Убить руками жены

               
                (Быль)

     Героя этого печального повествования Владислава Кривенко я впервые узнал, кажется, в шестидесятом году, когда он стал пятиклассником Рубленской восьмилетней школы. Жил он с матерью и бабушкой в селе Артельном у самой, тогда административно-символической, российско-украинской границы. Отец его Владимир Иванович, начисто открестившись от «незаконно рождённого» сына, благополучно проживал там же, только с другой семьёй. Среди своих ровесников Владик выделялся низким ростом, зато был плотным и юрким, как ртуть, и по-петушиному задиристым.

     Асфальтированной дороги от Артельного до Рубленого тогда ещё не было. Расстояние в семь километров по накатанной грунтовке погожими летними днями артельнянские, а также мальчишки попутных сёл преодолевали на велосипедах. Очень часто они устраивали настоящие озорные гонки, к чему их подзадоривало присутствие девчонок, забиравшихся к ним на рамы или багажники. Коротконогий Владик плохо доставал до педалей, а поэтому при езде ему приходилось сильно вихляться то в одну, то в другую сторону. Но и при этом изо всей мочи он старался «раскочегаривать» веломашину, чтоб не отставать от соперников и не оказаться с утёртым носом.

     Прошли годы. Владик окончил школу, поработал в колхозе, отслужил армию и вернулся в родное село, которое от моего расположено в пяти километрах. Изредка, на короткое время приезжая к родственникам, о Владике я случайно мог получать только отрывочные сведения, ведь он не был мне ни одноклассником, ни товарищем, а поэтому особого интереса не вызывал. Но знал я, что мать Федосья Филипповна в единственном сыне души не чаяла. Не видевшего отцовской заботы и любви, баловала его в детстве. В трудные пятидесятые годы, когда большинство детей жило впроголодь и в заплатках, она, транспортировщица колхозного молока на сепаратор, находила возможность сносно кормить, обувать и одевать ребёнка, а то и сладостями его потчевать. Как квочка налетает на врагов своих цыплят, так и она оберегала полусиротку от обидчиков, коих у внебрачно рождённых детей всегда хватает. И теперь, когда сын вернулся из армии, горячо любящая мать поучала его: «Не торопись, сынок в колхозное ярмо, погуляй маненько. Наишачица ишо успеешь».

     Для отдыха и гулянок в доме Кривенко хватало всего: и – хоть залейся – самогонки, и еды разнообразной. Ведь тогда властвовали над страной уже далеко не бедные годы Брежневского правления. Генсек давал возможность и партийно-административной номенклатуре хорошо зарабатывать, и простой народ не обижал, прикручивая, конечно, явно зарывающихся любителей наживы за чужой счёт и пещерных ксенофобов, пытающихся посеять в обществе национальную рознь.

     Устроившись в колхоз механизатором и зная в технике толк, Владик, тем не менее, не создавал из работы культа. Частенько приглашал к застолью любителей хильнуть надурняк, расхаживал с охотничьим ружьём по полям, урочищам и оврагам, азартно бабахая в разнообразную дичь. По вечерам он отправлялся в сравнительно большое пограничное валуйское село Старый Хутор «на улицу». Там в многолюдном клубе гремела эстрадная музыка, был хороший выбор невест. Теперь уже высокому и атлетически сложенному красавцу Владиславу не составляло труда завоевать, может быть, любую из них. И местные парни сразу распознали в пришельце серьёзного соперника, объединились против него и предупредили, что он тут гость непрошенный. А незваный гость, как говорят на Руси, хуже татарина. Но Владик уверовал в силу своих мускулов и, свысока относясь к угрозам старохуторян, продолжал ухаживать за молодыми старохуторянками. Местные женихи ему этого не простили.

      Однажды они, где нужно, организовали засаду и так угостили чужака камнями, что тому пришлось залечивать раны в Ольховатской больнице. Обидчивый с детства, а теперь ещё и страдающий от жестоких побоев, Владик обдумывал на больничной койке способы мести своим недругам. И ущемлённое самолюбие как бы само подсказало ему своеобразное решение. Так, после возвращения из лечебного заведения, вероломный гость, будучи «под газом», по крутым ступенькам въехал в сельский клуб на дородном откормленном коне. Наезжая на отдыхающих парней и круша всё на пути, он устроил в обители культуры настоящий погром. Молва о его дерзкой выходке сразу же разнеслась по всему околотку и ещё больше возмутила тех, на кого он, пришпоривая, направлял во хмелю своего страшного жеребца.

