Ласковые жернова -28

Разговорились. Юлька в Геолог с мужем приехала. Но что-то в их семейной жизни не сладилось. В итоге муженек смылся куда то в Сибирь. А Юлька так и осталась в общажке. Дочке четыре года. В садик ходит. А Юлька в камералке у каротажников работает. Недавно, второй месяц всего лишь. А до этого на базе геологоразведочной партии жила в балке - сперва с мужем, после одна. А дочка у бабушки. Теперь вот забрала ее - все не одна. Да и как же без мамки девчонке? Вот и выхлопотала комнатенку для того. Правда, неудобная - из-за душа. Почти каждую ночь какой-нибудь припадошный да удумает понежиться под струями водяными. Приходится воевать почти еженощно с такими помывщиками.

У Юльки бутылка сухого винца нашлась. Выпили. Пеньтюхова в жар кинуло. У Юльки глаза полыхнули грешными всполохами.

Только забываться Петька стал рядом с Юлькой, та уж в бок его тычет.

- Петь, вставай…. Риту в садик собирать надо…

Оделся греховодник. Напоследок что-то попытался ласковое и нежное произнесть, поцеловать Юльку. Но слов не нашлось. А Юлька чуть не силком выталкивает - какие тут еще и поцелуи. Пошел на свое законное место допочивать. Но уснуть долго не мог. О Юльке думал. Что, мол, вот и судьба его встретилась…

Вечером прикупил винца того же, Рите шоколадку. Вырядился и спустился к Юльке в комнату. Спустя восемь лет решил повторить сватовство. Только на сей раз на роль жениха не бичарку определил, а себя. И уверен был, что на этот раз сватовство состоится. Просто допустить не мог, что получит от ворот пинок.

Так, однако, и вышло. Сначала Рита не приняла сладость шоколадную. Рожицу ехидную так скривила, будто ей дерма на лопате поднесли. Юлька ничего не говорит. Только бубнит что то невразумительное и глаза отводит. Винцо пить отказалась. Сослалась на то, что не здоровится.

Покурить вышли в коридор. Юлька мялась-мялась. Все же выдавила из себя.

- Ты, Петя, все слишком буквально понимаешь. Мало ли что может баба удумать от одиночества. Потом жалеет.

- Ты, жалеешь?

- Нет…. Почему же… Просто я не знаю зачем все произошло…. Что то вот непонятное вдруг нашло… А сейчас…. В общем, забудь, Петя…

- Как?

- Откуда я знаю… Прости…

Докурили молча. Юлька ушла. А Пеньтюхов все стоит у окна, не знает, что же дальше делать. Ничего понять не может. Что же еще надо этим бабам? Как в байке получается бестолковой - «обманула девка парня - дать дала, а замуж не вышла»…

Ноги сами решили, куда идти - к Коте. Там «четвертого» не хватает. Компания неполная сидит в телевизор пялится. Водка на окне стоит, сало порезанное на тарелке рядом. Петьке обрадовались. Котя заметил, что Пеньтюхов не в спортивном костюме, а в парадно-выходном, и, не ведая того, ядику плеснул, в харю будто.

- Ты, Петруха, как жених вырядился сегодня.

- В гости ходил.

- Это к кому же?

- Однокурсницу встретил - Юльку Ожогину. Так вот и ходил к ей.

- Что-то быстро отгостился, - Котя уже к «ядику» ехидства добавил.

- Да… Вот… - зачастил «жених».

- Ты особо то не мылься туда. Там твой шеф - Харитоныч основательно прописался.

- Да мне то что… Однокурсница… Я вот и зашел…

- Петь, - Котя по виду ужаленного ежиком Пеньтюхова понял, что не с простыми помыслами ходил туда парень и уже участливо скорее, нежели ехидно присоветовал - Плюнь…. Харитоныч, мужик нормальный…. Из-за бабы на порти с ним отношения и не дуйся. Бабы бабами, а начальство и работа - иное….

