Ласковые жернова -27

Кончилось развеселое межсезонье. Бичи осаждают контору – и уже не денег на выпивку ищут и выпрашивают с одним вопросом, когда в «поля» их вывезут. Начальство на этот счет «почесывалось» медленно. Со скрипом-скрежетом, но определились, сколько полевых отрядов будет зимой работать. Потихоньку и людей по бригадам распределили. Кучками собираются бичи в коридоре здания экспедиции, обсуждая предстоящий полевой сезон. Кто-то доволен. Кто-то чуть не лается – опять, дескать, с бестолковым командиром «в разведку идти» - и намаешься с ним, и не заработаешь. Как будто очень важно, сколько заработаешь. Все равно: что не пропьешь, то потеряешь, что не потеряешь, то «добрые леди и люди» - свет (как говорится) не без них – либо менты вытянут.

Пеньтюхова определили на первое время в отряд к Равилю старшим техником, чтоб обтерся маленько в зимних полевых условиях и с аппаратурой электроразведочной разобрался. И, главное, чтоб научился вести полевую документации – Равиль в этом деле за лето немного преуспел, а Петька, как известно, приотстал в свое время, поломав не ко времени ногу.
В последний вечер перед отлетом, когда уже и рюкзак упакован, и все мысли где-то – то ли в дороге, то ли еще в стенах общаги витают – взгрустнулось парню слегка. Чтоб разогнать невеселость эту, к Коте отправился. Там обычная картина – преферанс и дым коромыслом. Зашел – игроки за «мизер» кем-то сыгранный разливают. И Петьке плеснули. Еще после выпил с игроками за «десятерную». Но муторность душевная не отпускает.

Вернулся в комнату. Надо бы спать завалиться – назавтра вставать рано. Лег. Ворочается на казенной кровати, простыня под ним в жгут скрутилась. И мысли вопросом в голову колотятся – что и зачем его гонит в таежные глухомани, что потерял он там в этих стынущих дебрях. То вспомнятся Ерши – где еще только в предзимье перевалила осень поздняя; где еще озимь зеленеет в полях, отава на заливных лугах еще не пожухла от утренних заморозков. То вдруг переливчато зазвучало – «… тихая моя родина…» и заколодило на этом. Не знает дальше слов Петька. И мучает его это. Такие слова, будто специально для такого душевного состояния сложены в стих. А он их – то ли не знает, то ли забыл. Но ведь есть они где-то.
Встал. В шкафу на полке стоит полбутылки водки – Гоша купил однажды, пребывая в одиночестве во время ночного дежурства зазнобы, но не осилил, оставил на следующую «тоску» - как объяснил. Налил Петька напитку в кружку с треть ее. Выпил залпом. Корочкой занюхал. В голове то же – будто дятел колотит своей безмозглой башкой.

«… тихая моя родина…..»

Оделся. К Вере направился. Но пред тем еще из Гошиного загашничка водочки плеснул в кружку. Выпил также глотком единым. Корочки нюхнул. На часы поглядел – не поздновато ли идти в гости. Половина девятого вечера только на часах было. Не поздно, решил…. Вера его приходу будто и не удивилась вовсе. Лишь попрекнула слегка.

- Что мимо проходишь, земляк?

- Дела вот… - начал было оправдываться «земляк».

- С бичами гулеванить – дела?

- А с кем же еще… - огрызнулся.

- Ну уж – только не с этим отребьем…

Пеньтюхов промолчал. Вера гостя на кухню проводила. Чайник поставила.

- А Иван на дежурстве, - просветила гостя.

- Угу…

Разговор не клеился. Уже по две чашки чаю выпили, а тем для разговора не находится.

- Завтра вот – в «поля» улетаю…

- Надолго?

- До весны.

- Так долго? – изумилась хозяйка.

- А что?

- Ведь вертолеты есть. Если не на выходные, то хотя бы на Новый Год должны людей вывозить…. Неужели и вы, Петр, в лесу будете праздник встречать?

- Не знаю. И потом – кто же геофизикам вертолет даст к праздникам? Им все в последнюю очередь – после геологов и буровиков. Их поэтому и зовут во всех геологических экспедициях – «продай фуфайку».

