Аз ох унд вей... и танки наши бистры!

Моему деду Семену.
Искреннему коммунисту,
храброму солдату
и самому доброму в мире человеку.
Вечная тебе память!



Шалом!
И Вас с праздником нашей Победы!
А шо такое?
Вы угощаете?
Меня?
Та ради Бога, уважаемый... подсаживайтесь скоко влезет, и угощайте стоко же!
А потом я Вас угощу!
А потом таки мы все вместе угостимся на все остатки нашего благополучия!
Лехайм!

Ну, конечно!
Конечно, у меня завсегда есть, что поведать миру и хорошему человеку!
Невзирая на Вашу перхоть, уши, брюки и нынешнее непростое время.
А Вы, шо... не слушаете газет и радио?
Там же полный ужас, что в Родезии с братскими неграми творится!
И в Зимбабве что-то надо решать.
Да и вообще... у меня давно за Африку сердце беспокоит.
А с ЮАР вообще полный апартеид!
Полнейший, я Вас уверяю!
Происки империалистической общественности опять таки головы подняли!
А как Вам весь наш Ближний Восток?
Это же вообще агроице цедрейте тухес!
Большая и свихнувшаяся жопа!
Именно!
Именно она!

Кстати... Людочка, солнце, пожалуйста, еще два жигулевского и воблы... шоб мы завтра были от нее тебе так же живы, как ты нам сегодня здорова!
Та не, вон гражданин с ушами платит... наверно с Севера.
Сообрази нам, как для своих уехавших дальних родственников.
Эх, Людочка, Людочка...
Такому большому кораблю, да такой же бы айсберг!
Н-да…

Итак...
Вот Вы говорите Случайность.
Да?
Ну не говорите, думаете.
Это не важно.
Да?
Ну, хорошо, хорошо… не думаете, а просто так.
Думать тоже не у всякого получается.
Да?
Аз ох унд вей!
Вам еще не говорили?
Я Вам, как родному скажу.
От Вы нууудный!
Ну, прозаически же нудный.
Прямо, как наша соседка баба Неля со своими двумя курями.
Они у нее даже и не несутся от этих огорчений!
Вон и Вы тоже... бубоните чего-то под своею перхотью и ушами торчащими.
Сами рассказать попросили и сами же бубоните там.
Ото ж!
Так вот.

На Случайности весь мир стоит.
От  рождения до смерти…
От первой до последней Случайности.
Особенно на фронте.
Там эта последняя... всегда рядом кружит.
Даже привыкаешь!

Расскажу я Вам, нудный Вы мой, как я ей в глаза смотрел.
Ну, сами же напросились.
Опять же, пивом вот даже угощаете почти неразбавленным.
И воблой почти еще не пропавшей.
Значит, есть еще интерес до жизни.
И к ее Случайностям!
Ага?
Лехайм!

История эта вышла, как всегда… да-да именно… совершенно случайно.
Впрочем, как и все в нашей периодической жизни.
Я ж и говорю.
Цепь нелепых, но закономерных Случайностей.
Одной из этих Случайностей был, например, весь этот фронт.
Вся эта большая настоящая Война и полное взаимное смертоубийство.
Когда с Вами случается такая большая и настоящая Война – это всегда главная Случайность в Вашей жизни.
Чаще всего и последняя.

Случайность эта была как всегда с немцами.
Их как-то неосторожно после другой большой войны обидели в Версале, и им сразу показалось скучно жить Просто так.
И захотели они жить Не просто так.
Реванш засвербел, понимаете, в одном самом месте.

От этого всегда всем другим ненемцам были сплошные неприятности, геноцид и всякие Бухенвальды с Освенцимами.
Даже самим немцам.
Всем.
И, конечно же, евреям.
Им вообще по жизни повезло и с неприятностями... и с теми же Освенцимами.
Ну, тут еще склонность характера такая.
Такое себе непередаваемое словами и жестами еврейское счастье.
Нам завсегда больше всех достается.
Ну, Вы же знаете…
Особенно от немцев.

Они вообще нам каждые сто лет местные Случайности устраивали.
Резня там, погромы, выселения и прочие... ну, я уже говорил...  не до конца радостные вещи...
То да се.
Сплошной неслучайный, но всегда «окончательный» еврейский вопрос.

Конечно, доставалось и от русских тоже.
Да и другое население старалось не ударить в грязь своими лицами и другими частями тела.
Но немцы особенно.
Старались «не ударить».
Особенно, когда вдруг они обиженно захотели жить Не просто так.

А они таки захотели!
И от этого у них сразу нашелся Гитлер, начались хрустальные ночи, загорелся ихний Рейхстаг, и стали пушки вместо масла.
А как они стали, пушки эти, а масла, естественно не стало – вот Вам сразу и настоящая Война случается.
А кто крайний?
Конечно же, евреи!

Ой, я Вас умоляю!
Ну, причем тут политика.
Я говорю за жизнь, за Случайность.
А за политику...  за политику вон наш замполит полка... товарищ майор Илья Ефимович Хрень лучше меня политтрепанацию сможет провести.
Как только регулярный артналет по немецкому расписанию кончится, или сражение какое завершится.
Так он сра-а-азу… в своем трехнакатном блиндаже из-под стола вылезет, орденки на жирных грудях отряхнёть, галихфе свою засранную сменить… и проведет.

Он там под столом... со своей неутолимой, но страшной ППЖой* из санбата скрывается от очередных немецких пуль, гранат и бомб.
Такой вот половой богатырь земли тамбовской.
Илья Мудовец.

У нас каждый по-своему Родину защищает.
Чем может.
И где может.
Кто под столом с медицинской бабой в теплом блиндаже салом трясет и ей камфорные цветки опыляет.
Кто в промерзших окопах с обледенелым минометом в обнимку таки жуткий и непоправимый урон врагу наносит.
Тут, как в том же Бухенвальде – каждому свое!

Но я не об этом.
Я о Случайности, которая произошла со мной на этой серьезной Войне.
Их, правда, и так многовато у меня было от рождения.
Но эта особенная. 
И все из-за того же еврейского вопроса и нашего вечнозасранного замполита получилось.

Он на этой Войне был большой Сукой.
Ну, должность такая.
Когда у такой должности критические дни, она совсем нервная и кусает всех подряд.
Течка знаете ли.
Видели, да?
Течка дело явно неблагодарное и истерическое.
Это даже и в научных словарях да энциклопедиях написано.

Вот наш замполит и был... таким сплошным критическим днем на такой собачьей должности.
Только у собак на него бы все кидались.
А у людей все наоборот.
Может, разве что кроме его страшной ППЖы из санбата.
А так остальные все от него токо прятались.
Кто куда.
Включая даже нашего весьма пьющего комполка товарища Крупенникова.
Хотя и не мешало бы... и кинуться пару раз всем.
М-да…      
Так вот.

Доставалось безответственно от этой хрени всему полку.
Изводил гад всех вдребезги.
Его опасались даже больше немецких снайперов.
Как  бой или какая-нибудь стрельба, его нет.
Сидит под столом.
Как только затишье, то держитесь выжившие воины!
Хрень идет!
 
