являюсь влюбленным дурачком.
Несмотря на то, что большинство ее мыслей и эмоций лично я с легкостью читал на ее лбу, меня не покидало ощущение, что я имею дело с не просто глубоким, а бездонным омутом, в водах которого помимо чертей водится еще много другой живности, о которой я и не догадываюсь, а вижу только поверхность и на пару метров вглубь, самонадеянно считая себя всевидящим и всезнающим.

Так мы и жили, вот уже второй год.
Карену сменила Яна.
Я получил новый заказ, уехал на две недели в Ригу.
Встретился в Риге с Адой, которая полетела туда на выходные с подружкой.
Вернулся.
Поругался с Яной.
Работал над проектом.
Встречался с заказчиками.
Рисовали в Коломенском с Адой.
Познакомился с Катей.
Уехал в Ригу.
По телефону был послан Яной на все четыре стороны.
Проект получил одобрение.
Вернулся в Москву.
Встретился с Адой, исходили весь юго-западный сектор столицы, так ничего и не нарисовав.
Побывал в гостях у Кати, повздорили из-за моего отказа остаться ночевать.
Улетел в Ярославль навестить сестру.
Вернулся.
Был встречен оттаявшей Катей.
У Ады началась летняя сессия.
Уехал вместе с Ярославом в Финляндию проверять наш долгострой.
Приехала Ада.
Я уехал обратно.
Работал.
Познакомился с очаровательной длинноногой блондинкой, отказавшейся представиться и называвшей себя Бетти.
С утра случился неожиданный визит матушки, устроившей мне нагоняй за баб легкого поведения у себя дома.
Работал.
Уехал в Ригу.
Вернулся.
Помирился с мамой.
Снова уехал.
Вернулся.
Уехал.
Вернулся.
Уехал.
Вернулся.
Где-то между этими бесконечными «вернулся» и «снова уехал» мой телефон разрождался трелью и высвечивал, что получено новое сообщение. Иногда этого не происходило и я звонил Аде сам. Мы встречались, гуляли, чаще всего оба забывали хотя бы для виду взять с собой альбом и карандаши.
В конце лета Ада уехала на море студенческой компанией и целых две недели от нее не было ни слуху ни духу. В конце третьей недели от нее пришло сообщение, в котором явно нетрезвая Ада извещала меня о том, что видала она этот «отдых» в гробу в белых тапочках и что страстно желает вернуться обратно, ко мне и к наших рисункам. Сообщение попалось на глаза Кате, которая закатила мне сцену ревности, в кульминационный момент назвала меня искалечившем ей жизнь извергом и хлопнула дверью. Минут пять я кипел от праведного негодования, потом остыл и отправился отлавливать убежавшую из дому в моих же тапочках девушку. Я нашел ее рыдающей на детской площадке. Поймал. Помирились. Катя спросила, кто такая Ада, получила честный ответ, раскричалась, обвиняя меня во лжи, и снова убежала. Я в сердцах сплюнул и ушел в другую сторону. Столкнулся с раскаявшейся Катей, которая успела оббежать дом с другой стороны. Послал ее бегать по району дальше и направился к ближайшему круглосуточному магазину за сигаретами. Был пойман рыдающей Катей. Помирились. Поругались. Разошлись. У магазина встретились. Помирились. Вспомнили, что оба без денег. Вернулись за деньгами домой. Передумали идти в магазин. Слезно просили друг у друга прощения. Вызвал Кате такси, проводил ее, понял, что мы пробегали по району полночи и на часах пять утра, передумал ложиться. Сделал кофе, сел за чертежи. Понял, что сейчас единственное, что я могу – это испортить уже сделанное. Лег спать. Проснулся под вечер от звонка телефона. Сообщение было от обиженной до глубины души Ады, которой я всегда отвечал сразу же. Минут пять красиво, изощренно материл Аду, Катю, женщин в целом и жизнь в принципе. Ответил.

Я мог злиться на Аду, как злятся на непослушных маленьких детей. Мог в пух и прах разносить ее работы, когда они того заслуживали, не стесняясь в выражениях. Мог не звонить ей неделями, мотаясь по бесконечным поездкам. Мог совершать множество вещей, заставлявших ее злиться на меня. Но представить себе, что однажды я вернусь и она не ответит на звонок, не мог. Не мог представить свое расписание, если из него выдернуть наши прогулки. Не мог не перебирать подаренные ею рисунки, когда муза улетала, и работать становилось просто невозможно. Мне казалось, что и сама Ада испытывает что-то подобное. По крайней мере, она пару раз что-то роняла об этом. Но иногда на меня накатывало осознание, что это лишь иллюзия, придуманная мною и на самом деле для Ады я ничего не значу. У нее пару раз проглядывало железное лицо, лицо человека, который не принимает ничего близко к сердцу, следуя заветам Ремарка, что, честно говоря, немного меня напрягало.

