Ксюшина родня. Рассказ

Александр Миронов.

     Захлебнулась атака у нас, артналёт.
     А сестра фронтовая ползёт и ползёт…
     А огонь -  никому не поднять головы.
     А она всё ползёт через ямы и рвы.
                Александр Авдонин.

     День закатывался, а бомбежка не прекращалась. Ксюша страшно устала. Казалось, что уже нет сил.
     Троих она вытащила. Первый раненый был молодым и способным немного передвигаться. Волокла на плащ-палатке, а он одной ногой помогал. Дотащила, слава Богу, живым. Те, двое, мелкие мужики и двигаться тоже могли.  А этот, четвертый...
     Ксения напрягается, но сдвинуть раненого с места не может.
     – Вот наказание! И кто только таких на фронт берёт? Ему бы вагонетки в шахте толкать... Да пошевелись же ты!
     Раненый молчит. Руки вытянуты вдоль тела. Жив ли? Она наклоняется над ним, прикладывает ухо к груди. Живой...
     – Эй, дядя, как ты тут?
     Ксюша легонько теребит за рукав гимнастерки. Он медленно приоткрывает глаза.
     – Живой будто, – облизывает кончиком языка бескровные губы. – Только худо больно... Пить хочется…
     – Ничего, ничего, потерпи. Ты только ногами упирайся. Сможешь?
     Раненый прикрыл глаза – сможет. Ксения ухватилась обеими руками за волокушу (плащ-палатку) и упёрлась в землю с такой силой, словно хотела изменить геометрическую форму земного шара.
     – Ну, давай, миленький. Ногами, ножками!..
     Раненый подобрался, согнул колени и каблуками оттолкнулся – земной шар на несколько сантиметров провернулся под ним. "Вот молодец! Давай ещё раз.  Вот та-ак. Ещё..." Он повторил свой опыт раз семь-восемь и затих, положась, как видно, на двужильную сестричку. Но у той, одна за другой, обе жилочки лопнули, и девушка упала от изнеможения.
     Марш отчаяния и бессилия звучит там,  где горе и смерть. Он солёным туманом плывет над землёй и минорным аккордом давит на сознание маленького человечка, застигнутого минутными слабостями. Только куплеты под эту музыку у каждого свои – с мольбой, с проклятиями. Ксюша исполняла этот марш искренне, самозабвенно, придушивая голос на высоких нотках...
     – Боров ты стокилограммовый... Да не лежи ты бревном. Умру ж я рядом с тобой...
     Солнце, затенённое клубами пыли и дыма, висевшими в воздухе, обиженное, раскрасневшееся, садилось за курганом. Но вечерней прохлады не было, не чувствовалась. Духота и жажда мучили девушку и раненого. Он стонал, просил пить.
     – Потерпи, миленький, потерпи. Чуть-чуть осталось. Ложок уж близко, – напевала Ксюша, наматывая на ослабевшие кулачки мокроту со щёк и носа. – Ты мне только помоги, хоть чуточку. Я тебя утащу, обязательно, хороший мой, только ты хоть чуточку...
     Отбомбившийся вражеский самолёт заметил нечто интересное на окраине поля у оврага. Снизился и на бреющем полёте прошёл над копошащимися, похожими на зеленых жучков, людьми. Впереди себя он выплевывал смертельные жала, они со свистом вонзались в пыль, в траву, в кусты. Ксения с материнской самоотверженностью закрыла собой беспомощное тело, моля и уповая на волю случая, который может всё, и даже пули отвести.
     Она была маленькой, щупленькой, а его туловище лежало под ней широким матрацем.
     Свист и вой вместе с хищной птицей удалились. Девушка приподнялась над раненым и подмигнула, дескать, пронесло...
     – Оставь меня, дочка, не мучайся, – еле слышно прошептал он.
     – Вот ещё! Сколько пропёрла, а теперь оставь.
     Лицо у неё – измученное, грязное от пота и слёз. Раненый посмотрел на девушку с сочувствием.
     – Хороший ты человечек. Война кончится, поженю я тебя со своим сыном.
Она засмеялась и с шуткой ответила:
     – Все вы так. Пока вас тащишь или бинтуешь, все в родню набиваетесь: кто жениться, кто со сватовством.
     Он тоже улыбнулся.
     – Ты лучше пособляй мне потихоньку. Ногами шевели и покатишься, как на саночках. Нам с тобой немного уж осталось, только поле переехать, а там овражек. Как у тебя, хватит пороху?
     – Давай попробуем...
     Овраг, как магнит, притягивал к себе. В нём вода давно высохла, может быть, ещё до рождения Ксюши, но там кусты, деревья, и была прохлада. В нём, наконец, можно было оставить раненого и разыскать санитаров.
     Ксения вцепилась в плащ-палатку и потянула. Раненый вяло поднимал ноги, отталкивался, и они вместе, под гром орудийных снарядов и авиабомб, доносившихся с поля боя, под свист пролетающих пуль, ползли к укрытию.
     С покатого берега волокуша съехала легче. Ксюша подтащила её к широкому кусту черемухи и в блаженстве упала рядом. Прохлада оврага – бальзам измученному телу –  дохнула жизнью, и в санитарочке мрачный прежний марш зазвенел фанфарами, гимном свершившегося чуда. Она смогла!.. Нет, они смогли!
     – Спасибо тебе, родненький. Не ты б, одной мне разве осилить было? Ты не обижайся, что я тебя бранила. Ведь мы, бабы, без ворчания-то не можем. Теперь... Теперь нам жить да жить. Вернёшься к сыну, присылай сватов. Свёкром будешь ты хорошим, отцом звать буду...
     Ксения тяжело поднялась на колени.
     Некогда лежать, надо санитаров звать, да и назад, к своим бежать.
     Она посмотрела на будущего свекра...
     Он был мертв.