Но особенно серьезно и усердно он отличал и выделял меня.
А шо Вы глядите?
Меня вообще легко отличить и выделить.
Я и вопросов больше других задаю.
И в шеренге, когда стою... в профиль своим носом всегда дальше других воинов торчу.
И волосами тоже торчу иначе.
И в бане тоже хоть и не высок ростом… но дальше других выделяюсь...
Вот и моя красивая Маша из санбата тоже отмечает эту характерность.
И не токо она…
М-да...

То есть при первом же взгляде на меня сразу понятно, что я не братский негр из той же Зимбабвы или Родезии.
И не русский, не тунгус.
И даже не калмык.
Который друг степей.
Только я тут при чем.
Так уж у мамы случилось.
Может, я тоже хотел быть другом степей.
Из Родезии...
И в профиль хотел как все.
Я ж и говорю.

А он прямо своей замполитовской слюной на кизяки исходит.
И шпыняет и гнобит, и цепляется со страшной силой ко всему, что у меня на батарее и на мне самом, и сплошные наряды вне очереди сыплет.
Мелко шпионит и доносы особисту строчит.
Мешает долг перед Родиной исполнять.
Если не на ногу наступит, так в моей душе партийной воздух испортит.
Полный агроисе поц, редкая сволочь и чистый Гитлер!
Сука, короче!
      
Деятельности у него тут никакой.
Только эта его страшная, как смерть и озабоченная ППЖа из санбата и торговля тушенкой лендлизовской из-под полы.
В тылу не зацепился, как другие герои, а тут настоящая Война, постоянная течка и я.
Единственный еврей во всей минометной батарее.
Да и во всем нашем стрелковом полку.
Да еще и с вопросами.
Да еще и с красивой Машей в придачу.
Причем тоже из санбата.
Ну, так уж у меня случилось.
Конечно, озвереешь от таких случайностей.

Однажды и я тоже озверел.
Надоели его неопределенные претензии и антиеврейские происки.
И когда произошел регулярный артобстрел по немецкому расписанию я пришел к нему.

Пришел и честно все в лицо ему все и сказал.
Этак без чинов.
Ну… не совсем в лицо, а в то, что у них там торчало из-под стола.
А он там традиционно прятался совместно со своей воняющей камфарой ППЖой из санбата от очередных немецких пуль и гранат.

И я сказал!
Сказал, что я есть уже трижды раненный в этой войне.
В том числе и в голову!
Да!
И что я во время смертельного боя не прячусь со своей красивой Машей из санбата, как он под свой стол с этой жуткой бабой!
А воюю с захватчиками и со страшной силой!
Как меня в городе Самарканде минометные инструктора учили.
И, не смотря на свой рост и комплекцию… добросовестно каждый день таки подвязываю допзаряды к осколочно-фугасным минам ОФ-843А по 15,9 кг каждая.
И опускаю их в трубу по врагу.

И что я, между прочим, из рабочих крестьян.
И на пекарне, с детства тяжело надрывался до полной невозможности.
И что за коллективизацию украинского раскулачества вредительским поленом по голове был контужен чуть ли не до полной смерти и потери осязания!
И что даже жена и дети у меня совсем украинцы!

И что вообще!!!
Могу случайно и развернуть свой миномет в сторону его стола.
Легко, аж бегом!
И не сможет после этого товарищ замполит проводить политинформацию посреди войск.
И стучать ни на кого не сможет.
Нечем будет.
И камфорной ППЖы у него не будет.
Ничего не будет.
Будет воронка диаметром до двух метров.
И что никто разбираться и не подумает.
А даже и обрадуются все, хоть и смерть тут у человека произойдет от прямого попадания!

Короче, твердо так поговорил с ним.
И даже пальцем указательно и серьезно по его столу постучал.
Под которым он сидел совместно со своей страшной из санбата.
Понял, товарищ майор... жирная сука, поц траншейный... недогидахт мешигене** и вонючка?!!
Вот так вот!
И ушел дальше воевать против фашистских войск за страну!

Людочка, солнце... нам еще пару пивка и леща посвежей!
Только с икорочкой!
Ой вей, это надо же!
Столько обширного благополучия в одной отдельно взятой Богом за это самое женщине!
Полнейший цирлих-манирлих в сметане!
Скоко смотрю, стоко радуюсь!
Занге Зунд!
Да уж.

Вот так...
Вот так вот и поговорили мы с ним....
Не знаю, правда… слышал ли он меня.
Ведь грохотало вокруг, сыпалось все и тряслось от их фашистских артиллерийских усердий.
Но все равно... как-то он потом поспокойнее стал.
Привял, как гриб мухоморовый на морозе.
А то, как же!
Я ж ведь тоже не шишечкой от кровати деланный!

Но, как оказалось, это было затишье перед бурей!
Готовил, приноравливал товарищ Хрень для меня очередную хрень.
Ждал Случая.
Того самого!
И дождался.

И вот!
И вот у нас зима.
И вот у нас Ленинградский фронт.
И вот у нас новогодняя ночь… 31 декабря 42-го… чтоб его года.
И вот у нас всего двенадцать дней до всеобщего наступления и прорыва проклятой блокады города-героя Ленинграда!

Но мы еще об этом не знаем.
Сидим в своей землянке, у печки «буржуйской» и раскаленной.
Уже отметили с ребятами праздник.
Покушали немного спирта с тушенкой и кашей перловой.
На гармошке с ротным покричали про броню и про танки наши быстры.
И за огонь, что бьется в тесной печурке, попели...
Да погрустили за голубой платочек.
Душевно так…
Хорошо!

Уже и караул сменился.
В землянке у нас даже жарко... надышали, напотели.
Греемся у печки, жуем хлебушек, дымим махорочкой и речи ведем обо всем.
Покой – редкое дело на фронте.
А тут тишина, тепло и даже немного сыто.
Разморило так всех.
Расслабило.
Благодать!

И вот один хорек, известный стукач и подстилка замполитовская, берет без спросу слово.
И заводит своим мозолистым языком такой этакий странный разговор.
Развезло от спирта халявного одиозного негодяя.
И так говорит хорек, вроде бы… как бы и не от себя.
А от всего советского народа.
Ни больше, ни меньше!

Есть, говорит, такое мнение у всего этого всего советского народа.
Мнение прям-таки выстраданное и наболевшее...
Что жиды... есть архивредный для простого населения класс!
И для построения коммунизма в мировом масштабе совершенно не пригодный.
Вот, мол, и почти все еврейские соратники нашего великого вождя товарища Сталина гадами вражескими выявились.
Сплошь капиталистические шпионы, враги да убийцы вредительские.
И не зря, говорит, злобный Гитлер их и прочих еврейцев уничтожает на корню.
Ох, не зря!

И не зря, мол, они в кого ни плюнь... все всегда директора, председатели или бульгахтера!
Или адвокатами да зубными врачами заделаются и над народом измываются!
Или даже завклубами!
И все всегда сплошь в очках... и в президиумах с графинами сидят.
Начальством работают! 
А у домны или станка… в забое или за плугом, или там… в окопах их как надо, так и нету!
Только дурачки Ваньки да Маньки отдуваются!