- Как?

- «Продай фуфайку»…. К геологам и буровикам вертолеты по всякой мелкой надобности летают – сегодня хлеба мешок завезут, завтра лука. Про геофизиков тогда только и вспоминают, когда не знают, куда вертолет заслать. Потому и побираются геофизики по буровым да базам геологов, как шаромыжки какие, правда, не знаю как здесь, но там, где работал – так.

- А вы и здесь побираетесь. Видела я твоих дружков – на выходе из магазина деньги сшибают. Как так можно?

- Не умеют по-другому…

- И это в нашей стране!

- А что такого? В «бичхатах» «дно» похлеще, чем у Горького.

- Но ведь ныне совсем другие времена…

Не знает Пеньтюхов, что в ответ сказать, как объяснить суть бичевства российского. Ему и самому непонятно, почему такое происходит.

- Слушай, Вера…. А как дальше-то?

- Что?

- Ну… Это… Стихотворение ты читала… Про тихую родину.

Вера стихотворение читает. А Петька каждое слово пытается покрепче в память засадить. Как таблицу умножения. Кажется, запомнил. Но стал мысленно произносить – половину, как ветром выдуло.

И снова разговор в тупик зашел. Вера на часы поглядывает. Зевнула легонько.
Сказать бы что-то. Но не находятся слова. Встает Петька.

- Завтра вставать рано надо – вертолет загружать.

- А у меня первый урок – еще подготовить к нему надо кое-что, - будто даже обрадовано вторит Петьке Вера.

У двери замешкался чуть. То ли в надежде, что Вера его остановит, то ли сам предлог придумает, чтоб задержаться. Не удержала…. Не придумал….

Снова в казенную кровать завалился. Мается оттого, что сна нет. О бичевстве задумался. Кажется, нашел объяснение неприкаянности бичевского роду-племени.

Видимо, подумал, с древних времен эта черта в характере русских людей. С Ермаком или с Дежневым кто шел новые земли осваивать? Бичи, конечно. А как еще сподвижников первооткрывателей назвать, чьи имена и при самом детальном исследовании не отыскать в глубинах былого. Видимо, в крови русского человека стремиться в дали, а там тосковать по рекам-засоням, в лугах заливных теряющихся. Додумался до того, что и Гагарина-космонавта в бичи зачислил. А как иначе про него думать? В космос слетал один раз – ему бы и остановиться на том. А он снова в выси сверхземные стремится. Ему бы в славе и почете нежиться, всякие воспоминания-мемуары писать. Съездил, допустим, на Кубу и целое писание сладил про то, как с Фиделем встречался да обсуждал всякие всячины. Посетил какую-нибудь капстрану и про то, как там рабочих буржуи мучают да обирают, прописал. А его обратно в выси понесло, где и сгинул безвестно. Ну чем не бич?

Так незаметно вослед Гагарину и сам воспарил в выси сонные. А там – Ерши, Река и Антнина среди лугов широких заливных в голубеньком платьице, волосы на ветру огненными ремками на ветру развиваются. И он где-то рядом с жаворонком на всю эту благодать взирает. Но сейчас спланирует. Обнимет ее….

Летай, Пеньтюхов во сне и наяву. Думай о горькой судьбе бичевской. Душой ты понял – намного раньше, нежели разумом – не самый гадкий народец на Земле – бичарки бездомовые. И ладно это, что поселились они на веки в память твою – верные спутники, друзья, собутыльники. И немало заслуг их – окаянством задетых людей в том, что на семьдесят лет обеспечена страна различными разведанными полезными ископаемыми.
Господа Олигархи, разбазаривающие недра российские бессовестно и нахально, не отщипнете ли от уворованных богатств на памятник НЕИЗВЕСТНОМУ БИЧУ да на свечушку заупокойную тем, кто сгинул в немереных далях Северов. А о тех, кто больной и всеми покинутый и «кинутый» доживает в трущобах дни свои, заздравьем вспомните. Заслужили они того, очень заслужили…

