Стрела Давида

     В социальной психологии есть такой термин – «стрела Давида». Как он связан с библейским Давидом, я уже забыл, да и не в названии суть.  Суть в том,  что человеческое сообщество рассматривается социальной психологией как бы состоящим из трех неравновесных частей – «наконечника» стрелы, составляющего всего 2-3 процента населения,  хвостового «оперения» – 7-10 процентов, и тела стрелы, на которое приходится остальные 90 процентов.
     Наконечник  - это радикалы, активные революционеры, недовольные сиюминутным состоянием общества. Хотя их не более трех процентов, зачастую им удается привлечь на свою сторону 90-процентную инертную массу, преодолеть сопротивление активных консерваторов «хвоста» - и общество делает очередной шаг в своей эволюции. В другое время верх берут консерваторы – и наступает время застоя. Наконец, когда силы революционеров и консерваторов уравновешены, общество спокойно, хоть и медленно развивается по пути прогресса.  Без любого из этих трех компонентов человечество давно бы погибло. Не будь революционеров – мы бы так и ходили в звериных шкурах. Не будь консерваторов – цепь бесконечных новаций истощила все жизненные силы. Не будь инертной массы – война бы на Земле не прекращалась ни на один час.
     Когда я усвоил в середине 80-х годов эти простые вещи, то меня уже перестала страшить ситуация остаться в абсолютном меньшинстве, идя наперекор мнению большинства.   Потому что это «абсолютное большинство» не более, чем фикция. В 90-91 годах я открыто издевался в областной газете «Молот» над показушными поездками Ельцина в московских автобусах и над его ботинками фабрики «Скороход», предрекая, что этот подлец скоро ограбит всю страну. Тем не менее, 90 процентов читателей мне не верили, и я стал чуть ли не главным врагом «демократов» на их ростовских митингах.
     Потом, когда ельцинская личная охрана в десять раз превысила по численности горбачевскую, и в сто раз сталинскую, мне вроде бы стали потихоньку верить. И когда он построил несколько десятков «государственных» дач для себя любимого, и когда занял целый этаж в громадном доме на Осенней улице, и когда пил беспробудно, да так, что охранники жаловались - не могут сидеть в его обоссаном  лимузине.  Но разве так уж сложно обо всем этом было догадаться еще в 1987 году, после его истерики на пленуме партии?
     Вчера я посягнул на «святое» в глазах наших демократов – решился сказать доброе слово о Владимире Ильиче Ленине в день его рождения. Да еще не своими словами, а словами Черчилля.
     Результат  – гробовое молчание. И понимают ведь, что в этих словах правда, да сказать страшно.
     Эх, мужики! Когда лет через пятнадцать-двадцать  в школах страны снова будут изучать марксизм- ленинизм, как единственно верное учение, вспомните эти слова.  Только не думайте, что я к этому призываю. Мне-то это к чему? Я марксизм-ленинизм знаю. Но насаждать монополию одной философской доктрины станут именно те, кто сегодня выступает её яростными противниками. Такая уж страна!