И что любой евреец абсолютно всегда хитрый и жадный... и обманет!
И что это личность постоянно трусливая и к народному подвигу непригодная.
И что жид... он есть полный вор и подлец... и пальцы ему в рот не клади!
И не любит их никто, кроме их же самих!
И правильно их еще при царском режиме…
И вааще…
И…

И дальше в том же духе и по тому же месту!
Представляете!
Вот такая антисемитская провокация на передовой линии фронта!
Такой себе шахер-махер!
Хер, одним словом!

А стукачек этот льет свое непотребство нам в уши и так искоса поглядывает на меня.
А вот как, мол, отреагирует главный еврей полка Соломон Борисыч Бляхман на такую мерзопакость и агитацию противоеврейскую?
А?

Да и все остальные тоже.
Хоть и друзья мне по фронту и по немецким воинам каждый день кидаем мины и пули, а тоже… искоса так поглядывают.
Низко голову наклоняя.
И молчат.
И ротный с гармошкой молчит.
Только вой ветра снаружи, да огонь бьется в тесной печурке.
Где смола, как слеза.

Ну, что Вы скажете, мой многоперхотный гражданин, ну?
Такой вот прямо империалистический ку-клукс-клан происходит завместо мирного новогоднего общения советских воинов.
И никто хорьку ни рот, ни все остальное не закрывает.
Агицин мама паравоз!
Всех смутил этот поц траншейный своей подлой почти честностью!

И понимаю я, что все ждут от меня какого-то жеста на помои эти!
Надо встать и ответить сей же час!
А то потом как жить-то потом со всем этим?
Реагировать надо!
По партийному!
Немедля!

Ну, вот он, Соломон Борисыч встал и таки ответил.
Среагировал на мнение этого всего «советского народа».
Справа среагировал.

Летел хорек этот «по партийному» через все нары и спальные места для нашего сна и отдыха.
Опрокинул и стол, и оружие боевое и другие нужные в военном хозяйстве предметы.
В самый дальний угол землянки улетел.
Ящик с гранатами плотно обнял и тщательно притих.
И все совсем притихли.
Гранаты все-таки!

А я протер озабоченный кулак, ударом о внешность стукачевскую поврежденный.
И беру слово.
И говорю так всем присутствующим солдатам.
И даже ротному с гармошкой.

Что, как учит наш вождь товарищ Сталин, наша советская Конституция и все газеты правительственные… что все трудящиеся народы есть таки полный интернационал.
И Коминтерн!
То есть абсолютные братья и сестры друг дружке и всем остальным.
И евреям тоже.

И что я личность, хоть и «постоянно трусливая», но уже трижды сильно раненная в этой войне.
И отнюдь не в спину!
И поэтому никому не позволю к себе в рот лазить всякими инфекционными пальцами без причины!
И в другие места тем более.
И хоть роста небольшого, а вдарить могу аж бегом, мало не покажется никому!

И что я из рабочих крестьян.
И в пекарне, с детства безрадостного тяжело надрывался до совершенной невозможности.
И что за коллективизацию украинского раскулачества вредительским поленом по голове был контужен чуть ли не до полной смерти и потери осязания!
И что жена и дети у меня даже украинцы, не смотря на красивую Машу из санбата!
И вообще!
Коммунист я!
Партиец!
А потом уже все остальное…

И ежели кто сомневается в моей национальной храбрости коммуниста, то заявляю перед всеми!
Что готов на любой подвиг, на любое задание Советского правительства!
И даже лично товарища Сталина!
И даже самое невыполнимое!
И даже... и совсем!
Даже хоть и самого главного их... Гитлера... или Геббельса в плен забрать на хрен!
Как они на нас сейчас гады все вместе прут, и голодную блокаду обеспечивают всему героическому Ленинграду и области!

Вот так вот!
В выпившем волнении гневном чего и не скажешь.
Сказал и сел дальше у печки обогреваться.
Но настроение уже скудное.
Некошерное.
Испортил хорек и праздник... и воздух.

Да и еще в эту же новогоднюю ночь другой неприятный переполох был.
Нашего сильно пьющего комполка товарища Крупенникова тяжело подстрелил снайпер.
Немецкий соответственно.

После традиционного напивания в хлам, наш комполка полез на самый бруствер опорожняться и мочится.
Но этой храбрости ему показалось мало!
И он, единовременно с опорожнением и мочением, из своих галифе начал неосторожно, но гордо орать и показывать всем зимним немецким войскам, что «они не на тех напали»!
И что «вот вам суки, героический Ленинград, а вот вам падлы, деревни Воробьевка с Ольховкой»!

Долго он мочился, гордился, размахивал, орал и показывал, пока немцам это все не надоело, и они не позвали снайпера.
Он-то нашего героя и огорчил точно в его Воробьевку с Ольховкой.
Все хозяйство крупенниковское отстрелил, гад!

Немцы, кстати после такого "парада" трое суток в атаки не ходили.
Тихо-тихо сидели.
Небось размышляли, – чего это было?
Где эти Воробьевка и Ольховка?
В общем - здравствуй… жопа Новый Год!

Да и себе я накаркал приключение на нее же.
Тоже погордился, шлымазл, дурачок.
Повыделывался!
Поразмахивал!
Ну, ответил, как полагается мужчине, успокоил «по-партийному» хорька, показал уже себя!
Ну, сядь же и молчи!
Нет, надо же мне было звонить дальше, подвигов себе у товарища Сталина и у своего еврейского счастья испрашивать.
Вот и напросил!
На весь полк хватит…

Вызывает наутро меня наш замполит товарищ Хрень.
Он, оказывается, теперь получился и. о.
Временно исполняющий обязанности нашего отважного, но недомочившегося комполка.
Начальства для войны не хватает.
Других-то и. о. и прочих замов тоже снайпер поогорчал.
В другие праздники.

Ладно.
Являюсь.
Докладываю.
Гляжу – или сам Гитлер нашему замполиту в плен сдался... или наши где-то Берлин взяли!
Доволен товарищ Хрень до жуткого восторга и слез всеобщего счастья!
Гордо так сияет, как кирзовый сапог на параде... индюком жирным по блиндажу командирскому поскакивает и ручонки свои белые потирает.
Только что не пляшет, волчара тамбовский!
Ну, думаю, вот она, беда-то и пришла.
Она и пришла.

Вот Хрень напрягся геморройно и сильно посерьезнел фигурой.
Соорудил на лице официальное выражение заботы о государстве и строго так заявляет мне.
Что, мол... нужно помочь стране... рядовой Бляхман С. Б.!

Высшие стратегические планы верховного советского командования сильно смущает одно небольшое, но вредное шоссе.
Его немцы проложили промеж болот незамерзающих аж до передовой и гонят по нему себе на подмогу несметные вражеские силы.