Сели играть. Но игра не клеилась. В соответствии с духом уныния, царящим за столом, и карта чумная перла. То на «шестерной» Пеньтюхов умудрился девять взяток взять. То Котя на мизере погорел при своем ходе - «семь, восемь, валет» - взятка получилась. И заходить не с чего было. В трех мастях этот набор. С другой бы масти зашел, все получалось. Но не угадал. Кое-как доиграли «пулю» и разошлись. Просто пьянствовать не хотелось никому, кроме Пеньтюхова: публика то «избранная» - преферансисты.

В свою комнату вернулся. Над собой ехидно подсмеивается, пытаясь поддержать планку самолюбия.

«Вот, и с начальником кровно, можно сказать, породнился».

И радость злая откуда-то прорывается.

"Надо же, так начальнику насолил - с его бабой переспал".

Но изнутри какой то чертик одергивает. А радость то в чем заключается? Переспал и переспал. Мало ли кто с кем спит.

Разделся. Лег в кровать. Не спится. Про Юльку мысли - одна за другую цепляются, неотвязно пучатся в голове. Все о Харитоныча спотыкается. Не может решить для себя - злиться на него или нет. Ведь если б не начальник, то не отступился бы от Юльки. До конца довел «наступательную операцию». А сейчас получается, что струсил вроде. Но и в атаку то идти какой смысл? Еще три дня и не помнил, что есть на свете Юлька Ожогина. А тут вдруг - нате - воспылал страстью невиданной. Блажь это. А может, зависть, что вот так его обошли «на повороте». А раз так - сам лопух. И нараспев промычал.

- Пеньтюх-Лопуховский….

Даже рассмеялся такому словесному сочетанию. А следом вспомнил, как студентом ходил к Юльке свататься. Сначала бичарку в женихи пьяного волок, а когда его Юлька отшила, себя предложил. Тогда ему отказано не было. Но был назначен срок, мол, все вы, парни, только и норовите девчонок обесчестить. А коли любишь, то приходи лет через пять. Вспомнил это Пеньтюхов и совсем ему приютно стало.

«Точно - Лопуховский-Пеньтюховский…. На три года опоздал, а теперь виноватых ищешь, бестолочь…».

И совсем уж забываться стал в наплывающей дреме, но тут из закоулья памяти пахнуло, будто ледяной просквозью.

«Ах, Тонька, Тонька…».

«Еще этого не хватало, - возмутился мысленно, - от одной отворотницы не знает, как откреститься, а тут уж другая откуда-то исползает».

Но неотвязно.

«Ах, Тонька, Тонька…». - в мозгу, как дятел чумной, колотится, пытаясь продолбиться в самую сердцевину памяти.

«Убрякни ты, судорога словесная», - зло приказал Пеньтюхов «дятлу» и повернулся (скорее, не повернулся, а перекинул тело) со спины на бок, ботнувшись телесами о казенный матрас, так, что пружины взвизгнули.

От этого взвизга смешно стало. А смех, как известно, целебную силу имеет. Мысли сами на другое перекинулись. На что - неизвестно. И неважно. Важно другое, чту спустя несколько минут он уже спал. Тяжко спалось. Ну, а как иначе, не каждый день такие оплеухи получаешь….


С утра новые сборы. Долгие хлопоты - не для геофизиков. Их собачья жизнь в лесных заснеженных брезентовых конурах-палатках не предполагает долгих и нудных сборов. Денек побегали по складам. Еще через день покидали собранное в вертолет.
Выкатится винтокрылый извозчик на взлетную полосу. Разгон с приплясами в бестолковом гопаке и недолгий подъем по пологой траектории. Час лету - тряска на воздушных ухабах. Бригада - в основном знакомые лица. Равиль - за начальника, Витя Семин. И новенькие - Гарик (говорит, что грек) смуглолицый лохматый детинушка; Захарка - молодой парнишка после армии, приехавший подзаработать, и Ленька Полушин - техник, проработавший на электроразведке года четыре, пристроен к «молодым специалистам» вроде инструктора.
Вылет из-за плохой видимости задержали до десяти утра. Пока ждали вылета - водочки купили. Немного по бичевским меркам - по литровочке неполной на брата. В аэропорту клюкнули по малой с двойным повтором. Продолжение «банкета» в вертолете. За то, что взлетели. За то, что летим. За то, что подлетели к первой точке посадки на реку, где ранее делал контрольные измерения Пеньтюхов в составе «командирского корпуса».

