Рисующий на стенах

Это был долгий и какой-то неоправданно томительный вечер, апогей душного и суетливого дня. Все у меня сегодня валилось из рук, срывалось и запутывалось, и к концу рабочего дня  я уже был окончательно разбит и подавлен. Суета вечернего метро, до которого я полчаса тащился в переполненном троллейбусе, выпустила меня из своих щупальцев на Курском.  Небо уже потемнело, и сквозь свет уличных фонарей стали робко проступать звезды.  На вокзале царил полный бардак. Часть электричек отменили, часть опаздывала с отправлением, остальные проносились мимо моей остановки. Многочисленные палатки, залепившие  все углы и закоулки, манили к себе россыпями пивных этикеток и избитыми попсовыми мелодиями. Громкоговоритель хрипло отсрочил мое убытие домой еще на сорок минут, и я поддался желанию выпить пива. Взяв две бутылки у невидимой ларечницы с ярким маникюром, я отправился на перрон.
  Окончательно стемнело, и ночная свежесть все настойчивее сметала городскую духоту в темные щели дворов и подземных переходов.  Я поднял глаза на голубые иголки звезд и попробовал найти хоть одно известное созвездие, но тщетно.  Детство проходит, когда перестаешь замечать звезды, не помню где слышал эту мысль, но склонен с ней согласиться. Жизнь окончательно выдавила из меня романтика. Дом-работа-дом. Съездим на Селигер? Попробуем, если сдам зачет. Рванем на рыбалку? Извини в другой раз. Айда с нами на пейнтбол?! Блин не могу, ремонт. Желая стать хозяином жизни, неизменно оказываешься её рабом.
  За пессимистическими мыслями время пролетело незаметно. Зеленая гусеница электрички вползла на перрон, пялясь во тьму  желтыми квадратами окон. Из дверей вышли несколько пассажиров и растворились в прерывистом свете фонарей.
  В вагоне было свободно, большинство пассажиров  попытали счастье раньше. Я сел у окна, откупорил бутылку и стал созерцать попутчиков. Ничего примечательного в них не было. В руках сумки, на лицах усталость, в глазах раздражение.  Только один привлек мое внимание, тем, что долго рассматривал в конце вагона схему горьковского направления. Он водил по ней пальцем, смотрел на часы и что-то записывал. Да и вид у него был странный, короче выбивался он из серой массы пассажиров. Он уселся через три ряда от  меня и стал рыться у себя в вещмешке. Кажется, так называется этот солдатский брезентовый рюкзачок. Я не видел, чем он там звенит,  но сидевшая напротив него женщина предпочла пересесть.
 Поезд тронулся и покатился мимо отходящего ко сну города. Позади оставались тягучие московские перегоны, и я с нетерпением ждал, когда мы вырвемся за кольцевую и наберем нормальную скорость.
  Тем временем вагонная братия постепенно перемешивалась, редела и отходила ко сну, заражая дремотой все пространство вагона. Стараясь ей не поддаться, я опять стал рассматривать пассажиров. Но кроме давешнего чудака никто меня не заинтересовал. Как раз в это время он встал и прошел мимо меня в направлении мусорного бака, и я смог лучше разглядеть его и его ношу. Чуть выше меня ростом, страшно худой, с тонкими чертами лица и огромными глазами полуприкрытыми неаккуратной челкой. Мешковатая, военного покроя куртка с глубоким капюшоном и высокие ботинки с мощными потертыми носами. В руках он нес прозрачный пакет, где были свалены пустые аэрозольные баллончики из-под краски. Почему я решил, что пустые? При каждом шаге пакет издавал множественные дребезжащие звуки от стальных шариков, которые помещают в баллончики для взбалтывания краски. Он выкинул пакет в бак и ушел в тамбур.
  Исходя из всего вышеупомянутого, я и решил, что он занимается графити. Совершая ежедневные поездки из пригорода трудно не заметить искусство, которое раньше считалось хулиганством. Впрочем, не всегда можно назвать искусством то, что покрывает примыкающие к путям заборы, стены гаражей и столбы. Не скрою, что некоторые рисунки привлекают внимание и имеют какой-то смысл. Персонажи анимэ, интернета, просто изображения людей, облачка с фразами на манер комиксов. В них интересно вглядываться, даже не разобрав фразы. Но непонятных надписей, впрочем, как и понятных гораздо больше. А в последнее время все чаще на глаза стали попадаться корявые, грубо обведенные, как труп на асфальте, фигуры.