Чем только ни пробовали его уничтожить.
Не выходит.
Разведчиков посылали подорвать – не смогли, все открыто, не подберешься.
Патрули, собаки.
С воздуха не достать – много их зениток вдоль него, а наших самолетов мало.
С кораблей же в Финском далековато.
Да и прицельность низкая, разлет большой.
Артиллерии дальнобойной тоже мало и она на других участках надобна.
Да и каждый снаряд на счету.

Так вот ты хотел, товарищ Бляхман С. Б. подвигов?
Их таки есть у меня!
И улыбнулся.
Ласково так...
Как родная аидише мама!

Приказ!
Силами тебя одного(!)… остановить и прекратить хотя бы на сутки движение по этому проклятому шоссе!
Любым возможным или невозможным образом.
Тебе... героическому нашему жиденку из рабочих крестьян… э-э... и двух суток на выполнение подвига за глаза хватит.
Выполнять с нынешнего вечера с восемнадцати ноль-ноль.
Через двое суток доложить о выполнении.
В те же восемнадцать ноль-ноль!
Проверка подвига будет осуществлена силами воздушной и наземной разведок.
Отттак!

А рот свой жидовский можешь теперь и закрыть!
А за невыполнение приказа… сам знаешь, дорогой рядовой товарищ Бляхман, чего тебе светит в наше тяжелое суровое время, в этот военный грозный час, когда вся наша страна, весь наш советский народ, под руководством… и, не взирая на… плечом к плечу... колено к колену... щека к щеке... ура... за Родину.... за Сталина...
Хорошо его к вертушке радист позвал, а то бы до тех же «восемнадцати ноль-ноль» по ушам бы елозил.
Чисто Левитан от Советского Информбюро.

Вышел я от него на белый свет и показался он мне в копеечку.
Стало совсем мне грустно и тускло жить.
Аз ох унд вей!
Ведь что ж это получается, граждане мои дорогие?
Как ни крути, токо смерть впереди.
Приказ ведь совсем невыносимый, это же и ежу противотанковому понятно.
Мыслимое ли дело одному, хоть и выдающемуся из строя солдату остановить столько немцев...

Побрел я к себе на батарею.
Иду и голову ломаю, как их поубивать всех?
Как же это сделать?
И чем?
Пальцем погрозить?
Так там же вдоль дороги этой сплошь равнина и одни болота.
Как вычищенный хлебный противень.
И не подберешься.
С пальцем-то.

Людочка, солнце, пожалуйста, дай-ка нам теперь по сто беленькой и еще пару пива!
Как для очень родных!
И нарезочки с огурчиками тоже неси.
С хрустящими, теми самыми, твоими!
Ага!
Ай, умница!
О... вот и Вы я смотрю, тоже взгляд оторвать не можете от нашей Людочки!
Скажите, какое торжество величия женской природы и телесной эволюции!
Этакая... агроисе туxес, кому-то агроисе наxес!
Восхитительно большое счастье!
Ото ж и я кажу!
Ну, так вот.

Так вот вдруг... разозлило меня ужасно все происходящее вокруг меня.
Так разозлило, мочи нет!
Ах, так!
Ах, так!
Хрена тебе, дорогой товарищ Хрень!
Киш мир ин тухес, мешигене товарищ комиссар!
И свою тоже поцелуй ежели дотянешься!
Не дождешься ты моей бесславной смерти!

Как угодно, но заделаю я этот подвиг, раз уж нахвастался ночью.
Слово есть слово!
Приказ есть таки приказ!
Остановлю врага на шоссе этой треклятой.
Покажу, что не шлымазл я, но воин и герой!
Вроде древнего Самсона с его ослиной челюстью!
Докажу стране, что не пальцем деланный советский еврей!

М-да…
Ну, положим… ежели с пальцем-то или даже с самсоновской  челюстью на них идти… то германцы вычислят и прекратят мою активную жизнедеятельность на корню.
Быстро и абсолютно сразу!
А вот…
А вот если…

А вот если... с минометом?
С моим орудием труда.
Так сказать с моим оралом, на мечи перекованным.
Ведь я работаю заряжающим на 120-миллиметровом полковом миномете 120 ПМ-38.
Орало это мое исключительное по впечатлению на немцев.
В работе надежное и простое, как мясорубка.
Мины кидает почти на шесть километров во все стороны.
Мины чугунные, дешевые.
Их делают на любых, чуть годных для этого заводиках.
Кидай скоко хош!
Было бы куда и по кому.

А вот, например, снаряды того же калибра льют только из стали и только на спецзаводах. И выдают их, чуть ли не поштучно.
И радиус поражения у мин выше.
И всевозможных других осколочно-фугасных огорчений от моих пудовых поросенков гораздо более чем.

Вот только теперь.... надобно изобрести, как подобраться к этому проклятому шоссе.
Хотя бы на полтора километра подобраться, чтобы поточнее стрелять.
Миномет можно и на колесном ходу тянуть.
Но тяжелючий он, да еще куча ящиков с минами и прочими допзарядами.
Да и по приказу хрени этой замполитовской, один я должен быть.
Один, ...твою мать!
Савсэм адын!
Вай-вай!

Ну, ничего!
Меня, правда, учили в городе Самарканде на заряжающего.
Но по природному любопытству своему я освоил свое орудие труда давно и полностью.
Мог быть и наводчиком и установщиком, и уж тем более подносчиком.
Не говоря уже за командира.
Расчет вообще-то должен быть из шести человек.
Но бывало и втроем хороводы водили.
Так что одному тоже можно.
Тяжело, но можно.

Но тут даже не это важное, что один.
Тут первое дело место под миномет выбрать.
Ведь звук у выстрела глухой, нечеткий.
И если кидать мины из укрытия какого-либо, то угадать, откуда они сыплются сложно.
Из ямы там или погреба вообще шик.
Или даже из-за стены.
Торчит такое орало и кашляет.
Кашляет и кхекает где-то.
А где?
А уж если миномет еще и сверху хорошо замаскирован, то и вообще труба.
Не найти!

Вот акустики немецкие и бессильны определить, где славные герои минометчики трудятся.
Только с помощью воздушной разведки... или догадываясь по карте.
А мины падают и падают чугунным дождем!

У нас в войсках был расчет миномета, составленный из знаменитых братьев Шумовых.
Эти фокусники стреляли так, что в воздухе одновременно летели восемнадцать мин.
То есть когда в штанах вражеского противника разрывается первая мина, в ствол опускается двадцатая мина, а восемнадцать уже летят на врага.
Чистая «Катюша»!
Ото ж!

Я, конечно не из Шумовых, но тоже давал добросовестно просраться гостям нашим незваным.
Опыт уже был.
Так вот.
Как меня эта идея минометная, вся вместе взятая осенила, я понял, что надо делать.

Понесся я в разведроту к моему земляку, лейтенанту Саблину.
Уж он-то всю местную окрестность знает, лучше чем свои портянки.
Поможет и мозгами раскинуть и активно воплотить в жизнь.

И уже через двадцать минут, нависая над картой совместно со мной и своими головорезами, Саблин орал, хватался за грудки и до синевы ругался матом, споря, где надо устанавливать миномет, меня и ящики с минами и прочим.
Мозгами таки раскидывал.