     Когда же Кривенко снова появился в этом селе, парни применили против вчерашнего обидчика тоже коня, но уже стального. По ночной околице машина неслась за вчерашним наездником, ни на миг не выпуская его из ослепительного потока лучей своих электрических фар. Сердце Владислава чуть ли не выпрыгивало из груди, забивалось дыхание, пересохло во рту. И когда уже ватные ноги перестали его слушаться, грузовик тупо саданул беглеца буфером и довершил расправу колесом.
     Вернулся из беспамятства Владик снова в той же сельской больнице с переломами бёдер, ссадинами и ушибами. Но и после этого страшного похмелья он вычухался и всё-таки умыкнул одну из самых ярких старохуторянских невест – учительницу местной школы Елизавету Алексеевну. На ней-то вскоре он и женился.

     В Артельном почти по соседству с Кривенками жил директор Старохуторянской школы, глава семейства Валерий Коровин. Он давно положил глаз на молодую статную красавицу, свою коллегу по педагогике Елизавету Алексеевну и всячески пытался за ней ухаживать. А она ловко водила его за нос и держала в том нервном напряжении, когда ему начинало казаться, что она или созревшим яблоком, наконец-то, упадёт к нему в ладони, или сгоряча выскочит за какого-нибудь новоявленного заметного, но не очень отёсанного ухажёра.
 
     И вот опасения влюблённого администратора сбылись: возлюбленная его вышла замуж за этого «психованного» верзилу и ходит теперь с искусанными губами и синяками на щеках и шее от его необузданных поцелуев. В Коровине бушует ранее не знакомая ему ревность. То она накатывает волнами отвращения и ненависти, то колеблется тихим огнём смутных надежд и ожиданий. Лиза же, потихоньку остывающая от любовного угара медового месяца, кажется, начинает замечать внутреннее борение чувств своего руководителя, женским чутьём улавливает его сдерживаемую нежность, лучше замечает мягкость манер, подчёркнутую интеллигентность и ум Валерия.
 
     Образ мужа на его фоне постепенно начинает тускнеть, в любовных играх с физически сильным супругом её натуральная страсть замещается теперь сдержанной ритуальной обязанностью. Днём Лиза с мужем почти холодна, по непонятным ему причинам начинает всё чаще раздражаться, по мелочам придираться и верховодить. А тёртый калач, стреляный воробей Валерий Коровин опытным умом замечает внутренние перемены в своей подчинённой, ищет к ней новые подходы, готовясь завоевать её полностью и безвозвратно.
 
     Но делать это надо осторожно и незаметно для нежелательного глаза. По меньшей мере, из-за трёх причин: в этой же школе работает учительницей его жена Галя; из-за огласки могут лишить его должности руководителя; а ещё ох как не хочется попадать в могучие карающие лапы Владислава. Но соблазн крепче любого магнита, любых неприятных последствий. Он, как очковая змея, завораживает свою жертву, ставя её лицом к лицу с огромной опасностью.

     Не будем домысливать, как складывалась тайная любовная связь Валерия и Лизы. Отметим лишь: как большинство всяческих тайн рано или поздно становится явью, так и об их отношениях вскогре заговорили и в Старом Хуторе, и в Артельном. Молва о неверности жены долетела, в конце концов, и до слуха Владислава. Мозг и сердце его вспыхнули нестерпимым огнём. Он до хруста в суставах сжал огромные кулаки, заскрипел зубами, бешеными глазами сверкнул на доносчика: «Придёт из школы – убью стерву!»

     Когда учительница возвращалась домой, её предупредительно остановила соседка: «Зайди ко мне, Лиза. Твой муженёк нынче, как буря. Не попадись под горячую руку». Елизавета догадалась о причине такого настроения Владика. Сердце молодой женщины ёкнуло. Она предполагала, что о связи её с директором когда-нибудь станет известно супругу, но что так быстро это произойдёт, не ожидала. Домой в этот день Лиза пошла только тогда, когда возвратилась с работы свекровь, которая имела на сына влияние и могла защитить её от худшего. И, тем не менее, до слуха соседей долго в этот вечер долетали батальные звуки семейной драмы Кривенко.

     Всё больше запивая, Владик почти перестал ходить на работу. Она его тяготила, потому что с самого детства, как мы уже знаем, мать оберегала сына от любых трудовых инициатив. Брошенная своим женихом Володькой во время беременности, посрамлённая на всю округу, обиженная до глубины души, ребёнка с самого рождения она начала называть жалостливыми словами «сиротка», «сиротка при живом отце», периодически напоминая ему, кто его родитель и как он подло поступил по отношению к сыну.

     Оставив Феню в пикантном положении, Володька долгие годы холостяковал, а потом решил жениться на девчонке, младшей его на пятнадцать лет. Однажды Феня перестрела юную соперницу и попыталась внушить, что у неё ещё не просохло молоко на губах, что Володька ей не пара и что она своим замужеством сиротит её ребёнка.