  С некоторых пор я даже стал присматриваться к проносящимся за окном графити. Даже научился, как бы это выразиться, отличать авторов по стилю. Размышляя об этом, я не заметил, как задремал, и едва не проехал свою остановку. Помню только, что того пассажира в вагоне уже не было. Может, он вышел раньше, а может, перебрался в другой вагон. Я проводил поезд взглядом и решительно шагнул в подмосковную ночь.  Первая  роса еще не выпала. Вдали беседовали полуночные собаки. Поздний автолюбитель пронесся по остывающему шоссе и скрылся за поворотом. В остальном ночь была неподвижна. 
  Я поднялся на крыльцо как можно тише, разулся и, стараясь не будить домашних, проскользнул в ванную. Но совсем тихо у меня не получилось. По выходу из ванной меня уже ждала Ирина, пытавшаяся поймать сбежавшего из комнаты и спрятавшегося на кухне Василька. Спать он больше не хотел и ДА-ДА-кая НЯ-НЯ-кая бегал по дому.
- Я старался, матушка, - улыбнулся я в оправдание.
- Перестарался, батюшка, - улыбнулась в ответ Ирина. - Иди, поешь, Васька теперь не скоро ляжет.
  Вопреки ожиданиям, Василий угомонился и быстро уснул.  Решив не искушать судьбу, мы последовали его примеру.
   Субботнее утро пощекотало нас солнечными лучами и погрузило в домашние заботы. День этот примечателен для моего повествования лишь тем, что по дороге на рынок я заметил на плитах перрона несколько корявых человеческий силуэтов и почему-то отметил этот факт в своей памяти.
  Воскресение выдалось на редкость позитивным и  расслабляющим. Гостей не намечалось, и день принадлежал только нам. С самого утра прибывая в приподнятом настроении, к обеду мы дозрели до идеи приготовить шашлычок на двоих.
  Пламя взметнулось и заиграло на березовых поленьях, а кухня заполнилась ароматом пряностей. Даже солнце, растолкало тучи, желая посмотреть, как жирок, подтаяв,  капает на играющие под ним угольки.  Но, вкушая приготовленное угощение  меня, вдруг посетила мысль, что за приятной суетой я что-то упустил. Какую-то незначительную, но все же деталь.
  Только утром по дороге на станцию я понял, что это была за деталь - корявые силуэты. Когда вчера я проходил мимо станции, их не было. Возможно, ты просто не обратил на них внимания, подсказал внутренний голос, но мое любопытство велело мне проверить. Не боясь показаться смешным спешащим на перрон людям, я направился под платформу, где в субботу  заметил рисунки. Рассветный полумрак, конечно, может обмануть глаза, но не настолько - силуэтов не было. Для верности я посветил себе фонариком мобильника, стена была чистая. Не перекрашенная, а именно чистая.
  В недоумении я вошел в вагон и, зажатый тугими боками  попутчиков, уставился в уголок окна. Я попытался вспомнить, где еще по пути я видел такие силуэты, но ни одного мне заметить не удалось. 
 Рабочий день наполнил мой мозг своими заморочками и отодвинул мысли о силуэтах на второй план, оставив только отголоски тревожного любопытства.   
  В обед меня вызвал начальник и сообщил, что руководитель моего отдела заболел, а без его подписи вся моя недельная работа бесполезна. Шеф  согласился отпустить меня, чтобы  я сьездил к больному в Электрогорск, проведал его, а заодно и подписал документы.
  Перспектива была удачной, можно было вернуться домой пораньше. Единственной проблемой было то, что в Электрогорск я никогда не был. Адрес я записал в кадрах, но толку от него было не много, улицы с такими названиями есть в любом городишке.
 Бродить пришлось довольно долго. Больной поселился в частном секторе, подальше от центра.  Судя по проступавшим сквозь старину обновлениям, в этот дом  он переехал недавно и только начал обживаться. Он был неожиданно радушен, деловито пролистал представленные документы. Связанное с болезнью одиночество и бездеятельность его порядком тяготили, и он продержал меня два часа, рассказывая о доме, жизненных перспективах, и еще не бог весть о чем. Потом поставил под проектом свой вензель, и я откланялся.