И нашли мои разведчики такое местечко!
Кошерное, до невероятности.
Конечно кому как... кому и под столом удобнее всего жить и сражаться с цветком камфорным... все познается в сравнении.
Но из всего, что там имелось для приказанного мне военного геройства, это было самое превосходное.

Немцы для безопасности вдоль своего шоссе по болотам камыши вдребезги повыжгли, деревья редкие повырубили, но остались кое-где останцы и клочки.
Один такой клочок камышей был хорошо изучен Саблиным и совершенно приспособлен для задуманного подвига.
Батарею там конечно не спрячешь, а вот один миномет с одним рядовым Бляхманом запросто.
А если еще и прикопать их поглубже, то и вообще!
Не место, а курорт!

Судя по карте, шоссе это прямое как стрела, шло, чуть ли не от самой Луги и упиралось прямо в этот камышовый курорт.
И только не дойдя метров 800-900 до него, резко сворачивало на юг, где у немцев был укрепрайон и серьезная база.

И самое главное для моего здоровья было то, что вызвались саблинцы помочь мне доставить туда и мое орало, и мины, и меня!
Заодно и в разведку сходить.
На других посмотреть и себе показать.
Вот как мне свезло!
Да уж...
Свезло так свезло...
Как тому приговоренному... которому в последний момент веревку заменили топором.
Ладно, едем дальше.

В общем и целом... после восемнадцати ноль-ноль, как засмеркалось в хмуром небе, мы уже пробирались через колючку и минные поля за линию фронта, к саблинским придуманным камышам.
Все на себе, миномет и боеприпасы катили по-походному.
Тащили сами, без лошадей, чтобы тише и незаметней было.
Да еще кучу ящиков на санках волокли.

Провожали меня, чуть ли не всем полком.
Все уже были в курсе того, чего мне приказал злобный Хрень, и помогали геройскому еврейскому камикадзе, чем могли.
Кто чинарик совал покурить перед заданием, а то там вряд ли можно будет.
Кто сухарик совал, чтоб не сомлел я там с голоду, хотя и выдали мне всего: и НЗ на два дня... и автомат, и гранат, и патронов скоко унесу... и даже штык-нож.
Ротный притащил самое ценное: две фляжки с водой и со спиртом еще целую флягу.
Чтобы, значит, от жажды я там не помер и чтоб не скучал.
Оченно вся эта забота была мне волнительна.

Даже сам Хрень прислал через ординарца старенький наган.
Правда, через него же и передал, что это для того, чтобы я в плен не смел попасть.
А смел попасть в себя, если вдруг чего.
А чего «если чего» и так понятно.
Ну и опять же.... если не выполню задание, то туда же и по тому же месту!
Как упомянул товарищ Сталин в своем веселом приказе №227: «…расстреливать на месте паникеров и трусов и тем помочь честным бойцам дивизий выполнить свой долг перед Родиной»
Добрая душа.            
И товарищ Хрень, так стремящийся помочь всем "честным бойцам дивизий".
Да и товарищ Сталин.

Ой, вей!
Ну, шо Вам сказать...
Сходил я два раза конкретно в сортир перед заданием, чтобы ничто не отвлекало потом на два дня от подвига.
Сходил даже в баньку, бельишко все свое поменял вшивое, чтоб значится, был с чистой шеей при исполнении долга.
Поел плотненько.
Побрился.
Машенька из санбата даже одеколоном задумчиво побрызгала на прощанье.
И поплакала два раза.
И тоже два раза печально утешила идущего на смерть.
Портянки мне подарила новые!
Теплые.

А Саблин подарил маскхалат, чтобы на снегу меня было не узнать.
Так что все было уже готово и припасы и миномет.
И я.
Тоже весь в белом!
И морально, и материально, и телесно.
Не жизнь, а сказка и полные штаны именин и дней рождений!

Добирались к этим камышам часов шесть.
Саблин в кромешной темноте вел уверенно и тихо.
И по возможности быстро.
Упарились мы тоже быстро.
Тяжело же тащить все это железо.
Вокруг тоже было непривычно тихо.
Даже зажигалки враги кидали не так часто, как обычно.
Видимо в себя приходили после новогодних сюрпризов из крупенниковских галифе.

Наконец без приключений пришли до места.
Ну, камышей там так… одно название осталось.
Но кое-какие похожие растения из снега таки торчали.
И то хлеб…

Отдышались.
Осмотрелись.
Оправились.
Уточнили по карте и распаковались.
Пока мы с Саблиным к шоссе на разведку ползали, его головорезы за час выкопали и замаскировали для нас с минометом шикарную огневую точку.
Разложили там ящики, вкопали и миномет и плиту... и установили все прочее для удобства боя и сражения.
Прям наркомовскую жилплощадь мне сочинили среди поля.

Место действительно было выбрано удачное и с умом.
Бывает и оно красит человека.
С шоссе ничего не было видно.
Поле и поле.
Ровное, как стол.
А до самого шоссе от моих камышей рукой подать.
Там  нагло, вовсю кипела злобная жизнь.
Немцы потеряв всякий страх, не стесняясь, ехали с зажженными фарами... вдоль насыпи метались лучи фонариков патрулей.
Было слышно рычание танковых двигателей, скрип раздраженных телег и похожие на наш идиш матюги.
Даже на губной гармошке какая-то сволочь музицировала.
Но ничего... утром мы всю эту музыку подкорректируем и передирижируем, как полагается.
Но играл немец неплохо.
Душевностно.

Договорились с разведчиками, что через сутки они придут за мной.
Покричат филином три раза.
А то, что к тому времени от меня останется, покричит им вороной.
Два раза.
Если будет еще чем кричать.
Место местом, но враги меня вполне могли истребить на корню после первого же выстрела.
Я ж и говорю.
Тут все зависело от Случайности.
От Удачи.
         
Саблин на прощанье дал еще свой бинокль.
И несколько противопехотных мин оставил.
На черный день подарочек, ну, это вроде бы до этого были белые...
Обнялся я с ними всеми.
Ухнул лейтенант мне уже издалека, я ему в ответ каркнул, чем мог и все.
Один.
В поле воин.

Начал сыпать мелкий снежок.
Было грустно, но как-то не безнадежно.
Все равно ведь когда-то помирать же случится, то почему бы не сейчас?
Так тут хоть по-мущински, героичессски... в бою... в музыке и славе!
На щите, так сказать!

А то кто знает, как еще там, в старости-то буду эту последнюю Случайность встречать?
Ой вэй!
Может, буду подыхать весь брошенный и семьей… и родной коммунистической партией… и людьми советскими… никому не нужный… в дерьме, огорчении и тоскливой скуке…
Да...
А может и обойдется еще все…

Хлебнул я спирту немного для настроения и обогревания чресел.
Сухариком занюхал.
Эх, жаль покурить нельзя!
Револьверишко хреновский, за сапог засунутый пощупал, и совсем даже мне неплохо и мирно сделалось на душе и в конечностях.
Погладил рукавицей по заиндевелой трубе мое орудие труда.
Ничего!
Скоро ему жарко будет.
Скоро всем тут жарко будет!