     Володька потом жестоко избил Феню, озлобив её на всю последующую жизнь. Свою нерастраченную любовь несчастная женщина воплощала в сына, любую доступную ему домашнюю работу перекладывая на себя и свою престарелую мать, позволяя чаду целыми днями шляться по колхозу, гацать по буграм и яругам. Где же взять теперь Владику ту трудовую закваску, от которой бы руки его стонали по работе?! Нет этой закалки, нет и навыков. А без них скука зелёная заедает, и в селе её, кроме как алкоголем, разогнать нечем. Но какая же прелесть для образованной, владеющей тонкими манерами учительницы в полупьяном супруге? Жаркие, грубые ласки в постели, да и только.

     Снова Лиза тайно встречается с Валерием, и снова эта связь открывается мужу и его матери. Как теперь оправдаться перед семьёй, какие придумать аргументы? Да очень простые. Я, мол, любила и люблю только своего мужа и только ему буду всегда верна. А что касается Коровина, то он по собственной распущенности её везде преследует, на работе морально изводит, не давая никакого покоя.

      - Это на Валерку похоже,   вмешивается мать. – Его надо хорошенько проучить, иначе он, кобелюга проклятый, никали не отвяжется.

      - Я его убью?! – с какой-то вопросительной утвердительностью заявляет Владик, и глаза его озаряются лихорадочным огнём. Мать с испугом в голосе восклицает: «Ты чё, сынок! Как табе на думку могло такое притить? Из-за поганца голову свою погубить! Хай убье Лизка, если и вправду не он, а ты ей нужон. Хай найде способ, чёб не отвечать…

      - Лиза, ты всё поняла? – спросил Владик жену уже наедине. – Или ты его, или я тебя. Попробуй только не сделать.

     На педагогические конференции в Валуйки Валерий Коровин ездил на мотоцикле с коляской. На этот раз, может и не впервые, оказался он в райцентре вместе с Лизой. Отбыли бесполезную для школы обязаловку, купили вина, разных продуктов и отправились в обратный путь.

     Догорала осень. В придорожных полях было сонно. Медленно пролетали серебрящиеся под солнцем паутины. Ближе к дому, осторожно преодолев кювет, Коровин подъехал к скирде, обогнул её и остановился на стороне, не видной для проезжающих по шоссе. Под скирдой удобно уселись на прогретой последним теплом соломе, порезали и разложили закуску, наполнили стаканы.
      - За тебя, любимая! – весело сказал Валерий.
      - За тебя, милый…  - вяло ответила Лиза и после паузы с лёгкой грустью добавила, -  может быть, в последний раз.
      - Ну зачем ты так?! – возразил Валерий. – Как только оформлю развод, заберу тебя навсегда. – Ну, давай на брудершафт.

     Заплели руки, опорожнили стаканы. Ещё и ещё раз провозгласили здравицы, картинно «выжали» по последней рубиновой капле вина и выбросили две бутылки в стерню. Лиза грациозно раскинулась на тёплой соломе под мягкими лучами ласкающего солнца, зажмурила глаза, сочным бутоном приоткрыла губы. Валерий страстно откликнулся на горячий призыв её захмелевшего сердца.

     … Заметно опьянев после креплёного вина, растратив под золотой скирдой силы, Коровин медленно и осторожно вёл мотоцикл, но тот, как назло, попадал в выбоины, трясся и вилял по дороге. Лиза, подчинившись своему тайному замыслу, открыла складной нож, резавший только что колбасу, и занесла его над головой Валерия. Мотоцикл тряхнуло. Нож, распоров кожу на шее возлюбленного, вывалился из дрожащей руки на асфальт.

     Больно «ужаленный», Валерий заглушил на обочине мотор и, ступив на дорогу, молча и недоумённо смотрел на любовницу. Кровь, липко расползаясь вдоль длинной раны, стекала за воротник. Лиза истерически завыла, сорвала с головы платок, туго перевязала шею возлюбленного и, крепко обняв его, сквозь рыдания и нервную дрожь умоляла: «Прости меня, мой милый, мой сладкий… Прости дуру нагольную…»

     Владика обрадовал поступок жены. Самолюбие его слегка угомонилось, но полного удовлетворения случившееся ему не принесло. К тому же всё больше стала тревожить  появившаяся замкнутость супруги, немотивированность отдельных поступков, надломленность и смятение.

      - Нет, так дальше жить нельзя, -  решил Кривенко.

