С того света

Его звали Антон. Просто Антон, без фамилии и отчества. Откуда он появился на нашей улице, никто толком не знал. Ходили слухи о каком-то его темном прошлом, но люди любят напускать туман на неизвестность. Он поселился на нашей улице в большом доме, не то купив его, не то сняв в аренду. Дети всегда по-своему оценивают любое новшество, отсюда  конфликты с предыдущим поколением. Странно, что взрослые не хотели, чтобы мы с ним водились, но сами уважали Антона, охотно беседовали с ним и, что самое главное, – спокойно давали ему в долг. Во время нашей юности это имело большое значение, ибо каждая копейка в каждой семье была на счету. И вдруг Антон. Чем же он прельщал окружающих и нас мальчишек? Мне он казался чем-то потусторонним, выходцем с того света. Я не знаю, почему меня не оставляла такая мысль, но она была постоянна. Во взгляде его было пространство. Сначала пространство, а в том пространстве находились люди, предметы, на которые он смотрел. Пространство у него было свое, а в нем сквозь свои звуки и лица он ловил наши  звуки и наши лица. Где накопил он это пространство, мы не знали, но осязали его. Скорее всего, мы и общались с этим пространством вокруг него, а вовсе не с ним самим. Мы любили находиться рядом с ним, хотя он редко что-либо рассказывал, а только помогал своим присутствием говорить нам. О чем же мы говорили? Вовсе даже не о поэзии. Но она была. Она жила в пространстве, к которому мы обращались. Со стороны все это могло показаться странным. Мальчишки разговаривали между собой, а между ними находился взрослый человек, почти не говоривший слов, но между тем весь разговор предназначался ему. Дети первыми понимают личность. Они еще не наделены опытом и потому ошибаются редко. Опыт, накопленный жизнью, мешает взрослым поверить в бескорыстность человеческих поступков.
Антон часто куда-то исчезал. Видимо, уезжал на работу. Мы не то чтобы скучали о нем, просто без него нам не о чем было разговаривать между собой. Возвращаясь домой, Антон пускался в загул. Пил сам, угощал других. Напившись, он не ругался, не буянил, а только тоскливо глядел в свое же незримое пространство. Что видел он перед собой? Какие неудавшиеся мечты всплывали в его воспаленном мозгу? Я наблюдал за ним в такие минуты его полного отчуждения, правда, в то время совершенно беспристрастно. Мне было жаль его. Он был отверженным в мире добра, и зла тоже, обрывком какой-то  жизни. Жизни никому не ведомой и потому загадочной. Он мог часами сидеть на скамейке у своего дома, глядя в себя. Но этот взгляд отнюдь не был взглядом помешавшегося умом пьяницы. В этом взгляде жила мысль. Это пугало. Но это был страх, свойственный всем людям, страх неизвестности, в которую хочется идти. И мальчишки шли, невзирая на угрозы отцов. Угрозы угрозами, но мы частенько видели их самих, оживленно беседующих в присутствии Антона. После этих их дискуссий у Антона мы – мальчишки несколько дней были свободны от отцовских окриков и наказаний. Отцы даже как-то совсем по-другому разговаривали с нами, как бы сочувственно, что ли.
Отдалившись теперь на расстояние прожитых лет, я все равно не могу понять этого влияния, оказываемого присутствием Антона, всего лишь присутствием, на окружающих его людей. Люди не то чтобы добрели, они становились задумчивее. Я не помню ни одного слова, сказанного им. Почему? Потому что слова не были важны, важно было само его присутствие.
Антон умер неожиданно. Как и появился. Откуда-то появились его родственники, началась суета, какие-то тяжбы между ними. Это меня и моих сверстников мало интересовало. Мы ощутили пустоту. Пустоту наших разговоров. Никчемность отчаянного вранья, которое некому стало выслушать. Я смотрел на, лежащего в гробу Антона, думая, что именно теперь он ушел туда, откуда пришел к нам. Он был видением, которому доверяли мысли, чтобы он передал их туда, откуда пришел. Куда, никто не знал. Да и зачем? Мысли, высказанные пространству, тоже мысли, но без всяких последствий, что иногда очень важно. Антон был прибежищем этих мыслей, духовным отцом, который, принимая исповеди, сохранял их тайну. К нему приносили свои неудачи, и он принимал их, плюсовал к своим, как бы отправлял грехи. Люди становились светлее, отдав ему свое темное, гнетущее душу. Он собирал все. Собирал безвозвратно. И вот он умер, унося с собой бремя своих и чужих неудач, унося от нас мелочность и злость. Я смотрел на людей, провожающих Антона в последний путь и видел в их глазах благодарность за унесенный им, забранный у них, груз. Мне казалось, что этот человек специально и приходил за всем этим, а теперь с чувством исполненного долга отправился к себе. Он был выходцем с тог света, света, где еще живут люди, верящие в людей. Наверное, таким и должно быть пришествие. Доброе пришествие.