Ничё, дорогой товарищ Бляхман С. Б.!
Ничё!
Ибо сказано: «Не бзди, прорвемся!».
Конечно не «Краткий Курс ВКП(б)», но тоже идеологически верно!
И еще сказано: «Будет день и будет пища…».
Я еще этому шлымазлу верну этот револьвер.
Нехай сам себя «расстреляет на месте» вместе со своим хорьком стукачевским!
Гефилте*** поц траншейный!
И бедняга!

До утра немного покемарил.
А как засерело низкое небо, опять выполз из своих камышей на разведку.
И без бинокля было уже хорошо видно само шоссе.

Оно выползало сквозь сыплющийся снег, из туманного дрожащего горизонта, как гигантская копошащаяся грязно-белая многоножка с мутными кляксами зениток вдоль высоких откосов…
Чавкая сапогами и лязгая гусеницами, нагло и безостановочно перла эта дымящаяся тварь вперед и вперед по моей уставшей родине.
Причем перла прямо на меня, на мой светлеющий Восток... из своего чернеющего Запада.
И только, не доходя метров восемьсот до моей засады, резко сворачивала влево на застывший в надежде серый Юг.
Точно по карте!

Полюбовался я на эту бесконечную шевелящуюся мерзость, прикинул и расстояние, и приблизительную точку падения первой мины.
То, что фельдшер прописал!
Целей сколько хочешь!
Как нищих и родственников на богатой еврейской свадьбе!
Лишь бы сразу попасть ни вправо, ни влево, а по самой насекомой.
А то пока пристреляюсь, могут заметить или догадаться, откуда поросенки некошерные мои летят.
Вон сколько патрулей с собаками глину месят вдоль насыпи.

Да и мин жалко, каждая на счету, много притащить не смогли – тяжело ведь.
Только бы боек в казеннике ствола не огорчил, не сломался, а то тут менять его не на что.
А так я прикинул, что на наводку, прицеливание и корректировку каждого выстрела у меня уйдет минут 10-15.
Часов восемь всех трудов.
Полный рабочий день по мирному времени.
Это ежели раньше мне немцы перерыв на обед не устроят.
С компотом.

Ну, и что?
Как говаривал в синагоге  нашему хору мальчиков покойный кантор Герш-Бер -  «таки пора создавать им абсолютно кошерную культуру».
Он сам, правда, петь не умел.
Но толк в музицировании знал.
По зубам камертоном славно прикладывался, мир праху его.

Поколдовал я немножко с прицелом, с горизонтальным механизмом, поправил сошки, все проверил.
Попросил Яхве, Аллаха, Будду, Иисуса и даже товарища Сталина помочь мне.
Хоть немного.
Или хотя бы не мешать.
Вспомнил маму родную... что где-то на небе молится за мою одинокую партийную душу.
Вздохнул...
И опустил первую мину.

Хлоп!
Пошла моя родимая, пошла моя хорошая!
Полетела рыбка моя... фаршированная с хреном!
Угощение новогоднее от Самсона-Соломона... от воина-одиночки и от всего остального советского народа.
Гефилте*** фиш для гостей дорогих!

Вот так начался главный бой в моей и так нелегкой жизни.
А кому тогда было легко?
А еще раньше?
А сейчас?
А тем же братским неграм в Родезии!
А на нашем Ближнем Востоке?
Ой, вей… и не говорите, дорогой вы мой лопоухий гражданин!

Людок... солнце… а принеси-ка нам еще графинчик беленькой... ну и всего остального обнови!
Ага!
Заделай нам, как для супруга своего… ой, таки явно наверносчастливого!
Молчу, молчу... муж, это у нас дело святое...
Да… и еще пачку «Севера» пожалуйста!
И спички!
От и молодец!
От и умница!
От испасибачки!

Лехайм!
Вы закусывайте, закусывайте...
А я уж дальше… повспоминаю за все…
Да… уж…

Пока прислушивался и ждал первого разрыва, как-то действительно вспомнилось все.
Все пережитое.
Промелькнуло.
Просвистело.
Как в кинематографе.

Вспомнились погромы в «счастливом» дореволюционном детстве.
От тех же рабочих крестьян.
Братьев по классу.
Выбитые стекла, вспоротые подушки.
Вспоротые животы….
Неподвижные тела в жалких… нищих двориках и черных лужах... покрытые, как снегом тем же еврейским пухом.
И как снегом... обсыпанный мукой мой мертвый папа... лежащий среди растоптанных хлебов у своей остывшей печи с пробитой «братским» зубилом головой.
И последующая полуголодная пахота у дядьки в пекарне, где я маленький и чахлый годами тяжело надрывался действительно до совершенной невозможности и ранней грыжи.

И Первая мировая, на которой остались почти все мои старшие братья.
И моя... бесконечно добрая и беспокойная мама... тогда же таки умершая... от их жутких фронтовых писем… от своего усталого горя и вечного страха за детей своих.
И наша, нежданно грянувшая Великая и Октябрьская... и о-го-го какая революция!
И безумная карусель Гражданской, на которой полегли остальные мои родственники.
И ЧОНовские игры в квача с махновцами и прочими «батьками» по всей Украине.
И польский поход, откуда я чудом унес ноги.
И моя Ленинская и Коммунистическая партия... в которую я тогда пошел по зову сердца!
И дальнейшее кровавое раскулачивание в глухих украинских селах... всегда нежно любивших городских евреев и коммунистов.
Которые, кстати, действительно были там председателями колхозов да сельсоветов.
Или парикмахерами.
Или даже завклубами….
Ну, уж полной… диктатурой пролетариата.
В очках...

И жена моя Шурочка... там же найденная чорнобрывая хохлушка-красавица, спасенная мной браком от высылки и окончательной смерти на Севере.
Бедует, небось, сейчас с детьми в захваченном Харькове.
И даже вспомнилась красивая Маша из санбата, так нужно жалевшая и так часто утешавшая меня.
Что поделаешь, жизнь такая…

Многое просвистело через мою не раз продырявленную голову, пока летела эта первая мина.

Рванула.
Ба-бахнула родимая!
Но что-то уж очень сильно.
Уж чересчур...
Я аж запереживал за немцев.
Выглянул краешком бинокля на шоссе и обалдел!

Таки попал!
Попа-а-ал!!!
Да еще как!
С первой мины попал!
Прямо в танк!
В танк, братцы вы мои, представляете!
Ура-а-а-а-а-а-а!
За Сталина!!! За Родину!!!

Люки у этого шлымазла были открыты настежь... видимо прямехонько в люк и залетел мой подарочек!
Боекомплект сдетонировал, и танк стал похож на вспоротую консервную банку, полную дымящихся окурков.
Полный тухес на природе!
А оторванная башня удачно так рухнула на ближайшую зенитку!
И там тоже чего-то у них захлопало и задымило!

Что началось!
Крики, беготня!
Никто ничего не понимает.
Что, кто, откуда?!
Зенитки хоботы свои закружили и все, как по команде в небо пялятся.
Ну, натурально все шоссе встало и ни туда, ни сюда.
Танк этот горящий развернуло поперек, как шлагбаум.
А объехать сложно, надо съезжать с насыпи, а там полная глина, грязюка и болота.