На первой точке аппаратуру забрали, палатку сняли. Кроме этого еще уймищу разных нужных и не очень вещей пришлось закинуть в вертолет. Под самый потолок упаковали борт. Сами поверх улеглись. Быстренько - «по нюху» - остатки водочных запасов выудили. И снова - за то, что загрузили; за то, что летим; за тех, «кто в поле»….

Приземлились на болоте, заметенном снегом. В сотне метров за чахлыми елочками островок леса. Ближе не подлетишь - сухостой да кустарники мешают.

Бортмеханик дверь боковую открыл - сразу же полетели нехитрые пожитки с бичарками вперемешку. Приземлившись и от снега чуть отряхнувшись, оттаскивать принялись от вертолета добро экспедишное. Еще и створки задние открыл механик. Пять минут не прошло - взмыл вертолет, напоследок хлестнув отрезвляющей снежной крошкой по совершенно пьяным бичовским рожам.

Витя Семин, хотя и пьяней всех, в тайге не новичок. Первым делом (еще вертолет не взлетел) откопал свой спальный мешок и понес к кустикам. Только и видит: конечный пункт - кустики. Чуть под заднюю лопасть не угодил. Бортмеханик створки закрывал - увидел, куда бичевскую морду несет. Успел ему под зад пнуть крепко. Витя упал. Но по спальнику лопасть чиркнула слегка. Как бритвой разрезало колбасину брезентовую. Куда клок ваты делся и не искали. Витек из снега харю высунул. Бортмеханик по ней унтой пнул. Витек снова в снег окопался рожей. И уже сам к ней снег прикладывает - то к носу, откуда кровь течет, окрашивая снег в красный цвет; то к переносице, чтоб ту кровь остановить.

Бортмеханик створки сдвинул. В дверь боковую заскочил. Вертолет тут же взлетел - пока еще что-либо не учудили пьяные экспедишники - по пьяни они уж очень на всякое горазды, даже диву дашься.

Болото версты полторы в диаметре. Почти посередине островок леса. В сотне метров от не-го раскидано барахло геофизиков. И сами они на этом барахле валяются - то ли водярой с ног сваленные, то ли выгрузкой вертолета в бешеном темпе. Скорее - от того и другого. Один Равиль и трезв. У него хлопот выше головы, как у головы бригады. Кроме того еще и в поселке куча нерешенных проблем. Главная - жена приехала. И все бы ладно. Но на последних месяцах беременности. За два дня, что в поселке были, единственное, что успел - комнатенку в общаге получил. А уж обживаться в ней предстоит не скоро. На Новый год пообещал прилететь, но кто знает, как получится.

На точке высадки и вовсе не знает за что схватиться. То ли бичей пинать, кто поживее; то ли самому начинать крутиться. До темноты меньше двух часов. А до того сколько дел надо переделать! Одному и ничего думать, чтобы палатку хотя бы успеть поставить. А в ней еще и печку установить. Да и сама печка дров требует. А тут компания полуживых полутрупов. Тот стоит, но качается. Другой не качается, но не стоит.

Под снегом вода. Валенки обмерзли сразу же, а температура градусов двадцать пять мороза. И с ветерком. Когда разгружали вертолет, холода не чувствовали. Лишь когда полежали чуть, сразу же пробирать стало холодом. Но двигаться все равно никто не хочет.
Витя Семин к Равилю.

- Слышь, начальник…. Слышишь…. Мужики замерзают. Налей для сугреву

- Беганьем согревайтесь.

Мужики потихоньку подниматься стали. Один Витя сидит, кутается. Но на него никто не обращает внимания. Витя в рюкзачке покопался, водки бутылку вытащил. Решил змей по принципу клюкнуть - «сначала ваше, а потом каждый свое». Из горла хлебнул водярки. Передернулся. Встал. Сразу же за палатку схватился тащить. Думали, упадет - либо спьяну; либо запутавшись в веревках, которые хвостами тащились за движущейся бесформенной кочкой. Но нет, идет осухопутившийся моряк. Сказалась закалка морская и бичевская. Штормит, а он идет - не споткнется. Упадешь - замерзнешь….