  В добавок к потере времени я опоздал на свой поезд и поехал  на ближайшем, с пересадкой. Поезд оставил меня на пустынной станции, зажатой между промзоной и подтопленным леском. Скрюченный, серый ивняк нависал над замусоренной речушкой и расползался, по примыкающей низине зеленоватой порослью. И тут я опять увидел корявые фигурки, а вскоре и того, кто их рисовал. Это был тот самый худой пассажир в военной куртке. Он встряхнул баллончик, прищурился, словно выбирая ракурс, и вывел на бетонном заборе корявую человеческую фигурку.
- И что означает этот перфоманс? - зачем-то крикнул я, словно не своим голосом.
- Ложись, -  неестественно громким, раскатистым голосом крикнул он в ответ, и дабы у меня не возникло свойственных горожанину неуместных вопросов, швырнул в меня баллончик.
  Я бросился на асфальт и закрыл голову руками, то ли поддавшись тембру его голоса, то ли тому, что вдруг возникло у меня за спиной, это была какая-то, холодная волна, колючая и пугающая, так, что у меня волосы на затылке зашевелились.  В следующую секунду что-то огромное пронеслось над моим телом в направлении художника. Послышалась возня, грохот,  лязг железа и все стихло. Я попытался поднять глаза в поисках места куда спрятаться. Но ретироваться я не успел, что-то схватило меня, подняло, перенесло через пути, и усадило на поваленное дерево. Я открыл глаза, художник полуприсев стоял рядом и по-звериному смотрел в сторону платформы. Я пришел в себя и тут же пожалел об этом.  Корявые фигуры ожили. Они соскочили со стены и двинулись в нашу сторону. Сначала робко, словно боясь провалиться в трясину, а потом уверенно длинными размашистыми прыжками. Я зажмурился в тот момент, когда первая из трех фигур кинулась на художника. Прошла ли секунда, вечность ли, но когда я открыл глаза, огромная серая туша лежала возле меня, бессильно уткнувшись в землю.
- Не касаться! - крикнул художник, заметив, как я невольно потянулся к туше. В довершение своих слов он метнул что-то длинное и блестящее.  Длинное лезвие кинжала пригвоздило мой рукав к бревну не дав коснуться туши. Словно почувствовав свое бессилие она, колыхнулась и пропала.   
- Не вздумай их трогать, если хочешь жить, - сказал он, присаживаясь рядом и вынимая кинжал из бревна. - Сиди тихо, не вздумай кричать.
- Что происходит? - спросил я сдавленным голосом.
- Один еще где-то здесь, - пояснил он, протягивая мне круглое стеклышко. - Это монокль, смотри только через него и не шевелись.
  Я заметил, что точно такой же монокль был и у него. Он оставил меня и, скинув куртку, стал крадучись прочесывать прилегающую поросль. На нем было что-то вроде панциря или кирасы.  Он осторожно ставил ноги, стараясь не хрустеть ветками, и вздрагивая на каждый шорох. По мере его удаления мне стало не по себе, и я посмотрел в монокль.
  Мир переменился, сквозь грани реальности проступило нечто яркое. Тут и там сквозь поросль скользили языки цветного тумана. Из земли поднимались причудливые переплетения стволов. Яркие птицы или не птицы парили среди этого великолепия, а справа от меня стояло невиданное по своей отвратительности существо. Словно сгусток черного тумана, оно перетекало само в себе, то и дело материализуя внутри себя какие-то части своего тела. Вот из тумана проступила приплюснутая морда, а ниже ее лапа с длинными когтями. Существо дождалось, когда художник повернется спиной и устремись к нему.
- Сзади! - крикнул я и успел заметить как существо, повернувшись ко мне, послало такой заряд злобы, что у меня скрутило живот. Монокль выпал у меня из руки и тухнувшим взглядом, я успел заметить, что художник сделал рубящее движение, и все исчезло.
- А ты молодец, - сказал художник, поднимая мою голову и вливая в меня приторный словно мед напиток из мятой фляги. - Обычно, в таких случаях, приходиться переодеваться.
- Это, что блин было?
- Настойка на меде и там еще травы всякие, - улыбнулся он, убирая флягу и усаживая меня поудобнее. - Скоро будешь дома, вот и вещички твои, все целы.