Если все-таки вернуться на день раньше того пропахшего тюльпанами майского утра, в по-летнему теплый вечер… Я долго думал, хочу ли я вернуться и что-то изменить и в итоге понял, что менять что-либо было бы бессмысленно. Ада расправляла крылья уже тогда и, наверное, уйди я тогда домой, я бы лишь все усугубил.
У меня не осталось бы ни запаха тюльпанов, ни смеха, ни запутавшегося в волосах солнца. И того тепла внутри, которое она на короткое время смогла разжечь у меня в груди.

Ярослав снова улетел и Ада жила одна в его роскошной четырехкомнатной квартире в центре города. В тот вечер мы прошли с десяток километров от окраины до центра и сейчас пили чай у нее на кухне. Ада, как обычно, смешно суетилась, забавная и неумелая в роли хозяйки дома, принимающей гостей, а я наблюдал за тихим переулком, на который выходили окна. За те полчаса, что мы тут сидели, под окнами прошла одна-единственная старушка с белой «смесью бульдога с носорогом» - так Ада называла всех маленьких собачонок, в родословной которых непременно были пудели и болонки, с которыми гуляли исключительно агрессивные дамы преклонного возраста – на поводке. Май в Москве был, как обычно, душным и все живое стремилось укрыться в квартирах с кондиционерами.
- Пойдем в комнату. – Не знаю почему, но мне на их кухне было потрясающе неуютно. Возможно – ха! – все дело было в плохой энергетике этого места, ведь именно тут много лет подряд скандалил Ярослав с женой.
Ада с улыбкой молча пожала плечами и вместе с кружкой чая в руках отправилась первая в свою комнату. Я пошел за ней, старательно рассматривая окружающий интерьер и так же старательно не глядя на фигуру шедшей впереди девушки. Как бы я ни ценил ее внутренний мир и не любил бы ее в качестве друга, отрицать ее привлекательность было бы глупо. Но еще более глупо было думать о ней как о потенциальной любовнице. Ада была чем-то отдельным, особенным, не относящимся к породе женщин обыкновенных, возникающих в моей жизни и постели и довольно быстро исчезающих и оттуда и оттуда.
Я на ходу отхлебнул чая и притормозил, разглядывая висящую на стене картину макового поля. Ада, услышав, что я больше не иду следом, затормозила и вернулась.
- Ты же уже видел все это. – Усмехнулась она, без особого почтения рассматривая собственную работу.
- Неплохо, даже очень, учитывая, что это ты кисть в руки второй раз в жизни брала. – Я слегка приобнял девушку за плечи, испытывая чувство гордости за талантливую ученицу. Мы еще немного постояли так, молча любуясь на картину, а затем Ада повела плечом, освобождаясь и пошла в комнату.
- Ты давно обещаешь мне сыграть. – Я по-мальчишески забрался с ногами на не то крохотный диван, не то огромное кресло у самого входа в комнату и многозначительно покосился на стоявшую в углу гитару. Ее увлечение музыкой началось уже при мне, так что я прекрасно помнил и то, как она все грезила о гитаре, искала учителя, делилась со мной первыми успехами, а затем рассталась с преподавателем и осваивала школу игры самостоятельно. Единственное, чего мне пока не удавалось добиться от нее, так это эксклюзивного концерта. Ада каждый раз отмахивалась, ссылаясь на то, что играет она отвратительно, а поет еще хуже, а мои уши она ценит и поэтому будет меня оберегать от «Адского творчества». Впрочем, в тот вечер ей и самой, видимо, хотелось играть.
 - Хорошо. – Ада улыбнулась, поставила кружку на полку с фарфоровыми фигурками собак, которые она собирала, по ее словам, уже лет десять и, прихватив гитару, плюхнулась на край жалобно спружинившей под ней кровати. Пару минут она терзала попискивающий инструмент, настраивая его, затем на пробу взяла пару аккордов, а потом забренчала что-то до боли знакомое. Пока я пытался вспомнить, откуда это, вступление закончилось и я впервые услышал, как Ада поет. У нее был приятный, довольно низкий голос. Как обычно, Ада навыдумывала себе воображаемых недостатков и носилась с ними как курица с яйцом.

Зачем тебе знать, когда он уйдет?
Зачем тебе знать, о чем он поет?
Зачем тебе знать то, чего не знает он сам?