За Витей и остальная братия стала хватать бездумно, что под руку попадет, и следом потащилась, стараясь попасть по Витиным следам. Получалось это плохо. В остальных такой закваски не было. Всё же после первой ходки к леску уже некое подобие дороги наметилось. Равиль первым заходом с компанией не ходил, а откладывал необходимое для обустройства. Первым делом инструмент - топоры, пила, лопаты. Затем брезентовые тенты – пару, чтоб поверх дырявой палатки накинуть. Сама то палатка на два года дается. Но от искр летящих из трубы печной через месяц напоминает решето. Кошму войлочную, чтоб поверх лапника в палатке кинуть - тоже в первоочередной груз отложил. Еще печку. Трубы к ней. Затем посуду, продуктов часть. Хорошая кучка получилась. Но и бичар шестеро. От мороза оживать стали. А это уже чумной, но локомотивишко.

Перенесли первоочередной груз. Стали жилье ладить. Остов - жердь на два кола вбитых приладили. Поверх палатку накинули, растяжками растянули. Внутри между жердью и брезентом березовые палки продернули, чтоб палатка слегка округлилась вверх, как добрая задница бегемота. Брезентовый тент накинули. За печку принялись. От печки труба телескопом сквозь жестяную разделку к небу востала, слегка скособочившись от зенита.
Лапник, чтоб бокам немерзко и нежестко было, прямо на снег накидали. На лапник кошму растянули. Спальники развернули. Тогда только и позволили себе пяток минут покурить. Но без дров палатка мало чем похожа на ночлежное строение. Сухую елку для ростопки свалили. Тут же попилили ее. И Витя, как самый опытный бичарка, сразу же охапку щепы в печку затолкал. Бересты туда. Пять минут не прошло, а снег, что к бокам печки прилепился, покуда валялась она в снегах, стал превращаться в пар. Именно в пар. Водой он почти и не был. Щепа в печке взялась дружно. Огонь запылал, жаря не только верх печи, но и бока. Но от елки толку для отопления палатки мало. Натопишь - до трусов раздевайся. А прогорело - через полчаса в тулупе околеешь. Надо еще и березы сырой. Березу уже в потемках заготавливали. Затем спальники и вещи свои принесли. Еще продуктов принесли, чтоб поужинать. Про водярку не забыли. Когда спальники раскатаны, когда от печки тепло живительно по сторонам плывет, почему бы и не разговеться. Тут даже Равиль компанию поддержал. Бутылка… Вторая… Третья… Слава Богу, больше не нашлось, сколько ни рылись бичарки в своих котомках.

Почаевничали. Тушенкой заели и водку, и чай. Печь накочегарили докрасна. Спать завалились. Но долго еще болтали неизвестно о чем. Поутру предстояло основательно все дообустроить. На вертолетной площадке надо настил смастерить, чтоб барахло не на снегу валялось. Но самое главное - дрова. Дни короткие в декабре. По темноте ни работать, ни дрова заготавливать. В палатке надо стол смастерить - и для еды, и для работы. За печкой сушилка для одежды да валенок нужна. Еще к печке надо лавку пристроить, на которую бак поставить для снега - другой воды поблизости нет. А сколько дел мелких, которые не описать-не вспомнить и о множестве коих знает лишь человек, начавший однажды жизнь на новом месте - в глухой ли тайге, в новом ли доме.

Дрова в печке прогорели часа через три. Мороз уверенно шагнул в палатку, где на него и внимания никто не обратил. Как храпели в шесть сопелок, так и храпят. После работы да испитого - спится тяжко, но крепко. С храпом, с бормотаньем и стонами, от которых, кажется, даже сама палатка колеблется в такт этим звукам.