Я обратно в камыши, да еще одного поросенка в то же место – хлоп!
И опять шасть к биноклю.
Ба-а-а-бах!
Абалдеть!
Телега с лошадьми вдребезги!
Видимо тоже снаряды какие-то везла.
Народа кучу пораскидало вокруг.
Упряжка с пушкой кувырком и что-то еще там как грохнет, как полыхнет!

Ну, тут уже началась полная паника и безобразие!
Вой, стон, пальба во все стороны!
Враги из машин да телег сыпятся... да вниз с насыпи в ту же грязь снежную мордами, лишь бы подальше от дороги.
Лошади ржут, рвутся, телеги на бок, многие сгоряча в кювет!
Какие-то штабные поцы пытаются развернуться, раненные орут!
Кто бежит, кто ползет, кто уже приполз!
Машины горят, боеприпасы рвутся, осколки свистят!
В общем, картинка маслом!
Шикарная красота!

Но любоваться можно скоко угодно, а работа-то стоит!
Надо пока они не опомнились успех надо закрепить.
Чтобы некому уже было опомниваться!
И тут уж я взялся серьезно за дело.

Начал я кидать своих подарков так, чтобы по всему шоссе пройтись.
Как швейной машинкой начал прострачивать эту злобную многоножку.
Ложились мины аккуратно, красиво и именно туда, куда хотелось и моглось.
С интервалом метров в 5-10.
И это среди кипящей каши из огня, людей, телег, техники и всяких рвущих всех в клочья бомб и прочих опасных военных вещей и предметов!
Вы токо представляете себе, чего там творилось?
Абсолютный кошмар!
Ад!

Это Вам не ветхозаветная самсоновско-ослиная челюсть!
Это осколочно-фугасные чугунные игрушки калибром в 120 миллиметров!
Натурально вышел в этот день новым филистимлянам шоссейный Содом с Гоморрой.
На губных гармошках там уже играть было некому!
И это все заделал один маленький, но весьма выдающийся советский воин!
Поставил таки немецкую мишпуху на место.
Создал им... «кошерную культуру»!
За Родину и за Сталина...

Мину опущу, сползаю, посмотрю, полюбуюсь.
Шасть назад в камыши, подкручу вертикальный механизм по прицелу, подкорректирую и опять.
И опять.
И еще.
И снова...

И вот знаете уважаемый товарищ... вот... странное дело случилось со мной, пока я кидал мины и ползал в ледяной грязи вот в таком режиме стоко часов подряд.
Аж неловко говорить такое…
Старый партиец все-таки, и вдруг такое дремучее язычество.

Я вдруг поймал себя на том, что давно уже со своим минометом разговариваю.
Да-да, разговариваю!
Так сказать мыслями перебрасывась.
И он таки отвечает мне!
Ну… это... видимо от одиночества.
На войне ты редко в полном одиночестве оказываешься.
Все время, как на сцене.
Ну, это ежели живой и целый.
А тут такой шахер-махер в судьбе и ты вдруг один.

Да... вот так и разговаривал с ним... как с товарищем своим, с другом…
Как с соратником по борьбе с немецко-фашистскими негодяями.
Был он у меня… как и полагается миномету мужского полу.
Ну, Вы что издеваетесь, что ли?
С такой-то трубой торчащей… ну, какая из него женщина!?
Даже не смотря на широко расставленные сошки и плиту широкую .

Называл я его почему-то Иваном Алексеевичем.
Почему?
Почему, Вы спросите, например… не Ароном Моисеевичем, да?
Ой вэй!
Даже не знаю…
Называл и называл!
Выговаривать может легче было…
Даже мысленно… "Ваня и Ваня…" как-то само собой получилось!

А может просто потому, что евреи не такие… как 120-миллиметровый полковой миномет…
На плюющееся смертью грозное железное орудие они таки мало походят…
Это без обид до всех присутствующих здесь... и там тоже.
Как-то… как-то они мягче, не такие ожесточенные, как братья-славяне.
Наверное.
Не знаю...

Мы с ним работали душа в душу.
Он успокаивал меня, подбадривал, поддерживал, как мог.
Я же его уговаривал подсобить мне, стрелять аккуратно и главное... как можно тише, поберечь боек, не спешить.
Похлопывая его по горячей трубе, советовался с ним, как лучше наводить.
Говорил ему: «Ну, ты потерпи, Иван Алексеевич… вот еще одна минка… и перекур, лады?».
И потом, как бы сам взлетал и обрушивался вниз вместе с этой «минкой» на головы тикающих в ужасе врагов!
Немцев Иван Алексеевич не любил не меньше меня, поверьте, я это чувствовал.
Честно-честно, не улыбайтесь…

И, когда очередная мина с глухим звоном скользила по трубе вниз я, перед тем как зажать уши, шептал ему: «Давай! Давай Ваня, цилопн зол зей верн… твою мать за ногу!»
А он давал!
Ох и давал он им просраться этим сукам поносом кровавым, мой железный Иван Алексеевич!
Рвал их действительно в смертельные клочья по всему этому ревущему и стонущему шоссе!

Снег уже валил вовсю.
Телогрейку и маскхалат я скинул, жарко стало.
Через несколько часов такой гимнастики от меня уже можно было прикуривать.
Хорошо хоть было довольно тепло, а то бы вражеские силы бы сразу углядели бы в поле стелящиеся из моей ямы потные туманы.
Прибежали бы узнать, как у меня дела идут и не надо ли чего помочь?
Но я и так чувствовал, что скоро все закончится.
Что скоро финиш...

Время шло, и естественно, они таки догадались, что кто-то тут рядышком развлекается.
И вот в очередной раз, глядя в бинокль на всю эту бойню, я заметил краем глаза нечто не до конца хорошее.
Как мухи в этом самом крае глаза задребезжали так.
Замерехтели.

Глянул я туда пристально и понял, что пришла мне уже таки хана.
Со стороны юга от дороги рассыпалось веером около роты автоматчиков… и вся эта шобла стала медленно надвигаться на мой «курорт».
С собачками.
Маленькие все такие.
Издалека.

Дернулся я повернуть миномет к ним – куда там!
Вкопан на совесть.
Почти 300 кг.
А я один!
Да и мин почти уже не осталось.
Только автомат, гранаты, саблинские противопехотки и телогрейка.
И еще наганчик замполитовский.
И маскхалат.
Все только для ближнего боя.

Привалился я к стволу горячему.
Ну что... все?
Пришла пора помирать, наверное.
Повеселился и хватит.
А то и так все слишком удачно сложилось сегодня у меня.
Аж непривычно.