Кратко северное предзимье. В неделю пожелтели-пооблетели листья с деревьев. День-два нескончаемой чередой, прощально махая крылами, цепляясь за лиловые низкие тучи, тянулись крылатые кочевники. А следом, будто из растревоженных птицами, разбухших и темных небесных парусин тихо-неслышно, словно извиняясь за безвременное вторжение, повалили хлопья снега. И к утру, когда запоздалый рассвет чуть стряхнул ночные тенёта в преддверии тусклого дня, земля предстала в новом зимнем одеянье. И даже темные тучи просветлели окраем своим и уже не казались такими грузными и тяжкими, как накануне. Это еще не зима с бодрящим морозцем, кото-рая, думается, все же и есть первый шаг к весне. Да и снег кажется ненастоящим – липкий, под ногами уминается, а не поскрипывает, навевая на душу простенькие да веселые мотивчики, от которых вселившаяся в нее осенняя грусть изживается малопонятной радостью.

Но вот ворвался в покойную паузу предзимья северный ветер. Разметал тучи, как картежник колоду. В образовавшихся прорехах туч вспыхнули светлячками звезды. После каждого взмаха невидимого шулера прорех становится больше и больше. И вот уж все небо в сиянии – не только звезды, но и цветастые сполохи заиграли на высветившемся и стынущем небосводе. Морозцем легким прихватило ненадежные снега.

Но самое чудное – погода лётная. Не надо «париться» в аэропорту и ждать «окна» в погодных условиях. Ладно, если дождешься. Но чаще эти ожидания напрасны. В то утро, когда Пеньтюхов улетал в «поля», утро таким и было – с легким морозцем, тихое, с запоздало взошедшим, но ярким солнцем.

Быстро загрузили в вертолет свое имущество. Разбежался старенький Ми-4 по взлетной полосе; оторвался, пыжась и кряхтя от нее и пополз вверх, как по неровной дороге, вздрагивая и подпрыгивая на ухабах.

Скрылись за стеклом иллюминатора и поселок, и объездная дорога вокруг него. Внизу черно-белое безбрежье тайги. Петька вглядывается в его волнистые дали, отыскивая что-нибудь приметное. Но ничего не видится: ни реки большой, ни селения редкого. От вида такого, унылого и однообразного, в сон и грусть клонит. Но унынье это краткое: радостью его пронзает – наконец то в «поля». Наконец то дело начинается, возможно, всей его жизни.
Целый час неспешно плыл вертолет над тайгой. Кое-где однообразную ее ширь разрывали, причудливо извиваясь, змейки рек – больших и малых. Вода в них виделась с высоты черной, как деготь, а глубины скрываемые под зеркалами плесов, казалось, сравнимы с океаническими. Лишь на перекатах вода искрилась под лучами низкого солнца да пенилась легкими бурунами, означая струи и стремнины рек.

Вертолет пошел на круг. Земля в иллюминаторе, от которого Петька не отрывался во время всего полета, стала проваливаться будто. Ми-4 пошел на посадку. Заложило уши. Вот слабый толчок чуть колыхнул машину. Приземлились на каменистой речной косе. Повыскакивали. Но разглядывать окрестности и реку некогда. Надо борт разгружать в бешеном темпе. Иного летуны не любят. Кто через боковую дверь вещи подает из вертолета; кто через задние створки, разведенные в стороны, как лепестки проснувшейся кувшинки, барахло экспедиционное кидает на косу реч-ную, не оглядываясь, что и куда летит – главное, чтоб не под задний винт.

Разгрузку закончили минут за десять. Взмыленные по окончании ее уселись на раскиданное, как после взрыва, барахло. Вертолет, разогнав винты, стал отрываться от земли, огрев напоследок бичарок воздушным потоком. Поднялся по наклонной траектории над лесом, запрыгнул за него шебутной стрекозой. И затих минут пять спустя в далях залесных.
Тишина… Она, как бесконечность, не имеет физического смысла, но душа ощущает ее силу и величину. Но наслаждаться ею да покоем дивным некогда. Сумерки зимние неторопливые, но ранние. Чуть за полдень, тучка или дымка легкая в небе – и вот оно приближенье ночи.
Геофизикам же повезло. Летом здесь уже стояла их братия – остовы палаток остались. Накинули на жердочки-поперечины брезентовое полотно, растянули за углы, закрепили веревками на старые колья – и вот уже крыша над головой есть. Печку установили внутри жилища на деревянные колья, вбитые в землю – поверх которых банки от сгущенного молока надеты, чтоб не подгорали от жара печного. Трубу со скрежетом, дерущим тишину, благодать лесную и нервы, протиснули сквозь жестяную разделку на кровле палатки. По оставшемуся с лета топчану накидали свежего лапника, кошму раскатали войлочную. А уж поверх спальные мешки кинули – ложись и пой?

