Неразгаданные пунктирные линии

  Посвящается памяти В.А.

    Внешне он казался самым обычным провинциальным парнем,- русо-рыжий, веснушчатый, с ясными пронзительными ироничными серо-голубыми глазами, крепкий, среднего роста – ничего особенного, но обаяния - море...
Совершенно особенная весёлая быстрота реакции, остроумие, удивительное чувство  свободы и полной независимости при явной глубине ума- без намерения её демонстрировать.
Что-то в нём было отдаленно есенинское, неопределимое...
Он был из Орла, мама – учительница, папа – неизвестен.
  В 1-й Московский мединститут он поступил легко,- отличник по природе, казалось, он не прилагал к этому усилий.
И сразу же после первого курса стал ленинским стипендиатом.
Всё давалось ему как-будто шутя, между прочим.
Валера жил в общежитии института, пил, гулял,- как почти все студенты тогда,- напропалую, но периодами, и на успеваемости это не сказывалось никак.
И так же на время он исчезал из виду, погружаясь в самое главное для него - биохимию.

Девочки его обожали, сами липли, вешались на шею, но Валера был рыцарем,- или сразу безоговорочно сбрасывал, или - ни единого слова о том,что было, где не смог устоять,- никогда...
    А вокруг все друг другу перемывали кости, ребята чаще хвастались, девочки же с трудом пытались что-то скрыть, а нередко тоже бравировали своей "свободой".
По-настоящему он любил лишь свою биохимию, – немыслимый по сложности предмет на мой взгляд...
    И видеть его, измазанного мелом, у освободившейся после занятий доски, на которой он писал свои формулы, отбрасывая в запале светлую прядь со лба, пытавшегося объяснить красоту и логику своих построений и догадок собравшимся вокруг него одногруппникам – друзьям, - было наслаждением...
Иногда он завершал свои объяснения  уверенныи и гордым, несмотря на иронические нотки, заявлением, что до 35 лет станет Нобелевским лауреатом.
И мы  верили ему абсолютно, улыбаясь для снижения пафоса, и сам он присоединялся  к нам со смехом и самоиронией, нисколько не сомневаясь в главном.
Как и мы...
    На предпоследнем курсе, вернее, после его окончания, Валера решил жениться.
Как же мы радовались его выбору – прелестной девочке Марине из хорошей интеллигентной московской семьи, девочке, что без памяти была в него влюблена...Но всё сорвалось.
За несколько дней до бракосочетания он забрал заявление из загса и пропал... - для всех.
Мы, его друзья, были огорчены невероятно. Он ничего не объяснил.
Зная его характер, можно было лишь предположить, что ему вовсе не хотелось, как другим, стать москвичем благодаря женитьбе, а насколько он сам был влюблен, никто из нас так и не узнал...  Дело было летом, и на какое-то время мы потеряли его из виду.

     А потом настало время размежевания нашей чудесной студенческой группы, нашей теплой компании с её постоянными сборищами, пьянками, танцами и хохмами...
Началась специализация,- и нас разбросало по интересам – кого в терапию, кого в хирургию, психиатрию, чистую науку...
Но все же мы  продолжали собираться вместе, - самым близким, самым привычным своим кругом, хоть и не так часто, как раньше, и после окончания института.
И однажды, когда мы собрались вновь, оставив приобретенных на стороне к тому времени мужей и жён дома, появился Валера в сопровождении никому не знакомой жены.
Он назвал её имя,- не помню его, и сел за нашим столом между друзьями таким образом, чтобы не видеть этой жены... Глазами дал понять, что расспросов не надо, и все всё поняли, и вечеринка поехала по своим почти бывшим рельсам, набирая обороты.
А эта серая мышь, скорее больше похожая на крысу, просидела в полном замкнутом безразличии  за другим концом стола, не произнеся за вечер ни слова, ни разу не улыбнувшись, и, после неудачных попыток проявить к ней интерес, все оставили её в покое, избегая смотреть на этот непроницаемый образец мрачно - тупой обособленности. 
И так они и ушли, - обречённо, скованно и молча...

    Помню один странный вопрос Валеры, внезапно обращённый ко мне  на последнем курсе,- ещё до этой его женитьбы и до моего замужества, - на таком же обычном нашем сборище, но впервые заданный без всякой иронии, – «поедешь со мной в Сальвадор?»  Увидев моё ошарашенное лицо, усмехнулся странно - болезненно, и тут же "отъехал", сказав, – «не бери в голову, я пошутил», и , отвернувшись, тут же заговорил с кем-то весело и беззаботно, как-будто...
То, что это не было шуткой, было понятно.
А вот что это было, я не знаю.
Мы не были с ним близкими "закадычными" друзьями, - я вообще не знаю, как он относился ко мне по-настоящему, но чувствовала всегда его доверие и тепло...
Мы же тогда только шутили, бесконечно шутили, никогда не задевая никаких серьезных тем, не обсуждая событий, мы - веселились... Лишь догадываясь о внутреннем мире другого, но чутко реагируя на внешние поступки.
 
Знаю только, что на кафедре биохимии, где он работал с последних курсов института, его принимали в штыки, несмотря, а скорее, благодаря его таланту.
И всё-таки он защитил кандидатскую, потом блестяще - докторскую степень, и это - в 27 лет.
Но его продолжали травить, не давали лабораторию, не давали жилья. Он не жаловался, но все это проскальзывало, скрыть было трудно, да и природная щедрая его веселость поблекла.
И с кем, какой-такой организацией и когда ему пришлось тогда связаться, не знаю тоже, могу лишь догадываться...
Помню, что от той фразы о Сальвадоре повеяло другим, - темным и закрытым миром, - о котором я знала, но с которым никогда не имела дела.
А потому она испугала меня. Сказанная вскользь, наугад...

 
   ...Через несколько лет на похоронах Валеры в августе 77г, когда ему только исполнилось 30 лет, я узнала от своего сокурсника и более близкого мне друга Сережи,- которому предстояло пережить Валеру всего на год..., историю той странной женитьбы и неразгаданной внезапной его смерти.

     Девушка была из Подмосковья,- где и как он с ней познакомился,никто не знал. Но в один из приездов к ней из Москвы родственники её  напоили( опоили) Валеру, забрали паспорт и в местном сельсовете поставили штамп.
Проснулся он женатым. И деваться ему было некуда.
 
Незадолго до этого он получил наконец  маленькую 2-комн.квартиру на 2-м этаже новостройки в Чертаново, куда он и перевёз свою полудикую молчаливую жену.
Но читать она умела, как ни странно...
В ночь его смерти она читала журнал «Юность» в своей комнате и не сразу услышала хрипы в соседней..., а когда решилась войти, увидела Валеру на кровати с ножом в области сердца, истекающего кровью, ещё живого.
«Скорая» живым его уже не застала. Всё это стало известным только из её немногословной версии, рассказанной Сереже.
А что было на самом деле, никто из нас так и не узнал и не узнает...
В то, что это было самоубийство, верилось тогда с трудом, а с годами не верится вовсе.

     С этой страшной потери началась полоса утрат  моих друзей, которых ни до того, ни после уже никогда у меня не было.
Потери 70-х оказались невосполнимыми.