Ну конечно! «Чайф». И как я сразу не понял? Хотя, это-то как раз понятно. Я ожидал либо совсем классики, либо чего-нибудь более современного, ведь когда была написана эта песня, Ярослав только-только делал предложение матери Ады и они даже не догадывались, что у них будет дочь. Их милая, странная, удивительная дочь.


Зачем тебе знать кого он любил?
Зачем тебе знать о чем он просил?
Зачем тебе знать о чем он молчит?

Зажав аккорды, девушка не глядела на гитару, она хитро улыбалась мне. А действительно, девочка, зачем тебе знать, кого я любил и о чем молчу?..

Поплачь о нем, пока он живой
Люби его, таким, каким он есть…



Глупо, очень глупо слушать песню кусками, обращая внимания только на те слова, на которые хочется. Меня должна была царапнуть холодная, горькая усмешка на ее губах, к когда она пела про «наверное любовь», что слово «наверное» было ключевым и ради него одного она и остановила выбор именно на этой песни. Что «любовь» перемешивалась со смешком. Горьким, невеселым, холодным.
Впрочем, даже если и царапнуло бы.
Что бы это исправило?

Мы сидели на крыше и бездумно смотрели на городской муравейник у наших ног. Ада держала меня за руку, но отчего-то на душе было тревожно, как от предчувствия какой-то на редкость крупной и пакостной неприятности. Может, во всем виновата была сидевшая рядом девушка, которая снова был грустной и серьезной. А я ведь совершенно отвык от подобного выражения на ее лице, ведь последнее время Ада улыбалась либо широко и весело, либо мягко и сдержанно. Но улыбалась всему: мне, солнце, небу, прохожим либо отводившим взгляд, либо улыбавшимся в ответ…
- Ты точно не хочешь, чтобы я научила тебя летать? – Серьезно спросила она, неотрывно глядя на город. Холодные пальцы чуть крепче сжали мою ладонь, словно умоляя о чем-то. О чем-то? О том, чтобы просить ее научить летать? Ну что за чушь…
- Глупая, ты и так научила. – Я рассмеялся, но Ада меня не поддержала и повисло молчание. Где-то внизу завыла сирена, и одна из крохотных машинок вынырнула из стоящего потока своих родичей и, сверкая сине-красными огнями, понеслась по пустой встречной.
В голове вдруг возник вопрос, посещавший меня периодически, но который я все забывал задать Аде. Сейчас же он просто прыгал на языке под неприятное чувство, что спрашивать надо сейчас.
Другой возможности уже не будет.
- Ты никогда не говорила, что любишь меня.
И это было правдой. Три самых избитых и самых частопроизносимых слова ни разу не прозвучали между нами. Даже тогда, ночью, Ада шептала что-то глупое и нежное, но эти слова словно были заколдованы.
- Нет. И уже никогда не скажу. – Глухо откликнулась Ада, по-прежнему не отывая взгляда от города.
Снова повисло молчание, которое через некоторое время нарушила уже она.
- Ты тоже этого не говорил. Почему?
Почему? Потому что сказать это ей означало бы подписаться под собственным приговором. Приговором, после подписи которого дальнейшая жизнь без нее теряла бы всякий смысл.
- Я слишком часто говорил это другим.
Ада кивнула, видимо, ее вполне удовлетворил и такой ответ. Иногда она казалась сущим ребенком, а иногда – как сейчас, например, - мудрым существом, прожившим не одну сотню лет.
И очень, очень уставшим.
- Прощай.
Короткое слово прозвучало как выстрел – и так же неожиданно. Я на секунду подумал, что ослышался, но Ада уже поднялась на ноги.
- Постарайся жить в мире с собой. – Ада грустно улыбнулась. – И не жалеть ни о чем.
- Стой! – Я в ужасе наблюдал за стоящей на самом краю крыши фигуркой где любой порыв ветра мог сбросить ее вниз, на верную и страшную смерть. Улыбка Ады из грустной стала нежно-сочувствующей, словно она смотрела на что-то на редкость забавно, но при этом вызывающее жалость.
- Ада, иди сюда. – Я протянул ей руки, мысленно молясь о том, чтобы она не оступилась.
Девушка рассмеялась, вызвав у меня паническую мысль «она сошла с ума!», раскинула руки и…
Расправила два огромных белых крыла.
- Прощай. – Я скорее прочитал по губам, чем услышал это последнее слово, а затем создание взмахнуло крыльями и взмыло в небо, где я тут же потерял ее из виду из-за слепящего солнца.

28 марта - 3 апреля 2009
Москва