Но нет…. А дрова для печки кто заготовит? Самим надо о том заботиться. Палатку на готовый остов накинули, но у этого другая сторона есть – за лето, что бедовали-жили здесь сотоварищи, весь сушняк повырубили. Теперь в сумерках пришлось по лесу шаромыжить и выглядывать елку сухую. Нашли и в потемках такую. Срубили. На чурки попилили быстренько. Колхозом быстро ладится любое дело. Но одной сушины мало. Дрова сухие, как порох. Вмиг прогорит и не увидишь. А ночь длинная. Снова ползти по снегам и по темноте дрова искать? Нет уж… Учены. К сухой елке еще и березину сырую надо добавить. Тогда и жар не такой напористый и краткий, а долгий домовитный. Елка разгорится – из трусов выскочить рад, потом обливаясь. А полчаса прошло впору тулуп на себя натягивать. А когда вперемежечку с елкой березовых дровишек кинуть, самый «баланец» и наступает: тепло не огревает, а обволакивает и убаюкивает – что еще милей этого, напоминающего далекие по времени и расстоянию родины, может быть, для неуемных бичарских головушек.

Работы вроде немного – что там на ночлег устроиться, но, пока березу распилили и покололи, ночь в полную силу вошла. Хорошо, что зима уж забелила снегами малыми округу, потому глаз молодой и чурку видит, по которой рубануть надо, и колун целит.
Дела хозяйственные закончены. В палатке жарко. Фуфайчонки сброшены. На топчане развалились мужики – блаженство не описать. Про другие «радости жизни» вспомнили. При свете свечи на листе фанеры припас разложили съестной. Хлебушек еще незачерствевший. Снедь домашнюю – у кого таковая имелась. Из рюкзаков одна за одной «злодейки с наклейкой» заскакали, будто хариус за мошкарой из глади плесов. Беседа теплая под стать исходящей от горячей печки благодати потекла ниткой за долгим клубком разговоров.

Компания подобралась достойная – «ахвицерский корпус». Во главе технорук партии – Во-лодя Михайлыч. Равиль, Пеньтюхов и топограф Володя Бугорок (на Бугра не дотягивал) дополняли и разнообразили компашку.

Летом на участке, куда прилетел «ахвицерский квартет», другая бригада геофизиков выполняла работы по элетропрофилированию и зондированию переменным током. Работы закончили, но потом выяснилось – контрольных и крестовых (вкрест профиля) измерений не хватает. Бичарки все в загуле – кто еще не пропился, кто еще помогает «ближним» допропиться, кто не набичевался по хатам и «трезвякам». Попробуй, собери компанию-бригаду – бесполезно. Вот и пришлось скомпоновать для выполнения этих работ такую бригаду из мелконачальственного сословья.

«Сословье» - тоже не лыком шито. Ползать по лесу и с проводами не очень и хотело. На лыжах ходить по профилям рано (да и не взяли их) – через пеньки и валежины, не присыпанные снегом, так наскачешься-наломаешься – жизнь не в радость будет. Но и без лыж ходить по такому лесу удовольствия – ноль. Сделали «умно» - прихватили с собой полевые журналы и колоду преферансных карт. Чтоб делать «контрольные измерения», не выходя из палатки. И «таксу» проигравшему определили после каждой партии. Володя Бугорок – штатный «кулинар» обед варит. Выигравшие отдыхают либо дровишки заготавливают, а проигравший лепит пять «контрольных» точек зондирования либо двадцать пять профилирования. И дело движется, и интерес в игре налицо…

Сразу же и рассчитали - сыграть надо восемь партий в преферанс. Раскинули карты, «пулю» расчертили. А каждый себе для «бомб» клетки сам настрочил. «Классику» решили замутить - жути игорной больше, и каждую «пулю» можно писать «по времени» до определенного часу, по-сле которого последний круг игры и подведение итога игры. Кроме упомянутого «интереса», связанного с выполнением халтурной работы, договорились и денежный выигрыш-проигрыш считать, чтоб по прилету в поселок проигравший в итоге «матча-реванша» из восьми партий на сумму набежавшую от профура своего водки купил и угостил выигравших.