Однако даже во сне стали беспокоиться мужики от гостя нежеланного. В спальники с головой зарылись, оставив лишь маленькие прорези для дыхания. Но морозу большего и не надо. Он и через дыхательные щелки лезет в спальник, и сквозь слежавшуюся вату спальных мешков. Забрался и рядком с мужичком пристроился. Чуть пошевелишься да коснешься татя ночного - просыпаешься. Так и приходится терпеть этого соседушку лютого. Жаться от него, а он со всех сторон. Холодиной от него несет, как от бездны. Трудно с таким ужиться. Нормальный человек не уживется. А бичарка - хоть с чертом. Лишь бы можно было с ним чифирку заварить. А так - и с чертом, как с братом, все поровну: и чифир, и работа. И кто же под категорию бичей попадет? Да весь люд российский неуемный. Кому-то дом клеткой кажется. Кому-то дали бесконечные покоя не дают - манят. Кому и тюрьма, и сума не в тягость. Кому мужиком с большой буквы быть - слаще денег и почета. Кому свобода лесная - относительная, конечно - в радость и за любую цену. Кому - бьют, а он крепчает. Много их на Руси - странствующих нерыцарей. Назови бича рыцарем - обидится. Какой он рыцарь. Бич - он бич и есть…

Утром проснулись задолго до рассвета. Но вылезать из спальных мешков никто не решается - стужа в палатке несусветная. И нужда уж гонит - с вечера выпили много и всего. Все ждут - кто же первый не выдержит.

Не выдержал Витя Семин. Он уже не одну зиму в палатке прокантовался. С вечера под спальник щепок положил и кусок бересты. Прямо в спальном мешке к печке перевалился, затолкал бересту и щепки, подпалил и обратно на кошму ботнулся. Пару минут еще полежал и все - терпенье лопнуло, того и гляди и мочевой пузырь разорвет. Выскочил из палатки. Минуты не прошло - обратно влетел. В разгорающуюся печку еще сухих полешек подкинул и опять в спальник юркнул.

Минут через пятнадцать тепло уже вовсю гуляло по палатке. По одному стали и остальные бичарки из мешков вылезать. Рассвет поздний уже подкрадывался с болота тихой сапой. Но в палатку не проникал. Накрытая тентом она хранила в чреве своем не ночь, так сумерки темные.

Чай закипятили. Позавтракали кто чем. После чаепития залегли было обратно поверх спальных мешков. Дым табачный заполнил густо и без того продымленное пространство палатки.

После перекура нехотя одеваться стали и на улицу повыползали. А там уже свет неожиданный, как после погреба, в глаза бьет. А чистый морозный воздух в легкие, будто граблями, вторгается, выгребая из прокопченного нутра табачную дурь, печную сажу и копоть.

Работы невпроворот и на улице, и в палатке. Сушилку для одежды Витя Семин ладит. Также и стойку для 40-литрового бака под воду. Он уже не в первый раз обустраивает палатчное берложье - знает что и как.

В бак снегу много надо накидать. В декабре он рыхлый. Ведро снегу в бак бухнешь, а воды с кружку получишь, а её много надо. После запойного межсезонья, для выхода из него организм воды много требует. И чай, и шипучка (сода с уксусной кислотой) – везде нужна вода. А снежная она пустая. Просто так не напьешься, хоть ведро выхлебай. Без воды и варева нет никакого. А посуду мыть? Хотя и бичевская берлога, но из грязной посуды жрать даже бичу противно. Руки-харю мыть - кто спорит - роскошь. Но из посуды жирной, да ложками зачуханными - кому хочется есть….

Дров надо заготовить немерено: и сухих еловых, и сырой березы вперемешку с ними, чтоб не факелом вспыхивала печка, раскалив бока до жуткого алого каления, а неспешно тлели в ней сырые чурки, пошипывая тихо в ночи, будто домовой в далеких отчинных домах.

Витю Семина оставили нутро палаточное обустраивать, а остальные за лесорубство взялись.
День в декабре короток. Все бегом надо делать, чтобы успеть побольше, а потом уж долгий вечер коротать в недрах пещерного жилища, перемалывая кости всему и всем. Многое, впрочем, успели за день. А на что времени не хватило, так не беда. Жить не один день. Что-то и впотьмах можно сладить. От снегов ночи белее кажутся, но далеко не белые, конечно.