Но дело сделано.
Слово сдержано и приказ выполнен.
Шоссе эта... не то, что на два дня... как минимум на неделю закрыто.
Вот только доложить о выполнении, наверное, не придется.
Везде поле и до темноты еще часа три ждать.
Уйти незамеченным сложно.
Да и куда?
Сзади меня линия фронта, минные поля и те же злобные немцы…

Сижу я, остываю помаленьку, а что делать ума не приложу.
Немцы то идут.
Медленно, но верно.
Аз ох унд вей!
Ну не хочется умирать, хоть тресни!
Хочется вернуться и в жирную рожу тамбовскую плюнуть.
Слюнями еврейскими.
Приказ, мол, выполнен товарищ херр майор!
Служу Советскому Союзу!
Уряя!

Нет, Людок... всего хватает, спасибо больше не надо…
Ах, красавица. ты моя сдобная… булочка с изюмом, форшмачек с хлебушком...
Как проплывает, а?!
Как дирижабль Нобиля над Северным Полюсом!
Этакий цимес!
Таки умеет!
Таки могёт!

В общем... придумал я выход…. конечно придумал.
А шо ж Вы себе там за ушами с перхотью думали?
Иначе бы тут с Вами водку-то не пил…
Да-да буду краток, а то уже погода смеркается.

Я очень быстро там у себя в камышах все наладил.
Приготовил этакий милый новогодний сюрпризик... из всяких веревочек, связок гранат и нескольких оставшихся минометных и противопехотных мин.
Простился я и со своим Иваном Алексеевичем.
Кинул вместе с ним по издыхающей немецкой многоножке последнюю на сегодня мину.
Пожелал ему сработать четко и аккуратно в его последнем бою.
Еще раз проверил сюрприз и... как мог быстро пополз сквозь валивший снег….
Пополз назад к линии фронта.
А шо делать?
Только там меня еще смогут найти мои разведчики...
А снегопад все усиливался и уже переходил в настоящую бурю.
Видимости уже не было никакой.
Это было только мне на руку... вернее на ногу, так как следы мои быстро заметало.
Но немцы оказались шустрее чем я думал…

Не успел я отползти метров пятьдесят от своего укрытия и тут сзади…
Ка-а-ак бабахнет!
Только засвистело над головой и завизжало!
Это мой дружек Иван Алексеевич последний раз высказался!
Сдетонировало там видимо все, что там только могло взорваться.
И разметало всех, кто туда сунулся по всей героической ленинградской области!

А меня… так словно кто-то в бедро чуть толканул…
И еще раз туда же.
Глянул я на свою ногу и стало мне нехорошо.
Очень нехорошо.
Таки да!
Ну, не могло же мне так везти с самого начала.
Не могло…
Вот и эта последняя Случайность все же произошла… последние судороги моего еврейского счастья!

Бедро было настолько разворочено и перемолото с грязью, снегом, осколками костей и одежды... что напоминало какой-то жуткий фарш.
Странно, но крови почти не было.
Как и боли.
Как и страха.
Как потом и сознания…

Ну... и я пополз дальше.
А шо делать?
Сколько я полз так… то отключаясь… то опять приходя в себя я не помню…
Помню, что было только жутко холодно…
И что надо было ползти.
И не потерять направление... и сознание...
И что уже была полная ночь... и ревущая буря... и лупящий по лицу проклятый снег…
Так мне помогший... и так мне сейчас мешающий...
И что я сильно устал и очень хочу спать...
И что свою ногу я уже давно не чувствовал.
А только полз и каркал... полз и каркал... по два раза, как и договаривались с Саблиным.
Только полз и каркал… и каркал и полз, и каркал… и полз…
Все слабее и слабее...
Слабее и слабее.
Пока неожиданно не услышал над своим ухом насмешливый шепот Саблина: «Ну ни одна еще ворона на свете не каркала с таким жутким еврейским акцентом! Угомонись Сеня! Мы давно тут! Перевязку закончили? Подняли, понесли героя… только ты не спи… нельзя тебе сейчас… Сеня! Сеня-я-а!!.............»

Вот собственно и все.
Вот и вся настоящая Случайность, что приключилась со мной на этой настоящей Войне…
Шо?
Награда?
От Вы таки нудный!
И куда Вас такого мама рожала?
А то как же!
Конечно наградили!
Шо?
Орден?
Героя?
Мне?
Да Вы точно смеетесь!
Вы много знаете за рядовых по фамилии Бляхман со звездой героя на могучих еврейских грудях?
Вот и я тоже…
Не, были... были, но я не встречал, не довелось.
Награда дело такое... может и не найти своего "героя"

Но, таки отличили и меня!
Самой главной солдатской медалью.
«За Отвагу».
Ею и горжусь... и даже более чем той звездой…
Хоть и геройской…
Хоть и золотой.

Людочка... иди к нам, золото ты мое… самоварное… ну дай я тебя поцелую... моя ты сказка!
Вот глядишь на тебя и так и хочется… таки дальше жить со страшной силой!
Не, Людок, солнце, я больше ни-ни.
Все, все.
Дома ждут и плачут детки, Шура… жена любимая… в горизонт далекий вглядывается...
Должен сам дойти.
Сам!
А то неудобно перед семьей и партией будет.
Вот товарищу еще соточку на посошок и все.
И все!

Что?
А… замполит?
Хрень эта...
Да... застрелился этот шлымазл... мир праху его.
Ага!
Может даже и из того самого наганчика, не знаю!
Это была... как бы вторая награда за всю мою геройскую головную боль… за ногу и за все это шоссе.
Случилось это все с ним как-то сразу после этого моего отважного геройства.
Сначала ППЖа его камфорная от него ушла.
Видно притошнило даже ее...
И потом как-то отвернулись от него все.
Да и донесли куда следует.
И про храбрость его подстольную, и про ППЖу его аморальную, и про прочие его «подвиги» с тушенкой…
И про то, как сознательно меня на смерть послал.
Все донесли.
Свои же, все ж кругом свои.
Там же вверху чуть споткнись и все...
Он, как только узнал, что готовится его арест, так и капут себе совершил.
Хоть умер... как солдат… 
Это уже потом мне в госпиталь и ребята, и Саблин написали.
А сам лейтенант Саблин, мой дружок, мой спаситель...
Он уже... его уже летом... в августе... на Курской дуге...
Да.
Мир праху его... и его тоже!

Отттак!
Кысмет однако... как говорят на Востоке.
Я ж говорю – Случайность!
Поздновато уже.
Я действительно пойду.
Испасибочки за общество… за продукты…
И за то, что слушали.
Людок, солнце, подай-ка мои костыли.
Мне и вправду уже домой пора, а то Шура моя заругает.
Пока докутельгаю…
Она и так конечно заругает.
А ежели припозднюсь, то заругает окончательно… и бесповоротно!

Еще раз всех Вас с праздником!
С праздником нашей Победы, дорогие товарищи!
Нашей общей… и совсем неслучайной Победы…
Шалом!


Харьков 2008-2009гг


  *ППЖ-   походно-полевая жена (так сказать временно и. о.)... тихая гавань для среднего и старшего комсостава в бушующем море сражений и битв, выбираемая чаще всего из симпатичного или не очень медперсонала.
Тоже... совершенно случайно...
 **Недогидахт мешигене - (идиш)букв. недоделанный безумец.
***Гефилте - (идиш) фаршированное что-либо.