     Ранним утром по глубокому свежему снегу сквозь густой молочный туман Валерий Коровин с женой шли на работу. Они спустились с крутого косогора, вошли в долину реки Казинки, где заканчивается харьковская и начинается белгородская земля. Впереди на молочном лугу увидели две расплывчатые фигуры, очертания которых с приближением обозначались всё чётче и чётче. Теперь их можно было рассмотреть и узнать.

      - Валера, это твоя смерть,  - пополотнев, сказала вполуголос супруга Галя.
Слова Галины тревогой отозвались в сердце Валерия, но он ни остановился, ни повернул назад, а твёрдо продолжал идти навстречу своей судьбе.

     Лиза вскинула к плечу охотничье ружьё, прицелилась – и прогремел глухой, обволакиваемый туманом выстрел. Валерий пошатнулся, прижал ладонь к животу и, спотыкаясь, снова пошёл вперёд. Но вот он упал на колени, собрался духом, с мучительным усилием  поднялся во весь рост и снова пошёл. Кривенко нервно плюнул в снег, молниеносно выхватил из рук жены оружие и из второго ствола в упор расстрелял соперника.

     Таких событий порубежные сёла Старый Хутор и Артельное доселе не знали. Трагический случай на братской границе потряс их жителей. Люди начали делиться подробностями страшного происшествия. Говорили, что когда милиционеры явились арестовывать преступников, Федосья Филипповна бросила к ногам блюстителей порядка банку, туго набитую крупными ассигнациями. Говорили, что у Кривенко в органах правосудия работает родственник, и он, мол, обязательно защитит убийц от заслуженной кары. Поэтому в Артельном стали собирать подписи за то, чтобы Владислава расстреляли. Подписной акт, вроде бы за исключением отца преступника, подписали в каждой семье. И тогда несчастная мать убийцы объявила войну односельчанам: по селу молнией разнёсся слух, что она, якобы, отравила все колодцы.

     Долго шло судебное разбирательство. Подследственные насиделись в психиатрической больнице, и когда суд закончился, Владислава действительно выпустили на свободу, правда – со справкой душевно больного. Лизу бросили за решётку, но через полтора-два года тоже освободили. Она приехала к Владику в Рубленое, где он жил теперь с матерью, которая, спасаясь от молчаливой неприязни односельчан, выпросила у председателя колхоза новый просторный дом. Никакой Коровин им уже не досаждал. Он спал вечным сном на деревенском кладбище, жена его вышла замуж в Ольховатку, и теперь Кривенки начинали новую жизнь.

     Владислав написал заявление с просьбой о приёме в колхоз и понёс его в правление. В колхоз убийцу не приняли. Тогда он пошёл на приём к начальнику строительства посёлка. Руководитель стройки потребовал у него справку от психиатра. Владик привёз свидетельство о том, что он уже здоров и может работать. Но и после этого ему показали от ворот поворот. Тогда Федосья Филипповна купила молодым дом где-то в Купянском районе, и они переехали жить туда. Владик не знал, куда деть себя от скуки среди незнакомых людей, его тянуло на родину, и он часто и надолго приезжал к матери. Часами просиживал за огородами над Рубленской балкой, торчал с удочкой у пруда, приезжал на мотоцикле к колхозной конторе и магазину, где всегда собиралось много народа, но никто не хотел к нему подходить и заводить хоть какой-либо разговор.

     В этой изоляции, в атмосфере холодного отчуждения и презрения со стороны земляков ему, видимо, многое пришлось передумать и переоценить. Всеми отверженный, с мрачными мыслями он вернулся к жене и в новом своём доме застрелился из того ружья, которым несколько лет назад добил смертельно раненого соперника. Мать привезла и похоронила его в Куреньках рядом с могилой своей матери. Поставила памятник-пирамидку с фотографией, ещё три металокерамических фото сына разных возрастов прикрепила к оградке, посадила на могиле цветы, свежую землю посыпала жёлтым песком. Буйно растут яркие цветы, заботливо охраняемые от сорняков и поливаемые материнскими слезами.

     С седой склонённой головой в глубокой задумчивости часами просиживает Федосья Филипповна на деревянной лавочке, как птица в клетке, за металлической оградкой. О чём она думает в эти медленно текущие минуты своей одинокой старости? Жалеет ли о несложившейся горемычной жизни, проклинает ли Владикова отца, отказавшегося от такого замечательного сына, или плачет о том, что не смогла правильно воспитать ребёнка и собственными руками подтолкнула его к краю пропасти?

     Не упрекайте её в такие мгновения. Она сама возложила на себя тяжёлый крест и будет его нести до конца дней своих, до свежего холмика рядом с двумя этими родными могилами.
Пощадил и я неизбывное горе старой матери, изменив в очерке фамилии и имена всех действующих лиц, оставив содержательную суть событий такой, как мне её поведали мои земляки.

                31 марта 1993 г.