За четыре игорных дня «контроль» слепили. Пеньтюхову, не имеющему большой практики преферансиста, пришлось делать весь контроль по электропрофилированию. Его счастье, что он к тому времени на ВЭЗах не работал, и потому контроль зондирования пришлось делать другим товарищам.

В последний вечер играли уже только на «магазин». Пополнить «водочный счет» и еще - проигравший в этот вечер будет закупать на проигрышные деньги товар. Партия получилась «долгоиграющей». Уселись за карты в восемь вечера, а «подбили бабки» в чевертом часу ночи. Петька не проиграл. Но и ничего не выиграл. Так же, как и Равиль. Получилась интересная картина - Пеньтюхов с Равилем скидываются на водку, как проигравшие в предыдущих играх, а за водкой бежать начальнику - Володе Михайлычу. Но выход придумали. Петька с Равилем обязаны приготовить для будущего застолья «закусь», а затариваться водкой будет Володя Бугорок.

С утра ожидание вертолета. Нуднейшее это занятие хуже всего - и от палатки не отойти, и от безделья крутит башку пустомыслием. Лучше бы и не вылетать, думалось. Все равно через неделю возвращаться. Рабочих наберут Равиль с Пеньтюховым и обратно. Точнее будет - выловят. Тех, кто пропьется и будет в конторе пороги обивать и ныть: «Когда в «поле», Харитоныч?». Работы незавершенной еще на ползимы….

Вертолет сначала услыхали. Обрывистый рокот беспорядочными всплесками прорывался сквозь пространство и стихал на миг, чтоб в следующий снова возникнуть в таежном эфире. Круг над лесом. Посадка.

За минуту, может, не более позаскакивали в вертолет. И он легко взмыл. Незагруженный вертолет легко, будто птаха, вспорхнул. Над лесом, едва не касаясь вершин, лихо скользнул и, взкарабкиваясь по наклонной вверх траектории, поднялся над землей. И уж потом не спеша и даже медлительно поплыл над бесконечной и темной, с рванью белых пятен болот лесной ширью и гладью….

Круг над поселком, когда земля проваливается вдруг, но глаз стрельнет невольно в противоположную сторону, а там в иллюминаторе мелькают квадратики бараков, дома трехэтажные из белого кирпича. Сердечишко, оторвавшееся было от своей загрудной крепи, опускается будто в свое уютное привычное ложе, напоследок колотнувшись, и начинает мерное, но громкое отстукивание своей морзянки. Вот вертолет тряхнуло. Взлетная полоса приняла чудище воздушное. Выруливание на стоянку. Долгое ожидание, когда успокоятся вертящиеся лопасти. Но вот и этой муке ожидания приходит конец. Бортмеханик открывает дверцу, в образовавшийся проем опускает лесенку дюралевую. Н у, слава Богу, прибыли….
Общажка встречает Пеньтюхова уже как своего. Дверь махом отлетает в сторону. Через ступеньку на второй этаж. Бухая сапожищами отмеряет коридорные аршины. Дверь в комнату не заперта. На кровати в привычной позе Гоша. Фантастику читает.

Едва с Гошей поздоровался, дверь распахнулась - Котя. Четвертого ищет для преферанса.

- Дай человеку в душ хотя бы сходить, - заступается Гоша.

- А я что - против, Гош….

- Не против может быть. Но стоишь над душой человека, образина «мизерная»…

- Так ведь не хватает…

- А у вас вечно не хватает. То «масла» в голове, то денег в кармане.

- Совсем ты, Гоша плохой стал, как заженихался….