 Я огляделся, оказывается, мы ехали в полупустой электричке.
- Это что там такое было? - окончательно прейдя в себя, как попугай продолжал твердить я.
- Кто его знает? - глядя в окно, лирически ответил он. - Мне их названия знать ни к чему.
- А там туман этот яркий? - сбивчиво настаивал я. - Ну, в стеклышке?
- Понравилось? - доверительно спросил он.
- Красиво. Только это что?
- Вот ведь человек, ты его с того света вытаскиваешь, а он все одно твердит что, да как. Чудные вы, все ответы вам подавай.
- Какие есть, - ответил я.
- Ладно, слушай, - улыбнулся он, и в его глазах забегали озорные искорки. - То, что ты видел - нейтральная полоса или как мы ее называю санитарная зона. Она разделяет миры, являясь их оболочкой, как скорлупа у ореха. Короче мир  похож на пивную пену...
- Это ты пытаешься объяснить мне все на пальцах, -  обиделся я. - Думаешь не пойму?
- Не бери в голову, - увлеченно ответил он, ему видно давно хотелось выговориться. - Мир обладает исключительно теми качествами, которыми мы сами его наделяем. Сознательно или нет, не важно, это так. Ну, так вот, пена состоит из пузырьков, а то, что ты видел через монокль это оболочка пузыря.
- То есть она проходит в каком-то определенном месте? - уточнил я.
- Нет, это повсеместное явление, я тебе обрисовал принцип, а миры соприкасаться друг с другом повсеместно. Ну, там свои тонкости важно из чего эта оболочка состоит.
- Да! - тупо вставил я. - Цветной туманчик там...
- Отсюда слушай внимательно, пригодиться, - посерьезнел он. - Все что ты видел, есть отражение человеческого сознания, локализованное в данном конкретном пузыре. Мысли, идеи, мечты, фантазии, надежды.
- А эти серые, которых ты на стенах рисуешь?
- Они тоже. Вообще нам еще повезло, это была  какая-то шушера, вроде сиюминутных вспышек гнева или ребяческой мести.
- Хорошо ребячество - присвистнул я.
- Размер не имеет значения, в основе всего внутреннее содержание. Мне разрешено их обезвреживать только в крайнем случае. Обычно их опергруппа нейтрализует.
- То есть ты хочешь сказать, что эти монстры физическое воплощение наших эмоций и мыслей.
- Молодец. Быстро схватываешь, я не ошибся. Одна поправка, не только ваших. Многие из них приходят из соседних "пузырей". И поверь, там иногда думают такое...
- А если это проникнет к нам?
- А ты думаешь, я просто испугался,  что ты руки замараешь, если дотронешься. Это брат санитарная зона, там такое подцепить можно, чума семечками покажется. Не в прямом смысле конечно. Хотя и местной заразы хватает. Мы ее обнаруживаем и боремся по мере сил.
- Сохраняете мир в равновесии! - заключил я.
- Любите вы люди красиво формулировать, уважаю, - сказал он, резко вставая и настойчиво увлекая  меня в тамбур. - А вообще рутина страшная.  Возвращаюсь поздно, карапуза часто бужу. С друзьями на рыбалке сто лет не был. Собирайся твоя остановка.
 Я предпринял вялую попытку остаться и продолжить, но он силой выставил меня на перрон.
- Стой! Монокль забыл! - крикнул я вслед.
- Оставь себе!  - крикнул он в ответ. - Поглядывай вокруг.
  Поезд растаял в дали, а я поковылял домой. Во дворе я сел на лавочку и стал приводить себя в порядок. С брюками я справился быстро, а вот с мыслями сложнее. Монокль лежал передо мной, а я с интересом читал надпись на прилагавшемся футляре.
 
 Слепошарский оптико-механический  завод "Красный Диоптрий", город Слепошары, улица  Всеобщего Прозрения, дом 27.
 
- Ты откуда так рано? - пробудила меня от мыслей Ирина.
  Васька обратил на меня внимание и начал настойчиво пытаться спуститься по лестнице.
- Слушай, а давай плюнем на этот ремонт и рванем на две недели к дяде Славе на море, - предложил я, убирая монокль во внутренний карман.
- А в Питер?
- А потом в Питер на неделю.
Васька слез на дорожку и принялся неуклюже гоняться за кошкой.