Пока Гоша с Котей препираются, Пеньтюхов думает, на какой «поводок» сесть - вроде и в душ бы надо, но за это время «четвертого» найдут. И что потом весь вечер делать? Можно, конечно, посмотреть. Но это не приветствуется в преферансной игре. От болельшиков только головная боль. Кому нравится, как в карты тебе кто-то таращится - пусть даже и не игрок. Вроде заглядывающего через плечо, когда письмо пишешь…. Можно в телик вечер протаращиться. Но это занятие пустое. А там и выпивка культурная - за игрой хмель не так действует, как при обыкно-венной пьянке. Наконец решает.

- Ладно, Костя, пошли… В душ после схожу, ночь-то длинная…

Так и вышло, пошел в душ в три часа ночи. Встал под горячую струю - в дрему тянет. С устатку, после перелета, да выпитого за преферансной игрой, будто сковало всего. Даже мочалку намылить в руках сил нет. В армии так было - вспомнил. И не во время курсантского бестолковья. Не в «салажном» бессмысленном круженье. А уже во время «дедовства». У танка своего ПВО-ошного двигатель заклинило, после техобслуживания под руководством придурка из бронетанковой службы, переквалифицированного из зенитчиков-артиллеристов. Механик-водитель, наоборот, из «умных» - сразу же смикитил и на прапорщика учиться умыкнулся. А Пеньтюхов с ватагой своих подчиненных, в технике совершенно бестолковых (учились-недоучились на гражданке совсем другим профессиям) четверо суток мучались с дизелюгой. Приказ дежурным офицерам по парку дали, чтобы «бригаду» раньше полуночи в казарму не отпускали, а поднимали до пяти утра еще. Если учесть, что «чешские товарищи нашим товарищам плохие товарищи», воду от горнизона отключали в десять вечера, а подавали с шести утра, то можете прдставить вид ватажников к концу четвертых суток, когда подлая «танка», плюясь антифризом, вытекающим из под радиатора, все же завелась. Под душ тогда встал также сержантишко Пеньтюхов - дедушко в душе, а не по служебной ранжине. Пошевелить ни рукой, ни ногой, ни мозгой не может. Похлеще всякой дуболомной муштры и бромных добавок для подавления плотских мыслей иная работа солдатская, коли берется за нее он помужицки упорно, плюя на все интструкции да дурь всякого указательства и руководящества. Да и придурки свое место знают: там, где дела вершатся, лучше не быть, а занимать места в очереди за наградами за вершащиеся дела.

Но так недолго продолжалось. Что-то и где-то перемкнуло в мозговой коробке. Засвербило в руках ласковой чесотинкой. Принялся волосы мылить и голову ногтями скрести - даже подумалось, кабы не исцарапать башку. Ладно, патлы густые - не видно будет. Затем остервенело драл распаренные телеса почти немыленной мочалкой. Покуда снова усталость не сковала мышцы. И снова расслабуха. Но уже добрая - успокоенность и блаженство. Ох, не зря, не зря с баней русского человека всегда на дела подымали. И первейшей она была после дел всяческих.. Уж потом почести да награды, пиры и празднества. Но сперва Баня….

До утра бы так и стоял под струями горячей воды и нежился после палаточной околевотины да бичевства. Но тут колотить в дверь душа стали.

- Какой дурак спать мешает… - трубы от движения по ним горячей воды ревут зверем диким. А в соседней с душем комнате мамаша молодая живет с дитем малым.

Через дверь все это с нелитературными довесками и высказала женщина. Пришлось закончить мытье. Быстро выключил воду. Наскоро обтерся. Спортивные штаны натянул, прилипающие к плохо вытертым ногам. Майку и надевать не стал. Причиндалы мытейные в целлофановый мешок покидал, майку и полотенце на плечо и в коридор вышел. А там мамаша стоит. Поджидает, верно, чтоб еще и в зенки вражьи вцепится да покарябать их краешенно-ноготными пальчиками. Только на мамзель дикую глянул Пеньтюхов и обомлел. Юлька Ожогина пред ним кипятится. А он то думал - где голос девки ругаюшейся слыхал.

- Юлия! - изумился непритворно.

- Пеньтюхов… - не менее и Юлька удивилась, признав в бородатом бичарке своего однокурсника.